- -
- 100%
- +
– А это мой Бен, – говорит она, обнимая его за талию.
Она достает ему макушкой только до плеча. Я отмечаю, что Бен – примерно ровесник Беатрисы, лицо его усыпано веснушками, глаза орехово-карего оттенка, лохматая шевелюра песочного цвета. Внезапно я понимаю, что он красив. Не совсем в моем вкусе, но тем не менее хорош собой. Он одет в элегантные джинсы цвета индиго и белую футболку поло от Ральфа Лорена. Я бросаю взгляд на его левую руку, проверяя, нет ли на ней обручального кольца, и по какой-то необъяснимой причине испытываю облегчение, когда вижу, что пальцы Бена ничем не украшены. Я не могу понять, почему это так радует меня, – и даже не знаю, хочу ли я видеть одиноким его или Беатрису.
К своей досаде, я заливаюсь румянцем.
– Привет, – робко здороваюсь я, размышляя о том, какая они красивая пара. – Вы тоже художник?
Его взгляд сканирует мое лицо, и у меня возникает ощущение, будто он пытается понять, кого я ему напоминаю.
– Определенно нет. Если только от слова «худо», – усмехается он. У него мягкий шотландский акцент, более выраженный, чем у Беатрисы. Он похож на Дэвида Теннанта [3].
Беатриса тычет его локтем в бок.
– Бен, – укоряет она, – не принижай себя. Мой брат – очень умный, он занимается компьютерами, – объясняет она, с нежностью глядя на него.
Брат. Конечно. Теперь, когда она это сказала, я вижу сходство: одинаковая россыпь веснушек на носу, одинаковая форма полных губ. Только глаза у них разные. Беатриса почти неохотно отстраняется от него и хлопает в ладоши.
– Так, давайте все разойдемся по своим местам. Аби, почему бы тебе не пойти со мной – мне бы не помешало честное мнение о том, как я все организовала. Ты не против?
Я киваю, польщенная просьбой, и мы все отправляемся за ней, будто послушная свита. Поднимаясь по лестнице вслед за остальными, я оборачиваюсь, чтобы бросить взгляд назад. Бен все еще стоит посреди кухни. Встретившись с ним глазами, я быстро отворачиваюсь и бегу вверх по ступенькам, мои щеки пылают.
– У меня сейчас нет студии, – говорит Беатриса, пропуская меня в свою спальню и подпирая дверь цветочным половичком.
Пэм, Джоди и Кэсс скрылись в своих комнатах, чтобы начать подготовку, хотя мне кажется, что Джоди не собирается в ближайшее время продавать трехголовую скульптуру, которую я видела внизу.
Комната Беатрисы огромна, с высокими потолками и замысловатой отделкой. Она могла бы принадлежать кинозвезде 1940-х годов; бархатное изголовье цвета соболиного меха с декоративными пуговицами, бледные шелковые простыни и стены, отделанные под алебастр. Мои ноги утопают в ковре оттенка «шампань». У створчатого окна Беатриса расположила туалетный столик во французском стиле с блестящими серьгами-гвоздиками, аккуратно разложенными на полуночно-синем бархате – словно россыпь звезд, мерцающих в ночном небе. За серьгами – подставка в форме дерева. С ее ветвей маняще свисают серебряные ожерелья.
– Ого, – говорю я, подходя к украшениям, – неужели это ты все сделала? Они великолепны.
– Спасибо, – застенчиво отзывается Беатриса. Она стоит позади меня, поэтому я не вижу ее лица, но по интонации догадываюсь, что она покраснела от моего комплимента, и мне кажется забавным, что она не осознает, насколько она талантлива.
И тут я вижу это, свисающее с одной из веток. Короткая серебряная цепочка с маргаритками, причудливо выложенными в форме буквы «А». Мое сердце замирает. Это украшение предназначено мне судьбой, я в этом уверена. Как будто Беатриса каким-то образом заранее знала, что в ее жизни появится девушка именно с таким инициалом. Я протягиваю руку и касаюсь его, проводя пальцами по маргариткам.
– Тебе нравится? – Беатриса так близко, что ее дыхание касается моей шеи.
– Очень нравится. Сколько оно сто́ит?
Она делает шаг ко мне и снимает ожерелье с подставки, положив его на ладонь. Потом протягивает его мне.
– Вот, я хочу, чтобы оно было у тебя.
– Я не могу… – начинаю я, но она жестом останавливает меня и просит повернуться и примерить ожерелье. Я убираю волосы, чтобы она могла надеть цепочку мне на шею. Ее пальцы холодят мою кожу.
– Вот так, – говорит она и, положив руки мне на плечи, мягко разворачивает меня к себе лицом. – Идеально.
– Пожалуйста, позволь мне заплатить тебе за него, – прошу я, испытывая неловкость от ее щедрости.
Она пренебрежительно машет рукой.
– Назовем это благодарностью за то, что ты поможешь мне сегодня. – Она озабоченно морщит нос. – Ты ведь останешься и поможешь, правда?
Я дотрагиваюсь до ожерелья на шее.
– Как я могу отказаться? – Я обращаю это в шутку, не желая, чтобы она знала, что я изначально намеревалась остаться. И что я сделала бы это даже безвозмездно.
День пролетает незаметно, в комнату Беатрисы стекается поток людей, желающих посмотреть на ее украшения. Некоторые из них – просто бездельники, пришедшие поглазеть на чудесный дом Беатрисы, другие спускаются из мансардных комнат, купив одну из фотографий Кэсс или картин Пэм. Мы быстро вживаемся в свои роли: Беатриса – в роль продавца, я – в роль кассира. И, несмотря на загруженность, я обнаруживаю, что получаю от этого всего удовольствие. Беатриса общается со всеми так уверенно и непринужденно, что я не могу не восхититься ею. Я испытываю разочарование, когда в семь часов вечера Пэм высовывается из-за двери, чтобы спросить, не пора ли закругляться.
– Определенно пора, я устала, – признаётся Беатриса, падая на кровать.
Пэм добродушно закатывает глаза и скрывается в коридоре – я слышу, как удаляются ее тяжелые шаги.
– Что ж, было очень весело. Ты останешься на бокал вина? – спрашивает меня Беатриса. – Думаю, нам нужно отпраздновать.
– С удовольствием, – говорю я, хотя предпочла бы еще побыть здесь, с ней. У нас был такой чудесный день, один на двоих, и я наслаждалась ее обществом сильнее, чем предполагала. Мы были одной командой, и я не хочу, чтобы это заканчивалось. Если мы спустимся вниз, мне придется вести светские беседы с остальными. Мне придется делить Беатрису с ними. Я чувствую себя немного подавленной, когда помогаю ей упаковать немногие оставшиеся у нее украшения в коробочки нужного размера.
– Интересно, чем Бен занимался весь день? – рассуждает она, упрятывая под крышку один из браслетов. – Думаю, он хотел держаться подальше от всего этого.
Она издает короткий резкий смешок, но я чувствую ее разочарование от того, что Бен не пришел посмотреть, как у нее дела.
– Он старше тебя? – интересуюсь я, протягивая ей пару сережек.
Она берет у меня серьги и убирает их в коробку.
– Всего на пару минут. Мы близнецы.
Я чувствую, как кровь отливает от моего лица. Близнецы. Беатриса умолкает.
– Ты в порядке, Аби? Ты так побледнела…
Я откашливаюсь.
– Это… ну, я тоже близнец. Была близнецом. То есть я близнец.
Я говорю бессвязно, потому что ненавижу рассказывать людям о Люси. Ненавижу, когда они смотрят на меня со смесью жалости и смущения, страшась, что я могу разрыдаться. Неизбежно наступает неловкое молчание, потом они отворачиваются, чтобы уставиться на свою обувь или на свои руки – куда угодно, только не на меня, – и бормочут, как им жаль, и сразу меняют тему разговора, оставляя меня в раздумьях: не совершила ли я серьезный промах, упомянув о своей умершей сестре? Некоторые из моих старых друзей избегают меня с тех пор, как умерла Люси. Ния уверяет меня – это потому, что они не знают, о чем со мной говорить… Но почему они не могут понять: лучше сказать хоть что-то, чем вообще не вспоминать об этом?
Я задерживаю дыхание, ожидая чего-то подобного от Беатрисы. Но она прерывает свое занятие и смотрит мне прямо в глаза.
– Что случилось? – спрашивает она, и я вижу, что она искренне хочет знать. Она не отстраняется от меня, страшась моего горя. Она не испытывает замешательства при виде этого горя. Она встречает его лицом к лицу. Я чувствую невероятное облегчение от того, что она не такая, как все, и мне хочется ее обнять.
– Она… она умерла. – Слезы застилают мне глаза. «И это была моя вина», – хочу добавить я. Но не добавляю. Если она узнает правду обо мне, это все испортит.
– Аби, мне так жаль, – говорит она и кладет руку мне на плечо. – Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу, понимая, что не могу говорить о Люси. Да и что тут говорить? Что она была моей двойняшкой, что я любила ее больше всех на свете, что она была частью меня, моей второй половинкой – моей лучшей половинкой – и что без нее я потеряна, пребываю в преддверии ада, что без нее мне кажется неправильным жить, что это моя вина и что я никогда не смогу простить себя, пусть даже суд может оправдать меня. Я качаю головой.
– Понимаю, – произносит она мягким тоном. – Наши с Беном родители умерли, когда мы были маленькими, но мне до сих пор трудно говорить об этом, даже спустя столько времени. Я не думаю, что можно смириться с потерей близкого человека.
И в этот момент я чувствую, что между нами возникает связь, сформированная общим горем и особыми отношениями, которые могут быть понятны только близнецам.
К полуночи я теряю счет тому, сколько шампанского выпила, чтобы успокоить нервы и придать себе уверенности в разговорах с друзьями Беатрисы. Я ухожу от веселящейся компании и запираюсь в туалете на нижнем этаже, опасаясь, что меня сейчас стошнит. Мне следовало бы больше закусывать. Я наклоняюсь над раковиной и делаю глубокие вдохи, пока тошнота не проходит. «Мне нужно как-то попасть домой», – думаю я, ополаскивая лицо холодной водой и рассматривая себя в стекле туалетного шкафчика. Как всегда, я вздрагиваю при виде своего отражения: темные круги под глазами, светлые волосы, которые давно переросли аккуратную прическу-каре, слишком широкий рот, неизменно создающий впечатление, будто мне весело – даже когда я глубоко несчастна.
Я вижу Люси повсюду, но в первую очередь – когда смотрю в зеркало.
Глава третья
Хлопает входная дверь. Беатриса подходит к окну своей спальни как раз вовремя, чтобы увидеть две темные фигуры, появляющиеся из ворот и направляющиеся к автобусной остановке в конце улицы. Они хихикают и спотыкаются – любой может понять, что они навеселе. Мужчина обнимает женщину за тонкую талию, чтобы не дать упасть, и это похоже на позу кукловода, ведущего марионетку по сцене. Они проходят мимо уличного фонаря, попадая в конус света, и у Беатрисы сводит живот, когда она понимает, что это Бен и Аби.
Автобус номер четырнадцать неспешно, точно дряхлый старик, проезжает мимо окна, и когда он тормозит, шины скрипят о раскаленный асфальт. Беатриса смотрит, как Аби исчезает в салоне транспорта, как Бен продолжает махать рукой вслед даже после того, как автобус сворачивает за угол и скрывается из виду. Слишком темно, чтобы разглядеть выражение лица брата, но Беатриса четко представляет себе это выражение. Блеск в орехово-карих глазах, кривоватая улыбка на полных губах. Такое увлеченное выражение она видела на его лице лишь однажды.
И когда он медленно, неохотно направляется к дому, она понимает – тем особым чутьем, какое бывает только у близнецов, – что это начало чего-то нового.
Беатриса задергивает шторы так резко, что они продолжают колыхаться, даже когда она отходит от окна и начинает расхаживать по комнате. Она не включает свет, предпочитая вслушиваться в доносящиеся снаружи звуки: скрип ключа в замке, стук модных ботинок Бена по плитке коридора, его шаги, когда он, преодолевая разом по две ступеньки, поднимается по лестнице к ее комнате. Почему осознание того, что брат, похоже, нашел кого-то, кто ему нравится, вызывает у нее желание заплакать?
Он распахивает дверь, и в спальню проникает свет с лестничной площадки.
– Почему ты сидишь в темноте, глупышка? – смеется он, щелкая выключателем.
Она пожимает плечами и садится за туалетный столик. Бен тяжело опускается на двуспальную кровать, матрас прогибается под его весом.
– Кэсс и Джоди ушли, а Пэм снова заснула за мольбертом. Ну, как, по-твоему, прошел нынешний день?
Кажется, он искренне переживает за нее, и от этого у нее замирает сердце.
– Хорошо, пожалуй. – Она вынимает из ушей серьги. – Я продала несколько украшений. И подарила Аби ожерелье.
Беатриса внимательно следит за выражением лица Бена в зеркале, ища намек на что-либо. Она замечает робкую улыбку при упоминании имени Аби, затем Бен встречает ее взгляд, и улыбка пропадает с его лица.
Он хмурится.
– Ты в порядке, Би?
– Я видела, как ты провожал Аби. – Беатриса знает, что не должна этого говорить, но ничего не может с собой поделать. – Она тебе нравится, да? Этого не было в планах, Бен.
– В планах? – На подбородке Бена бьется жилка, и Беатриса понимает, что разозлила его. – При чем тут какие-то планы? Мы всей компанией приятно провели время, немного выпили, посмеялись, а потом я проводил ее до автобусной остановки. Больше и упомянуть не о чем.
– Ты понимаешь, о чем я. Ты должен быть осторожен. Ты знаешь, что она пережила.
– Она уже большая девочка. – Бен откидывается назад, заложив руки за голову, и смотрит в потолок. Беатриса замечает, что он все еще в ботинках, и это ее раздражает.
– Это я должна помогать ей, – огрызается она. – И я не думаю, что эмоциональная вовлеченность сейчас пойдет ей на пользу.
– Как скажешь, Би. Ты, очевидно, решила, что она – еще один твой проект?
– Проект? – недоуменно переспрашивает она. – Это не просто совпадение, Бен… Это знак.
– Знаю, ты уже говорила. – Бен снова садится прямо и вздыхает. – Слушай, я, кажется, выпил лишку. Надо идти спать.
Он встает и выходит из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Беатриса смотрит на себя в зеркало. Она не собирается плакать. Вместо этого проводит по глазам ватным диском, смоченным гидрофильным маслом для снятия макияжа, а затем привычными круговыми движениями очищает лицо и шею.
Едва встретившись с Аби, она сразу поняла, кто эта девушка. Эти большие зеленые глаза всколыхнули что-то в ее памяти еще до того, как та успела представиться. А ее имя окончательно довершило картину. Аби Кавендиш. Близнецы Кавендиш. Их нежные личики в форме сердечка смотрели со всех газетных полос с наивной серьезностью, не подозревая о будущем, которое их ожидало. Вернувшись домой вчера – неужели только вчера? – Беатриса достала газетную вырезку, спрятанную между лифчиками и трусиками в ящике с нижним бельем, и показала ее Бену, взволнованно водя пальцем по строкам и убеждая, что это должно что-то значить. Разве он не понимает, разве он не видит, что это судьба? Она вырезала этот листок из газеты больше года назад, и вот теперь, около года спустя после этого, она встретила ту самую девушку из статьи. Беатриса сказала брату, что если Аби придет на «открытую студию», то это будет знаком свыше. Именно этой девушке должна помочь Беатриса.
И Аби действительно пришла. «Видишь, Бен? Это судьба».
Беатриса сердито протирает лицо ватным диском. Нет, она не должна зацикливаться на случившемся. Сегодня был хороший день, удачный день. Она не только сделала первый шаг к тому, чтобы стать настоящей художницей, но и притянула на орбиту своей жизни Аби.
Беатриса знает, что совершила нечто ужасное, непростительное. Но, помогая Аби, она может сделать первые шаги к исправлению. Она еще может стать Хорошим Человеком. Так работает карма.
Она должна приложить все усилия, чтобы на этот раз Бен не помешал ей.
Глава четвертая
Вернувшись в свою холодную, пустую квартиру после тепла, шума и гомона, царивших в доме Беатрисы, я чувствую себя собакой, которую изгнали из натопленного жилища в садовую конуру.
Тишина угнетающе действует на меня, напоминая, что я живу одна – что рядом нет Нии, хлопочущей на кухне и постоянно заваривающей и разливающей по кру́жкам чай, или Люси, уютно устроившейся на диване за своим ноутбуком. Несмотря на то что они никогда не жили со мной здесь, в этой квартире, я все равно не могу привыкнуть к тому, что их нет, все равно ожидаю увидеть их призраки в каждом углу. Это одна из причин, по которым я покинула Лондон.
Я включаю лампу, а когда пересекаю гостиную, чтобы задернуть шторы, замечаю что-то – кого-то – на улице внизу. Мое сердце начинает учащенно биться. Мужчина стоит у ворот, и я едва могу различить его силуэт на фоне непроглядной ночи. Воротник поднят, сигарета уныло свисает с нижней губы; лицо видно смутно, словно тень или карандашный рисунок со стертыми ластиком чертами, но форма головы и долговязая фигура хорошо знакомы мне, и я сразу же понимаю: это Люк. Это Люк, он нашел меня. Я нащупываю свой мобильный, который лежит в кармане куртки – я ее так и не успела снять, – и дрожащими пальцами спешно набираю номер родителей. Затем он поднимает взгляд на мое окно, его глаза на мгновение встречаются с моими, и я замираю. Не выпуская из рук мобильник, я смотрю, как он бросает сигарету на бордюр и бежит по садовой дорожке, чтобы позвонить в квартиру, расположенную этажом ниже. Это не Люк, конечно же, не Люк. Ния никогда бы не нарушила данное мне обещание. Но это неприятное напоминание о том, что я не единственная, кто не может простить себя за то, что произошло в тот вечер Хэллоуина более восемнадцати месяцев назад.
Я мечусь по квартире, поспешно задергивая шторы и включая свет. Когда сердце замедляет свой бег, а дыхание приходит в норму, я устраиваюсь на диване с чашкой кофе и звоню маме. Мне нужно услышать ее голос, чтобы успокоиться после пережитого испуга.
Она отвечает хрипло, как будто я разбудила ее, и я понимаю, что уже за полночь.
– Аби? Ты в порядке?
Я представляю, как она сидит в постели в своей фланелевой пижаме, с бешено стучащим сердцем, ожидая услышать в трубке мои рыдания, поэтому сразу же заверяю, что все в порядке. А потом, не успев подумать, рассказываю ей о Беатрисе. И мысленно даю себе пощечину, когда слышу в мамином голосе беспокойство.
– Это ведь не то же самое, что было в прошлый раз, правда, милая?
– Конечно, не то, – заверяю я, мои щеки пылают при мысли об Алисии.
Мама колеблется, и я понимаю, что она хочет сказать гораздо больше, но у нее есть твердое убеждение: нужно думать, прежде чем говорить. И она просто отвечает мне – мол, как здорово, что я нашла подругу, что я начинаю обживаться в Бате. Затем, как обычно, напоминает мне, что я должна продолжать сеансы у Дженис, что я не должна забывать о приеме антидепрессантов, что я должна сделать все возможное, чтобы не оказаться там снова – она понижает голос, когда произносит последнюю фразу: а вдруг соседи услышат сквозь стены, что ее дочь побывала в психиатрической клинике!
По завершении разговора я продолжаю сидеть, положив телефон на колени. Когда я думаю о сегодняшнем вечере, о Беатрисе, это вызывает у меня небывало острые эмоции – впервые за долгое время. Танцы в ее гостиной после того, как все потенциальные «клиенты» разошлись по домам, ее крутые, артистичные подруги, выпитое вино, от которого мы стали легкомысленными и глупыми и находили всё невероятно смешным, а потом, когда свет погас и мы все уселись на бархатный диван, я оказалась между Беатрисой и Беном, и наши колени соприкасались; впервые за много лет я поверила, что принадлежу себе и только себе.
Я дотрагиваюсь до ожерелья, висящего у меня на шее, – ожерелья, которое Беатриса сделала своими руками. Ведь она та, кто мне нужен, верно? Даже наши имена сливаются друг с другом – Аби и Би – Аби-и. Неужели она тоже ощущает? Эту связь, эту уверенность в том, что нам суждено было встретиться?
Затем мою душу поглощает тьма, гася мою радость. Я не заслуживаю счастья. Вина – бессмысленное чувство, Дженис постоянно твердит мне об этом, но сегодня вечером я тону в этом чувстве. «Тебя признали невиновной, Аби». Я почти слышу мягкий голос Люси, ее дыхание у моего уха, как будто она устроилась на диване рядом со мной, а затем, к моему удивлению, ей отвечает мой собственный, более низкий голос, возникший ниоткуда, он эхом отражается от стен моей крошечной квартиры и пугает меня:
– Мне так жаль, Люс. Мне так жаль! Пожалуйста, прости меня.
Проходит два дня, а от Беатрисы нет известий. Два дня я безвылазно торчу в своей квартире, дождь барабанит по мансардным окнам в крыше, и мне уже кажется, что солнечная, жаркая суббота мне пригрезилась. Мама звонит и приглашает меня к себе, но я отказываюсь под предлогом срочной работы, хотя на самом деле мысль о том, чтобы провести выходные с родителями, но без Люси, снова наполняет мою душу такой тоской, что я почти тону в ней. Наша семья похожа на стол с отпиленной ножкой: дефектный, навсегда сломанный.
Я знаю, что мне вредно оставаться одной слишком надолго: чем дольше длится одиночество, тем сильнее одолевают меня навязчивые мысли о Люси, воспоминания о ее последнем вечере, паника, страх. Этот страх снова и снова приходит ко мне в те моменты, когда я меньше всего этого ожидаю: когда я лежу в постели на грани сна или когда просматриваю страницу Люси в соцсети, перечитывая соболезнования от ее трехсот с лишним подписчиков. Я внезапно начинаю ощущать запах мокрой травы, смешанный с вонью от выхлопных газов, вижу кровь, запекшуюся на голове Люси, ее прекрасное, но жутко неподвижное лицо, когда Люк держит ее в объятиях, слышу, как Каллум отчаянно кричит в мобильный телефон, вызывая скорую помощь, чувствую успокаивающее прикосновение руки Нии к моему плечу, когда я, скорчившись, прижимаюсь к дереву – кора шершавая, на губах металлический привкус крови, в горле желчь, и Ния снова и снова шепчет, что с Люси все будет хорошо, тщетно пытаясь успокоить меня или себя. И дождь, непрекращающийся дождь, который льет точно из ведра, так что наша одежда прилипает к телу; он льет, как наши слезы.
Чтобы отогнать эти неумолимые, разрушающие душу мысли, я пытаюсь вспомнить мягкий шотландский акцент Беатрисы, ее манеру говорить – торопливо, взволнованно, – ее тепло, ее юмор. Я до сих пор не уверена, знает ли она о том, что я сделала, – быстрый поиск в «Гугле» выявил бы все. Может, поэтому она и не выходит на связь? Кто захочет дружить с человеком, убившим собственную сестру-близняшку?
У меня есть нечто общее с Беатрисой – даже больше общего, чем мне казалось. Она не только близнец, но и знает, что такое потерять близкого человека, – она меня понимает. Теперь, когда я нашла ее, я знаю, что не смогу ее отпустить.
Дождь все еще идет, когда я появляюсь у ее дверей с зонтиком и охапкой крупных белых маргариток. Я нажимаю на звонок и жду, в испуге соскакивая с каменной ступеньки, когда сверху, прямо перед моим лицом, падает коричневый паук с желтыми пятнами, а затем спешно начинает карабкаться обратно по своей серебристой нити к фрамуге наверху.
Ответа нет, и я жду еще несколько секунд, прежде чем сделать шаг вперед и снова нажать на кнопку звонка. Когда никто не подходит к двери, я перегибаюсь через железные перила и заглядываю в окно первого этажа, где, кроме мольберта и пары книжных полок, заставленных томами нестандартного размера в глянцевых твердых переплетах, ничего нет. Я уже собираюсь разочарованно уйти, когда мой взгляд улавливает какое-то движение в окне подвального помещения – насколько я помню, это кухня. Размытое пятно, чьи-то волосы и одежда в движении, но мне становится не по себе, и знакомая паранойя пробирает меня до костей, заставляя мои подмышки вспотеть. С уверенностью, которой не испытывала еще утром, я понимаю, что меня не хотят видеть. Неужели я выставляю себя на посмешище, как это уже было однажды с Алисией? В памяти, вызывая тошноту, всплывают чувства, которые, как мне казалось, давно похоронены: я испытывала их до того, как меня прогнали, испытывала их, когда думала, будто Алисия – моя родственная душа. Неужели я так же ошиблась с Беатрисой, как и с ней?
До смерти Люси я была веселой, трудолюбивой, популярной в кругу друзей. А теперь – вы только посмотрите на меня! Я превратилась в нежелательную персону, которую другие стараются избегать, от которой прячутся. Слезы унижения застилают глаза, затуманивают зрение, и я, спотыкаясь, возвращаюсь по выложенной плиткой дорожке к автобусной остановке, маргаритки поникают в моих руках.
Ветер почти заглушает раздающийся за спиной голос, но я различаю, что кто-то зовет меня по имени. Я поворачиваюсь и вижу ее: она стоит в дверях, босая, с ногтями, покрытыми черным лаком, в толстом кардигане, накинутом поверх синего в горошек винтажного платья для чаепития, и неистово машет мне рукой, улыбаясь. Облегчение охватывает меня, и когда я рысцой направляюсь к ней, все застарелые сомнения уползают обратно в глубины моего сознания, где им и место.
– Извини, – говорит она, когда я приближаюсь, – я разговаривала по телефону с клиентом… Ох, как приятно это говорить! У меня действительно есть клиент! Я не собиралась открывать дверь, пока не увидела, что это ты. Заходи, заходи! – Она произносит все это в своей обычной торопливой, взволнованной манере, и я не могу перестать улыбаться.