Гиблое дело

Copyright © 2023 by Cory Doctorow

© Чамата Т., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

* * *

Книга не пропагандирует употребление алкоголя, наркотиков или любых других запрещенных веществ. По закону РФ приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, а также культивирование психотропных растений является уголовным преступлением, кроме того, наркотики опасны для вашего здоровья.

* * *

КОРИ ДОКТОРОУ – научный фантаст, активист и журналист. Он является специальным советником Electronic Frontier Foundation, некоммерческой группы по защите гражданских свобод. Имеет почетную докторскую степень в области права Йоркского университета в Канаде и в области компьютерных наук Открытого университета Великобритании, где выступает приглашенным профессором. Доктороу также является профессором Andrew D. White Professors-at-Large Program в Корнеллском университете, партнером по исследованиям MIT Media Lab и приглашенным профессором Школы библиотечного дела и информатики в Университете Северной Каролины. В 2024 году Ассоциация медиаэкологии присудила ему премию Нила Постмана за достижения в общественной интеллектуальной деятельности. В 2022 году Доктороу получил премию Фонда Артура Кларка за влияние воображения на общество, а двумя годами ранее введен в Канадский зал славы научной фантастики и фэнтези.

Его романы переведены на десятки языков и удостаивались таких премий, как «Локус», «Хьюго», Мемориальная премия Джона Кэмпбелла, Мемориальная премия Теодора Старджона, «Прометей», «Медный цилиндр», «Белая сосна», «Солнечная вспышка» и другие.

Сейчас Кори Доктороу живет в Лондоне вместе с женой и дочерью.

Посвящается Дэвиду Грэберу, чье наследие будет жить вечно.

Пролог

На ночное дежурство в школе Берроуз я согласился исключительно из желания перехитрить систему. Решил, что следить за солнечными батареями не придется, ведь работать они не будут. Солнца-то нет. Это же не лунные батареи.

Оказалось, я перехитрил сам себя.

Пейджер сработал в 1.58 ночи, издав звук, который я не слышал со времен вводных занятий: протяжный писк, от которого одновременно хочется в туалет и сжимается сфинктер. Пошарив в темноте по кровати, я нащупал телефон, включил свет, отыскал трусы, футболку, рабочие штаны, проморгался и долго тер глаза, пытаясь прийти в себя. Когда мне это все-таки удалось, я еще разок проверил, нормально ли я одет, при мне ли все самое необходимое и точно ли мне нужно идти разбираться с солнечной батареей в – ну-ка? – 2.07 ночи.

2.07!

«Да, Брукс, хитрости тебе не занимать».

Дом дедушки мало чем отличался от большинства домов Бербанка. Изначально в нем должно было быть две спальни и одна ванная, но потом его расширили за счет несуразной пристройки – опять же, как и большинство домов Бербанка, – и дополнительные спальня с ванной достались мне. Раздвижная дверь вела из пристройки сразу во двор, и я воспользовался ею, чтобы не разбудить дедушку.

На улице было тепло даже без куртки, что радовало, ведь я про нее забыл. Но ветерок все равно кусался прохладой, и я перешел на трусцу, чтобы разогнать кровь. Стояла тишина, нарушаемая только шелестом ветра в кронах высоких деревьев на улице Фэйрвью, далеким гудком товарного поезда и шумом машин, проносящихся по Вердуго. Я едва слышал их за звуком собственного дыхания. На углу Вердуго меня напугала лаем собака, но я побежал дальше по хорошо освещенной улице, пустой и широкой.

Две минуты спустя я уже был у школы. Прошел через ворота, воспользовавшись ученическим приложением, свернул к боковому входу и вскоре уже взбирался по ступенькам хозяйственной лестницы. Приложение должно было оповестить меня только в случае возникновения ошибки, которую солнечная батарея не сможет определить программно, а техподдержка производителя – по показаниям камер и прочей телеметрии. Короче, примерно никогда. Уж точно не в два часа ночи. 2.17, если точнее. Интересно, что с ней случилось? Я открыл дверь и замер, услышав звон разбившегося стекла.

На крыше кто-то был. Я видел ее – тень, мелькнувшую в темноте. Слишком большая, чтобы оказаться енотом. Человек. На крыше был человек.

– Эй?

Дедушкины друзья иногда посмеивались над моим голосом. Слишком высокий. На первом году старшей школы я мечтал, что он станет ниже, но увы – до выпуска оставались считаные недели, а меня в голосовых чатах до сих пор принимали за девчонку. Я с этим смирился, но, видимо, не до конца, потому что мне совсем не понравился писк, который только что разнесся над крышей.

– Эй? – повторил я грубее. – Кто здесь?

Ответа не последовало, так что я вышел на крышу. Под ногами хрустнуло стекло. Было темно, что не изменилось, даже когда я хлопнул по выключателю рядом с дверью – все равно я уже выдал себя. Достав фонарик, я направил широкий луч под ноги. Ну да, конечно – все в осколках. Посветив на ближайшую солнечную батарею, я обнаружил панели методично разбитыми вдребезги. Отступил к двери, и взметнувшийся луч фонаря упал на мужчину.

С головы до пят в маскхалате, которые друзья дедушки называли «кикиморами». Он держал в руках короткую кувалду, выкрашенную черной краской, от которой не отражался свет фонаря, и шел в мою сторону. Машинально я нажал кнопку экстренного вызова службы спасения, и камера на груди мягким женским голосом сообщила, что ведется видеосъемка. Я специально выбрал самый спокойный тон: обычно включал запись с камеры во время споров, и мирное предупреждение помогало не только соблюсти калифорнийские законы, но и остудить пыл.

Мужчина поднял кувалду, и я пожалел, что не выбрал полицейское предупреждение.

– Подождите, – сказал я, отступая к закрывшейся за мной двери. – Пожалуйста.

– Твою мать, – сказал мужчина. Пророкотал, как движок. Голос прозвучал искаженно – он либо использовал встроенный преобразователь маскхалата, либо отдельный. – Твою мать, да ты совсем ребенок. – Свободной рукой приподняв очки ночного видения, он уставился на меня. В прорези маскхалата блеснули голубые глаза, налитые кровью и окруженные сеткой морщин. Прищурившись, он махнул кувалдой. – Твою мать, – повторил он. – Кончай в глаза мне светить, бляха-муха!

– Простите, – пискнул я, опустив фонарик. Посветил вокруг; панели были разбиты процентов на восемьдесят. Зачем извинился? Привычка. – Вашу мать, – раз ему можно, то и мне тоже, – вашу мать, вы что тут творите?

– Ты там видео пишешь, пацан?

– Да. Веду прямую трансляцию.

– Хорошо, тогда я все объясню. Просто стой на месте, и не пострадаешь. Все равно я собирался снять видео, а ты сэкономишь мне время. – Он опустил кувалду, но не убрал. Я мог бы наброситься на него, но вояка из меня никакой, а кувалда никуда не делась. Даже если я попытаюсь сбежать, он успеет меня догнать. – Короче, слушай. Наш мир катится в пропасть. Америка гниет изнутри. Сначала иммигранты. Я не расист, не подумай. Меня злят не сами иммигранты, а нелегалы. Хочешь приехать в Америку – так заходи через парадную дверь на условиях, которые любезно предлагают хозяева, а не лезь без очереди через окно. Так поступают только преступники. А когда преступники становятся гражданами, они начинают голосовать за таких же преступников.

Не надо делать вид, будто ты не понимаешь, о чем я. Все эти деньги, которые мы тратим? Этот «Зеленый Новый курс»? Гарантия трудоустройства? Сраные солнечные батареи? За все придется платить. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Сначала китайцы скормили нам весь этот бред про климатические изменения, потом заставили влезть в долги по уши, чтобы накупить у них кучу говна, а что дальше? Будут брать проценты и с нас, и с наших детей, и с их детей, и с детей их детей тоже. Будущее в ипотеку? Да какое будущее, мать вашу? Их ждет долговая кабала. На веки вечные. Как в библейские времена.

А вся эта муть о «создателях денег» и их «потребителях»? В этом мире есть два типа людей, и никакие это не «творцы» и не «потребители». Это те, кто дает, и те, кто берет. Первые отвечают за блага и богатство, а вторые – за выбор политиков, которые все конфискуют и перераспределят. – Последнее слово он выплюнул как ругательство.

Речи безумные, но знакомые. Я жил с дедушкой с восьми лет и наслушался их немало. Более того, я слышал конкретно эти слова. Кто их произносил? Все дедушкины друзья были похожи – одинаковые лица, одинаковые стрижки, одинаковые выцветшие красные кепки с призывами вернуть Америке былое величие. Но кто же это был? Я помнил его лицо, помнил голубые слезящиеся глаза, выглядывающие из прорези маскхалата.

Оставалось вспомнить имя. Марк. Нет. Майк. Майк! Майк, э…

– Майк Кеннеди?

От удивления он чуть не выронил кувалду, а потом прищурился. Я поднес фонарик к лицу.

– Это я. Брукс. Палаццо. Внук Ричарда.

В этот момент на Вердуго взвыла сирена, за которой последовал треск мегафона:

– ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ БЕРБАНКА!

Вот теперь Майк выронил кувалду, выругался и достал из кармана маскхалата водяной пистолет. Сняв перчатку, с невероятной осторожностью сковырнул со ствола большой кусок то ли пластика, то ли воска. Его рука тряслась.

Я сразу понял, что это. Соляная кислота. Любимое оружие всех белых националистов. Очень удобное, потому что даже если жертва не умирала, то кожа сходила с нее оплавленной резиной, оставляя за собой шрамы в качестве напоминания, что пусть президент Увайни и отобрала пушки у граждан, американское сопротивление все еще вооружено и чертовски опасно. Дедушка с друзьями иногда шутили, что государство разорится на медицинское страхование, когда люди выйдут бунтовать с кислотой. Меня от этих шуток тошнило, но я быстро научился пропускать их мимо ушей. А теперь вспомнил. Отступил на шаг. Майк дернулся, и я вскрикнул, но кислота в меня так и не прилетела.

– Бляха-муха, пацан, не пугай меня. Не хочу тебе навредить.

– Я тоже не хочу, чтобы вы мне навредили. Мистер Кеннеди… Майк… Вы же друг дедушки. Он без меня не сможет. Он уже старый, не справляется сам. У него больше никого нет. – Из глаз текли слезы. Капля прозрачной жидкости, сорвавшись с дула пистолета, упала на крышу и зашипела. Я всхлипнул. – Пожалуйста, уберите пистолет, полиция уже здесь, давайте к ним спустимся…

– Никуда я не пойду. Слушай, пацан, выключай свою камеру. Хочу поговорить с глазу на глаз.

– Майк, умоляю… – практически прорыдал я. Он держал пистолет трясущейся рукой, не убирая палец с курка, и метил мне прямо в лицо.

– Просто выключи, ладно? – Он опустил пистолет, и я смог снова вздохнуть. Сделав вид, что выключаю камеру, я нажал на кнопку, проигрывающую звуковой файл, и голос сообщил, что видеосъемка приостановлена. – Короче, пацан. Скажу прямо. Я не рассчитываю пережить ночь. Я с самого начала знал, что вероятность не нулевая, а твой приход окончательно все предрешил. Я давно с этим смирился. – Он втянул в себя воздух. Преобразователь голоса исказил звук, превратив его в шум аэродинамической трубы. Он стянул с себя маску халата, открывая лицо. Его губы и подбородок блестели от пота под лучом фонаря, прыгающим по крыше. – Черт, врать не буду, умирать из-за такой ерунды глупо, но рано или поздно это должно было произойти. Но у тебя еще есть шанс. Ты можешь уйти. Можешь продолжить борьбу. – Его голос хрипел от эмоций.

Я думал, что при виде его настоящего лица станет легче, но стало только страшней. Обычно дедушкины друзья были просто… угрюмыми. Но была в них доля жестокости, натянутая струна, которая иногда лопалась. Обычно все сводилось к крикам, швырянию вещей и хлопанью дверью так, что весь дом содрогался. Но время от времени споры переходили в драки, и всем приходилось растаскивать машущих кулаками мужчин. Пару раз дело доходило до крови.

Сам я ни разу не дрался – разве что в начальной школе. Просто не умел. Представить не мог, каково это – ударить человека. Зато легко представлял, как Майк может ударить меня.

– Майк, никто не заставляет вас умирать, давайте поговорим с копами. Это же полиция Бербанка, не Лос-Анджелеса. С ними можно договориться. Никто не застрелит вас без причины. Просто опустите…

Вдруг крышу залил ослепительный свет, и над нами с ревом поднялся квадрокоптер – полицейский беспилотник с выкрученными на максимум прожекторами. Порыв воздуха разметал волосы, и мы одновременно попятились, щурясь. Непроизвольно Майк выпустил небольшую струю кислоты, которая растеклась по крыше, но взял себя в руки.

– ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ БЕРБАНКА! НЕМЕДЛЕННО ОПУСТИТЕ ОРУЖИЕ И ПОДНИМИТЕ РУКИ НАД ГОЛОВОЙ!

Грязно выругавшись, он направил пистолет на дрон.

– Не надо! – крикнул я. – Господи, Майк, вы сдохнуть хотите?!

Он уставился на меня диким, безумным взглядом. Беззвучно захлопал ртом, а потом выкрикнул:

– А тебе-то какая разница?!

– Да просто… – «Я хочу помочь вашему делу, а без вас мы не справимся» так и осталось невысказанным. Он бы купился на ложь, пусть я в нее и не верю. И плевать, что он чокнутый террорист с одновременно идиотской и ужасной целью. Он бы купился, потому что я хороший актер даже по стандартам Бербанка, где в школьных спектаклях могут выступать кинозвезды. Но я промолчал. Не хотел врать ему. – Потому что в мире хватает глупых смертей, а я не хочу объяснять дедушке, почему стоял и смотрел, как его друг по покеру умирает под полицейскими пулями на крыше моей школы. Потому что это идиотская смерть. Потому что вы так ни хрена не добьетесь.

Я осознал, что разозлился. Господи, ну почему люди такие тупые? Почему я торчу с этим идиотом и веду этот идиотский спор, пока копы бегут потенциально убивать нас обоих?

– В жопу, – сказал я и решительно направился к Майку. Дрон снизился, он дернулся, и я схватил его дурацкий пистолет с кислотой, вырвал из дрожащей руки и отбросил на разбитые солнечные панели. – Вот, – сказал я, обернувшись к дрону. – Я обезвредил этого идиота. Не стреляйте в него. И в меня не стреляйте, я тут случайно.

Громкоговоритель дрона щелкнул.

– Не самое умное решение с твоей стороны, парень.

Майк смотрел на меня так, словно хотел разрыдаться или ударить.

– Да тут сама ситуация идиотская, – сказал я. – Но насилие применять не обязательно.

– Мы поднимаемся. Руки за голову.

Майк раскрыл рот.

– Делай, что говорят, – рявкнул я. – Я тебе жизнь только что спас, придурок.

Через минуту полиция ворвались на крышу, и мы завели руки за голову. На нас надели наручники и обыскали, изъяв у Майка длинный охотничий нож и две светошумовые гранаты.

Посовещавшись, полицейские сняли с меня наручники и увели подальше от несчастного перепуганного Майка, стоящего в стороне.

В машине они взяли у меня показания, просканировали мое удостоверение, посовещались еще, прочитали какие-то сообщения – у всех полицейских были поляризованные экраны, так что я ничего не увидел, – и наконец отпустили.

Открывший мне дверь полицейский был крупным, грузным мужчиной, который бы отлично вписался в компанию дедушкиных друзей, расхаживающих в красных кепках и жалующихся на «нелегалов». Но он был ласков со мной, помог подняться и дважды спросил, не нужно ли меня проводить. Я ответил, что живу в десяти минутах ходьбы отсюда – он, разумеется, и так это вычитал в документах – и что со мной все в порядке.

Изначально на вызов приехало шесть полицейских внедорожников, но к тому моменту, как меня отпустили, их осталось два. Во втором за светоотражающими стеклами сидел Майк. Я не видел его, но чувствовал, как он провожает меня взглядом. На часах было 3.27, и, несмотря на эмоциональную встряску, сил просто не оставалось.

Вернувшись домой через черный вход, я разделся и натянул на себя одеяло.

А смысл? Все равно после такого я бы ни за что не уснул. Перевернувшись, я коснулся экрана. Прочитал уведомление о том, что моя трансляция была заархивирована и что я могу отключить общий доступ, но тогда полиция попросит предоставить им доступ отдельно, ведь я использовал опцию вызова службы спасения.

Я пересмотрел запись. Она была, конечно, безумной – луч фонарика прыгал в темноте, ночной режим камеры то и дело сбивался, но звук был хорошим, и когда изображение устаканилось, оно тоже стало достаточно четким. Включив тройную скорость, я послушал, как Майк Кеннеди писклявым голоском изрекает бредни по воскрешению Америки. Даже на такой скорости удавалось уловить мелочи, которые я упустил изначально, всякие фразы и логические ударения, а главное – то, насколько испуганно звучал его голос. Он был напуган сильнее меня. Наверное, неудивительно, учитывая, что он планировал умереть. Если так посмотреть, я спас ему жизнь.

И действительно – взглянув на ситуацию под этим углом, я понял, что так оно и было. Я спас ему жизнь. Я спас жизнь человеку, который готов был меня убить. По крайней мере, говорил так.

От этого осознания напряжение слегка спало, и я зевнул. Запостив ссылку на видео, включил общий доступ. Почему бы и нет – все же делятся безумием, которое с ними произошло.

Написав в школу, что завтра опоздаю, я отложил телефон, взбил подушку – и, к удивлению, моментально уснул.

* * *

Я проснулся ближе к полудню. В доме стояла жара – дедушка не закрыл жалюзи в гостиной, а дуб во дворе уже давно срубили из-за болезни, и мы остались без его тени.

Сходив в туалет, я натянул шорты с футболкой и отправился на поиски завтрака, обеда или в целом любой еды.

– Дедушка?

Ответом стало молчание. Как странно. Дедушка не любил просыпаться рано. Обычно он вставал часов в десять, а потом долго собирался, слушал подкасты, пил кофе и рассылал приятелям мемы с планшета с огромным экраном и выкрученным на максимум шрифтом. Еще он не любил жару, поэтому летом редко выходил на улицу до четырех-пяти вечера, когда солнце опускалось к холмам. Но сегодня он явно торопился, потому что бросил чашку в раковине, а планшет на столе. Он ненавидел грязную посуду и еще сильнее ненавидел разряженную электронику.

Убрав за ним, я разморозил вафли, налил большой стакан холодного кофе из холодильника и потихоньку начал возвращать себе человеческий облик.

Я успел проглотить первую вафлю до того, как прошлая ночь придавила меня грузом эмоций. Их было много, слишком много – настолько, что они наслаивались друг на друга и оставляли мне одно лишь оцепенение.

Машинально я достал телефон и тут же, вспомнив уроки осознанности, отругал себя за то, что полез к нему без причины. Мысленно пробежался по списку контрольных вопросов: «Мне точно нужен мой телефон? Прямо сейчас? Зачем? Когда я закончу?» Ответами стали: «Да, да, найти новости о вчерашнем, как только посмотрю пару постов». После этого я разблокировал экран, но не уткнулся в него моментально, а сначала налил себе еще один стакан кофе.

Два часа спустя кофе закончился, а глаза ныли от усталости. Вынырнув из транса, я убрал телефон и встал.

Видео завирусилось. Точнее, завирусился Майк.

Мой пост заметили сначала в Бербанке, потом в штате, потом в стране, потом во всем мире. Комики нарезали видео на короткие ролики, выбрав моменты, подчеркивающие идиотизм и озлобленность Майка Кеннеди. Кто-то сделал «Бинго белого нацика» с его цитатами в каждом квадрате. Пошли шутки про кровосмешение, деревенщин и огнестрелодрочеров, наяривание на господствующую расу, старых маразматиков и никому не нужных бумеров – в общем, возрастные и классовые оскорбления, которые нам не разрешалось употреблять в школе, но которые активно использовались за ее пределами. Читать это было довольно мерзко, но, с другой стороны, я вроде как был согласен с высказываниями. Майк Кеннеди пришел на крышу с конкретной целью и был готов убить меня, чтобы исполнить свой бесполезный и бессмысленный план. Так что да, пошел он в жопу. Наверное.

Зато приятно было видеть, что меня все считали героем: комментаторы со всего света хвалили меня за хладнокровие и говорили, что я спас ему жизнь.

Поставив тарелку в посудомойку и вытерев со стола крошки, я посмотрел на часы, висящие на стене, – мне всегда нравился их простой аналоговый циферблат с тонкими и толстыми стрелками и пожелтевшим проводом, тянущимся к розетке. Они достались дедушке от его родителей, и это была единственная вещь в доме, которую можно было назвать семейной реликвией.

Время клонилось к часу, и если быстро заскочить в душ и рвануть в школу, то можно было успеть на физику. Я решил не прогуливать, сполоснулся со скоростью пули, натянул первую попавшуюся одежду и выскочил на улицу.

Уже у входа в школу меня остановило уведомление, пришедшее на телефон. Как и большинство местных учеников, я установил школьное приложение, отключающее звуковые сигналы на территории школы в учебное время. Делать это было не обязательно, но наказанием за звонок телефона была его конфискация, так что…

Пытаясь отдышаться и вытирая взмокшее лицо краем футболки, я взглянул на экран. Оказалось, что мне написали из полиции – сообщали, что Майка Кеннеди хотят освободить под залог и через два часа начнется слушание, где я могу выступить в качестве пострадавшего как в записи, так и лично. Я знал, что полиция может обходить школьное приложение (одному моему однокласснику иногда писал надзиратель по условно-досрочному, и звуковой сигнал был еще одним напоминанием всем нам, как сильно тот пацан облажался), но я не ожидал, что они будут написывать мне, и уж тем более на территории школы.

Быстренько поблагодарив их и отказавшись, я пошел на урок.

* * *

Пара моих друзей делали научную работу по химии – выводили фермент, который должен был расщеплять полиэтилен при комнатной температуре, – и я согласился помочь им после школы. Потом у парка Вердуго я заметил других друзей, сидящих и болтающих на траве, поэтому какое-то время посидел с ними, наблюдая за детьми на детской площадке, гуляющими собаками и кружком фехтовальщиков, бьющих друг друга поролоновыми мечами.

Время пролетело незаметно, и к тому моменту, как я засобирался домой, солнце постепенно начало клониться к закату, а температура – потихоньку спадать. Я вспомнил, что забыл закрыть жалюзи перед выходом, и представил, как жарко и душно будет в доме. Оставалось надеяться, что дедушка вернулся пораньше и закрыл их, иначе мне бы пришлось валяться в гамаке на заднем дворе и читать, оставив дом проветриваться.

Жалюзи действительно оказались закрыты. Проскользнув через заднюю дверь, я бросил сумку на кровать, переоделся в чистую футболку и пошел на кухню перекусить.

– Дедушка?

Он не ответил – видимо, опять включил на слуховом аппарате свои подкасты. По идее, умные наушники должны были пропускать речь, но иногда не справлялись с окликом из другой комнаты. Налив себе еще кофе со льдом, я вышел в гостиную.

Дедушка сидел на привычном месте, заняв старый диван, и смотрел в окно.

– Дедушка?

Он не обернулся. Я обошел диван, чтобы взглянуть на него, и отшатнулся. На его лице застыла ярость, которой я не видел с самого детства, когда только переехал к нему, – так он смотрел на меня перед тем, как ударить. Он давно не бил меня, со средней школы, когда учительница углядела синяк и пожаловалась на него в полицию, а там ему назначили месяц обязательных занятий по управлению гневом.

– Дедушка? – Я потянулся к нему, но не коснулся. Он трясся от ярости.

Потом перевел на меня взгляд, полный злости.

– Что случилось? Ты хорошо себя чувствуешь?

Он встал. Я перерос его, так что он не мог нависать надо мной, но впечатление все равно создавалось такое.

– Ты прекрасно знаешь, что случилось, малец, так что хватит придуриваться.

Ох.

– Дедушка, он мог меня убить. Я ему жизнь спас. Я понимаю, он твой друг…

– Рот закрой! Не надо мне рассказывать о моих друзьях, малец. Не надо мне рассказывать, с кем я знаком, а с кем нет. Знаешь, что светит этому придурку Кеннеди? Сорок лет. Семь статей. И большинство связаны с тобой: похищение, нападение, покушение на убийство. За такое смертный приговор схлопотать можно. Думаешь, окружной прокурор этим не воспользуется? Да у федералов сразу хер встает на тех, кто не придерживается их ссаного «Зеленого курса». Поставят перед ним ультиматум: или сдавай друзей, или инъекцию. Кеннеди не гений. Сразу все выложит. Вот увидишь.

– Дедушка…

– Заткни рот, говорю! И так уже разболтал всему миру мое имя. Бляха, малец, чего сам меня сразу не сдал?

– Да ну, дедушка. Это же не я устроил, а Майк. – Я бы ушел, но дедушка стоял между мной и дверью. – Давай сходим к нему, если хочешь. К нему же пускают посетителей?

Дедушка опустился на диван.

– Не к кому идти. Кеннеди час назад отпустили.

– А, – сказал я. – Ну, это же хорошо, да?

Он покачал головой, бросив на меня взгляд, полный отвращения.

– Нет, малец, совсем не хорошо. Видимо, он уже всех сдал. Если так, этот мудак покойник.

Я глубоко вздохнул. Дедушка был явно на грани, но я не мог сказать ему не заводиться, потому что тогда он разъярился бы окончательно.

– Может, тогда поговоришь с ним или с другими друзьями…

– Да заткнись уже, а? Хватит трепать языком о том, чего не понимаешь и никогда не поймешь. Слушай, если Кеннеди сдал своих, то получит по заслугам, и я тут уже не помощник. Но есть большой шанс, что он ничего не растрепал, а его все равно отпустили – специально, чтобы все сочли его крысой и начали угрожать, и ему ничего бы не оставалось, кроме как спасать свою шкуру в участке. Копы такую тактику любят. Вот только плевать уже, как все было на самом деле, потому что его заткнут раньше, чем он сможет все разболтать. Все прекрасно понимают, что стоит на кону. Так что мне нет смысла звонить этому неудачнику – так я попросту окажусь последним человеком, с которым общался будущий труп.

– Какой кошмар.

– Нет, малец, это жизнь. Настоящий кошмар – это то, что в этом говне замешан мой собственный внук и что каждый первый тупица в интернете рассылает друзьяшкам видео с моим именем и думает, что я связан с этим идиотизмом.

Теперь уже я начинал злиться.

– Я вообще-то не специально туда полез. Твой друг хотел меня убить. Я не уговаривал его лезть на крышу с соляной кислотой.

– Да, не уговаривал, это правда.– Он взял со столика пиво, допил его и вернул бутылку обратно.– Все правда. Но ты там был, и теперь…– Он поболтал пустой бутылкой.– А, да твою ж мать. Слушай, Брукс, ты же знаешь, у меня нормальные друзья, а вот их друзья…

Я знал. Иногда я замечал их марширующими с другими такими же националистами, вооруженными уродливыми плакатами и кричащими про заговоры, расизм и демографию, которая «определяет будущее». Видел их стенды на пятничной ярмарке, где они показывали прохожим видео о «великой замене» и «социалистической тирании».

– Понимаю, о ком ты.

– Они тебя недолюбливают. А твоего отца недолюбливали еще до того, как он свалил в Канаду с той бабой. Ну а потом-то и вовсе. Свалил из Америки работать на социалистов? Вот что скажу, малец: хорошо, что он сюда не вернулся. Для этих людей единственное хорошее последствие кроличьего гриппа – это то, что он перебил кучу иностранных коммуняк, агитаторов, предателей и фанатиков, вопящих про глобальное потепление. И под ними они подразумевают твоих родителей. А заодно и тебя. Да и наклонности твои делают только хуже…

В ушах зашумела статика – как и всегда, когда дедушка пытался завести разговор о сексе. Но, серьезно, кому какая разница, нахер? Нафига моему дедушке знать, с кем я хочу трахаться, а с кем трахаюсь? Мы сто раз говорили на эту тему – и спокойно, и с воплями. У моих друзей тоже были проблемы, но их родители хотя бы делали вид, что понимают. А дедушка был на поколение старше и не просто не понимал, но даже не пытался. «Просто выбери уже что-нибудь», – говорил он, а потом мерзко обсуждал меня с друзьями за игрой в покер или спортивным матчем.

– Господи, дедушка, – эта статика была, конечно же, кровью, которая пульсировала в ушах по мере нарастания злости, – может, хватит уже? Насрать мне на твоих друзей. Если ты не заметил, один из них меня вчера чуть не грохнул…

– Закрой. Рот. – Громкий властный голос он использовал в моменты, когда хотел привлечь внимание к своей персоне, будь то на работе или за картами. – Да, чуть не грохнул он тебя, но не грохнул же. А знаешь, почему? Из-за меня. Из-за моего авторитета. Мы, Палаццо, в этом городе не первый день. Мы – выходцы из «Локхида», спасибо отцу. А это что-то да значит. Никто не трогает тебя, потому что ты мой внук, вот что я пытаюсь вбить тебе в голову. Только не надо считать себя неприкасаемым. От тюрьмы тебя это не сбережет.

– Большое спасибо. – Меня ужасно бесило, когда дедушка начинал говорить так, будто его друзья были мафией, а не кучкой придурков, периодически напивающихся и идущих громить что-нибудь в порыве идиотского вандализма.

– Малец… – начал он. Но я просто ушел.

* * *

Нет, ну серьезно – до выпуска оставались считаные недели. У меня была своя жизнь. Свои дела.

Дедушка с друзьями могли беситься и орать сколько угодно. Идиоты из интернета все равно продолжат клепать мемы и миллионы фейковых видео, запихнув оригинал в нейросети, и превратят Майка Кеннеди в знаменитость, чей образ переживет его самого.

А мне надо было попросту переждать бурю, забрать диплом и свалить нафиг из Бербанка. Меня уже приняли в американский корпус миротворцев в Сан-Хуан-Капистрано, где я должен был помогать восстанавливать город. Я планировал год отработать там, а потом пойти в универ: подать документы или в Калифорнийский, или в Портлендский государственный (у них была отличная программа подготовки специалистов по работе с беженцами), или в университет Уотерлу, где мама училась на эколога. Специальность там выбиралась на втором курсе, так что первый год можно было ходить на разные пары и выбирать то, что больше понравится. В Канаде было бы даже лучше, чем в Портленде или Калифорнии – обучение там было бесплатное, а еще выдавались субсидии на общежитие и пропитание.

Честно сказать, я уже ждал этого момента. Мой последний год в школе прошел совсем не так, как мне бы хотелось. Прошлым летом здоровье дедушки сильно просело, а из-за паршивых сексистских и расистских комментариев от него отказались все сиделки, которых присылал город. В итоге я пытался не запустить успеваемость, одновременно присматривая за дедушкой: заставлял его пить лекарства, стирал постельное белье и чистил туалет – не говоря уже о том, что мне приходилось записывать его к врачам, а пару раз в месяц даже ездить с ним на обследования, которые нельзя было сделать удаленно.

Я не знал, как дедушка будет справляться без меня, но мне давно стало пофиг. Пусть его драгоценные нацики за ним присматривают или он сам учится не оскорблять всех, кто приходит подтереть ему зад и постирать шмотки. Он был взрослым человеком, о чем постоянно мне сообщал, и это был его дом, и он был здесь главным. Вот пусть и будет.