Дворец

появился неожиданно. Не построился за ночь, не вырос на глазах, иллюстрируя хотя бы относительно знакомые сказочные образы, но словно вынырнул из параллельного мира, вздыбившись каменной махиной на месте привычных торговых палаток и дурно пахнущего закутка, в котором находили на ночь приют бездомные – неотъемлемого атрибута любой базарной площади.

На самом деле, если бы кто-то внимательно следил за его появлением со стороны, то было бы заметно, что произошло это не совсем моментально. Сначала в трясущемся от базарного чада и полуденного жара воздухе сформировалась незримая фигура, и поднимающийся от мангалов уличных шашлычников дым стал обволакивать четкие углы будущей громады, потом на площадь упала тень, настолько огромная, что она даже никого не удивила, и только несколько человек бросили рассеянные взгляды вверх, удивляясь сочетанию внезапно потемневшего неба и ярко светящего солнца, и, наконец, испуганно взвились стаями прикормленные птицы, а громадный седой голубь – местная достопримечательность, который, казалось, уже целую вечность, нахохлившись, сидел на палатке торговца печеньями и не покидал ее ни днем, ни ночью, встрепенувшись, захлопал крыльями и, неуклюже сорвавшись с облюбованного насеста, рванулся прочь и полетел над самой землей, выписывая замысловатые кренделя между шарахающимися в стороны посетителями базара.

Полноватый господин, оторвавшись на миг от изучения ассортимента лавчонки, проводил его взглядом и весело бросил продавцу:

– Я думал, он вообще летать разучился.

– Видно, опасность почуял. – пожал плечами продавец, похожий на разбойника с большой дороги, ражий детина с пугающим шрамом через все лицо – прирожденный кондитер, в жизни своей не державший в руках оружия опаснее разделочного ножа. – Может, коршун или еще что…

Эти пророческие слова оказались последними в его жизни, как и в жизни полноватого господина и еще нескольких десятков людей, оказавшихся на месте возникшего через миг каменного монолита.

Женщина с битком набитыми хозяйственными сумками коротко вскрикнула, увидев прямо перед собой невесть откуда взявшуюся каменную стену, и плавно осела на землю, прижимая руку к левой груди.

Высшее проявление изумления – молчание. Шумный, непристойно галдящий базар замер, замолк, словно остановилось время. В воздухе повисла звенящая тишина, и только неожиданно громко продолжали потрескивать, лопаясь в огне, угли уличных мангалов. Замолчали все, и даже местные шавки, которых ничем было не удивить, попятились и, высунув языки, замерли, пристально глядя на нового короля строений.

Дворец вздыбился посреди площади. Громадный, неприступный, пугающий своей реалистичностью. Если бы он был чистый и нарядный, как на картинках в детских книжках, то можно было бы заподозрить искусно наведенную массовую галлюцинацию, но замок был безоговорочно реален. Подножье на высоту человеческого роста было изъедено коростой времени, кое-где проглядывали серо-зеленые пятна мха, явно виднелись выщербины и шероховатости старого фундамента, в некоторых местах вывалился цемент, открывая глубокие щели между камнями.

Натужно заскрипели, раскрываясь, широкие узорчатые двери и этот звук как будто сломал окаменелую тишину базара. Завизжали дети, забились в истериках женщины, народ опрометью кинулся с базарной площади, старый солдат, вечно дремлющий на солнышке у выхода с базара, вскочил и выхватил саблю, готовясь к атаке.

Но атаки не было. Дворец, раскрыв двери, замер, словно приглашая внутрь. Изнутри доносился странный журчащий звук.

Опустевшая площадь стала вновь заполняться людьми, устыдившимися собственного страха. Какой– то смельчак, крадучись, подобрался к дверям и заглянул внутрь.

– Что там? – крикнули из толпы.

– Тут нет ничего, – разочарованно протянул тот. – Просто фонтан.

* * *

Превыше всего город ценил собственное спокойствие. Город не любил скандалов. Прошло несколько лет и к дворцу привыкли.

Человек – единственное существо, способное подменять здравый смысл мнимой логикой собственного изобретения, вроде «так было, значит, так и должно быть», после чего вполне удовлетворяться подобным тезисом в качестве объяснения необъяснимого. Человеческая психика устроена настолько гибко, что любое, даже самое фантастическое событие способно отложиться в ней за очень краткий срок.

Конечно, поначалу приезжим гостям города в первую очередь показывали именно невесть откуда взявшееся архитектурное диво, но с течением времени и эта тенденция сошла на нет, и дворец стал приниматься, как обыденная часть антуража базарной площади, отличающаяся только тем, что ее создатель пожелал остаться неизвестным. Лишившиеся привычного места отдыха бездомные обустроились у задней стены, а в холодные дни даже забирались ночевать внутрь, детишки, несмотря на запреты родителей, постоянно прибегали играть на ступенях, а местная молодежь и вовсе облюбовала себе фонтан во внутренней зале для своих посиделок.

Вообще, надо сказать, внутреннее убранство далеко не вполне соответствовало внешнему виду дворца. Там был один-единственный зал с уже упомянутым фонтаном в центре, обложенным кусками обычного, слегка обтесанного камня. Откуда бралась вода, понять было трудно – на месте дворца отродясь не было никаких источников, но со временем с этим вопросом, не имея возможности на него ответить, смирились, как и с тем, что раз в месяц двери дворца закрывались на срок от трех до десяти дней и с тем, что простую деревянную дверь, расположенную в дальнем конце зала никакими силами невозможно было ни открыть, ни сломать. Впрочем, геометрические изыскания показали, что за этой дверью может крыться не более двух квадратных метров площади, поэтому и взламывали ее не особенно упорно. Ну что там может быть?

Вот почти все, что можно сказать про дворец. Последней его особенностью была табличка на дверях, которую можно было прочесть только, когда двери закрывались. На ней грубым шрифтом были высечено: ВЫБИРАЙ ТОЛЬКО ОДНО! Ни понять, ни объяснить эту надпись не смогли, ну и благополучно забыли, поскольку все равно, как правило, видно ее не было и глаза она не мозолила.

Поначалу часто появлялись проповедники, призывающие уничтожить адское творение, но, поскольку никакое оружие ощутимого вреда дворцу не приносило и сам он, вроде бы, тоже никому не мешал своим существованием, то проповедников встречали без особого энтузиазма и их поток постепенно истончался, мельчал, пока и вовсе не прекратился. Город поразмыслил и принял незваного гостя. Город не любил скандалов. Город ценил собственное спокойствие.

* * *

События, меняющие мир, чаще всего проиходят случайно и обычно с теми, кто меньше всего заинтересован в мировых переменах.

В когорте нищих жил разорившийся купец. Когда-то он пришел в этот город молодым торговцем шелками, но череда неудач подкосила его торговлю, он постепенно обеднел, какое-то время перебивался случайными заработками, а после и вовсе как-то незаметно прибился к нищим и прижился на базаре. Поскольку типичный горожанин был человеком с широкой душой, нищим жилось вполне сносно и некоторые из них, такие, как этот бывший купец, могли себе позволить сохранять иллюзорную независимость и обходиться без попрошайничества. За день кто-нибудь обязательно кинет медную или серебряную денежку, а то и просто краюху хлеба и пару кистей винограда. Не за благодарность, за так.

И все-таки купец выделялся среди остальных нищих и, в первую очередь, своим поведением. Каждый день, в неизменном сером плаще-накидке, ни на кого не обращая внимания, ничего не клянча, он появлялся среди торговцев, пересекал площадь и занимал обзорную позицию на самом высоком месте базара, на возвышении, где обычно собирались торговцы ключевой водой. Добравшись до места, он выбирал тихий угол, в котором его не потревожат ни настырные собаки– попрошайки, ни проезжающие телеги, ни любопытные лошади и, прикрыв глаза, погружался в полудрему. Так он сидел целый день, после чего поднимался и так же не обращая внимания на окружающих, пробирался сквозь толпу к своему месту ночлега, унося с собой то, что оставили рядом с ним доброхотные горожане.

Звали его Шек, вернее, его знали под этим именем. В любом случае, на это имя он откликался, впрочем, ничуть не более охотно, чем на любое другое.

Одна из ночей выдалась на удивление промозглой, и Шек промерз до костей. Все бы ничего, отогрелся бы на солнышке за день, но то ли неудачно лег на камень, то ли все-таки прохватило, но только в груди поселилась какая-то странная тяжесть, глаза слезились, постоянно клонило в сон, и Шек, чтобы не заболеть окончательно, перебрался ночевать в замок. Каменное окружение тоже не самое здоровое, но хотя бы ветра нет.

Тогда-то все и случилось.

Улегся он, чтобы не попасться под ноги очередной милующейся парочке, (показывая удаль избраннице, какой-нибудь молодчик мог и зашибить нищего во хмелю ненароком) – в самом дальнем от входа углу, у второй, неоткрывающейся, двери. Спал тяжело, то и дело просыпаясь, чтобы разразиться натужным кашлем, и глотнуть воды из заранее припасенной баклажки. Промаялся так несколько часов, а потом, не вытерпев, приподнялся и привалился к стене, пытаясь утихомирить разбушевавшееся дыхание.

Стена же неожиданно дрогнула и плавно уехала назад. Шек, не успев среагировать, повалился на спину, несильно стукнувшись затылком о камень, но тут же вскочил, удивленно озираясь. И было отчего удивиться… За открывшейся дверкой оказался далеко не предполагаемый закуток…

Огромный, залитый светом павильон был застелен роскошными коврами, завален огромными сундуками, из незакрывающих крышек которых вываливалась, не помещаясь, на пол золотая посуда, монеты, светильники, драгоценные камни, обтесанные и отполированные, а также вовсе неграненные рукой человека. По стенам висели клинки в украшенных изящной вязью ножнах, щиты, проложенные златокованными пластинами, и даже на древках копий, скромно прислоненных в углу, серебристой змейкой отблескивала кованая нить.

Глаз терялся среди всего этого великолепия, но сильнее всего Шек пристыл взглядом к груде тканей, наваленных кучей посреди зала. Ему, бывшему подмастерью, а потом и мастеру шелка, потребовался один-единственный взгляд, чтобы оценить качество лежащего материала. Подобного он не то, что не продавал, но и не видел и не слышал, и даже не думал о том, что такое может быть.

– Выбирай! – дружелюбно обратился к нему голос из ниоткуда и Шек испуганно взвизгнул. – Выбирай, – повторил голос, – только одно…

* * *

Город захлестнула волна сумасшествия. Историю о разорившемся купце, которому дворец подарил целую сумку шелков, пронеслась по улочкам со скоростью молнии, и на следующий день неприступную деревянную дверь атаковала целая колонна страждущих стяжать себе легкого богатства. Дверь не открывалась, и тогда озверевшая толпа кинулась на поиски Шека, решив, что тот каким-то образом исхитрился заклинить за собой дверь, чтобы иметь единоличный доступ к тайнам дворца.

Шек же пребывал в такой эйфории от случившегося с ним, что даже не догадывался о творящемся во дворце безумии. Продав одну из изящно вышитых шелковых рубах жене торговца фруктами, он получил почти полную серебряную палочку, которой должно было бы хватить не меньше чем на тридцать отрубленных кусочков серебра, которые принимали в городе.

За десять рублей (так называли отрубленные части) Шек снял на месяц комнату неподалеку от базара и целый день сидел там, остановившимся взглядом разглядывая неожиданно свалившееся на него богатство.

В таком состоянии его и застали. Шека схватили, потащили к дворцу и стали требовать, чтобы он открыл дверь, а когда дверь не поддалась, кто-то кинул клич и толпа стала избивать Шека. Когда бил пирожник, толстый, дородный мужик, в огромных тяжелых сапогах, бывшего нищего просто швыряло от ударов, а когда его подружка, продавщица прохладительных напитков – еще совсем молоденькая девчонка, то Шек извивался от ударов ее острых каблучков, как попавший на сковородку уж.

И тогда дверь открылась. Открылась снова. И та самая молодая девчонка, оказавшаяся ближе всех к двери, вошла туда первой. А больше войти не мог никто, как ни старались. Казалось бы, вот она – дверь, вон за ней видна комната, только порог перешагни. Перешагиваешь и оказываешься там же, где и был, у входа.

А девочка походила, походила и попыталась выйти, но не тут-то было… Вот, вроде, она, рукой можно достать, а не получается. Ни ей выйти, ни другому войти. И голос непонятный талдычит. Выбирай, говорит, только одно. Девочка и послушалась. Цап украшение какое-то, первое, что на глаза попало, и наружу. А там уж ее приятель поджидает. Как увидел, что она вместо дорогого шелка диадему из фальшивого серебра притащила, так тут же и развернулся со всей дури. Девочка брык об стену и лежит. Не дышит. Пирожник, как увидел, что натворил, так просто ополоумел. Бросился на Шека, который только-только на ноги стал подниматься, и давай его об пол головой трясти. Шек подергался, подергался, да и затих. А пирожник, вовсе с ума сошел, бросился к двери (народ расступился, его пропустил) и ворвался внутрь. И орет: «Выходи, сволочь, где ты? Я тебя тоже сейчас уничтожу…»

А голос ему все свое. Выбирай только одно и все тут. Пирожник вовсе взвыл. Чего одно-то? Чего одно? Смерти я хочу, и ничего больше. И тут же молния сверкнула какая, или еще что, только блеснуло у людей в глазах, все зажмурились, а когда глаза открыли, смотрят, а пирожник меж них лежит. Глаза вытаращены, кулаки сжаты – мертвей мертвого.

Тут-то народ и смекнул: чего пожелаешь, то и получишь. Только выбирай. Но только одно.

* * *

Поначалу все, конечно, золота набирали. Ну, драгоценных камней там, украшений, кто и одежд побогаче. С мешками во дворец тянулись. Только опять же, выбирать-то только одно можно, второй раз не зайдешь. Вот и сообразили, что золота чем больше становится, тем оно дешевле. Во дворце оно не иссякает, а на базаре уже за фалафель пару золотых просят. Стали чего понадежнее искать. И такое во дворце было.

Зайдешь, походишь по комнатке, голос тебе все свое «выбирай», а ты ему: «Нет тут того, чего хочу». И тут же в другую комнату тебя переправляет, а там оружие разное. Арбалеты, самострелы, плащи, ружья, пистолеты, мушкеты, пищали, (через это дело в городе и про убийство за просто так узнали). Мечи, конечно, как же без них. Да еще и не простые. Как увидишь, так и тянутся руки схватить. Возьмешь, так сразу сила немерянная в тебя вливается, с сотнями сразиться готов. Но не берешь, знаешь, только одно можно выбрать.

Откажешься, в третью комнатку тебя отправит. Где мудрые книги. Но туда почти никто и не ходил. Один как-то раз наотказывался от благ земных, да от власти оружейной, попал в третью комнатку, притащил оттуда книжку – его весь базар на смех поднял. Там про историю города все расписано было. А кому оно интересно, что там в прошлом было? Тут надо сегодня прожить, да на завтра себя и детей обеспечить. Вот и не совался туда больше никто. А уж дальше и вовсе никому не хотелось. Черт его знает, там чего подсунут. Может, вовсе ерунду какую.

Но это только для мужчин, конечно. Женщин другой дорожкой вело. Откажешься от золота, отправит в комнату нарядов да украшений разных. Комната вся в зеркалах, в отражениях. Нарядишься там – просто царицей выйдешь. Редко кто из женщин удерживался. Только некоторые, золушницы, в третью выходили, где всякая домашняя утварь валялась. Возьмешь тарелку какую, суп в нее наливаешь, а муж стрескает и потом любит тебя неделями напропалую. Но только мало кому из женщин любви хотелось. Все больше на нарядах задерживались.

Единственный, кто не хотел ничего теперь, это Шек был. Он после избиения и так еле на ногах стоял, ходил, только кровью харкал, да и сторонились его все. Сначала из зависти, что ему первому повезло, потом от обиды, что лучшие шелка забрал, а потом и вовсе по привычке, уже забыв, кто он да откуда.

Отобрать у него пытались шелка, конечно, не без этого. Да только их у него из рук вырвешь, а они – раз! – и в воздухе растворились. Потом, глянь, опять у Шека в доме. Ну и плюнули. Нехай живет, пользуется. Все равно не купим.

А Шек их и не продавал. Квартиру вернул, пять рублей назад получил и стал батрачить, чтобы назад проданную рубаху выкупить. И ведь выкупил, положил назад в суму, к остальным, да во дворец и поперся.

* * *

Дверь уже не закрывалась. Во дворце и около него толпилась очередь из сотен людей, прослышали уже о чуде, стали приезжать из дальних городов, кто за чем. Кто даже до мудрости доходил, книги умные домой тащил, кто оружием найденным махал, кто мешками золото пер. С полной сумой в толпе только один Шек и оказался.

Отстоял не меньше недели, отойти попить боялся, тут же бы очередь заняли, но дождался, вошел внутрь, пустил его дворец.

А Шек бросил сумку туда, откуда брал и заорал, как сил было: «Нет тут того, что мне надо».

И тут же хлоп! – другая комната, где оружие по стенам развешано. А Шек опять: «Не то!»

Заискрилось все и третья комната появилась. Фолиантами потертыми мудрые книги поблескивают, на столе дубовом карты астрологические разложены.

А Шек опять: «Все не то!»

И новая комната появилась. Вдоль стены инструменты музыкальные разложены, палитра с кистями и красками у окна стоит, манит, гончарный круг вертится, воск, уже разогретый, в мисках лежит.

Вздохнул Шек, но удержался. Не то, говорит.

От белолицых, чернобровых, красногубых красоток удержался, на русоволосых даже не глянул. До любви ли? Не то…

Когда стеллажи с надписями «Долгая жизнь» да «Вечная молодость» появились, Шек чуть с ума не сошел. Только и спасло, что жить не хотелось, а что молодость, что старость – все приелось. «Не то» – еле прошептал.

В комнате с ядами, виселицами да дыбами от смерти отказался, и в следующей на ласковый взгляд старика бородатого не ответил. Даже от соседнего со стариком трона и то отрекся.

Тогда в первый раз голос замолк. Появилась последняя комната, а в ней черная дыра посередине и все, больше нет ничего. И голос молчит. А Шек даже и удивиться не успел, как затянуло его в эту дыру и понесся он. Ну, думает, и Бог с ним. Двум не бывать, а мимо одной все одно не проскочишь.

Летит Шек в межзвездьи. Тишина кругом, спокойно. Летит и думает. О многом думает.

О выборе. Что всегда выбор есть. Можно выбрать, а можно и отказаться. Но зато даже голос замолчать заставил. Пусть не совсем своей волей, но выбор-то, как ни крути, сам сделал. Голос ничего не советовал.

О прошлом думает. Что сделал, чего не успел. Чего хотелось, но не смог.

О дворце думает. Сколько разных жизней людям показывает.

О звездах думает. Красиво.

Так и летит Шек. Долго летит. Уже и считать бросил. Уже что в прошлом было, пленкой забытия покрылось, уже тело исчезло, истончилось, на искорки распалось, а все летит Шек. Летит.

Много времени прошло. Хоть и не посчитаешь, а понятно, что много. Может, годы, может, столетия, может, эпохи.

Но вот однажды, когда Шек уже забыл, кто он сам, то ли человек, то ли звезда, то ли разум, вдруг потянуло его сильнее куда-то, закрутило, завертело и померкло все.

Думал, все, конец. Ан нет… резкий свет ударил в глаза, он подумал, что сейчас-то ему и крышка, но тут кто-то хлопнул его по спине, да так неожиданно, что закричал он. Не поймешь, то ли от боли, то ли от обиды, то ли просто отвык от ладоней людских.

Лежит Шек и кричит. И от того, что кричит он, здорово ему.

Почему? Да потому что кричит он так, как никогда уже кричать не думал.

Криком кричит.

Первым.

Здоровым.

Младенческим криком…

* * *

Что тебе еще сказать, милый? Лежишь, лупаешь на меня глазками, небось и не понимаешь, о чем я тебе рассказываю. А может, и вспоминаешь о чем-то.

Про дворец сказать? А что говорить? Да много их… дворцов-то этих. По всему миру, у каждого в душе разбросаны.

Спи, малыш. Нам завтра еще с утра на кухню молочную идти…

01/11/2002-30/12/2002