- -
- 100%
- +
– Потом он предложит тебе выбрать, что взять в уплату: уголь или золото. Выбирай уголь, иначе именно уголь ты и найдешь дома у себя в переднике.
– Благодарю за совет. А ты? Я могу еще чем-то помочь тебе? Может быть, передать весточку твоим родным?
– Едва ли мои родные обрадуются таким вестям обо мне.
– Но откуда ты? Как тебя зовут?
– Никак. Кому здесь меня звать? Муж зовет меня «Эй, ты!», вот и все!
– Но раньше у тебя ведь было имя? Как звали твоего отца?
– Спроси у своего мужа, – торопливо зашептала роженица. – Он знает. Он все знает. Ведь это я должна была быть на твоем месте, а ты – на моем!
Тюррни вытаращила глаза, не уверенная, что не ослышалась. Что за чудные слова говорит эта несчастная?
Но тут же вернулся йотун, и разговор прервался.
– Держи! – Микиль-Тролль с торжеством сунул в руки жене какой-то сверток. – Что, славного сыночка я раздобыл нам с тобой!
«Странное дело!» – отметила про себя Тюррни. Он так говорит, будто сам родил этого ребенка, а не жена его мучилась целые сутки, чтобы произвести сына на свет. Или скорее на тьму…
Но, едва глянув на младенца, Тюррни вскрикнула от неожиданности. Это был вовсе не тот ребенок! Она даже подалась ближе, чтобы рассмотреть получше. Да, никаких сомнений! Уж человеческих младенцев она навидалась достаточно. А это был обычный человеческий младенец! Красная сморщенная кожа, беззубый слабо вопящий ротик, сжатые в кулачки крошечные пальчики – и никакого хвоста!
А роженица ахнула от радости и прижала к себе ребенка, будто он и был ее родным сыном. Ее изможденное лицо просияло.
– Ты подменил его! – ахнула Тюррни. – Проклятый тролль!
– Конечно, подменил! – хохотнул хозяин. – Я всем сделал хорошо. Нашему сыну я раздобыл уютный дом, где он будет жить на вольном воздухе, греться под настоящим солнцем, есть мягкий хлеб и жареную свинину, пить мед и пиво, и вырастет большим человеком! А жене я раздобыл мягкого человеческого младенца, он вырастет с белой кожей и голубыми глазами, ей будет в радость возиться с ним!
«Вот только тем бедным людям, у которых ты украл ребенка, взамен подсунув своего выродка, радости от этого будет мало», – подумала Тюррни.
И невольно схватилась за сердце, подумав, что тролль мог бы подменить ее собственного сына Рагнара, которому сейчас всего год!
Но нет, не мог. Колыбель Рагнара окружена защитными рунами, в ней всегда лежит острый нож в ножнах, а наверху вырезано изображение Мйольнира. Сила Тора, грозы великанов, защищает ее сына, и тролль не посмеет к нему приблизиться.
Вдруг она почувствовала, что черная тень глаз смотрит на нее со злобой. Да, этот негодяй когда-то пытался украсть ее сына, но не смог и оттого так злобится!
– Мне пора возвращаться домой! – твердо сказала Тюррни. – Иначе муж начнет искать меня.
– Не волнуйся, – проворчал йотун. – Муж ничего не заметит. Я мог бы вовсе оставить тебя здесь, а к твоему мужу отправить другую жену, очень на тебя похожую… А если бы она умерла через месяц-другой, то он был бы сам виноват, что плохо за ней ухаживал!
– Ты не посмеешь! – отрезала Тюррни. – Помощь дис нужна и вашему роду, потому что ни одно существо на свете не лишено судьбы!
– Я должен угостить тебя перед дорогой, ведь твой дом очень далеко! – так же недовольно проворчал тролль. – Садись к столу.
Тюррни послушно села, и перед ней сами собой появились блюда со снедью и кубки с напитками. Дочь конунга Харальда Ворона, властителя части Дании и Фризии, жена норвежского конунга из Хрингарики, в чьем доме сохранилось кое-что из богатств Сигурда Убийцы Дракона и Рагнара Меховые Штаны, Тюррни повидала немало сокровищ, но была поражена золотыми блюдами и кубками, хитро изукрашенными самоцветными камнями и красной эмалью. В кубках было налито вино, по виду и запаху не хуже того, что она пила когда-то дома у отца, куда его привозили с виноградников Франкии, на блюдах дымилось мясо с приправами. Тролль предлагал ей то одно, то другое, но Тюррни незаметно бросала кусочки мяса под стол, туда же отливая вино из кубка. С каменного пола поднимался едкий пар; капли вина и жира с мяса уже прожгли несколько дыр в ее подоле. Пусть бы это был яд: в гораздо худший ужас ее приводила мысль, что тролль может подавать ей человеческое мясо, которое ест сам, и поить кровью под видом вина.
– Довольно, я сыта! – сказала она наконец и встала.
– Я еще должен наградить тебя за помощь. – Тролль тоже поднялся и провел широкой ладонью над столом. – Что ты хочешь взять: это или вот это?
Блюда и кубки исчезли, вместо них на досках стола появились две вещи: куча черного угля и кучка золотых монет. Тюррни узнала их: это были солиды, старинные римские монеты с изображением головы солнечного бога в окружении лучей. Пожалуй, только в таком облике солнце и заглядывает в этот дом-пещеру.
– Я возьму это. – Без колебаний она взяла уголек из черной кучки.
Будь ее воля, она не взяла бы отсюда ничего, но не следовало злить хозяина.
– Вот как! – Он сердито ощерился и бросил на жену злобный взгляд. – Ну, будь по-твоему. Раз уж я обещал тебе отдать то, что ты выбрала…
– А теперь, именем Тора, я сама по себе! – выкрикнула Тюррни.
И тролль пропал с глаз, изгнанный именем грозного противника; дверь со скрипом открылась. Тюррни, сжимая в ладони уголек, поспешно бросилась наружу: на уме у нее все было мясо на блюдах, и она не желала попасть на это самоцветное ложе в качестве ужина тролля.
За порогом ее охватила тьма; дверь позади захлопнулась, отрезав немногие проблески света. Вытянув руки вперед, Тюррни сделала несколько шагов, ощупывая ногой тропу перед собой. Она была близка к отчаянию: ведь сюда, как она помнила, они шли довольно долго, да и большую часть пути йотун нес ее на плечах, делая огромные шаги, переносясь через горы и долины. Сама она будет идти обратно целый месяц, даже если сумеет найти дорогу! Но нечего и пытаться – искать ее в этой непроглядной тьме, нужно ждать рассвета.
Но тут она подумала со страхом: а настанет ли здесь когда-нибудь рассвет? А что если йотун занес ее в Нифльхель или иной из подземных миров, куда никогда не заглядывает солнце?
И все же она делала шаг за шагом, чувствуя дверь троллева дома у себя за спиной и стремясь уйти от нее как можно дальше – все равно куда. Через два-три шага ей стало казаться, что ни двери, ни дома, ни земли под ногами вообще нет, а есть лишь огромная, беспредельная чернота…
И когда Тюррни уже была готова закричать от отчаяния, ее вытянутые вперед руки коснулись деревянной поверхности. Скользнув по ней ладонью, она сразу наткнулась на дверное кольцо. Торопливо потянув, она открыла невидимую дверь… и застыла, не веря глазам. Перед ней открылся ее собственный спальный чулан, и фитилек еще горел в бронзовом светильнике на сундуке, где она оставила его, второпях уходя. Сигурд, ее муж, спал, слегка похрапывая, как обычно.
Она огляделась: вокруг был теплый покой королевской усадьбы Хьёрхейм, ее собственного дома. Огонь в очаге еле тлел, домочадцы спали на помостах.
Тюррни на цыпочках прошла в чулан, плотно затворила дверь и без сил присела на лежанку. Мешок, о котором она и не вспомнила, убегая из жилища тролля, лежал на полу возле сундука.
Тут она осознала, что ее левая рука все еще судорожно сжата в кулак. Не зная, чего ждать, она осторожно разжала онемевшие пальцы.
На ладони ее лежало золотое кольцо: тонкий ободок с тремя самоцветами, крупным в середине и двумя поменьше по сторонам, мягко мерцающими при свете огня и алыми, будто густая кровь…
Прядь 6
Вечер был хмурый, сумерки сгущались, тем не менее Эйстейн без труда нашел нужное место. Вот здесь, рядом с тропой, все изрыто: тут девчонки валялись в снегу, а вон там, чуть дальше вперед, высокий валун и отпечатки ног под ним. Правда, Хаки почти все затоптал, но следы тролля под самым боком камня остались нетронуты: Хаки не блещет умом, но все же не такой дурак, чтобы наступать в следы тролля.
Эйстейн огляделся: склон горы, поросший сосняком, был пуст в обе стороны. Никто его не увидит. Но нужно торопиться: скоро совсем стемнеет, а он не желал оказаться застигнутым ночью на том месте, где шляются тролли.
Озираясь и на всякий случай держа руку на рукояти секиры, Эйстейн приблизился по следам Хаки к валуну и осторожно постучал в заиндевевший камень.
– Эй! – хриплым от волнения голосом позвал он. – Фьёр, если таково твое имя! Ты, кто вчера разговаривал здесь с моей дочерью! Покажись, я хочу говорить с тобой!
В ответ – тишина. Эйстейн еще раз огляделся и хотел снова постучать; он боялся и получить отклик, и остаться без ответа.
– Не нужно больше стучать, – сказал вдруг приятный голос, и Эйстейн вздрогнул. – У нас камни сыплются с крыши от твоих могучих ударов, мой дорогой родич!
Эйстейн был готов к встрече – или думал, будто готов, – но не мог сдержать дрожи и невольно отшатнулся, едва не поскользнувшись на мокром камне. Из-за валуна, на расстояние протянутой руки от него, появился человек. Точнее, он выглядел совсем как человек: мужчина выше среднего роста, скорее молодой, чем старый, с бледной кожей и густыми темно-рыжими волосами, заплетенными в несколько кос длиной до пояса. Его рубаха багряного цвета пламенела среди зимнего леса, на синем плаще блестела золотая застежка, придавая ему королевский вид.
Глянув ему в лицо, Эйстейн на миг онемел и недоуменно заморгал: он видел знакомые черты, но понимал, что этого никак не может быть, а значит, он видит морок.
– Рад встрече с тобой! – продолжал житель камня. – Я, признаться, ждал тебя. Моя мать сказал, что ты придешь.
– Да. – Эйстейн, сама настороженность, тем не менее почти не смотрел на собеседника, блуждая взглядом по снегу вокруг, лишь изредка касаясь его ног в кожаных башмаках и синих обмотках. – Я должен был прийти. Не вижу иного выхода. Хальвдан Черный, сын Гудрёда, завладел моей землей, он отнял у меня все. Мой отец, Эйстейн Могущественный, правил в Упплёнде. Силой оружия и своей доблестью занял Хейдмёрк, Тотн и Хадаланд. Сыновья Гудрёда тогда были ничтожны и жалки, даже Вермланд они потеряли – его отняла их же шведская родня. Олав и Хальвдан поначалу были вынуждены вдвоем править в своем Вестфольде. Но едва Хальвдан подрос, как начал вредить всем вокруг! Сперва ему понадобился Вингульмёрк, и он отнял у Гандальва половину. Потом он завоевал Раумарики, отняв ее у моего брата Сигтрюгга! Из-за него мой брат погиб, получил стрелу в грудь! Я сам много раз дрался с ним за Раумарики и Хейдмёрк. Едва-едва мне удалось спасти половину моих тамошних владений, но я потерял Тотн и Ланд. А теперь он отнял у меня Хадаланд! Я и так никогда не простил бы ему всех этих обид! У меня есть брат, есть двое сыновей, мой род сильнее. Но тут еще эта женщина сделала предсказание, будто Харальд, сынишка Хальвдана, завоюет всю Норвегию и будет править в ней один! Я не могу допустить этого! Я хочу, чтобы он умер! А теперь отвечай: можешь ты сделать так, чтобы он умер?
Фьёр ответил не сразу, а сперва некоторое время разглядывал стоящего перед ним мужчину: рослого, крупного, с лысеющей маковкой затылком, окруженной полуседыми дыбом стоящими волосами, с красным лицом, наполовину скрытом рыжей бородой. Небольшие серые глаза смотрели угрюмо.
– Горестно мне слышать о твоих несчастьях, ибо это и мои несчастья, – произнес Фьёр наконец. – От моей матери я хорошо знаю о прежней славе вашего рода и не могу не желать, чтобы вы вернули все потерянное. И все, что в моих силах, я сделаю для того, чтобы помочь моему родичу, дорогому брату моей мудрой матери.
Эйстейн содрогнулся еще раз и невольно впился глазами в лицо собеседника, хотя и знал, что делать этого не следует.
– Ты…
Черты лица тролля говорили о другом, но эти рыжие волосы… точно как у Мальфрид и у самого Эйстейна в молодости…
– Не может быть… – Он пронзительной догадки у Эйстейна остатки волос шевельнулись на голове.
– Я – сын прекрасной Мальфрид, твоей единственной сестры, – подтвердил человек из камня. – Той самой, что исчезла двадцать пять лет назад в самый день своей свадьбы. Свадьба ее и правда состоялась, но жениха она получила несравненно более достойного: ведь мой отец состоит в более близком родстве с Форн-Йотуном, чем Сигурд Олень.
Чувствуя стеснение в груди, Эйстейн невольно прислонился плечом к холодному камню. Этот тролль, житель камня – его родной племянник! Нет…
Мучительный стыд, боязнь, как бы кто не узнал об этом жутком родстве, боролись в душе с надеждой, что уж родному дяде хвостатое отродье поможет охотнее, чем чужому.
– Если желаешь, можешь навестить твою сестру в ее доме, – продолжал новоявленный родич. – Нет там недостатка в золотых блюдах, шелковых покрывалах, бронзовых светильниках, серебряных кубках, цветных одеждах, острых мечах, крепких щитах, быстрых конях, удойных коровах, тонкорунных овцах, услужливых рабах и усердных рабынях. Моя мать, несомненно, будет рада такому гостю.
– Нет! – Эйстейн даже попытался уцепиться за гладкий камень, будто ждал, что его потянут силой, но сообразил, что камень и есть ворота в то темное жилье, и отпрянул. – Я должен скорее вернуться, чтобы никто не заподозрил…
– Жаль. Тебе любопытно было бы взглянуть на тот дом, в котором будет жить твоя дочь, когда станет моей женой. Ты ведь согласен на мое условие, раз пришел сюда?
Эйстейн помолчал. Он и правда собирался принять условие, но не знал тогда, что к его дочери сватается ее же двоюродный брат! Но от троллей чего уж ожидать – и он ничуть не удивился, что житель камня желает взять в жены родственницу.
– Да, – наконец произнес Эйстейн. – Я согласен. Я даю согласие на то, чтобы моя единственная дочь Элдрид стала твоей женой. Но при двух условиях: свадьба состоится не раньше, чем будут получены верные вести о смерти Харальда сына Хальвдана, и ты сам позаботься забрать свою невесту. О моем согласии никто не должен знать.
– Хорошо. – Фьёр кивнул. – Моя мать, будучи королевского рода, желала, чтобы я взял в жены непременно дочь конунга. Твою или Сигурда – не думаю, что одна хоть в чем-то уступает другой. Мой отец полагал, что я еще слишком юн для брака…
Эйстейн невольно хмыкнул: отродью камней на вид было не меньше двадцати лет, а хитроватое выражение далало его еще старше.
– Ведь наш народ живет долго, медленно взрослеет и медленно, очень медленно старится, – окончил Фьёр. – Мерило времени – перемены, которые оно приносит живому или неживому. Йотуны – устойчивый народ, и время для нас течет медленно. Но я, имея половину человеческой крови, вырос быстрее, чем положено мужу из рода Форн-Йотуна, и мать убедила отца, что мое время пришло. Так прощай, родич. Когда к тебе придут вести о смерти Харальда сына Хальвдана, знай, что вскоре наше родство будет скреплено новым браком.
И он исчез. Наверное, вошел в скалу, и стало вдруг легко дышать, будто тяжелый камень скатился с груди. Чувствуя, как дрожат ноги, Эйстейн невольно прислонился к валуну, но тут же опомнился, что ведь может и провалиться внутрь, – и отпрянул.
Прядь 7
Старая, сгорбленная женщина, опиравшаяся на толстый посох, вышла на поляну и огляделась. Лицо ее было покрыто морщинами, из-под покрывала виднелись седые волосы, но глаза были удивительно зорки: она не щурилась и легко схватывала взглядом каждую мелочь.
– Не прячься, – спокойно и дружелюбно сказала она. – Ты здесь, я знаю.
– Ты знаешь слишком много, – отозвался шелестящий голос, похожий на шум ветра в ветвях. – Но не помню, чтобы кому-нибудь твои знания приносили пользу.
Стало видно, что на поляне старуха не одна: под елью, плотно прижавшись спиной к стволу, стояла женщина средних лет – с седыми волосами, достигающими земли, с серой, будто камень, кожей. Если бы не этот цвет и не морщины, она была бы весьма хороша собой, разве что слишком худощава: руки тонкие, будто ветки, с выступающими косточками запястья, щеки впалые, нос заострился. На ней было платье из багряного шелка с золотой каймой, пригодное хоть для греческой царицы, но потертое, поношенное, с грязноватым подолом. На шее, на груди, на руках женщины блестели многочисленные украшения из червонного золота, с красными самоцветами, но от них ее серое лицо казалось еще более мертвенным.
– Зачем ты звала меня? – неприветливо спросила худощавая.
– Чтобы сказать: дурное дело задумала ты, Мальфрид! – Старуха покачала головой. – Никому оно не принесет добра!
– Не тебе говорить о добре, старая коряга! – враждебно отозвалась та, которую назвали Мальфрид. Тонкими пальцами она вцепилась в кору, заведя опущенные руки за спину, будто в поисках опоры. – Ты не так уже добра была ко мне, чтобы я теперь была обязана делать добро кому-то другому! Я хочу одного: чтобы мой сын был счастлив и получил подходящую жену. И он ее получит, даже если мне для этого придется погубить десять, двадцать, сорок конунговых сыновей!
– Твой сын! – недоверчиво воскликнула старуха. – Ты не хуже меня знаешь, где твой настоящий сын!
– Я не хочу этого знать! Не хочу знать, где это йотуново отродье, что едва не убило меня, еще не появившись на свет! Если бы родитель сожрал его сразу после этого, уж я не стала бы плакать! Нет, мой сын – Фьёр, тот, кого я выкормила и вырастила, мое настоящее человеческое дитя! И если ты когда-нибудь выболтаешь ему, что он рожден в другом месте, я… – Мальфрид задохнулась, ее глаза вспыхнули, будто болотные огоньки. – Я не знаю, что я сделаю! Я приду к тебе и утоплю тебя вашем дрянном источнике, тебя и всех, кого там застану!
– Но послушай! – Старуха протянула к ней руку. – Ты знаешь, что судьбу изменить нельзя! Мы предрекли, что Харальд, сын Хальвдана и Рагнхильд, станет величайшим из конунгов Северного Пути, подчинит себе все земли и навек закрепит звание конунга за всеми своими потомками по мужской линии и ярлов – по женской. Этого изменить нельзя! Если ты истребишь одного Харальда сына Хальвдана, его судьбу исполнит другой. Другой Харальд…
– К чему эта болтовня? Владений моего мужа не захватить никому из земных владык, мне нечего бояться.
– Но ты напрасно погубишь невинное дитя, и его смерть не принесет пользы даже его врагам, тем, кто сейчас так желает его смерти! Даже тому несчастному, кто готов отдать троллям в подземелье свою родную единственную дочь ради того, чтобы отомстить за смерть брата и сохранить земли для сыновей.
– Да уж лучше ему отдать дочь, чем сохранить ее и потерять наследство сыновей, а может, и их самих! Я погибла понапрасну, так хоть пусть она погибнет с пользой для рода. Но какое мне до этого дело? Мой сын выполнит уговор и получит невесту, а если ее родне это не принесет пользы – мне-то что?
– Ты желаешь для своей родной племянницы той же судьбы, что и для себя!
– Если ее папаша так мало ее любит, а она будет так глупа, чтобы попасться – поделом ей!
– Но…
– Ты надоела мне, старуха! – потеряв терпение, завизжала Мальфрид, и ее красивое когда-то лицо приобрело сходство с мордой оскаленной рыси, глаза полыхнули желтым огнем. – Не желаю тебя слушать!
– Но это важно для тебя! Если ты не тронешь мальчика Харальда, твой истинный сын сможет…
Однако Мальфрид лишь топнула в гневе и втиснулась спиной в ствол ели. Еще миг ее лицо и багряный шелк платья были видны, а потом жесткая темно-бурая кора поглотила их, как вода, сомкнулась, пряча женщину-тролля. Ту, что когда-то была не только живым человеком, но и дочерью Эйстейна Могущественного, конунга Упплёнда, Хейдмёрка, Тотна и Хадаланда.
Старуха тяжело, с сожалением, вздохнула, сложив руки на навершии своего посоха.
– Ты всегда была нетерпелива и своевольна, Мальфрид, – проговорила она, глядя на ствол ели, будто вслед ушедшему. – Никогда не умела слушать как следует, всегда стремилась настоять на своем, не думая, к чему это приведет. Стоит ли удивляться, что ты сейчас – здесь, а она – там, где ты всегда хотела быть?
Прядь 8
Четверть века назад…Знатнейшие люди Хрингарики и Хейдмёрка съезжались на свадьбу Сигурда Оленя и молодой йомфру Мальфрид, дочери Эйстейна Могущественного. Брак между двумя королевскими родами всегда привлекает внимание, а к тому же эта пара была хороша, будто вышла из сказаний: жених силен и отважен, будто заново рожденный Сигурд Убийца Дракона, его предок, в честь которого молодой конунг Хрингарики и получил имя, а девушка так хороша собой, что считается самой завидной невестой Северного Пути. Свадьбу назначили, как и полагалось, на праздник Зимних Ночей[6], знаменующих начало зимней половины года. Так же по обычаю, они предварялись воинским сбором, смотром оружия, множеством разных состязаний, из которых жених в основном выходил победителем. С Эйстейном конунгом приехали трое его сыновей – Сигтрюгг, Хёгни и тоже Эйстейн, младший. Во главе своих дружин они сражались против воинов Хрингарики, а йомфру Мальфрид стояла на пригорке, откуда было хорошо видно, и подбадривала братьев криками. Такая красивая, румяная, с сияющими, будто голубые звезды, глазами, и осенний ветер трепетал в ее медно-рыжих волосах, словно напитываясь от них теплом. Она казалась цветком на бурой скале: каждый день на ней было новое крашеное платье, то синее, то зеленое, то красное. На свадьбу она приберегла самое лучшее, привезенное из далекого Миклагарда: из светло-красного шелка, обшитое желтым шелком по вороту, рукавам и подолу, а поверх желтых полос струилась искусная вышивка багряными и золотыми нитями. Платье висело на стене в женском покое, и женщины со всей округи приходили на него посмотреть.
Йомфру Мальфрид была рада похвастаться своим богатым приданым, и ее лари, уже привезенные в дом мужа, целыми днями стояли раскрытые. Женщины охали, ахали, восхищались, завидовали богатству своей будущей королевы.
Как появилась та старуха, никто потом не вспомнил. Кто обращает внимания на старух – обычная морщинистая карга, в некрашеной одежде и волчьем полушубке, ничем даже не покрытом.
– Какое красивое платье! – приговаривала она, подслеповато щуря глаза, и тянула заскорузлую руку пощупать шелк, но служанка прикрикнула на нее:
– Нельзя! Если каждый пощупает, то к свадьбе от платья и лоскуточка не останется!
– Наряд для настоящей королевы! Вот бы моей дочери такое платье на свадьбу!
– Твоя дочь тоже выходит замуж? – снисходительно усмехнулась Мальфрид.
– Завтра, в один и тот же денечек, что и ты, йомфру.
– Видно, долго ты дожидалась ее появлении на свет! – сказала служанка, намекая на почтенный возраст гостьи: в такие годы выдают замуж внучек, а не дочерей.
– Истинная правда, красавица, долго я ее ждала! И замуж долго не выдавала, все жаль было с ней расстаться… А не одолжишь ли ты ей твое платье? – вдруг обратилась старуха к Мальфрид. Обернувшись, она устремила на дочь конунга ясный взгляд круглых глаз – куда слепота девалась? – У тебя ведь много платьев не хуже этого, а нам негде взять, но ведь всякой невесте хочется быть красивой. Я бы вернула его через три дня, и ты бы вовсе не пожалела, что помогла бедным женщинам.
– Да ты сдурела, бабка! – возмутилась Мальфрид. – Мое лучшее платье я одолжу какой-то нищенке, а сама буду сидеть на своей свадьбе в чем придется? Поди прочь! Это платье только я могу надеть!
– Ну, как знаешь. Ты сама так решила. Пусть в этом платье будешь ты…
Никто еще не понял, что она хотела этим сказать, а старуха уже исчезла. Потом оказалось, что никто ее не знал – да и видел ее мало кто, а кто видел, не мог описать толком. Когда в усадьбе целая сотня гостей и народ ходит туда-сюда целыми днями, разве можно за всеми уследить?
Настал вечер свадьбы. Медовый зал ломился от гостей, для танцев не хватало места и пришлось выйти во двор. Но иначе нельзя: свадебный танец – не менее важная часть обряда, чем питье свадебного пива и поднесение даров.
Уже стемнело, но каждый из присутствующих держал факел, и было светло как днем. Весело гудели рога, гости пели вразнобой. Все выстроились в два больших круга один в другом: ближе к середине – женатые мужчины и замужние женщины, а снаружи – молодежь, среди них жених с невестой. Оба круга двинулись вслед за солнцем: танцующие хлопали, вращались, подпрыгивали. Вот кто-то из мужчин потянул за рукав молодого Сигурда; его соседи-холостяки хлопнули захватчика по рукам. В это время две молодые женщины сразу ухватили Мальфрид и попытались утянуть в свой круг; девушки кинулись на защиту и вернули ее на прежнее место. Пляска продолжалась, попытки выхватить и втолкнуть жениха и невесту в круг женатых становились все настойчивее; мужчины боролись с парнями, девушки – с женщинами, а потом и все вперемешку. Поднялась возня, толкотня, стояли крики, вопли, хохот, визг. Иногда в полутьме ошибались и утаскивали во внутренний круг не Сигурда, а другого парня; тот в мнимом ужасе, держась за шапку, бежал обратно – дескать, мне еще не пора! А иной и не возражал, но пытался при этом утянуть с собой и подвернувшуюся девушку и тут же лез целоваться: а как же, молодоженам положено! Девушка с визгом отбивалась, бежала назад к подругам.