Кружево дорог

Предисловие

«Ну что ты мне сказки рассказываешь?!» Сказки: настолько закрепилось в сознании это слово, как нечто несерьезное, развлекательное, для детей. А то и вообще, лживое, как в этой громкой фразе. Есть, конечно, и отголосок ценности, когда о чем-то воистину прекрасном говорят «сказочно». А ведь первоначально это сочетание букв имело совсем другой смысл. Означало сказанное или писанное слово, имеющее силу документа. Какая уж там причина была такого кардинального изменения понятий не знаю, но это и не суть. Гораздо важнее другое.

Когда я первый раз столкнулся с использования сказки как инструмента психологической терапии, услышал такое идею: психика легче воспринимает рассуждения даже о серьезных вещах в виде эдакой волшебной истории. Не отторгает в непроизвольной защитной реакции даже болезненное. Ну, или меньше отторгает.

У меня сразу же протянулись ниточки к моему личному восприятию. Я долгое время уже предпочитаю всем жанрам именно фэнтэзи. Суть – та же сказка, разве что с более развернутым сюжетом, по сравнению с детскими вариациями. И в этом направлении литературы выбираю именно тех авторов, которые в такой форме делятся своими размышлениями о реальном мире, о роли человека в нем, о вполне читаемых в этих строках настоящих чувствах, сомнениях героев, их внутренних метаниях в поисках важных смыслов. Их пути, в результате которого они познают, преодолевают, меняются. И я поймал себя на мысли, что очень многое извлекаю для себя из этого чтива.

А с серьезной литературой намного сложнее. И значительно меньше откликов глубоко внутри. Тех самых, которые как отдаленный звук, эхо такого, что давно ждешь, и чуть заслышав, подскакиваешь всей сутью, погружаясь вниманием в окружающее пространство. Показалось? Нет, вот оно, настоящее, живое. Ведет блуждание размышлений к ключевым точкам осознания. И не важно, что на обложке дракон или чудо-юдо какое, а не имя известного ученого.

В этих рассуждениях я ни в коей мере не принижаю значения научных трудов. Больше говорю о личном восприятии информации. Ну а раз такой инструмент, как сказко-терапия в психологии появился, то в этом я не один. И он работает. Ведь если рассудить даже так, на обывательском уровне: история сказочная, как следствие, разум ослабляет свою логическую хватку, перестает проталкивать информацию через сито критического мышления, отпуская тотальный контроль. А существам, плавающим в глубине океана нашего бессознательного без разницы, звучит в тексте диагноз депрессия или, как вариант, возник такой герой, как царевна Несмеяна. Они поднимаются на поверхность услышав влекущие вибрации сути, откликаются на родственный зов. А если соединить эту легкость подачи, дабы дать этим существам объявиться, а затем подключить логику размышлений? Думаю, вместе всегда сильнее.

Истории героев в рассказах, собранных в данной книге, рождаются из вопросов, задаваемых себе и из запросов других людей, кто так же доверяет поиск ответа идущему путем аллегорий и метафор. Все на этом пути выстраивается в духе идеи мономифа, со всеми положенными стадиями путешествия. Ведь не может жёлудь сразу стать могучим деревом. Не упав в благодатную почву, не пройдя стадии только проклюнувшегося ростка, постепенно крепнувшего поглощаемой памятью своих предков, ставших частью земли, насытивших силой ее сок. И итогом путешествия всегда становится обретение: знания, силы, новой жизни.

Можно ли отнестись к этим сказочным на вид историям, с точки зрения того, первоначального смысла слова «сказка»? Я думаю да. Доказать обратное не так просто. Все-таки речь идет не о внешнем мире, а путешествиях в чертогах разума и чувств человека, о погружении в глубины бессознательного. И кто, положа руку на сердце с уверенностью готов сказать, что там этого нет? Вот пусть и будет. И пусть пути этих героев принесут и вам толику вспыхнувших эмоций, яркости озарений и чистой радости чтения.

Крылья

Он жадно смотрел в разрыв сплетения древесных крон, открывающий яркую синь небес. Из влажного плотного сумрака зарослей она выглядела, как нечто нереальное: притягивала взгляд, но не откликалась ощущением возможности дотянуться, попасть туда. Как и красочные существа, мелькавшие в этой вышине, движение которых завораживало своей гармоничностью.

Не так, конечно, это звучало в голове Неро. Он просто смотрел и не мог оторваться, с щемящим желанием чего-то… Чего – подобрать слов Неро не мог или не осмеливался.

Наконец, вздохнув, он побрёл дальше. Его закованное в массивные роговые пластины тело проламывало подлесок, огибая лишь большие стволы. Четыре крепкие когтистые лапы хватко переступали по заваленной опавшими листьями земле, позади лениво шевелился мощный хвост. На спине Неро неудобным грузом покачивались большие кожистые наросты. Края их, волочась по бокам, цеплялись за всё и пачкались в жирной грязи. Протискиваясь между двумя особо коряжистыми деревьями, Неро досадливо на них покосился. «У-у, зараза! Одни проблемы от вас. И зачем я с вами родился?» – с раздражением подумал он.

– Опять этот слизняк свою нежнятину развесил! Где твоя мощь?! Что за отвратительные обтянутые кожей прутики?! Какая от них польза?! Ты же слабак! – сгрудились вокруг огромные силуэты, заслоняя свет бугристыми защитными пластинами и роговыми наростами. – Ты нас позоришь своей принадлежностью к народу вахва! Соберись, ты должен стать как мы или тебе не место рядом с нами! Перестань распускать это уродство! Пока мы его тебе совсем не вырвали!В такие моменты из глубоких пещер его памяти поднимались едкой жижей воспоминания: из самых нижних, казалось бы, уже давно заброшенных и забытых расщелин. Искрятся на солнце нежные перепонки, ловят чутко красоту мира, робко постигая его, знакомясь. Ищут в интуитивном стремлении его ласку и отзывчивость. Солнечные лучи, проходя через их тонкую прозрачность, высвечивают неповторимую структуру, очерченную паутиной токов жизненной влаги. Жесткий удар бросает на землю, комкая изящность, вбивая в грязь и прелую листву. Красота скручена вспышкой боли. Гармония окружающего грубо смята и размазана, стерта, как нестойкий мираж, жалкая выдумка.

Такая хрупкая никчемность – крылья. Такие бесполезные и мешающие в темных дебрях Сурового Леса, где в цене грубая сила, непробиваемый панцирь и в порядке вещей втаптывать в землю слабого. Здесь нельзя быть другим, просто опасно. Закуй свое тело в тяжесть брони, ощетинься когтями, рогами и жвалами: единственный путь как-то жить среди прочих, даже не будучи самым мощным. Это спасает – быть как все. Не распускать крылья, забыть о них. Тащить их, словно бесполезный, мешающий в жизни груз. Считать себя ущербным и завидовать тем, кто лишен этой обузы.

Скорчившийся от боли Неро чувствовал, как унижение скользкими цепенящими щупальцами проникает внутрь, принуждая всё то, что так доверчиво и чутко тянулось к миру, скрючиться и отгородиться от внезапно встреченной жестокости. Презрение словно обволакивало едкой оболочкой, ставя перед выбором: совсем размякнуть, раствориться и в конце концов пойти на удобрение окружающей растительности, или обрасти крепким панцирем, ороговеть телом и душой.

Он оброс: не сразу, постепенно. Вместе с тем, как броня его крепла, на него все меньше нападали просто так, из-за инаковости. Конечно же свою роль сыграли и попутно выросшие когти и зубы. Неро и впрямь стал забывать, зачем это нечто у него на спине. Лишь осталось досадное неудобство: в зарослях мешает, за всё цепляется. А силу как с этим проявлять, как соперника крушить, если он при любом удобном случае хватает за уязвимую обузу? Но совсем оборвать досаждающие придатки, как делали некоторые из вахва, кому тоже «посчастливилось» с ними родиться, что-то останавливало.

Увлекшись воспоминаниями, Неро так ушел вниманием внутрь себя, что слепо шёл через плотные заросли. Вдруг, проломив очередное сплетение веток, ощутил под правой передней лапой пустоту. Инерция движения не дала удержаться на краю неожиданно возникшего на пути обрывистого берега реки – он всей массой рухнул вниз. Вода встретила ледяным объятием, останавливающим дыхание, завертела своим суматошным течением, сбила ощущение сторон света. Неро панически молотил лапами, чувствуя, как намокшие крылья сковывают движение и тянут вниз. Река крутила, мотала, бросала и настойчиво старалась ворваться в его лёгкие.

Наконец, после вечности трепыхания в холодной мокрой хватке, Неро почувствовал под лапами твёрдое и судорожно оттолкнулся. Разорвав в хаосе брызг поверхность, увидел берег и уже целенаправленно погреб в его сторону. Ещё немного, и он обессилено растянулся на нагретом солнцем камне, опустив веки. Тепло ласково вытесняло наполнившую тело речную стылость. Напряжение мышц постепенно обернулось расслабленной негой. Сбивчивое жадное дыхание успокоилось и выровнялось. Неро открыл глаза.

Он лежал на низком каменистом берегу. Дальше простиралось покрытый травой луг. Только вдали, вверх по течению, виднелись знакомые заросли. Привлекло внимание движение неподалеку. На сочной зелени, испещрённой островками ярких мелких цветов, кружилось восхитительное создание. Оно, словно чутко следуя каким-то путеводным токам, перемещалось замысловатой траекторией, мягко переступая лапами и время от времени поворачиваясь вокруг своей оси. Его расправленные, переливающиеся радугой крылья плавно помахивали, добавляя всему действию невесомости и плавности. Хвост завораживал гибким мельканием.

Неро ошеломленно замер. Одно дело видеть подобное далеко вверху, сквозь скудность просвета в кроне. Другое – на расстоянии нескольких шагов. Вся суть его словно подалась вперед, вопреки замершему телу, потянулась к этому, пробуждающему внутри отголоски чего-то сильного, того, что оказалось невозможно заглушить при всём старании. Он словно со стороны отметил на своей спине некое шевеление, на смену которому пришло тянущее напряжение давно забытых мышц – с непривычки они даже заныли. Одновременно его захлестнул бушующий поток чувств, ярких картинок, оглушающих ароматов, заставивший всё нутро Неро трепетать от такого обилия. Он ощутил, как все это наполняет его бурлящей энергией, какой в нём не было уже давно.

Неро скосил глаза и увидел, что сам того не собираясь, раскинул перепонки своих крыльев, совсем как в таком далёком детстве. Хотя были и отличия: сейчас они не выглядели такими хрупкими и нежными, как в смутных воспоминаниях. Речной поток смыл с них осевшую грязь, и они развернулись в своем новом обличье. Это было нечто очень сильно отличающееся от грубой массивности костяного панциря и угрожающих жвал. Но это совершенно определенно была мощь, хоть и иного характера.

Охваченный догадкой, Неро немного неловко сложил крылья – поток ощущений и приносимых ими энергии значительно иссяк. Он продолжал переливаться бодрящими струями внутри Неро, но уже не охватывал с головой. «Сколько силы! И этим мне не давали пользоваться, слабаком звали?!» – всколыхнулась внезапное возмущение. Неро уже осознанно раскинул перепонки в полную их ширь и жадно вслушался.

Наконец удивительное создание, не прекращая своего парящего танца, оторвалось от земли и спиралью устремилось ввысь. Неро инстинктивно тоже рванул крыльями вниз, вторя увиденному, стремясь остаться вместе с ускользающей красотой – воздух неожиданно сгустился, обретя упругость незримой опоры, и Неро почувствовал необычную легкость. Ноги его почти перестали ощущать вес тела, а после ещё одного мощного движения мышцами спины, вообще свободно повисли, расслаблено шевелясь, словно и не зная, что делать без привычной работы. С каждым взмахом Неро поднимался все выше и выше. Ошеломляющее восторгом ощущение полета охватило его. Жилы звенели от натуги, но крылья позволяли творить невозможное, создавать новый, ранее неведомый и недостижимый путь.

Еще немного предельно напряженных попыток удержаться в воздухе и Неро понял, что в этот раз ему не угнаться за ускользающей мечтой: тяжесть брони неудержимо тянула вниз, непривычные к новой работе мышцы налились тупой болью. В конце концов он немного неловко, но вполне мягко, опустился на землю. С досадой оглядел своё закованное в мощные пластины тело. С удивлением отметил, что роговой панцирь, хоть и остался всё ещё тяжелым и массивным, явно уменьшил свою толщину. «А еще недавно с чувством сожаления я смотрел на крылья. Да уж. Интересно, неужели это новое так повлияло на мою броню? А если она совсем исчезнет? Тяжело дальше жить будет, – бродило внутри смятение, однако вдруг сменившееся ярким сполохом: – А, плевать! Не откажусь больше от этого! Не дождетесь…»

Почувствовав окончательно накрывшую его усталость, Неро опустился на землю и не заметил, как уснул. Солнце, словно только этого и ждало: погрузилось за край луга, мягко подсветило напоследок буйство разнотравья, украшенного вкраплениями ярких цветов, наполнив картину особым очарованием оттенков и игры теней. Неро этого уже не увидел. Переживания дня во сне перенесли его в детство: раскрытые крылья, шквал ощущений, с ясностью, четкостью и силой только-что пережитых, трепетное предвкушение полета. Вот-вот, еще чуть-чуть и он очутится среди манящих силуэтов в голубой выси… Удар, жестокость, боль, унижение.

Он проснулся с первыми лучами, чувствуя себя разбитым. Оглядел свое тело: всё та же массивность костяных пластин, словно и не было вчерашнего их уменьшения. Неро немного настороженно развернул крылья. Встающее солнце мягко коснулось их. Тепло и красота утра обволокли его напряжённую после сна душу, подарив некоторое расслабление и покой. Это было не так сильно, как накануне, но всё же помогло справиться с липкой тяжестью ночных видений. Неро с надеждой взмахнул крыльями, но оторваться от земли не смог. Восстановившая свою крепкость броня тянула вниз. «Надо что-то с этим делать», – подумал Неро и в тягостных размышлениях побрел в сторону привычного сумрака Сурового Леса.

* * * Тени и лесные хитросплетения охватили его. Окружившее пространство потеряло простор. Куда не бросишь взгляд, везде что-то было: изгибы веток, массивы стволов, веера листьев, щетинистость игл, увитая вздыбленными корнями земля, ломанные линии скалистых выступов, провалы нор, черные зевы пещер. И тропы, тропинки, стежки, лазейки между всем этим нагромождением. Неро шёл среди хаоса очертаний, среди сложно закрученного кажущейся несвободой пространства. Шел, как много раз до этого. Но было и другое. Внутри бродили отголоски ощущений, отчасти всплывших из глубины памяти и новых, ранее не изведанных. И те и другие меняли его, всё большими нитями связывая с миром вокруг.

Он понял, что ступает по зарослям не так, как прежде, напролом, огибая только неодолимые препятствия. Подаренное новым опытом более тонкое восприятие придало большей чуткости движению. Тело невольно искало в себе большую гибкость, возможность не слепо ломиться, а гармонично встраиваться в окружающее. Найти свободу там, где в отличие от небесного простора, её не увидишь сразу. У него всё лучше и лучше это получалось. Пластины брони, поначалу жестко зафиксированные, начали скользить относительно друг друга. Поглотивший Неро процесс удивительным образом поддерживал сам себя: чем больше он прислушивался к миру, тем легче двигалось его тело, находя ранее не доступные для него разрывы меж ветвей, поначалу ломая подлесок, но с течением времени все меньше. Чем легче и гибче давалось перемещение, тем яснее ощущалась гармония его сосуществования с окружающим.

Наконец, проникнув в одно особо хитрое сплетение, Неро очутился на относительно свободной поляне: небо посмотрело на него и притянуло взгляд кружащимися грациозными силуэтами. Он завороженно замер и, следуя внутреннему чутью, открыл крылья, всем своим существом приветствуя этих созданий. Ударившая в него наотмашь волна ощущений и смыслов заставила невольно прикрыть глаза, поглотила в своей пучине. Это стало последним звеном в цепочки происходящих с ним изменений. Он одним махом впитал всю сложность взаимосвязей Сурового Леса, ощутил его красоту и гармоничность протекающих в нём процессов, значимости всего вокруг. Значимости выпадающих радостей и вдохновений, препятствий и испытаний. Это было сокровенным знанием, долго томящимся в потёмках души, которое разом вырвалось из-за ослабшей препоны.

И надо ответить на эти вопросы. Взять свободу своей сути не как случайный подарок с неизвестной ценой, а узнав все стороны существования, ощутить вкус её и вкус жизни во всём богатстве оттенков. Тот, кто справится, не закостенеет в страхе и желании спрятаться, может сохранить всё то же тонкое восприятие, но при этом стать ещё и крепче.Он понял, что и жестокости, и презрению есть своё место, как некому фильтру, моменту инициации, точке возможного пробуждения тебя другого. Того, кто познал много больше сторон, контрастов и светотеней жизни, и стал от этого только сильнее. Это нечто, выдергивающее из прекрасной и чуткой, но слабой ипостаси, чтобы дать возможность преодолеть жесткий, но эффективный урок. Нечто ставящее тебя ободранным и беспомощным перед лицом унижающей действительности с вопросами: – Возьмёшь волю? Волю жить несмотря ни на что, чувствовать. Найдешь в себе силу дерева, распрямишься после жуткого урагана и устремишься к солнцу? Познаешь хребет свой или слизью расплывёшься?

А еще он понял, кто на самом деле является народом вахва, народом сильных. Красочные грациозные силуэты в вышине. Те, кто смог. Несмотря на испытание слабостью и презрением, из дебрей колючих зарослей, из-под ломающей крылья грубой жестокости, из ограничений наросшей поневоле брони – вверх. В свободу полета и пронизывающих токов силы. Народ вахва, народ сильных.

Следом за этим пришло, почему тот, кто так и не смог полететь сам, ломал крылья другому: слабость и малодушие. Да, мощь панциря и острых жвал: на первый взгляд неокрепшего детеныша, внушает страх, подавляет, ломает волю. Кто сильный, как ни эти, что способны походя втоптать тебя в землю, награждающие унижением и презрением? Но кто они на самом деле, там, глубоко внутри, под многослойностью наросшей брони? Живущие без любви, с чувством боли своего существования, они делятся с другим тем, чем полны. Чтобы он занял среди них «достойное» место, не попал туда, наверх. Не показал вдруг, что это возможно. Ведь если увидеть такое, можно понять своё малодушие и трусость: конечно, если хватит духу себе в этом признаться. Как жить с этим тому, кто убедил себя в своей мощи и превосходстве над другими, наступив на слабого?

Всё это, обрушившись на Неро выбивающей дух волной, ворвалось в каскад пещер его памяти и сознания, наполнило их очищающим потоком и схлынуло, унося всю едкую мерзость, что отравляла его душу. Он почувствовал небывалую легкость и открытость миру вокруг, суть его вибрировала и восторженно вопила от ликующего ощущения жизни.

Он открыл глаза: доспех роговых пластин исчез, растворился, истаял. Тело стало на вид и по ощущениям легким и гибким. Его покрывала практически гладкая шкура с легким рисунком мелкой, еле различимой чешуи. Вместе с тем, с потерей брони он не почувствовал себя слабым. Наоборот: его наполняла бурлящая энергия и спокойная уверенность. Тем более, что острота зубов и крепкость когтей остались с ним.

* * * Неро оглянулся и обнаружил, что не один на поляне. Со всех сторон угрюмо теснились «сородичи». Самый крупный из них уже направлялся прямиком к нему, угрожающе сопя и сотрясая землю каждым шагом массивного тела: выскочка опять напрашивался на урок, и он готов был его преподать. Без лишних разговоров, начиная с самого главного: поломать и унизить. Потом уже можно и поболтать со скулящим в грязи недомерком.

– Народ сильных?!.. – вскричал Неро, поведя горящим яростью схватки взглядом. Помолчал и, уже остывая, добавил: – Вспомните, кто вы! И зачем вы здесь!За несколько шагов здоровяк сокрушительно рванул, метя саблями когтей в, казалось бы, гладкий и незащищенный бок Неро: как раз напротив сердца. Возможно, желание поучить переросло в нечто другое. Неро, гибко изогнувшись, почти ушел от удара. Почти: всё же сказался опыт «учителя». Жесткие когти соскользнули по груди, не оставив даже царапины: не так уж нежна оказалась новая шкура. Неро схватил посунувшегося по инерции противника за загривок крепкой хваткой зубов, бешеным усилием взрыл землю лапами и хвостом и отшвырнул его всем телом проч. При этом, следуя наитию, он вложил в общее движение хлесткий удар крыльями, тем самым сделав его намного мощнее. Здоровяк, прокатившись кубарем, вломился в заросли и остался лежать, оглушено всхрапывая. Неро издал яростный рык, поведя оскаленной пастью по кругу. Этот звук, звенящий торжествующей силою, словно объявлял его хозяином самого себя, утверждал его право быть собой и самому выбирать свой путь. Сжавшийся круг «сородичей» с испугом раздался. Кто-то посчитал благоразумным отступить в тень древесных исполинов. Впереди, почти не сдвинувшись, остались те, кто, как и Неро прежде, волочил свои сложенные, уделанные грязью крылья – с позором, но всё же волочил.

А затем, сильно и резко взмахнув крыльями, Неро прянул в небо к своим. И оно приняло его, наполнило собой, вечным простором. Он вплёл своё движение в общий танец-полет. Вся суть его чуяла: в этом действе есть для него место, его здесь ждут. Он впервые ощутил, что это значит – быть своим: полностью и абсолютно понятым и принятым. Отдался этому единению, в то же время чувствуя – и собой он остался тоже.

Вдруг Неро невольно обратил внимание вниз и увидел – тысячи глаз… И они следят за его полетом… Промелькнуло воспоминание, как он сам зачарованно наблюдал за воздушным танцем удивительных существ в вышине, что вдохновляли его, звали, помогали расправить крылья и сбросить оковы. Он с еще большей благодарностью взглянул на своих, то безмятежно парящих, то крутящих безумные петли. Увидел тепло, признание и любовь в их мудрых, бездонных как небо, взглядах. Трепетное чувство родства пронзило его, наполнив глаза влагой благодарности. Дрожью вдоль хребта прошло осознание того, что теперь он – это они, те удивительные существа. И сейчас на него глядят, как и он когда-то. И его полет так же зовёт их за собой.

Неро самозабвенно отдался вихрям взывающего к жизни движения, чтобы сделать то же самое для других. Для этих тысяч глаз, жадно смотрящих в небо.

Серый мир

Серая хмарь: вокруг, сверху, снизу. Кажется, будто мир обесцветился, холодной влажной пеленой затянулся, съедающей звуки, запахи, стирающей очертания. Всё тускло и безрадостно. Душа тонет в бездонной, сковывающей любой порыв, вязкости. Тут кстати была бы хоть и черная волна отчаяния, способная взъярить душу и разорвать в метаниях опутавшие тенета, но нет, всё ровно и спокойно. Как не приносящий сил сон. Летаргический.

Вила моргнула – наваждение пропало, лишь легкими отголосками на границе восприятия напоминая о себе. Дескать, вот она я, не показалось, нет. Вила нахмурилась. Серый мир, как она назвала его для себя, приходил всё чаще, оставляя в душе липкий осадок. Было неуютно, словно знаешь, что один-одинёшенек в этой жизни. Почувствовать бы уверенность, впечатанную память о коконе сильных добрых рук, незыблемое знание, что есть кто-то… Но нет, ощущение, что никого – отвернулись, забыли, – что всё тянется ровным чередом, пожирающим всякую надежду на яркость, пронзительность, на чувственную дрожь момента, на ликующую вспышку восторга, на трепет нахлынувшего понимания.

Одно вырывало из объятий этой трясины, то, что Вила умела делать хорошо согласно своей природе. Вила, так уж получилось, была феей. Той, что помогают создавать и поддерживать гармонию этого мира. И она всеми силами создавала и поддерживала, помогала и улучшала, защищала и спасала, лечила и приводила в равновесие. Приходила ко всем, кто в этом нуждался.

Когда она применяла свои умения, серый мир оставлял ее, не тревожил душу. Но и у фей случается, что накатывает усталость, поток жизненных сил превращается в слабый ручеек и круговерть дел приостанавливает свой ход. В такие моменты серый мир пробирался внутрь вкрадчивыми струйками, холодной патокой. Происходило это все чаще. То ли свои силы на спад шли, то ли его сила росла.

* * *

День выдался сумасшедший. С утра, не успела Вила потянуться после сна, как в приоткрытое окно ворвалась сторожевая пустельга, зависла посреди комнаты и известила:

– Мар-р-ра! Мар-р-ра чер-рная! Из Покинутых штолен! Ползет! Чаща жухнет! Зверье гибнет!

Пришлось, не завтракая, запрыгивать в «полевой» костюм, строить портал к штольням и нырять в него, на ходу надевая сапоги. Затем загонять Черную мару обратно в Покинутые штольни, развеивать её губительные для живого эманации, лечить отравленный лес и его обитателей.

Следом пошло спасение жителей одного замка, подожженного случайно залетевшим в эти края драконом. Владелец крепости, спесивый барон, без особого уважения относился к жителям Навьей чащи, но что делать? Прочие её обитатели, особенно прислуга и домашняя живность, жили в ладу с древним народом. Ради них Вила без раздумий бросилась в раскаленные не затухающим драконьим пламенем недра.