Маруся

Господи, дай мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить,

дай силы изменить то, что могу,

и мудрость, чтобы отличить одно

от другого.

По паспорту она была Мария Степановна, но с рождения и до конца жизни все называли ее просто Маруся. Даже я. Хотя Маруся была младшей сестрой моего отца, и, стало быть, моей законной родной теткой.

Всё, что мне вспоминается из детства, почти всегда связано с Марусей. Видимо, только рядом с нею я чувствовала себя беззаботным и счастливым ребенком, а не придатком ячейки соцобщества, который только «должен» и «обязан».

Ребенком я была поздним. Странно, как вообще мои вечно занятые родители умудрились меня родить. Потом, конечно же, были ясли. На черно-белых фотографиях сорокалетней давности я ору, стоя в казенном деревянном манеже размером с хороший загон для поросят. Обычно нас туда усаживали человек по пять, а то и больше, и в замкнутом этом пространстве мы учились ходить и бороться за место под солнцем, отнимая друг у друга игрушки или просто шпыняя ближнего. Освоив азы выживания в коллективе, я перешла в детский сад, чтобы оттуда уйти в школу и далее – в светлое будущее.

Аккурат на вторую половину моего дошкольного существования пришелся царский указ советского правительства, даровавшего народу своему целых два выходных дня вместо одного, а стало быть, и дети совтрудящихся и совслужащих должны были пребывать теперь вне дошкольной казармы не только в воскресенье, но и в субботу.

Для трудоголиков вроде моих родителей это было настоящей катастрофой. Отца я в детстве почти не видела, он рано уходил, поздно возвращался, постоянно мотался по командировкам или сутками пропадал в своей лаборатории, какой-то жутко важной и жутко секретной. Благодаря последнему нам даже дали отдельную квартиру – едва мне исполнилось семь лет, мы вселились в крошечную новенькую хрущевку, «с ванной и даже с балконом», – как восторженно восклицала мама в трубку нашего собственного квартирного телефона, что по тем временам тоже было роскошью. Впрочем, не уверена, что отец толком прочувствовал эту перемену в нашей жизни, разве что водитель служебной «Победы» вез его теперь на четверть часа дольше, и подниматься приходилось не на второй, а на четвёртый этаж. В новой квартире, как и в старой, отец либо отсыпался после работы, либо выхаживал по коридору, дымил трубкой и что-то бубнил себе под нос. Наткнувшись на меня, он озадаченно столбенел, потом присаживался на корточки, близоруко щурился и радостно сообщал прямо в мою детскую рожицу:

– Тая!

И, довольный, что вот так сразу вспомнил имя родной единственной дочери, отправлялся дальше отмерять полосатопижамными ногами наши убогие квадратные метры.

Но все это было потом. А пока мы жили в нашей коммунальной семнадцатиметровке, на общей кухне которой рядом с нашим стояло еще три стола, а в очереди к туалету иной раз собиралось по пять-шесть человек.

Мама с утра до ночи была занята в больнице. В выходные, если не дежурила, бежала в библиотеку или делать кому-то уколы, писала статьи или бесконечную свою диссертацию, а потому почитала за великое счастье, что одинокая и бездетная моя тетка Маруся соглашается сидеть со мной по субботам и воскресеньям. Я же была этому рада несказанно.

В пятницу вечером я принималась деловито собираться, сваливая в кучу посреди комнаты всё, что надо было взять с собой, – игрушки, пижаму, новые трусы «с кружавчиками», аляповатый, перемазанный канцелярским клеем натюрморт из цветной бумаги под гордым названием «аппликация», рожденный в творческих потугах на занятиях в детском саду, – да мало ли набиралось за неделю того, что Маруся должна была непременно увидеть и оценить. На следующее утро я безропотно ела овсяную размазню и ждала только, когда брякнет наконец дверной звонок и появится она – спасительница моя, моя тетушка-подружка, моя Маруся.

Входила она всегда немного робко, здоровалась и с облегчением заслонялась от мамы мною, виснущей на ней с воплем чернокожего африканца, разорвавшего цепи рабства. С этой минуты для меня начиналась совсем другая жизнь.

В детстве я все время думала: почему взрослые и дети – такие разные и отчего первые вечно запрещают или не любят того, чего так хочется вторым: бегать босиком, есть сосульки и мороженое, рисовать на больших стенах прямо поверх бледно-голубых цветочков на обоях, а не на вырванном из альбома убогом клочке бумаги?.. Вот почему я обожала скромное теткино жилище, где «было можно» все, что дома «было нельзя»: не спать допоздна, смотреть «взрослое кино» по телевизору, сколько угодно есть конфеты и вредные жареные пирожки… Даже когда к ней в гости приходили подруги – такие же одинокие товарки с фабрики – Маруся не выставляла меня из комнаты, как мама, и я пеленала своих Маш и Даш под их бабьи разговоры и пересуды.

А как красива была моя тетушка! Глаза у нее были не черные и не карие, а глубокого цвета переспелой вишни, губы и безо всякой помады – темно-красные, четко очерченные, словно нарисованные. По вечерам я восхищенно наблюдала, как Маруся расчесывает перед зеркалом волнистые длинные, ниже пояса, волосы и уныло ощупывала свою коротко стриженную белесую макушку. Нет, никогда мне не стать такой красавицей, как она!

Я была слишком мала тогда, чтобы задуматься – почему такая красивая, добрая и самая замечательная моя Маруся живет одна, да, наверное, мне и в голову бы не пришло, что она может любить и принадлежать кому-нибудь кроме меня. Но факт остается фактом – тетка моя была одинока, словно в подтверждение ехидной формулы «не родись красивой».

Всякий раз, подходя к своему дому, Маруся ускоряла шаги. Однажды я зазевалась и услышала, как одна из вечных «припарадных» старушонок поясняла «новенькой»:

– Свово дитя нагуляла, да скинула – а теперь вот с чужим нянчится…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.