- -
- 100%
- +
СЕГОДНЯ КУШАЕМ С ИВАНОВЫМИ! УЖИН В СЕМЬ, ЖДЕМ-ЖДЕМ-ЖДЕМ!!!
Строка эмотиконов в виде фейерверка и цветов.
Стас убрал телефон в карман и потянулся за картонной коробкой с елочными игрушками – они достали ее на неделе, но ни у кого не было сил разрезать полоску скотча и начать процесс. Собранная пластиковая елка стояла в углу.
Катя шевельнула было головой в ответ на шум, но надолго он ее не увлек, и отсутствующий взгляд снова уперся в окно. «Надо бы в туалет вывести», – подумал Стас, взяв ножницы и вскрывая коробку.
Восемь утра тридцать первого декабря – тьмы уже нет, есть серое марево за окном деревенского дома, и в одном из трех окошек, за двойной рамой, сидит она. С вывернутыми под неправильным углом ногами и руками, уперлась ими в наличники и бревна сруба, а скуластое лицо тринадцатилетней девочки, измазанное черным и запекшимся, смотрит. Она словно заворожена живой и теплой жизнью внутри избы. Костлявое детское тело в спортивном костюме не шевелится, как у насекомого на стекле лампы.
Стас на нее старается не смотреть, а Катя уже второй день ничего, кажется, не замечает. Мишка спит в своей комнате.
В чате на сообщение Пахома никто не отвечает – некому. Тридцать дворов рабочего поселка Утес стоят пустые, хоть и горит свет в некоторых домах, а у одного – Стас видел вчера – даже урчит тихо старый «пассат» с открытыми дверями. Мурины, что ли, пытались уехать…
Нет активиста Ерохина, месяцами присылавшего гневные сообщения в чат поселка насчет вывоза мусора и что контейнеры слишком далеко от его дома, и нет учительской семьи в домике на краю улицы. Накануне, перед тем, как село солнце, Стас прошел обе линии домов, покрикивая иногда, но ему никто не ответил. В Утесе они остались одни.
Снова сообщение – на этот раз в личку. Пахом всегда писал большими буквами, дурацкая его привычка человека, показушно неряшливо обращавшегося с техникой.
НЕ ПРИДЕШЬ СОЖГУ ДОМ. ПРИХОДИ ЖЕНУ И СЫНА ОТПУЩУ
Выманить их из дома ночью Пахомовы не могли, поэтому идея с поджогом была свежей, но отработанной – кого-то из соседей так и вытащили. И поманить жизнями Катьки, Мишки, и нового третьего, пол которого еще не смотрели – тоже ничего себе ход.
«Приду», – отбил сообщение Стас и снова посмотрел на окно. Пахомовой дочки Верки в окне уже не было. С восходом солнца она уходила в свой дом или, может, пряталась в одном из ближних, опустевших.
Стас привычно проверил сигнал и сеть – но сообщения шли только в общий чат поселка и только к Пахому. Внешний мир занавесило Пахомовским мороком, про Утес неделю как все забыли.
Наутро после ночи, в которую Пахом начал жрать поселок, Стас собрал трясущимися руками сумку и поволок говорившую еще Катьку к машине, пристегнул даже Мишку на заднем сиденье, чего не делал, в общем, уже года два – сын возмущался и орал, что он уже не маленький. И они доехали до поворота на Борисовку, а дальше словно острая игла вошла в ухо всем троим, и под жалобный крик жены и сына, и под свои стоны он чудом успел нажать на тормоз, а «киа» свезла пластиковый бампер в кювете и уже точно никуда не могла бы поехать, повиснув массивной задницей в воздухе, а мордой закопавшись в рыхлый снег. Но самое странное – впереди по дороге была не Борисовка, а снова Утес. Из поселка уехать было больше нельзя, словно их взяли за шкирку и переставили лицами обратно, на ту же линию знакомых насквозь домов. Когда боль утихла, он взял их за руки – это все, что он мог сделать, Мишка стал уже здоровый конь, и Катька тоже, на седьмом все-таки месяце, и они поковыляли домой, плача бессильно втроем.
Вставать из кресла, как всегда, не хотелось, он двигаться совсем разлюбил в последние месяцы, отчего они и переехали в дом тетки Насти, умершей полгода назад, а здесь, казалось ему, и Катьке тоже, будет покой и ровно столько движения и работы, сколько нужно. Чтобы ничего не хотеть, и не жалеть по упущенным возможностям, и не переживать успех других – и так оно, в общем, и было до определенного момента.
А сейчас нужно было готовить Мишке завтрак, а перед этим умыться и сходить в туалет, Стас в этом кресле дремал всю вторую половину ночи, с момента, как нежить в три часа начала скрестись в окно и припевать из-за двойных стекол какой-то мотив.
Запнулся по пути в туалет ногой обо что-то – хлам тетки, конечно же, мизинец на ноге полыхнул, когда Стас задел одну из бутылей, что тетя Настя привозила из своих путешествий «по святым местам». Комнату ее они и вовсе не дошли разобрать – стыдно было от того, что непонятно, как избавляться от вещей, которые для близкой родственницы что-то значили, но для прогрессивных московских агностиков не представляли ровным счетом никакой ценности. Только елочные игрушки отдавали болезненной детской сладостью.
2.
Треть коробки с игрушками у тети Насти уже была, когда восьмилетнего Стасика к ней подселили. Коробка стала одним их многочисленных сокровищ, которые мальчик находил ежедневно, осваиваясь в старом и скрипучем доме, немного страшном, но в целом уютном. Потемневшие от времени столовые приборы, керосиновая лампа из латуни, сломанная удочка, древний велосипед в амбаре с шинами, насквозь проеденными временем и мышами. Все это Стасик восторженно фиксировал и даже некоторым образом чувствовал себя как на летних каникулах, лишний раз стараясь не поднимать вопроса о возвращении родителей. Ему сказали, что пока так поживет, а родители там что-то утрясут в городе, и как-то потом все образуется. Воспоминания о подслушанном разговоре между ними, когда мать уходила к кому-то «настоящему», а отец не возражал, потому что был вдребезги пьяный – эти воспоминания Стасик старательно закапывал, хоть они и шевелились постоянно в неглубокой могилке памяти девятилетнего пацана. Эти картинки говорили о том, что, кажется, семья их закончилась, а как же она могла закончиться, и куда мог уйти мамин рыжий цвет волос, и запах табака, и папин трезвый прищур, и даже вялые их переругивания, а иногда и драки?
Но и впрямь – закончилось.
И теперь приходилось высматривать на улицах рабочего поселка Утес новых друзей, хотя деревенские (а поселковых иначе как деревню в недалеко стоящем городе не воспринимали) вселяли опасения.
Юрка Пахомов был насквозь местный, на год старше Стаса, и он немедленно и логично решил стрясти с заезжего белёсого дохляка деньги на жвачку при первой же встрече. Денег у Стаса не было, но черт его дернул подначить и сказать, что не даст. Сначала онемел нос и хлынула на салатовую рубашку кровь, потом одним хлопком вышел из груди воздух, и в затылок ударила земля, и под гогот Юркиной компании он визжал и кусался, стремясь скинуть с себя жилистого, бритого и тяжело дышащего Юрку.
Сильно позже Стас понял, что визжать, кусаться и побеждать в чем бы то ни было ему совсем не нравится, но поступки, когда они совершены будто кем-то не в себе, нередко вселяют уважение в окружающих, и жизнь становится легче. При второй встрече Юрка позвал его на рыбалку.
Дружба продлилась годы, хотя тетя Настя Юрку никогда не одобряла, считала его шальным и крестилась каждый раз, когда он покидал их большой дом, пожрав от пуза ее вкусного супа или каши. Для Стаса же в новом друге сосредоточилось все то, чего он уже тогда бежал – драки, желание и ожидание борьбы, поиск вещей, с виду неприятных и вселяющих тревогу. Обоих при этом намертво склеила скука жизни в Утесе и жизни вообще – с тягомотными уроками, пыльными страницами учебников и неинтересными людьми вокруг. Стас постоянно искал пути отхода от реальности внутри, а Пахом – кличка намертво приклеилась к нему с пяти лет – снаружи. Драки тоже были, и Пахом всегда побеждал, будучи здоровее и наглее, а Стас глотал соленые слезы и куски жгучей обиды, но неизменно прощал друга – больше ни с кем ему так интересно не было.
Тетка тем временем все сильнее «ехала», как называл это Стас. К его девятому классу не было дня, чтобы она не постояла несколько часов в церкви, а молитвенный шепот из ее комнаты стал привычным, как бормотание радиоточки. И хлам, пластик и дерево, иконы и все остальное, что она привозила со своих поездок на старых автобусах по «святым местам» – его становилось все больше. Стаса она воцерковлять не пыталась, но неодобрение и тяжелый взгляд преследовали его, заставляя быстрее доедать простой ужин и запираться в своей комнате, надевая поролоновые наушники и включая плеер Sunny с много раз перезаписанным альбомом Black Sabbath – Юрка-меломан таскал кассеты из машины отца, большого поклонника западной музыки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.