- -
- 100%
- +
* * *
Сегодня Антону Павловичу «стукнуло» бы 50 лет.
Это был бы большой праздник для его старушки-матушки, для всей его семьи, праздник для его друзей.
Читатели с еще большей нежностью вспомнили бы сегодня писателя, которого все любили.
Сам «виновник торжества» напустил бы на себя мрачность и бурчал:
– Еще «маститым» назовут. Чему обрадовались? У меня жена молодая, а они меня стариком делают.
Он получил бы много приветственных телеграмм.
– И чего деньги тратят!
И несколько дружеских писем… Его правилом было:
– Не ответить на письмо – это все равно что не подать руки, когда вам протягивают руку.
И последний на Руси человек, умевший писать письма, – ответил бы милыми, длинными, полными добрых улыбок. Прибавилось бы еще несколько очаровательных:
– Чеховских писем.
В этих письмах он рассказывал бы о «дне своего пятидесятилетия» с таким же юмором, с каким на следующий день после первого представления «Вишневого сада» рассказывал о «чествовании» в Художественном театре.
– Вышел Немирович и говорит: «Многоуважаемый Антон Павлович». Точь-в-точь как Станиславский только что говорил на сцене: «Многоуважаемый шкаф».
Или про какого-то говорившего речь сибиряка.
– Вышел неизвестный. Рыжий. Лицо красное. Рукой машет. Говорит «Мы вас сейчас…» Думаю: может, пьяный. Как начнет он сейчас «юбиляра» перед всем залом «волтузить»!
К обеду собралось бы несколько друзей. Кто-нибудь сказал бы:
– А я совсем не знал о вас, Антон Павлович, вот этого эпизода…
– Где вы это прочли?
– Да в газетах сегодня пишут. Чехов сделал бы страдальческое лицо.
– Голубчик! Не верьте тому, что обо мне в газетах пишут! Один раз только правду и напечатали. Как-то, что я уехал из Ялты. Я тогда действительно уехал из Ялты.
И сделал бы хитрое лицо, и подмигнул:
– Нет! Интересно, что сегодня в Одессе пишут! Одесские Шмули обо мне особенно хорошо пишут!
Так он звал всегда одесских репортеров. И затем обед.
Один из прелестных, милых и вкусных «обедов у Чехова». Старушка-матушка Антона Павловича все время беспокоилась бы и с настоящей тревогой поглядывала на тарелки гостей.
– Да вы, право же, ничего не кушаете! И говорила бы дочери:
– Машенька, положи им еще кусочек. Они совсем ничего не клали. Антон Павлович гудел бы баском:
– Вы еще рюмку водки выпейте и ветчиной закусите. Ветчиной. И с огурцом. В Москве, в трактирах, всегда ветчину к водке подают. «Казенная закуска». И огурец не надо чистить. Огурец, если его очистить, – что? Соленая вода. Надо непременно с кожей.
И гости чувствовали бы себя в гостях у «старосветского помещика». И вспоминали бы о Гоголе, сидя у Чехова.
Сам Чехов тоже пригубил бы шампанского, бутылка которого непременно появилась бы по случаю «торжества» и «юбилея».
Но где происходило бы все это?
Как где?
В Ялте.
Чехову надо было жить в Ялте. У него в Ялте была дача.
И сад, который он сам посадил. Который он так любил.
Где человек стал бы праздновать день своего рождения?
– У себя дома, на своей даче. Вопрос!
К какой партии принадлежал бы Чехов?
Вероятно, ни к какой.
Но «внутренне»?
К какой бы партии принадлежал душой?
Вспоминается Чехов в последнее ялтинское свидание.
Он выходит из спальни с только что полученным, на тонкой, «папиросной» бумаге, номером «Освобождения».
Кто бы в последние годы ни приезжал к нему, – один из первых вопросов он задавал:
– А как вы думаете? Скоро у нас будет конституция? Или говорил как положительно ему известное:
– А знаете? У нас скоро, скоро уже будет конституция. Он видел ее близость во всем.
Рассказывал о старом петербургском издателе, которого Плеве пригласил к себе:
– Все, что говорится в этом кабинете, – здесь должно и умереть. Скажите мне прямо, откровенно. Что, по вашему мнению, нужно для России?
– Нужно?.. Конституцию. И Чехов выводит:
– Уж если министры могут слышать про конституцию… У нас скоро, уже скоро будет конституция.
В предрассветных сумерках чувствовал он ее близость. И повторял беспрерывно, однообразно:
– У нас скоро будет конституция! Как петухи поют перед рассветом. Не стоит эта партия такого подарка.
Но «душой» Антон Павлович Чехов был бы кадетом.
– Тайным кадетом.
Большое преступление пред Думбадзе.
18 октября 1905 года пошел бы, кутаясь в драповое пальто, Антон Павлович на набережную взглянуть на «опьяневших от радости своих „хмурых людей“».
И с доброй улыбкою, сидя на скамеечке у книжного магазина Синани, слушал бы их «пьяные песни».
Мало ли каких еще «преступлений» наделал бы он.
И прощай, Ялта, дача, солнце, тепло.
Чехов был бы выслан из Ялты.
Как «высылали» сотни других, десятки его друзей.
– За кадетизм.
– За тайный кадетизм.
И пятидесятилетие пришлось бы праздновать в Москве, не знаю где, но только не в Ялте.
И перед этим ударом, – высылкой, сколько других ударов для нежного, теплившегося любовью сердца…
– Конституция!
– Нет-с, высылка.
Блаженны Симеоны, не дожившие до Сретенья.
Впервые опубликовано: «Русское слово». 1910. 17 января.