Области тревоги. Рассказы

© Дориана, 2017

© Павел Черепюк, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4483-6405-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

25-ый шаг

(short_метр)

Ещё пять шагов. Раз, два, три… Нет, больше, точно больше. Внутренний счётчик работает на славу – так что расстояние можно ощущать даже с закрытыми глазами. Хотя лучше не закрывать свои ставни – по этой дорожке по утрам на площадь ведут пони – кучки дерьма торчат на асфальте, как норки кротов. Интересно, а в дерьме кто-нибудь живёт?

Чёртов день начался с щекотливых упрёков матери, которую кто-то научил проверять историю браузера. Ничего, теперь буду его чистить и «Горячих качков» можно будет рассматривать без опаски. Просто накидаю сверху запросов по химии за девятый класс или на худой конец «Как правильно красить ресницы» и подрастающей извращенкой никто меня больше не назовёт.

Потом была школа. Там лошадиного дерьма тоже хватает, правда его кучки перемещаются по коридорам со стопками тетрадей и журналов, но вляпаться в них можно запросто.

Чёртов день продолжился колючим осенним дождём и прожранной тридцаткой. А ведь могла поехать на автобусе… Теперь мне остаётся только идти и считать шаги между облетевшими тополями. До «меченого» остаётся около десяти шагов. Когда буду напротив его мастерски выполненной чьим-то ножом татуировки, проверю телефон – может от Него пришло что-нибудь. Дождь усиливается, зонта нет – он висит на ручке шкафа, шкаф стоит в моей комнате, моя комната в доме, дом ещё в двух кварталах от меня…

«Десять» – обалдеть, я напротив «меченого» дерева – счётчик сработал безукоризненно. Дисплей телефона раздражающе пустой – никакого конвертика. Ладно, проверю теперь уже, пройдя разрисованный гараж.

Дождь льёт всего пятнадцать минут, а уже появились лужи. Теперь надо обходить не только кучки, но и болотца, или кучки в болотцах, или болотца вокруг кучек… Дерьмовая дорога – и в прямом, и в переносном смысле. Я приближаюсь к старому, заколоченному гаражу, стараясь не укорачивать шаг – должно быть ровно пятьдесят. На двенадцатом шаге возникает препятствие, точнее создаю его я своим любопытством. Из под нехилой кучки (вот это пони!) беспомощно торчит пластмассовая рука. Изящная конечность бедной куклы. Тонкая кисть направлена в мою сторону, направлена умоляюще, словно я спасатель, который подобрался к обломкам и ищет такие вот умоляюще-протянутые руки. Странное зрелище, простое, возможное, но в то же время нереальное. Пони сожрал куклу? Сожрал руку? Или просто приземлил свой поёк на валяющуюся здесь запчасть? Если учесть, что на самом деле меня волнует не это, то я и в самом деле чёртов психолог. Глядя на асфальтовый натюрморт, я вдруг понимаю, что кучка дерьма – это то, чем я представляю действительность, а рука… рука, здесь пожалуй, моя собственная.

Ещё минута наблюдения за «своей жизнью» со стороны и этот образ отпечатается во мне настолько, что я буду видеть его во сне. Фу, гадость. Я делаю уже двадцать четвёртый шаг, он получается немного длиннее, и вновь останавливаюсь. Перед ободранными носками моих промокших замшевых ботинок (как же я выпрашивала их у мамы неделю назад!) разлилось такое болото, что его остаётся только перепрыгивать или обходить по чавкающей грязи на неухоженном газоне. Оба варианта не очень…

Я выбираю второй. Стараясь сильно не испачкаться и не поскользнуться, я делаю шаг в сторону от болота. Такое не могло налиться только дождём, наверное, прорвало где-нибудь. Надо отойти подальше – почва возле него слишком влажная, вообще ботинки не отмою, а ведь так клялась держать их в нормальном состоянии… Помимо моих «горячих друзей» будет мне ещё и за это. Мнусь на газоне, тщательно выбирая участки для следующих шагов. Дождь усиливается. Я почти обошла болото, теперь могу снова выбраться на асфальт и поспешить к дому, но сильный хлёсткий дождь и зеркально-спокойная гладь гигантской лужи меня останавливают. Разве от крупных и частых капель не должно быть кругов? В какой-то момент мне кажется, что на асфальте действительно валяется неровно отколотое мутное зеркало. Поверхность неподвижна. Смотрю по сторонам – небольшие болотца отбрасывают от себя тысячи маленьких брызг, рябят и волнуются от холодного ливня. А это… Рядом со мной на газоне валяется сломанная ветка. Мне хочется взять и потыкать ей странную лужу, как какую-нибудь неизвестную науке тварь. Я наклоняюсь за прутиком, подхожу к краю болота, и вот уже гибкий кончик рисует по поверхности податливые узоры. Значит, всё-таки вода…

Или химикаты. Не зря я прикрываю сайты для взрослых рефератами по химии – смогла сообразить насчёт «неживой» поверхности. Ладно, хрень всё это. Я кидаю прутик в лужу и наклоняюсь, чтобы посмотреть сквозь серую воду на асфальт. Никаких цветных разводов. Ветка мерно покачивается на поверхности, как дохлый гигантский палочник. Какое-то сегодня всё мерзкое и жуткое. Выпрямившись, я оборачиваюсь в сторону красочной метафоры своей жизни – кучка размокла от дождя и, наверное, полностью закрыла собой руку. Неутешительно. Хотя в четырнадцать всё неутешительно. Пальцы ног начинает ломить от сырости и холода, пора домой.

Я делаю (25-ый?) шаг и в этот момент замечаю белое пятно в «спокойном» болоте. Его не было, я же всматривалась в дно, которое, кстати, отлично видно – лужа хоть и большая, но неглубокая. Пятно кажется объёмным, это точно не отражение. Тогда что?

Снова подойти к краю становится страшно, но уйти отсюда, не узнав, что это за пятно, вообще не представляется возможным. Любопытной Варваре хоть позвоночник вырви, но она всё равно любопытство покормит, пусть даже своими костями.

Главное, наклониться над этим пятном так, чтобы и его рассмотреть, и не упасть. Я приближаюсь к краю на ничтожный миллиметр, вытягиваю шею. Белое пятно подобно прутику (куда он пропал?) мерно закачалось и немного отдалилось от меня.

Оно меня заметило?

Я продвигаюсь к нему ещё на миллиметр, носок левого ботинка уже касается лужи. Пятно скользнуло в воде, словно оттолкнувшийся пловец. Что за…

Вокруг меня безлюдные сумерки первого октябрьского вторника. Я стою у края огромной лужи и пытаюсь понять, что вижу в грязной воде. Путей к отступлению тысячи – я не застряла на плоту посреди моря, я на суше. Безопасной суше, освещённой фонарями, смотрящими на дорогу. Проехала машина, ещё одна. Не так уж здесь и безлюдно. Мне хочется ощутить, как страх, накативший за ничтожные секунды, растворяется в голове и выходит вздохом облегчения, но не получается. Белое пятно не отпускает от себя – в его, будто осмысленных, движениях есть пугающая притягательность: а вдруг они реально осмысленны? Я делаю ещё один шаг. На этот раз неосторожный

Одновременно, я поняла сразу две вещи – мой ботинок полностью погружён в воду, и в сантиметре от развязанного, змеящегося на поверхности, шнурка пятно улыбнулось мне.

Третью, самую важную вещь, я осознать не успела – серая вода сомкнулась над макушкой.

Очки, в которых не мешает солнце

(short_метр)

Интересно, это школьница со старым лицом или старушка в одежде школьницы? Не понимаю. Ладно, я уже смирился с тем, что не всегда можно угадать пол прохожих, но вот так сомневаться насчёт возраста… такое со мной впервые.

Автобус стоял в пробке уже больше десяти минут. Адская машина обжигала колёса об раскалённый асфальт и перегревала свою железную макушку на августовском солнце, но сдвинуться с места не могла. Девочка-старушка не давала мне покоя всю дорогу. Несмотря на все приличия, я разглядывал её со своего места, пытаясь понять к какому же возрасту её отнести. Я смотрел на лицо, волосы, кисти рук, хрупкое тело, хитро прикрытое лёгкой тканью длинного сарафана, и мучился в догадках. Даже одежда… черт, эта безвозрастная особь, словно, специально напялила тряпки, которые никак не выдадут её главного секрета. А секрета ли? Догадывается ли она сама, что ставит несчастных прохожих в тупик? Чем больше я не мог решить, кто же сидит передо мной, тем пристальнее и наглее шарил глазами по незнакомке, пытаясь выловить хоть какую-то подсказку. Хорошо ещё, что я в солнечных очках…

Пока автобус находился в движении, воздух из открытого верхнего люка хоть немного освежал, но в пробке ничего не могло спасти от пекла и духоты. За окном в сотнях машин томились такие же несчастные, вынужденные проводить этот день посреди раскалённого города.

Может, всё-таки это девочка? Старушка бы давно загнулась от такой жары. Я снова всматриваюсь в лицо (клянусь этим долбанным пеклом, оно покрыто морщинами!) и вдруг встречаю ответный взгляд. Пару секунд я смотрю в блёкло-голубые глаза и только потом отворачиваюсь. Ощущение такое, будто я вляпался в лужу с радиоактивными отходами, из которой нужно как можно быстрее выбираться, но ты почему-то продолжаешь стоять в ней, глядя на цветные разводы возле своих ботинок. Осознание того, что набедил, формируется в голове долго и как-то само собой отключает все посторонние процессы. Например, инстинкт самосохранения, который так полезно встроен в организм, но почему-то иногда даёт сбой.

Итак, я вляпался в её взгляд. Хорошо, что я в солнечных очках. Но отчего-то мне становится неуютно, кажется, что воздуха в автобусе остаётся все меньше. Глядя на носки своих кроссовок, я думаю, куда сейчас смотрят эти блёкло-голубые глаза. Мне страшно узнать это, страшно проверить, ведь если они до сих пор смотрят на меня, то я уверен, всё моё тело покроется сыпью от этого взгляда. У этой великовозрастной стервы радиоактивные глаза.

Надо отвлечься. Достаю из рюкзака Берджесса. Кажется, я уже готов совершить nasilie и вышвырнуть из автобуса эту «загадку». Вспотевшие руки оставляют на тонкой газетной бумаге дешёвого издания тёмные следы. Я пытаюсь сосредоточиться на чтении, словно ничего не мешает, но всем существом чувствую взгляд. Автобус, наконец, продолжает маршрут, воздух над головами приходит в движении – мне становится спокойнее.

Проехав совсем немного, мы снова остановились. Не успев додумать проклятие в адрес чёртовых пробок, я слышу, как отворяются двери – всего лишь остановка. Я продолжаю скользить взглядом по строчкам, пытаясь перевести видимый образ слов в смысловой, но у меня не получается. Автобус неуверенно дёрнулся и медленно поплыл сквозь нескончаемый поток.

Переворачиваю страницу, вроде как уже прочитал здесь всё, ничего не понял, не запомнил, но дошёл до последнего слова (которое переносится на следующую страницу) и продолжаю «чтение». Пусть смотрит, если ей так надо, в конце концов, я тоже пялился на неё всю дорогу. Я стараюсь уговорить себя не думать, не внушать то, чего возможно нет, но всё равно ощущаю тревогу. Ещё этот гул… Вот, снова его слышу. Когда только зашёл сюда, поймал себя на мысли, что при движении автобуса создаётся какой-то своеобразный жалобный низкий звук. Гул. Мы едем, поначалу обращая на него внимание, а потом переключаемся, задумываемся и звук пропал. Но дело в том, что гул никуда не исчезал, он всего лишь стал восприниматься пассивно. Как тиканье часов. А это ещё хуже. Он звучит, но не осознаётся – отсюда странная тревога, торопливые поиски её причины.

Прислушиваюсь к этому звуку, пытаясь свалить на него неожиданно беспокойное состояние, хотя прекрасно знаю, что дело не в нём. Если эта чёртова молодящаяся старуха не перестанет на меня смотреть, я….

Я поднимаю глаза и вижу, что напротив сидит молодой мужчина. Осматриваюсь, ищу взглядом блёкло-голубые глаза и с облегчением понимаю, что это непонятное создание вышло на прошлой остановке. Мне хочется сделать вот так: «Йо-ху!!!», но я сдерживаюсь, переворачиваю очередную страницу (не помню, дочитал ли я предыдущую) и вдруг обращаю внимание на отражение своего правого глаза в стекляшке тёмных очков. Вот он большой и блестящий, окружённый слипшимися от пота ресницами. Карий глаз нормального человека, а не голубоватое старушечье болото. Я всматриваюсь в свой собственный глаз и меня это успокаивает. Моргнул. Вроде я моргнул. Или нет?

Нет. Из тёмной зеркальной поверхности на меня смотрит глаз. Такой же большой и блестящий как мой… но не мой. Он подёрнут мутноватой пеленой, он моргает тогда, когда не моргаю я. Пересохшее глазное яблоко начинает щипать, но я продолжаю мериться силами с чужим взглядом, пока не одерживаю победу: теперь передо мной испещрённое морщинами веко. Эта ведьма ушла, но оставила со мной свой взгляд. Он проник в меня, как вирус расходящейся по всем мировым новостям лихорадки. Я продолжаю всматриваться в мутный зрачок и с какой-то обречённой понятливостью осознаю, что теперь я проклят той, которую видел первый и последний раз в жизни. Зато она будет видеть меня всегда. Или нет?

Автобус с пронзительным шипением выпускает меня на раскалённую бешеную улицу. Я слышу гул проезжающих где-то машин, голоса людей, обрывки фраз, но вижу только глаз, уставившийся в меня. Если я сниму очки, я рискую обжечь сетчатку – поэтому почти всегда хожу в тёмных стёклах. А если не сниму – сойду с ума!

Он смотрит! Смотрит прямо в меня! Не думая ни секунды, я срываю с себя очки. Больно, щипит, жжёт!

– Помогите мне дойти! – слова беспомощным шёпотом мнутся в пересохшей глотке. Гул машин, шум, куда я направляюсь?

Вдруг что-то тяжёлое и злое с силой толкает меня на землю. В навалившейся темноте истерично пляшут цветные круги. Хорошо, что я ничего не вижу. Только слышу. Жалобный хруст очков, в которых не мешает солнце.

Письмо, что принёс ветер

В одиннадцать он решил вернуться. Исчез в десять и уже спустя час снова бился о стёкла, не надеясь, что его пустят, а только лишь утверждая свою вседозволенность. В его владениях все эти аккуратные одинаковые домики, посаженные вдоль дороги, и если он захочет, то будет биться о стены и стёкла своим большим сильным телом.

Ноябрьский ветер в ноябрьский день.

Соня проснулась в девять и уже пережила три смены погоды и настроения. Сегодня нужен дождь и ветер, сегодня нужен приятный контраст между тёплым креслом и пластмассовым стулом на крыльце соседей.

Вся последняя неделя прошла за наблюдением этого контраста и попытками отвлечься от дерущей боли в лодыжках. «Мне кажется, что с меня постоянно снимают кожу» – рассказала она по телефону матери, сидя в этом же кресле в первый день своих неожиданных «обожжённых каникул».

Горячий пар прошёлся по закрытым тонким капроном ногам. Недоглаженное платье из новой зимней коллекции осталось висеть на неисправном отпаривателе – Соню отправили домой и обещали расследование. Соне обещали выплаты по временной нетрудоспособности, если её невнимательность будет опровергнута.

Последние взносы за дом непразднично совпадали с Рождеством. Если страховая компания признает вину за оборудованием, то отпариватель исправно поможет ей без помощи родителей закрыть кредит. И тогда обожжённые лодыжки станут удачным стечением обстоятельств. «Больно, зато бесплатно» – как любил говорить её бывший.

В десять Соня вздрогнула от сигнала микроволновки и зацепилась взглядом за красные цифры, которые вдруг начали блекнуть и скучнеть в свете выглянувшего солнца. Серое небо, в которое она окунала своё предвкушение, как только открыла глаза, дало брешь, и тяжёлые облака расползлись в разные стороны. Из окна кухни виднелись чёрные ветки облетевшей вишни, и молодая женщина злилась на её корявые тонкие пальцы, которые не хотели удержать тучи и сохранить для неё правильное осеннее небо.

Поэтому когда в одиннадцать красные цифры на встроенных часах снова налились светящейся кровью, а где-то в глубине дома завыл разбуженный холод, Соня, наконец, поставила чайник. Не дожидаясь, когда он закипит, и горячий пар вырвется на волю с нарастающим свистом, девушка обхватила ручку полотенцем и залила мятные листья.

Большое оливковое кресло постепенно превращалось в гнездо. Если приходили гости, вмятину от многочасового сидения с поджатыми под себя ногами прятала полосатая подушка. Три узкие через одну широкую – оливковую. Идеальное совпадение. Когда-то в её жизни было такое же необходимое сочетание. Соня замерла, поднеся чашку к губам и сузив глаза. Неуловимый памятью образ какого-то события будто вылез из обивки кресла и тут же стал неудобным затором, через который не проходили мягкие сумерки, которыми она с удовольствием окутывала своё приятно-беспомощное существование. Девушка поставила тёплую чашку на укрытые пледом ноги и посмотрела на подлокотник – отправная точка её неуместных раздумий. Оливковая рогожковая ткань – такой же оттенок полосок. Если промяла кресло, закрой его подушкой такого же цвета, а если…

«Если обделался, надень штаны дерьмового оттенка» – вытолкнула память на поверхность дёргающийся подростковый голос. Не самые приятные воспоминания. Совсем неуместные для начала дня, когда мыслям лучше сливаться с серым светом, вползающим в дом из окон, а не вытаскивать на поверхность своего мерного течения глубинных чудовищ.

Соня хлебнула чай, сняла с языка неспокойную травинку и, распластав её на пальце, огляделась: идти на кухню к мусорному ведру не хочется, выкинуть на пол – слишком.

Откинув плед, девушка осторожно поднялась на ноги. Окно (как раз на той стороне дома, которую ветер не замечал) в одном шаге от её мягкого оливкового гнезда. Нужно только потянуть прохладную ручку вниз и пальцы, держащие травинку, оказываются на улице. Воздух сырой и пока она держит в нём руку, кожа розовеет от холода. Через лазейку, равную по толщине её запястью, в тёплую комнату пробирается улица. Девушка не спешит закрывать окно: её левая рука ощущает через шторы жар батареи, а правая горит от свежести. Небо становится всё темнее, с востока наползли тучи, кажется, дождь переходит в мокрый снег. Соня полностью возвращает себя в тихий тёплый дом. Напоследок она бросает взгляд на улицу, перед тем как задернуть шторы и начать растворяться в покойной темноте ноябрьского утра.

Кто-то в синей куртке с чёрной сумкой через плечо остановился напротив её почтового ящика и забросил туда конверт.

«Он даже не догадывается, какие важные новости принёс» – думает Софья, глядя, как удаляется сгорбившийся от дождя пожилой почтальон. «Да и я не догадываюсь…». В полной уверенности, что в ящике долгожданное решение по выплатам, девушка запахивает тёплый халат на груди, накидывает сверху вязаную кофту и выходит из дома. Через пару минут, проведённых на вражеской территории дождя и ледяного ветра, она узнает, что самые её смелые надежды оправдались. А также, что письмо не одно.

Как только дверь закрылась, девушка осталась один на один с незнакомцем. Письмо из страховой компании, покрытое тёмными дождевыми каплями приземлилось на стол. Она открыла его прямо там под нарастающим осенним ливнем и первое, за что зацепилась взглядом, была сумма выплат, чуть больше той, которую Соня неустанно вымаливала. И к её удивлению, «Хорошо бы мне дали…» сбылось.

Второе письмо в поздравительном конверте оказалось анонимным. Несмотря на красивый вензель вокруг своего имени, девушке становится некомфортно. Замысловатое кольцо вокруг буквы «С» вырисовывалось кем-то, кто явно не хотел представляться. Во всяком случае, сразу.

Теперь уже полноправная хозяйка дома возвращается в кресло, совершенно позабыв о чашке чая, остывающей на подлокотнике. Холод, который успел проникнуть в дом, растворяется в нагретом воздухе и постепенно исчезает из ощущений.

Соня проталкивает палец в сгиб конверта, бумага легко поддаётся и через секунду обнажает послание, завёрнутое в целлофановый пакет.

– Что за чёрт? – перед тем, как вытащить письмо, девушка ещё раз прощупывает конверт. Но никаких уплотнений нет, только несколько сложенных листов в клетку.

Почерк мелкий и аккуратный. Всё, что ей Соне хотели сказать, уместилось на пяти пронумерованных страницах. Женщина сразу же ищет последние строки пятой и обнаруживает подпись.

«Интересно, а гроб у него тоже квадратным будет?» – голос сорвался и ушёл вверх на последнем слове. Даже в памяти она воспроизводит его со всеми нюансами. Замечание о дерьмовых штанах, которое он выдал каких-то полчаса назад, вдруг стало приветствием. Неуместное прошлое всё-таки ворвалось на нескольких клетчатых (клетка, ведь квадратная) листах и уже дважды отозвалось в голове дергающимся, беспокойным от ломки голосом Серого Вожака.

«Здравствуй, милая Софья! Прошло десять лет с тех пор, как ты последний раз видела меня. Я же видел тебя совсем недавно, не буду говорить когда, ведь придётся указать и обстоятельства. Скажу так: ты уже ходила со стрижкой (кстати, длинные волосы шли тебе больше)».

Соня подняла руку и потянула за край шторы. В комнате стало ещё темнее, исписанный лист тут же посерел. Она подстриглась две недели назад и тот, кто оставил вместо подписи нелепого квадратного человечка с плачущим лицом, в какой-то момент был рядом. Читать стало тяжелее, мелкие буквы с небольшим наклоном влево потребовали напряжения.

«…Я много думал о том, помнишь ли ты меня. Когда тебе четырнадцать жизнь со всеми её персонажами кажется неизменной. Но когда проживаешь четверть века, та неизменность оказывается вдруг сном. Я пришел к выводу, что так и было с тобой. Ты окончила школу, поступила в институт, нашла работу и даже имеешь теперь свой дом. Все погони по тёмным улицам перекочевали в воспоминания и обрывочные сны перед самым пробуждением (те, после которых хочется скорее умыться холодной водой). То есть твоё взросление было нормальным. Ребенок, который в детстве лупил свои игрушки, теперь смотрит на них с умилением вдруг настигшей его взрослости. Уверен, что ты с высоты прожитых лет и своих длинных ног смотришь на подобных мне с обходительной жалостью. Право дело, лучше бы дала потрогать сиськи (не поверишь, НИКОГДА НЕ ТРОГАЛ!).

Ты прошла все необходимые стадии развития личности, поднялась над прошлым, легко освоилась в жизни. Я же остался по ту сторону стены, которой вы отгородились от меня десять лет назад, и вдоль которой гнали меня чуть ли не каждый вечер»…

За окном прошуршал автомобиль, прорезав дождливые утренние сумерки тёплым светом фар. Соня проследила движение неяркого квадрата по стене. Он выхватил рисунок на обоях, и в какой-то момент ей показалось, что тонкие параллельные ветви преследуют что-то своим неизменным движением. Лист бумаги, шершавый от мелко написанного текста, замолчал в руках. Теперь она смотрит на обои, вновь окрашенные пасмурной серостью, и вспоминает квадрат света, к которому они гнали того, чьим голосом говорило письмо. Сгусток теней в углу комнаты ─ как раз напротив её кресла (полоски на подушке в тон, как и штаны на Квадратном Хныче – цвета его страха) – шевелится нелепым силуэтом, к которому тянутся тонкие гибкие ветви.

Они тоже были тонкими, гибкими и правильными. Когда в четырнадцать у тебя нет прыщей, ты становишься на ступень выше тех, чьи лица изрыты кротовыми норами. Но даже эти низшие сословия в подростковом мире стоят выше того, чьё тело напоминает… ящик.

«Я помню каждого из вашей «ДН». Уверен, ты слышала о недавней трагедии в семье своей смуглой подружки. Я был на похоронах. Кажется, это её младшая дочь? Соня, тогда я подумал, что маленькие гробики – это символ неправильности, чудовищной несправедливости мира. Так зачем же вы рисовали МЕНЯ в таком же?!

У меня сохранились ваши рисунки. Хотел приложить один, но тогда бы ты рассмотрела его первым и, возможно, выкинула письмо, а в мои планы входило твое ознакомление именно с текстом.

Боже… Кстати, слышала выражение: «Если бы треугольники создали Бога, то он был бы с тремя сторонами»? Наверное, мой – с четырьмя. Отвлёкся… Софья, я меньше всего хочу, чтобы ты думала, будто я угрожаю тебе своей памятью. Это совсем не так! Да, я хорошо помню всех вас, особенно тебя и Серого Вожака (в те дни, когда он был особенно жесток, я обвинял в этом тебя, должна же его агрессия произрастать из какой-то неудовлетворённости), но я не преследую цели как-то отомстить вам. Я просто хочу, чтобы прочитав всё это, ты посмотрела на тот период другими глазами. Глазами, которыми смотрят на игрушки, битые в детстве».

Соня опустила письмо на колени и встретилась взглядом с сумерками. Садясь утром в кресло с чашкой чая, она не могла представить, что совсем скоро надежные стены её существования будут трещать от ненужных воспоминаний, как от незваных агрессивных гостей.

ДН – Дюжина Нормы. Название придумал Серый Вожак, её приятель Кирилл с самым необычным оттенком русых волос, который только можно представить у человека. Хотя, был ли он человеком? Под бременем навалившейся на неё взрослости Софья понимает, что Кирилл как раз и не мог входить в ДН. Её развитие преодолело те необходимые стадии, когда норма высчитывалась по показателям внешности, и перешло к показателям морали. Здесь Серый Вожак явно не добирал баллов.