- -
- 100%
- +
– Адреса завода и способа доставки оборудования до места проведения выставки.
– Перечня прочего необходимого реквизита.
Поставив печать о возврате, я отложил этот лист и взял следующий. Он был написан на идише. Язык этот я знаю не так хорошо, как польский, но для понимания мне его вполне хватает. Это забавно, ведь данный язык для меня родной. Однако с четырнадцати лет я говорил исключительно на польском и письменный идиш успел забыть. Быстро скользнув взглядом по правой стороне листа, я начал читать.
30.11.2035 О.Р.Х; 30.11.5796 О.Н.С.М; №0803 0184
Майан Гитис;
Еврейка;
15.02.1990 / 15.03.2030;
Мещанка;
Замужем / 0;
Руководитель мастерской, ателье «Золотая Нить»;
Иудаизм;
–
Прошу выдать разрешение на временное использование прилегающей к мастерской части тротуара для организации праздничной ярмарки-распродажи изделий ручной работы в период с 20.12.2035 по 22.12.2035. В рамках мероприятия планируется установить 2 торговых стола и мобильно-купольную тент-навеску площадью не более 6 м². Все конструктивные элементы будут отвечать требованиям безопасности и не создавать препятствий для пешеходного движения. Ответственность за уборку территории и соблюдение санитарных норм беру на себя.
Все необходимые документы прилагаются.
С уважением! Подпись.
После прочтения заявки я вдруг поймал себя на том, что мысли мои уже давно блуждают где-то вне этого тесного офиса. Здесь не было ни уюта, ни откровенной тягости – пустая, безликая середина. Порой наступают странные минуты: в голове будто тишина, но именно тогда сосредоточиться особенно трудно. Чувствуешь себя человеком, запертым в комнате без окон и часов, которому остаётся лишь ждать.
И всё-таки мне необходимо было понять, что скрывает это крошечное стальное устройство, мирно лежавшее в кармане. Обычно я не привык пускать дела на самотёк, но на сей раз решил довериться случаю. Проведя в кабинете ещё каких-то десять минут, я торопливо покинул его и поднялся двумя этажами выше – туда, где находилось министерство порядка.
Перед этим я наспех написал краткое заявление и подтвердил его у коллеги по соседству – Пана Станислава Гура. Согласно директиве №20.3, любое обращение гражданина, работающего в госструктурах, должно быть завизировано ещё одним сотрудником – в целях исключения подлога и самовольных действий. Это не считалось посредничеством, а скорее формальной проверкой. Гур всё быстро оформил и даже не стал донимать меня пустыми разговорами на повседневные темы.
Между тем, для обычных граждан Министерство порядка было одним из трёх учреждений, куда разрешалось обращаться напрямую, минуя работников госканцелярии. И неудивительно: бывали дела, с которыми нельзя медлить. Получив талон, я отстоял очередь и вскоре вошёл в кабинет.
Там сидел старик – лет семидесяти пяти, а то и восьмидесяти. Его облик не оставлял места эстетике: глубоко посаженные глаза скрывались за тяжёлыми веками, дряблая кожа покрыта морщинами и пятнами, а всё это венчал огромный, почти клювовидный нос. Седые волосы были так же редки, как премии в канцелярии. На нём висел объёмный костюм, примечательный разве что галстуком странного оттенка – смесью серого, оранжевого и бордового. Одним своим видом этот человек словно опровергал красоту человеческого образа, воспетого Микеланджело и Боттичелли.
Когда-то даже предлагали закон: всех, кому исполнилось шестьдесят, обязать являться на эвтаназию. Его не приняли, но, глядя на служащего, я впервые подумал: если технологии не научат нас сохранять молодость, я сам уйду из жизни при первых признаках дряхлости. Это будет честнее – и по отношению к себе, и к обществу.
Старик хриплым, но уверенным голосом пригласил меня присесть. В углу стола я заметил белую маску: люди преклонного возраста обязаны носить их в общественных местах, чтобы не смущать остальных видом и напоминанием о быстротечности времени. Некоторые скрывают и руки, надевая белые перчатки. Видно было, что старик устал, поэтому снял маску. Неприятно, но простительно.
Меня утешило лишь то, что если ему позволили работать дальше, значит, он обладал исключительной компетентностью. Отложив папку, он протёр очки и начал разговор:
– Добрый день. Меня зовут Елизар Кабо. Предъявите, пожалуйста, ваше заявление и всё, что с ним связано.
Голос его напоминал звук стакана, скользящего по столу. Он принялся вчитываться в документ, а я положил на стол устройство.
– Вы предполагаете, что это цифровое хранилище, верно?
– Да. Нашёл у себя дома, перед уходом на работу.
– Что стало причиной промедления? – не поднимая глаз, спросил он.
– С утра нужно было выполнить срочную работу, поэтому я задержался.
– Какая именно работа? И кто её поручил?
Наконец он оторвался от текста и посмотрел на меня так, будто взвешивал на весах. Я не придумал ничего лучше, чем упомянуть Михала. Всё равно он был единственным, с кем я общался утром.
– Я помогал готовить почту к отправке моему коллеге Михалу.
– Занимайтесь своим делом, Пане Апрашасский. Каждому воздаётся по его трудам. Если вы не возражаете, сегодня мы опросим и вашего коллегу. Его полное имя и отдел?
– Да, конечно. Михал Анджей Валенса, отдел номер семь госканцелярии.
– Превосходно! Вы весьма доходчиво всё расписали, но всё же я дополнительно хотел бы услышать от вас устный пересказ событий. Возможно, мы сможем подметить какие-то детали, которые вы упустили в своём письменном заявлении.
– Хорошо. Сегодня утром я встал, как обычно, в полвосьмого. Марты не было дома. Я занялся привычной рутиной.
– Извиняюсь, и как часто ваша супруга уходит утром раньше времени?
– Почти ежедневно.
– А возвращается она в положенное время?
– В последнее время всё реже. Пару дней назад она и вовсе явилась за полночь. Объяснила это большой загрузкой на работе из-за потери данных.
– А ранние уходы?
– Тут у неё оправдание проще: не хочет меня видеть.
Старик поднял брови и внимательно посмотрел на меня. На его лице, привычно суровом, впервые проступило удивление.
– Бывали ли вы на её работе?
– Нет, ни разу. И знаю о ней только в самых общих чертах.
Он приподнял рукав пиджака и взглянул на часы.
– Я крайне извиняюсь. Мне необходимо принять лекарства.
С этими словами он достал из стола громоздкую таблетницу, выбрал три капсулы и, налив воду, проглотил их.
– Вы продолжайте, пожалуйста.
– Я уже и не помню, где остановился.
– Марты не было дома, вы занялись рутиной.
– Верно. И вот когда я собирался выходить, заметил это устройство в прихожей.
– В своём заявлении вы не ошиблись. Это действительно микронакопитель, зарегистрированный в ЦОХЦД. – Он поднёс накопитель ближе к свету и указал на номер на боковой грани. – Видите? Третий отдел центра обработки и хранения цифровых данных. И подобное категорически запрещено выносить за пределы учреждения. Я крайне надеюсь, что вашей супруге найдётся что сказать.
Он выдержал паузу.
– Хотел бы ещё уточнить. В последнее время вы не замечали за ней чего-то странного, кроме длительных отсутствий?
– Позвольте подумать… Нет, в остальном всё как прежде.
– Вы часто конфликтуете?
– Каждый разговор заканчивается спором. Это уже почти традиция. Иногда я устаю от неё до безумия.
– Вполне могу себе представить, – кивнул он. Папка с моим заявлением перекочевала на край стола, рядом с предыдущей. – Благодарю вас за содействие, Пане Апрашасский. То, что вы делаете, очень важно для порядка.
– Но разве вы не запишете всё сказанное?
– Не стоит беспокоиться. У меня эйдетическая память. Всё, что произносится в этом кабинете, остаётся здесь. – Он постучал пальцем по своему виску. – Всего доброго, Пане!
Помнить всё… интересно, каково это. Хотелось верить, что он не врёт. По крайней мере, это объясняло бы, почему его до сих пор держат в должности несмотря на возраст.
Уже на выходе мой взгляд зацепился за менору, стоящую в углу за шкафом. Её можно было заметить только с определённого ракурса. Значит, либо старикан – глубоко верующий иудей, либо коллекционер. Впрочем, это не имело значения. В тот момент меня больше тревожило другое: не подставит ли меня Михал. Я ведь и впрямь помогал ему утром, но предупредить его не удосужился. Когда подошёл к его кабинету, оказалось, что дверь заперта. Я подождал минут пять, но так его и не дождался. Решил зайти позже.
Работы же становилось всё больше. Я вернулся к заявкам, пытаясь сосредоточиться, применяя методы фокусировки, полученные ещё в детстве.
До самого вечера Михал так и не появился. Его кабинет оставался наглухо закрытым, будто он здесь и не работает вовсе. Зато мне «повезло» столкнуться с руководителем отдела. Стоило ему меня увидеть, как он сразу завёл свои любимые расспросы.
Правило гласит: если хочешь, чтобы тебя уважали – хвали публично, отчитывай один на один. Наш руководитель с этим правилом явно не был знаком. Он всегда делал наоборот. И каждый раз на его лице проступала еле заметная улыбка, когда он унижал подчинённых.
– Ян, иди-ка сюда! – Я медленно двинулся в его сторону, нарочно не торопясь. – Твою мать, Ян, давай быстрее. Сколько заявок обработал?
– Пятнадцать.
– А сколько всего поступило?
– Тридцать одна.
– Из тридцати одной ты сделал всего пятнадцать? Что ты делал весь день? Мне сказали, что позавчера десять заявлений за тебя проработал Йегуди. А знаешь почему? Потому что он не уходит, пока всё не закончит.
– Я попросил его помочь с четырьмя заявками. Моей жене стало плохо, я должен был вернуться домой.
– У тебя вечно что-то не так, Ян. Вот вчера, например, тоже жене стало плохо? Ты не думай, что я глухой. Я знаю всё. Ты уходишь каждый день, не доделав работы. Это правда?
– Если ухожу раньше, то только по веской причине. И это случается нечасто.
– Знаешь разницу между нами? – он прищурился. – Я не вру себе. А ты врёшь постоянно. Если бы не врал, мог бы хоть что-то изменить в своей жизни. Как думаешь, ты достоин своей зарплаты?
Я промолчал.
– Не молчи, Ян. Ты достоин своей зарплаты?
– Я думаю, любая работа должна быть оплачена. Я тружусь в канцелярии уже восемь лет.
– Поздравляю, тебя трудно уволить. Волокиты с бумагами слишком много. Но мы сделаем по-справедливому. На каждый день, когда ты уходил раньше, предоставишь документальное подтверждение уважительной причины. Повторюсь: документальное. За каждый день без такой бумаги я сниму с тебя зарплату. Вот и посмотрим, насколько правдивы твои истории.
– Разве это по правилам, снимать зарплату за целый день, если отсутствовал я всего пятнадцать минут?
– Ох, на твоём месте я бы не заикался о правилах. Тем более напомню: хоть мы и не в силах тебя уволить, ты всегда можешь уйти сам. Твой кабинет займёт более умелый и перспективный работник. Например – Шломо. К слову, где Шломо? Передайте, что я его искал.
– Понятно.
Евзель стал орать и размахивать руками, требую немедленно привести потерянное чадо. Я развернулся и пошёл к своему кабинету. Единственное, чего мне тогда хотелось – как можно скорее уйти от этого разговора и надменных взглядов работников канцелярии. Но, как назло, Евзель окликнул меня снова.
– Куда собрался, Ян? Мы с тобой не договорили.
– Тебе это неприятно? Я вот подозреваю, с тобой что-то не в порядке. Мы уже обсуждаем это в пятидесятый раз. Мне было бы неприятно, будь я на твоём месте, если бы меня каждый день отчитывали как ребёнка. Я бы давно делал всё как полагается. В тебе нет ответственности! По-моему, тебе вовсе нет дела до работы. Либо работаешь нормально, либо мне придётся применять к тебе более серьёзные меры – понимаешь?
– Да, понимаю.
Я снова попытался уйти, но снова был остановлен.
– И да, будь добр, говори потише. Твой противный голос, Ян, слышно на другом конце здания. Это бесит.
Когда он, наконец, замолчал, я развернулся и в считанные секунды оказался в своей каморке. Может, и впрямь уволюсь, подумал я тогда. Эта мысль сжималась во мне как камень: я устал терпеть выходки этого недоумка – голубого воротничка. Так я называл Евзеля, потому что он происходил из пролетарской семьи и неизменно носил голубую рубашку. Низкий интеллект не позволял ему понять скрытый смысл прозвища. Этот человек появлялся в канцелярии раза три в неделю и был бесконечно недоволен тем, что я ухожу раньше на пятнадцать минут. Уверен, любому другому он бы это простил, но ко мне у него всегда была особая неприязнь. Хоть все и знали, что он «больной на всю голову» и сидит на таблетках, всё равно поставили его на эту должность. И этот ненормальный имел право кричать на меня.
В былые времена было недопустимо, чтобы выходец из низших слоёв орал на представителя знати. А эти подонки – Йегуди, Шломо и Даниэль – давно мечтали подсидеть меня. Они словно спали и видели, как мой кабинет становится свободным. Откуда в этом мире так много мерзких людей? Поистине, благородство вымерло.
В тот день злоба и желание всё бросить были во мне так сильны, что я едва доделал работу. Наверняка я что-то сделал не так, но меня это уже мало волновало. Досидев до конца рабочего дня, я твёрдо решил наведаться в паб «Miły kubek», где был прошлым вечером, и выпить столько, чтобы доползти домой на четвереньках. Может, повезёт, и я снова встречу там Аниелу – и пусть хоть на время забуду свою противную жизнь.
Перед выходом я проверил кабинет Михала – он опять был пуст. Я надеялся, что моё заявление не навредило ему. На выходе меня окликнул Якир – молодой стажёр двадцати одного года, от возни с которым я давно отказался. Возможно, мне стоило бы иметь помощника, особенно с отличным знанием идиша. У Якира всегда было забитое лицо: бедняге приходилось работать на Даниэла, а тот человек вовсе не из приятных. Несмотря на юный возраст, Якир имел серьёзные проблемы со зрением и постоянно поправлял очки; со временем он научился делать это весьма изящно.
– Пане Апрашасский, извините за беспокойство! – сказал он. – Вас к себе вызывает Пан Крауткопф. Он просил передать, что у него есть ещё пара серьёзных вопросов.
– Слушай, Якир, – ответил я, – у меня к тебе просьба. Не мог бы ты сказать Пану Крауткопфу, что меня не было? У меня срочное дело. Завтра я первым делом к нему загляну.
– Хорошо, Пане, без проблем. Хорошего вечера!
– Огромное спасибо! И тебе того же!
Лицезрения морды Евзеля мне тогда хватил на неделю вперёд. В тот вечер я чувствовал невероятную свободу: впервые за долгое время мне было наплевать на выходки своего гадкого руководителя и на весь его дрянной коллектив. Внутри была лёгкая радость – предчувствие скорого избавления от страданий и новая встреча с Аниелой. Мысли о том, что делать в случае потери работы, я гнал от себя. Наверное, это был первый раз в жизни, когда я положился на волю судьбы. В тот момент я решил: завтра уволюсь, разведусь и порву отношения со всеми неприятными людьми, а взамен заведу новых, например Аниелу. Но сначала – напиться.
После коротких поисков по узким улочкам я снова нашёл этот паб. Я как будто дважды наткнулся на него случайно. Сегодня народа было немного; я устроился за круглым столиком на двоих, за которым обычно сидели одиночки вроде меня. Заказав кружку пива, я стал ждать Аниелу. Хотел обсудить с ней моменты из книги, что она дала днём, и поделиться новостью о скором уходе с работы. Мне было важно рассказать это хоть кому-то – казалось, если не сказать вслух, решения пропадут.
Две кружки уже позади, а Аниелы не было. Нормальные люди не ходят в бар два вечера подряд посреди недели, но её отсутствие не испортило настроение. Мне захотелось чего-то покрепче. За барной стойкой меня обслуживала девушка с грубыми чертами лица; даже алкоголь это не сгладил.
– Что-нибудь ещё? – спросила она.
– Да, я бы хотел грога. Хотя нет – дайте что-нибудь новенькое. Что интересного из коктейлей?
По мере того как я напивался, я стал хуже выговаривать некоторые звуки: первой всегда исчезала буква «р».
– Из близкого к грогу можем предложить горячий тодди, – посоветовала барменша.
– Что за горячий тодди? – уточнил я.
– На водке, с горячей водой, мёдом и парой секретных ингредиентов.
– Секретные ингредиенты, говорите? Давайте тогда ваш тодди.
Я умудрился добраться и до грога, и до тодди. Выпил на остаток зарплаты – решение опрометчивое, учитывая мои планы по увольнению. Не лучшей была и мысль прогуляться по старому городу, чтобы развеяться: свежий воздух только ухудшал состояние. Я рисковал быть схваченным полицией за нахождение в общественном месте в нетрезвом виде. Но всё тогда казалось таким стоящим. Мир стремительно проносился, ощущения притуплялись, мысли улетали.
Проснулся я на удивление рано и, несмотря на отвратительное ощущение во всём теле, с удивлением осознал, что выспался. Утро встретило меня такой апатией, что в первый же миг я был готов полезть в петлю. Собрав остатки воли, я поднялся с кровати и двинулся в ванну, но тут же вернулся обратно. Зубы я кое-как почистил, но на завтрак меня уже не хватило: нужен был отдых перед вторым заходом.
Валяясь в постели и ощущая каждый сантиметр своего тела, я пытался восстановить вчерашний вечер. Мысли были спутанные и страшные.
Я помнил, как стоял в комнате. За окном проносились тени, и я вжимался в дверь, пока с той стороны не показался человек. Мне было плохо и страшно, я звал его на помощь, но он меня не видел. Я махал руками, но, сколько он ни всматривался, заметить меня не мог. В конце концов он ушёл.
Тогда я решился выйти и оказался у озера. Шёл вдоль дороги, поле зрения не стало сужаться, пока не осталось ничего, кроме пространства на уровне вытянутой руки. Я отошёл на обочину – боялся угодить под машину. Вокруг не было ничего, даже дерева, за которое можно было бы ухватиться. Вдруг на ощупь наткнулся на припаркованный автомобиль. Словно почву под ногами обрёл. Оперся на машину и решил ждать. Чего именно – не знал. Когда круг тьмы сомкнулся, я окончательно ослеп. Гул в ушах был такой силы, что казалось, всё вокруг вибрирует.
И вдруг перед глазами вспыхнули квадраты. Полупрозрачные, они появлялись и исчезали, а вскоре закрыли собой всё и стали подниматься вверх. Я почувствовал – из мрака кто-то наблюдает.
Следом – одиночная аптека с тусклой зелёной вывеской. Что я там делал, не помнил. Возможно, искал средство чтобы прийти в себя. Потом – моя ожившая комната. Она звенела и вращалась, сводя меня с ума. Казалось, стены требовали, чтобы я покинул её немедленно. И я был совершенно один. Когда вернулся домой. Точно не помню, но, кажется, Марты в квартире не было. Иначе, она бы стала донимать меня расспросами.
«Было бы неплохо, если бы она не появлялась пару дней», – подумал я. Тело изнывало, каждое движение приносило боль. На мгновения я даже уверовал в Бога и просил забрать меня. Хотелось пить и есть, но и то, и другое давалось с трудом. Организм медленно и мучительно умирал, а вот разум понемногу прояснялся.
Комната наполнилась тёплым светом, отчего я вздрогнул. Но это был всего лишь будильник. Повернуться, чтобы его выключить, я не мог, не говоря уже о том, чтобы идти на работу. «Одинокая пьянка после смены – достойное оправдание, Евзелю понравится», – усмехнулся я. Наконец, мне удалось поднять тело, будто вдруг налитое свинцом, и заняться своей «утренней рутиной».
Через минуту взгляд упал на широкий конверт, валявшийся в коридоре у двери. Знакомое обрамление – министерский конверт. «Да у меня талант находить странные вещи в прихожей», – подумал я, садясь у стены.
Письмо было от Министерства порядка. Обычно ничего хорошего это не сулило. Так вышло и в этот раз. На белоснежной бумаге было напечатано: я прохожу как подсудимый по делу об измене Государству и обязан явиться в здание суда до одиннадцати утра. В противном случае меня доставят силой. Ниже – адрес и способы, как добраться.
По-видимому, письмо пришло ещё вечером, но в моём состоянии я его не заметил. Сердце замерло, готовое разорваться – и это было бы не худшим исходом. За госизмену полагалось самое суровое наказание – отправка «на небеса».
Разъяснений не прилагалось. Возможно, ошибка. Такое бывало. Надо было ехать и разбираться. Письмо давало право бесплатного проезда до одиннадцати часов – маленькая милость. Вопрос был только в том, как за это время превратиться в человека.
Несколько раз умылся ледяной водой, выпил чайник крепкого чая – всё, что я знал против похмелья. Натянул одежду и вышел.
Последние нервы я оставил в дороге. Ожидаемые пробки сделали своё, и к зданию суда я прибыл за восемь минут до назначенного времени.
После недолгого ожидания меня провели в кабинет. За столом сидели двое. Один – в белой маске. Второй, высокий, с неприятным чиновничьим лицом, предложил сесть.
– Хорошая пунктуальность, Пане Апрашасский, – сказал он. – Почти ровно ко времени. Позвольте представиться: меня зовут Хаим Поляков. С моим коллегой, Елизаром Кабо, вы уже знакомы.
– Вот оно что… – подумал я. За маской я не узнал того старика, с которым говорил вчера утром.
– Знаю, вы напуганы. Поэтому сразу введу вас в курс дела. Я на вашей стороне, Пане Апрашасский, и намерен защищать вас в суде. Но для этого мне нужно знать всю правду.
– Значит, вы мой адвокат?
– Не совсем. Я не адвокат, но верю в вашу невиновность. И потому намерен выступить в процессе на вашей стороне.
– Тогда почему мне не дадут обычного адвоката?
– Могут дать. Бесплатно. Только сразу скажу: все адвокаты в сговоре с прокурорами. Ваши «защитники» первые, кто вас похоронит.
– Тогда какая вам выгода?
– Не всё в мире меряется выгодой. Я просто делаю своё дело.
– А кто вы, в таком случае?
– Я расследую дело о пропаже данных государственной важности.
– И каким образом я к этому причастен?
Поляков переглянулся с Кабо.
– Позвольте… разве не вы вчера утром сдали пану Кабо накопитель информации и написали заявление?
– Верно. И что с того?
– Хорошо. Давайте я вас введу в курс дела. Только сначала уточню: вы согласны работать со мной? Или всё-таки предпочтёте бесплатного адвоката? Но тогда никто не будет держать вас в курсе событий и вытаскивать из этой бездны, в которую вы угодили.
– Я слишком мало знаю. Мне нужно подумать.
– Времени нет, Пане. Суд завтра в семь утра. Уже к пяти вы должны прибыть на заключительный допрос. Сегодня до восьми вечера мы обязаны всё закрыть.
– К чему такая спешка? Это ведь вредит делу.
– Народ взволнован и требует ответов. Взволнованный народ никому не нужен. Поэтому последний срок – завтрашний суд.
– Понимаю. Дело государственной важности. Но, честно говоря, не слишком ли много почести для меня?
Поляков рассмеялся – пародийным, театральным смехом, каким обычно разражаются со сцены.
– Поверьте, Пане, вы будете не одиноки в своей беде. Судить будут двадцать два человека в течение двух суток. Среди них – ваша супруга и коллега Валенса. Именно они донесли на вас.
Новость о том, что Марта и Михал предали меня, была подобна последнему удару, выбивающему душу из тела.
– Как?..
– Всё верно, – Поляков усмехнулся. – Вы здесь по вине этих двух людей.
– И что же они говорили?
– Думаю, с этим вас лучше ознакомит Пан Кабо.
Старик приподнял маску и громко прокашлялся, после чего начал речь:
– Вскоре после того, как вы подали заявление, я пригласил в кабинет Пана Валенсу, чтобы задать пару вопросов. И, к моему удивлению, он оказался весьма сговорчив. Я спросил, имел ли он с вами дело тем утром. Пан Валенса подтвердил встречу, но не в том ключе, о котором сообщили вы. По его словам, вы обсуждали возможность доноса на Пани Лию Гройс и никакой совместной работы не вели. Более того, Валенса с каким-то болезненным рвением стремился доказать мне, что именно Пани Гройс виновна в утрате данных. Он заявил, что вы и ещё двое ваших коллег готовы это подтвердить.
– Он всё время об этом говорил! – вспыхнул я. – У него мания. Он и меня хотел в это втянуть.
– Именно, – кивнул Кабо. – Его поведение показалось мне странным, и я добился помещения Пана Валенсы в следственный изолятор, а также санкции на обыск его кабинета и квартиры. И угадайте, что мы нашли. Бумаги с зашифрованным текстом. Ничего сложного: обычный шифр Виженера, построенный на последовательности нескольких сдвигов по кириллическому алфавиту. Вы знакомы с шифром Цезаря, Пане Апрашасский?
– Да. Буквы в алфавите сдвигаются на определённое количество позиций.
– Верно. Здесь всё то же, только цепочка таких сдвигов. Тексты оказались написаны на украинском. После недолгой расшифровки мы получили часть документа с информацией о наступательных планах на юго-восточном фронте.
– И вот тогда вступаю я, – перебил его Хаим. – Я провёл с паном Валенсой долгий допрос. Он всё отрицал и просил встречи с семьёй. Признавать вину отказался, но назвал имена главных подозреваемых. По его мнению. Первым он указал на Пана Кабо, который якобы подкинул ему эти письма. Второй была, как не трудно догадаться, Пани Гройс. А третьим… третьим он назвал вас.