Темное Дело

– Эта была не болезнь. Если бы это была болезнь, то все было бы не так страшно, – Соня набрала в пакет свежевымытых яблок, и стала обходить палату, угощая поочередного каждого ее обитателя, включая тихо матерящихся санитарок, осуществляющих сложную процедуру смены белья и подмывания изрядно испачкавшегося Василия. Те не преминули воспользоваться угощением и отправили по яблоку в свои широченные карманы, натянуто улыбаясь широкими, красными лицами.

– Во всяком случае, он был бы один, понимаешь? – продолжала тем временем она свою историю, – Один на один со своей болезнью и все можно было бы этим объяснить. Но он был не один. Не один, представляешь?

– А с кем? С женщиной? – поинтересовался спутник ее жизни.

– Нет. Совсем не с женщиной. У некоторых людей на уме одни женщины. Как будто кроме женщин никого нет на Свете… – Соня сунула мужу фрукт в руку, и тот впился в него зубами, – Если бы он был с женщиной… это хоть как-то все объясняло. Нет. Он стоял с тремя неизвестными мужчинами. Совершенно незнакомыми ему мужчинами из соседних номеров. Иностранцами. Один точно был иностранец, потому что был негром. Причем все были в ночных пижамах и тоже ничего не понимали.

– Странно… Чем же они там занимались? – многозначительно подмигнул левым глазом заинтригованный супруг.

– Более чем странно, – согласилась жена, не придав призрачному намеку никакого значения, – Четыре мужчины, в ночных пижамах, на карнизе четверного этажа, такого фешенебельного отеля, стоят, как памятники и их оттуда снимает милиция! И среди них дядя Яков. Но, что самое ужасное, так это то, что то же самое было и с предыдущими постояльцами. Представляешь? Из этих же самых номеров. Буквально за ночь до этого. Все было точь-в-точь, как с дядей Яковым. Только гораздо хуже.

– Вот как? – удивился Иван Моисеич.

– Именно. Гораздо хуже. В гостинице теперь только об этом и говорят. Когда бедный дядя Яков пришел в чувство, ему рассказали, что за день до него точно так же ночью сняли с карниза трех иностранных туристов. С этого же самого карниза, практически в то же самое время. Только те не только стояли, но еще, спустив с себя брюки, демонстрировали всем соседним домам вдоль всей набережной свои возбужденные пенисы. Представляешь? Что было бы с дядей Яковым, если бы милиция вовремя не сняла его с карниза? Он же ничего не понимал. Он же мог поступить точно так же, как те несчастные люди. Это был бы такой скандал, что просто страшно себе представить.

– Действительно странный случай, – согласился заинтригованный муж и тут же спросил, – Когда, ты говоришь, все это произошло?

– Я же тебе сказала. Следующей ночью, после того, когда ты не пришел домой. Через сутки после того, как ты, как ты говоришь, гулял со своими приятелями или с кем там еще, не знаю, если так тебе будет более понятно. Тетя Лиза настояла на том, что бы дядя Яков непременно приехал и рассказал все подробно. Дядя Боря, как мог, успокаивал дядю Якова. Но тот был так расстроен, что едва выпил две чашки чая и сразу же уехал к себе домой. Я вчера ему позвонила, рассказала о тебе, он пообещал помочь. Как ты думаешь, что это могло быть?

– Куда входили окна его номера? – поинтересовался он.

– Дядя Яков сказал, что перед ним были дома, выстроенные вдоль набережной. На набережную Фонтанки окна и выходили. Там столько домов. Один Бог знает, кто там живет, и кто мог быть свидетелем этого безобразия. Хорошо если никто не успел сфотографировать дядю Якова. Дядя Боря говорил, что у дяди Якова столько врагов, что даже страшно себе представить. Если завтра появится его фотография в газетах, то это может сильно испортить его репутацию. Представляешь, милиционеры два часа допрашивали его, как преступника! Они даже сняли с него отпечатки пальцев. Врачи принимали у него анализы. На него смотрели, как на сумасшедшего.

– Может быть, он съел что-нибудь? – предположил Иван Моисеич.

– Дядя Яков сказал, что ничего не ел на ночь. А то, что он ел, никак не могли съесть те трое из соседних номеров. Во всяком случае, когда он обедал в поезде, то этого негра рядом с собой не видел.

– Мистика, – глубокомысленно заключил озадаченный спутник ее жизни.

– Тебе смешно, а у человека горе. Ему навредили самым бессовестным образом, а он не знает, кто и зачем. Тех троих иностранных туристов, что стояли на карнизе до дяди Якова, говорят, чуть не посадили за хулиганство.

– Остается одно – локальное кратковременное массовое помешательство, – заключил Иван Моисеич. Странный случай происшедший с дядей Яковым настолько сильно его заинтересовал, что он даже приподнялся на кровати.

– Такое бывает? – удивилась Соня.

– Еще как бывает… – подхватил Афоня, но ему не дали закончить.

– Ты говоришь, они полностью не понимали, что делают? – уточнил муж.

– Вот именно. Совершенного ничего не соображали, – ответила жена.

– Все трое находились в разных номерах, окна выходили на набережную Фонтанки, на одном этаже гостиницы «Адмиралтейская», в следующую ночь, когда меня не было дома?

– Все так и было, как говорил дядя Яков, – подтвердила она.

– Невероятно, – Иван Моисеич откинулся на спину и закрыл лицо руками. Страшное предположение, словно молния поразила его. Удивительное совпадение времени, места и образа действий не могут являться результатом случайного стечения обстоятельств. Во всем угадывалась чья-то воля, чье-то злонамеренное влияние, способное перевернуть сознание нормального человека, направить его в русло дурных поступков. Но кто или что могло столь мощно воздействовать на людей? Аномалия или нечто иное?..

Санитарки, тем временем, закончили возиться с Василием и вкололи ему очередную порцию обезболивающего. Тот, едва придя в сознание, сразу затих, погрузившись в полузабытье. После чего, они собрали грязное белье в пластиковый мешок и покинули палату.

– Я знаю, чьих рук это дело, – неожиданно заявил Афоня, подсаживаясь ближе к фруктам, когда толстые их зады погрузились в глубину коридора, – Я сам живу в доме напротив гостиницы «Адмиралтейская».

– Да ну? – удивился Иван Моисеич.

– Точно. Темное место. Ты думаешь, я от чего пострадал? От того… от ведьмы, – тунеядец округлил глаза для большей убедительности и выжидательно замер.

– От какой это ведьмы? – заинтересовалась Соня.

– От самой, что ни на есть настоящей, живой ведьмы, – ответил тот и обвел публику многозначительным взглядом.

Иван Моисеич с нескрываемым интересом ожидал дальнейших пояснений, но приземленный Федор махнул рукой и заключил:

– Брехня все.

На что Афоня пожал плечами, скривил ухмылку и сказал:

– Я знал, что мне никто не поверит.

И все на этом бы и закончилось, если бы Иван Моисеич вовремя не проявил инициативу.

– Чрезвычайно интересно, – воскликнул он, – В наше время встретить настоящую ведьму, это огромная удача.

– Тебе такую удачу на твою задницу, – тут же отреагировал Афоня, – Если бы не эта сука, я бы сейчас… здесь не валялся бы. Что б ей сдохнуть.

– Неужели это она вас повредила? – удивилась Соня.

– А кто же еще? Она, конечно, – подтвердил наглый травматик, – Скажи кому, не поверит.

– Чрезвычайно интересно, – повторил Иван Моисеич и добавил, – А как не поверить, если такие вещи происходят, что по-другому их и объяснить невозможно. И главное в одном месте, – и тут же поправился, – Эти иностранцы на карнизе, дядя Яков. И вот с Афоней не понятно что…

– Да, – поддержала Соня, – Вы бы нам рассказали. Что с вами случилось?

– Ладно, – смягчился тот, – Только, чур, не смеяться. Я этого не люблю.

Он уселся поудобнее и начал:

– Сам я живу по соседству с домом, что стоит напротив гостиницы. Гостиница эта стоит на другой стороне канавы.

– Простите, какой канавы? – перебил его Иван Моисеич.

– Ну, этой, Фонтанки, какой же еще? Как из двора выходишь, ее сразу видно. Справа за углом, наша котельная, во дворе. Недавно, дня два до этого, я устроился истопником. К зиме её, стало быть, готовить. Чистить, чинить и все такое. К вечеру, после работы, как положено, купил с аванса беленькой и решил к другу зайти, к Кирилычу, в шестую квартиру, чтобы это дело, как следует, и, как у нас принято, по-людски, так сказать, отметить. Захожу в подъезд, чинно, спокойно. Мог бы и со двора зайти, со стороны кухни. У них вход есть отдельный, вроде как черный, для своих. С него заходить сподручнее. Не надо дерьмофоном звенеть. Но я парадного пошел. Как люди. Праздник все же. Чем мы хуже? При бутыле, все как положено. Дерьмофон этот ихней я давно освоил. У меня на него свой метод имеется. Вхожу, стало быть, в подъезд, уже, можно сказать, к самой квартире подошел. Он на первом этаже живет, как, вдруг, дверь распахивается и из нее выскакивает она, ведьма, а вслед за ней вылетают три черта. Здоровенные такие, с собаку ростом.

– Так уж и черта? – засмеялся Федор, – Телегу гонишь.

– Я же сказал, будете смеяться, рассказывать не буду, – надул губы рассказчик.

– Он больше не будет. Он не нарочно. Правда, Федор? Скажите, что больше не будете смеяться, – вступилась Соня.

– Да, я что? Я ничего. Байка, как байка. Текстуй дальше, – отмахнулся молодой рабочий, показывая свои ровные крепкие зубы.

– И что было дальше? – поддержал Иван Моисеич. – Вы сказали, выскочили три черта.

– Именно, три черта, – утвердительно подчеркнул Афоня, – Не свиньи, ни кролика, а именно в натуральную величину три черта. В полном своем обличии, как есть – с хвостами, рылами, копытами и шерстью. Один за другим с визгом и жутким грохотом. Меня чуть Кондрат не схватил за самые яйца. Ой, простите, сгрубил, – галантно извинился перед присутствующей дамой.

– Здоров баки втирать, – снова усмехнулся Федор.

– Я втираю? – встрепенулся Афоня, словно его задели за больное место – Да что б мне сдохнуть, если я вру!

– А кто не хочет слушать может телевизор смотреть, – строго выговорила Соня, – Продолжайте, Афанасий, не обращайте внимания на невоспитанных людей.

Рассказчик облегченно вздохнул и продолжил:

– Вот, как вас сейчас вижу, так и их видел. Как выскочат, как на меня ринуться. Один мне сразу на голову прыгнул. А ведьма кричит: «Хватай его! Держи, крепче! Сейчас я его ковшом шваркну!» Ну, тут признаюсь, я, мужики, струхнул. Как стоял, так вместе с чертом на голове обратно через железную дверь на улицу и вылетел. А там, через дорогу, хорошо, не сшиб никто, прямо в канаву. Хорошо мелко там, а то бы утоп. Вот, бока отбил, штаны порвал, три зуба выбил. Вот так, – показал всем свою щербатую челюсть, – Да, что б я сдох, если вру.

– Откуда они взялись, черти? – удивилась Соня.

– От нее, от ведьмы, – пояснил пострадавший и добавил, – Из шестой квартиры.

– Они там кантуются, что ли? – еле сдерживая себя от смеха поинтересовался Федор, бросая косые взгляды в сторону Сони.

– Дурак, – парировал Афоня, – Их ведьма на меня наслала. Каждый раз как не приду к нему, к Кирилычу, все талдычит в коридоре и талдычит. Талдычит и талдычит. Вот и доталдычилась.

– Что значит талдычит? – поинтересовался Иван Моисеич.

– А черт ее знает, – пожал плечами рассказчик, – Бубнит что-то такое «бу-бу-бу», да «дым-дым-дым». Ее не разберешь, ведьму. Талдычит, да ругается. Не нравится ей, что я к нему, к Кирилычу, в гости захожу часто.

– Это что, телка корефана твоего, что ли? – уточнил Федор.

– Не дай бог с такой телкой знаться, – срезал Афоня, – Тебе ее в постель, что б всю жизнь с ней барахтался. Ясное дело соседка его, подлая ведьма. Кондрат ее забери. Жена то у него, баба нормальная, с пониманием. Хотя, она ему не жена, а сожительница. Но считай, что жена. Иной раз и сама предложит. Особенно если по празднику. А эта, тварь, все талдычит да талдычит. Что б ей сдохнуть. Вот выйду, башку ей паршивую обязательно оторву, суке.

– Откуда известно, что она ведьма? – спросил Иван Моисеич.

– А кто же она еще? Кто чертей на меня натравил. Кто кричал «Держи его!» На кого, спрашивается, они выскочили? На меня. От кого, спрашивается? Ясно дело – от нее. Не от другана же моего, Кирилыча. И не от Верки, жены его. И не от соседей этажом выше. Кроме нее, больше не от кого. К тому же она давно грозилась меня, Кирилыча и Верку из квартиры выкинуть. Вот и напустила чертей. Ясно, как божий день.

– И куда они потом делись? – осведомился Иван Моисеич.

– А черт их знает куда. К себе, наверное, убежали, в Преисподнюю. Откуда выскочили, туда и убежали. Сделали свое черное дело и смылись. Головой я об камень стукнулся сильно. Помню, когда меня их канавы вытащили, все кругом бегали и кричали. Громко так, кричали: «Откуда черти взялись? Откуда черти взялись?». Не один я этих чертей видел. Вот что я вам скажу. Многие их видели. Все, кто в это самое время был – все видели. Потом, когда меня уже на носилках несли, про нее говорить стали. Что, мол, это ее черти и, спрашивали ее, зачем, мол, она их по всему дому распустила? «Распустила чертей по всему дому!» – кричал кто-то. И она, ведьма, все извинялась. «Простите, – кричала, – Больше не буду!». Вот так. – рассказчик удовлетворенно кашлянул и вдогонку своему несомненному успеху добавил, – Кирилыч с женой своей Веркой часто мне говорили, что она не нормальная. Живет одна, мужики к ней не ходят, водку не пьет, чем занимается не понятно. И все время талдычит. Кто, спрашивается, она после этого? Ясное дело – ведьма. Раньше мы думали, что она просто баба с приветом. А теперь, все встало на свои места. А тут еще ваш дядя в гостинице… Кто, спрашивается, это с ним сделал?.. Выйду отсюда, обязательно башку ей снесу.

– Значит, она живет в шестой квартире на первом этаже дома по набережной Фонтанки? – уточнил Иван Моисеич.

– Только числится он не по канаве, а по Комову переулку. Угловой дом, стало быть, – ответил Афоня.

– А как зовут эту соседку? – поинтересовался Иван Моисеич, – Не Аня?

– Почему именно Аня? – насторожилась Соня.

– В газете писали, целительница такая есть, экстрасенс, – соврал с ходу супруг.

– Нет, не Аня. Клавка ее зовут. Кирилыч ее так и кличет – Клавка-Маклавка. А что? Познакомиться хочешь? – усмехнулся рассказчик, – Так это ты не успеешь. Я как выйду отсюда первым делом ей башку отчикрыжу.

– Вот глупости, – возмутился Иван Моисеич.

– Почему Маклавка? – удивилась Соня.

– А черт его знает… Кличет и все. Дразнит так. Сосед все-таки, ему виднее, – пояснил Афоня, – А ведьму как не клич, она все одно ведьмой и останется.

– А вы можете нам описать, как она выглядит? – попросил Иван Моисеич.

– Как выглядит? Обыкновенно себе выглядит. Как все бабы, – ответил Афоня.

– И все же. Есть у нее какие-нибудь особенные черты лица? Что-нибудь запоминающиеся во внешности? Чтобы, в случае чего, ее нельзя было спутать с другой женщиной, – настаивал Иван Моисеич, – Ну, к примеру, какой у нее рост, объем груди, цвет волос, разрез глаз и так далее.

– Прямо кино. Словесный портрет, что ли? – переспросил рассказчик.

– Вот именно, – подтвердил Иван Моисеич.

– Портрет дать можно, чего не дать? Я ее, суку, хорошо запомнил. Я ее узнаю, хоть она маску Чебурашки надень. Значится так, роста она вот такого, как твоя супружница, примерно, будет. Груди у нее поболе, в жо… то есть вот тут будет пошире, возраста постарше, так, примерно, годов на двадцать, волосы посветлее и покороче, морда пошире и пощекастее. На морде усики под носом, такие торчат черненькие тоненькие, как у старух бывает. Глаза злющие, круглые, темные, нос обыкновенный такой, не картошкой с бородавкой такой большой коричневой вот здесь, сбоку, на носу. Вот, все готово, – довольный представленным портретом, он откинулся на подушку, предоставляя благодарным слушателям изливаться в аплодисментах.

– Не может быть? – вырвалось у Ивана Моисеича. Он даже побледнел, чувствуя, как гулко застучало в груди сердце от близкого разрешения той загадки, что мучила его столько дней, но вовремя спохватился и снова спросил, как можно спокойнее:

– А в какой день это все с вами случилось? Числа не помните?

– На работу я заступил десятого. Аванс получил тринадцатого. В тот же вечер пошел к Кирилычу. Стало быть, тоже тринадцатого, только вечером. А на следующий день – четырнадцатого, я уже был тут, – произвел сложный подсчет рассказчик.

– В ночь на шестнадцатое мы встречались с Витей. Утром по дороге на работу на меня напали. В больнице я оказался семнадцатого. В ночь на пятнадцатое все случилось с дядей Яковым. С Афоней – в ночь на тринадцатое. А с теми туристами – в ночь на четырнадцатое. Получается четыре дня подряд… – произвел подсчет Иван Моисеич.

– Почему четыре дня подряд? – снова насторожилась Соня.

– То есть три дня подряд, – поправился верный супруг, – Я говорю, что три дня подряд кто-то безобразничает. Один день с Афоней, на следующий день с туристами и через день с дядей Яковым.

– Не кто-то, а ведьма из шестой квартиры, – уточнил Афоня, – Сука нечистая. Подожди, выйду из больницы, не сносить тебе плешивой башки.

– Башку сносить, это не правильно, это не по-христиански, – задумчиво произнес Иван Моисеич, – С ведьмами так не поступают.

– А что ж еще с ней делать? – изумился тунеядец.

– Наши деды не дурнее нас были. В давние времена ведьму сжигали на костре без пролития крови, – пояснил литературный редактор, – Иначе грешный дух ее просочиться в мир и будет вечно витать над землею, пока не переродиться в новую ведьму, еще более жестокую и страшную.

– Вот это здорово, – подхватил идею Афоня, явно представившей себе как будет гореть на костре ненавистная ведьма, – Вот это правильно. Вот это по-нашему…

– Главное, что не пролить ни одной капли крови. Главное, чтобы огонь испепелил ведьму дотла, – наставлял Иван Моисеич.

– А топка в котельной годиться? – вдруг осенило пострадавшего от нечистой.

– Если тело можно туда поместить, то почему бы и нет, – согласился интеллигент.

Разговоры о жестокостях и казнях, даже если они непосредственно относятся к ведьмам, а все женщины в той или иной степени, в силу специфики организации своей духовной структуры, могут смело отнести себя к этой категории просвещенных личностей, не особенно приятны женскому слуху. Поэтому когда речь зашла о возможных способах возмездия и предотвращения дурного влияния, Соня посчитала, что на сегодня ее миссия окончена, поцеловала мужа и распрощалась с больничной публикой, предоставив Ивану Моисеичу возможность относительно спокойно осмыслить новую полученную информацию.