Три мушкетера (адаптированный пересказ)

1. Незнакомец из Менга

Ласковое весеннее утро (а дело происходило в апреле 1625 года) выдалось в городке Менге неспокойным. Под взволнованные крики женщин и детей мужчины натягивали доспехи и поспешно вооружались. Они торопились к гостинице «Вольный Мельник», где уже вовсю шумела толпа любопытных.

В те времена подобные сборища никого не удивляли – ведь жизнь приносила столько волнений. Знатные господа с оружием в руках доказывали друг другу собственное превосходство, король состязался с кардиналом, а самому королю беспрерывно докучали испанцы. Вся эта борьба, так сказать, лежала на поверхности и признавалась официально; но кроме того редкий город не мог похвастаться, что раз в неделю его улицы не окрашивались кровью то бродяг, то гугенотов, то воров, то слуг, которые воевали со всеми подряд просто ради того, чтобы воевать. Именно поэтому жители Менга, по укоренившейся привычке, кто с мушкетом, кто с бердышом, в то апрельское утро спешили к гостинице, ибо только там, в центре города, можно было наверняка выяснить причину сегодняшних беспорядков.

А у гостиницы их взорам представал молодой человек, чем-то похожий на Дон-Кихота, только юного, восемнадцатилетнего, без лат и копья, без верного оруженосца и пока что без образа прекрасной Дамы в сердце. На юноше были потертая куртка и берет, украшенный подобием пера. По такому головному убору легко было признать гасконца, но и без берета в облике отважного молодого человека сквозили черты, свойственные уроженцам этой славной провинции. У юноши было смуглое лицо, открытый и умный взгляд, тонкий нос с горбинкой, выступающие скулы, свидетельствовавшие о хитрости их обладателя. В первый момент молодого человека можно было принять за сына какого-нибудь фермера, отправившегося в город на рынок, однако длинная шпага, что при каждом шаге ударялась о ноги своего владельца, свидетельствовала совсем о другом.

Кроме того, молодой гасконец мог похвастаться тем, что пустился в путь верхом на коне. Конь его имел столь выдающиеся данные, что поневоле привлекал всеобщее внимание. Юноша ехал на мерине какой-то фантастической желто-рыжей масти. На вид коню можно было дать лет двенадцать, а то и все четырнадцать. Хвост мерина давно облез, и дорога давалась ему весьма нелегко. Конь брел, низко опустив голову, и в день мог бы покрыть расстояние не более, чем в восемь лье. Сознание того, что странная масть лошади может бросить тень и на самого всадника (а в те времена все понимали толк в лошадях), сильно задевало гордость молодого гасконца, имя которого, к слову сказать, было д’Артаньян.

Дело в том, что странная лошадь была прощальным даром д’Артаньяна-отца своему сыну. И, хотя было совершенно очевидно, что конь вряд ли стоит больше двадцати ливров, слова, которыми отец напутствовал юношу перед отъездом, были бесценны.

– Сынок! – обратился к д’Артаньяну отец. – Я даю тебе с собой пятнадцать экю, добрые советы и коня. Этот конь появился на свет в нашем доме около тринадцати лет назад. Все это время он служил мне верой и правдой, а это уже кое-что да значит, и должно и в тебе вызывать уважение. Не продавай его, что бы ни случилось, жалей, как жалел бы старого и верного слугу. Когда же тебя примут при дворе – а я не сомневаюсь, что тебя примут при дворе, ведь ты отпрыск древнего и уважаемого рода, – храни пуще глаза честь наших близких, не покоряйся никому, кроме короля и кардинала, а путь себе пробивай единственно мужеством. Вступай в бой по любому поводу, ибо, поскольку дуэли теперь запрещены, нужно иметь в два раза больше мужества, чтобы драться на дуэли. Матушка снабдит тебя в дорогу чудодейственным бальзамом, секрет которого известен только ей. Бальзам этот способен врачевать любые раны, кроме сердечных. Надеюсь, ты будешь жить счастливо. Мой долг только указать тебе пример для подражания, направить к человеку, который некогда был нашим соседом и которому я очень доверяю. Я дам тебе рекомендательное письмо к господину де Тревилю, капитану мушкетеров. Его весьма ценит король и немного побаивается кардинал, а этот достойнейший человек вообще мало кого боится. Я знаю, что господин де Тревиль, теперь богатый человек, начинал в Париже, как и ты, почти без гроша в кармане. Уверен, он не оставит тебя своим покровительством. Отдай ему мое письмо и действуй так же, как он.

После всего сказанного отец вручил сыну собственную шпагу, расцеловал и благословил.

Прощание с матерью длилось дольше и показалось д’Артаньяну нежнее – не потому, что отец меньше любил его, а потому, что внушал сыну: чувствительность не пристала мужчине. Надо сказать, что сам молодой гасконец при прощании с матерью пролил немало горьких и искренних слез, что, конечно же, характеризует его с самой лучшей стороны.

Итак, пустившись в путь со всеми дарами родителей, а также с изрядным запасом запальчивости, д’Артаньян каждую улыбку воспринимал как оскорбительную усмешку по адресу своего коня, а то и чего доброго, по своему адресу. И все же, несмотря на весьма воинственные намерения молодого человека, ни разу, пока он ехал от родного Тарба до Менга, ему не пришлось вынуть шпагу из ножен. Однако, у ворот «Вольного Мельника» д’Артаньян заметил высокого дворянина с надменным и неприветливым лицом. Молодой гасконец напряг слух и уловил, что дворянин с важным видом перечислял двум почтительно его слушавшим спутникам достоинства клячи д’Артаньяна. Слушатели при каждой фразе разражались хохотом.

Юноша решил, что первым делом надо как следует рассмотреть лицо нахала, который осмелился высмеивать его столь откровенным образом. Перед ним стоял человек лет сорока, одетый в мятый, видимо, долго пролежавший в сундуке, фиолетовый камзол. Лицо у него было бледное, нос крупный, а черные усы аккуратно подстрижены. Д’Артаньян был тонкий наблюдатель и инстинктивно почувствовал, что этот незнакомец, возможно, сыграет в его жизни не последнюю роль.

– Эй! – закричал д’Артаньян, от гнева сразу позабыв все гордые и высокомерные фразы, которые готовился бросить в лицо своему обидчику (он подметил некоторые особенности поведения знатных дворян, проезжавших иногда через его родной город и теперь старался им подражать). – Вы, там! Соблаговолите мне объяснить, над чем вы смеетесь! Может, я тоже посмеюсь!

– Я не с вами разговариваю, молодой человек, – насмешливо отозвался черноусый. Казалось, он был удивлен, что странные упреки обращены именно к нему.

– Зато я разговариваю с вами! – не смутился юноша и при приближении незнакомца потянул шпагу из ножен.

– Позвольте, сударь. Смеюсь я редко, – произнес дворянин, – однако, полагаю себя вправе делать это, когда мне заблагорассудится.

– Увы! – распаляясь еще больше воскликнул д’Артаньян. – Я не позволю вам смеяться, если это не нравится мне!

– Неужели? – с нескрываемой иронией переспросил незнакомец. – В таком случае, это ваше право.

Вымолвив это совершенно спокойным тоном, дворянин невозмутимо развернулся и двинулся к воротам гостиницы, где стояла оседланная лошадь.

Впрочем, дворянин, как говорится, не на такого напал. Кто-кто, а д’Артаньян уж ни за что не отпустил бы безнаказанным человека, который осмелился насмехаться над ним. Юноша выхватил шпагу и ринулся вслед наглецу.

– Обернитесь, милостивый государь! Иначе мне придется ударить вас сзади!

– Вы забываетесь, милейший! – презрительно, но с некоторой долей уважения в голосе произнес незнакомец, а потом добавил сквозь зубы: – Подумать только! А его величество повсюду ищет храбрецов для своей роты мушкетеров! Какой прекрасный был бы для него вариант…

Д’Артаньян сделал резкий выпад. Незнакомец еле успел отскочить и выхватить шпагу. Дело принимало серьезный оборот.

Однако трактирщик и его подручные, кто с палкой, кто с лопатой в руках набросились с разных сторон на д’Артаньяна. Это дало вельможе возможность спокойно вложить шпагу в ножны.

– Черт знает что! – буркнул он себе под нос, пока д’Артаньян отражал нападение трех противни ков. – Посадите его на эту апельсиновую клячу, и побыстрее. Пусть катится на все четыре стороны.

– Э, нет! – отбиваясь от ударов нападавших крикнул д’Артаньян. – Сначала я отправлю тебя на тот свет!

– Неисправимый гасконец! – буркнул незнакомец. – Наподдайте-ка ему хорошенько, пока он сам не запросит пощады.

Вельможа, конечно, не имел чести знать д’Артаньяна, иначе он не стал бы говорить такие вещи. Какой же молодой человек добровольно признается в том, что силы неравны, или что он раздумал драться? Так что сражение продолжалось до тех пор, пока кто-то из противников ударом палкой не переломил шпагу молодого гасконца. Следующий удар рассек д’Артаньяну лоб, и юноша повалился на землю.

Тут-то как раз и подоспели почтенные горожане, жаждущие узнать, что стало причиной шума у гостиницы «Вольный Мельник».

Опасаясь, что неумеренное любопытство и, как следствие, непременные сплетни собравшихся могут повредить репутации его заведения, хозяин распорядился, чтобы д’Артаньяна отнесли в кухню и промыли рану. Он лично проследил, чтобы молодого человека устроили поудобнее и даже сам подложил ему под голову подушку. Когда трактирщик опять вышел во двор, незнакомый дворянин осведомился о самочувствии д’Артаньяна.

– Ему лучше, – сообщил хозяин. – Впрочем он до последнего звал вас, ругался и требовал продолжения поединка. Пока он был в обмороке, я лично обшарил его карманы. Улов невелик – одиннадцать экю, да сорочка в узелке. Но он сущий дьявол. Уже теряя сознание, он все повторял, что если бы нарвался на вас в Париже, вам пришлось бы горько сожалеть о своем поступке. Кстати, он не раз упоминал имя господина де Тревиля и при этом похлопывал себя по карманам.

– Ну же! – нетерпеливо перебил трактирщика незнакомец. – Готов побиться об заклад, что вы тотчас вывернули его карманы.

– А как же, ваша светлость! – усмехнулся хозяин. – И даже нашел то, что искал. Письмо к капитану королевских мушкетеров, господину де Тревилю.

– Я щедро отблагодарю вас, если вы поможете мне избавиться от этого назойливого гасконца. Понимаете ли, мое положение не позволяет мне его просто убить. А между тем, он может помешать мне в одном очень важном деле, которое потребует от меня напряжения всех сил. Мне надо торопиться. Где моя лошадь?

– Ваша лошадь уже оседлана и ждет вас, ваше сиятельство.

– Где вещи этого гасконца?

– Камзол и сумка внизу, на кухне.

Незнакомец повернулся и пошел в дом, с сомнением качая головой.

Возможно, именно присутствие в гостинице д’Артаньяна заставило знатного и богатого вельможу пуститься в путь раньше задуманного. Это беспокоило трактирщика, так как он надеялся как можно дольше задержать дворянина в Менге и вытянуть из него побольше звонких пистолей. Едва д’Артаньян пришел в себя, трактирщик принялся уговаривать юношу, поскорее отправиться в путь во избежание дальнейших конфликтов. Но когда молодой человек стал спускаться с лестницы, он заметил, что у окна на улице стоит его недавний обидчик и преспокойно беседует с дамой. Дама сидела в карете, запряженной парой великолепных нормандских лошадей.

Д’Артаньян имел одну особенность, очень помогавшую ему при общении с незнакомыми людьми. Он успевал мгновенно схватывать все черточки, все оттенки настроения, мелькавшие хоть на секунду на человеческом лице. Юноша мигом разглядел собеседницу незнакомца.

Ее необычная для Южной Франции красота поразила д’Артаньяна. В карете сидела молодая, не более двадцати двух лет отроду, дама с роскошными белокурыми локонами до плеч. Ее бледная кожа подчеркивала голубизну томных глаз, а белизну щек оттеняли очаровательные розовые губы.

Впрочем, надо отдать д’Артаньяну должное – он не потерял голову при виде этого прекрасного создания, напротив, каждый обрывок фразы, случайно подслушанный им в этот момент, отпечатался у него в памяти, что также впоследствии сослужило ему хорошую службу.

– Стало быть, по приказу его высокопреосвященства… – произнесла вполголоса дама.

– … вы возвращаетесь в Англию и немедленно извещаете господина кардинала, если герцог Бекингэм уедет из Лондона. Остальные распоряжения найдете в этом ларце. Я возвращаюсь в Париж.

– А наглый юнец останется безнаказанным?

– Наглый юнец сам проучит кого следует! – вскрикнул д’Артаньян и, позабыв о ране, стрем глав бросился вниз по ступенькам. – Надеюсь при даме вы не броситесь от меня наутек, милостивый государь?

Незнакомец схватился за шпагу, но женщина знаком остановила его.

– Вы сейчас не принадлежите себе, – вполголоса проговорила она. – Если с вами что-то случится, все пропало…

– Вы правы, миледи, – согласился незнакомец и, совершенно неожиданно для д’Артаньяна, вскочил в седло. Миледи сделала знак кучеру, тот взмахнул кнутом, и пара коней рванула с места. Незнакомец и его собеседница поскакали в противоположные стороны, оставив раздосадованного гасконца ни с чем.

– Трус! Подлец! – кричал д’Артаньян, пытаясь догнать незнакомца. Однако от слабости после полученной раны юноша пошатнулся и упал в пыль. Трактирщик поспешно подбежал к нему. Богатый постоялец ускакал бесследно, а у молодого гасконца, как знал хозяин, были в кошельке целых одиннадцать экю. Хитрец рассчитывал на то, что, поскольку рана д’Артаньяна требовала ухода, большая часть этих денег перекочует в его карман.

Однако не таков был д’Артаньян, чтобы попусту застревать в такой дыре, как городишко Менг, когда его ждали блестящие перспективы в Париже. На другое утро юноша поднялся с рассветом, сам приготовил бальзам по рецепту, данному ему матерью, сам наложил его на рану, сам сменил повязки, и видимо, благодаря целительным свойствам необыкновенного снадобья, а также отсутствию вмешательства врача, уже вечером поднялся на ноги. На третий день своего пребывания в Менге он совершенно выздоровел.

Однако, расплачиваясь с хозяином, юноша обнаружил, что в кармане его камзола, оставленного в кухне, лежит только кошелек с деньгами, а самое ценное – письмо к господину де Тревилю – исчезло.

Д’Артаньян налетел на хозяина, как ураган, требуя вернуть письмо. Тот сильно расстроился, поняв из описания своего постояльца, что в письме заключалось все его немалое состояние. Д’Артаньян полагал, что имеет право так говорить, потому что при помощи письма рассчитывал поступить на королевскую службу. К тому же грозное имя господина де Тревиля сильно напугало трактирщика, и он решил свалить всю вину за случившееся на неизвестного дворянина.

– Сударь, письмо похищено не мною, а вчерашним вельможей. Я сам видел, как он спускался в кухню, где лежала ваша одежда. Когда я сказал ему, что вам покровительствует сам господин де Тревиль, этот дворянин забеспокоился. Наверное, это письмо было очень ценное.

– Очень, – сокрушенно вздохнул д’Артаньян, но тут же добавил важным тоном, – придется мне обратиться с жалобой к господину де Тревилю, а уж он найдет способ наказать вора!

Д’Артаньян расплатился с хозяином, вручив тому два экю, и очень скоро верхом на своем оранжевом мерине доехал до ворот Парижа, где благополучно сбыл коня с рук за три экю. Он вступил в Париж пешком с одним узелком под мышкой и за скромную плату снял комнатку на улице Могильщиков недалеко от Люксембургского дворца.

Полный радостных надежд, д’Артаньян крепко уснул, а наутро отправился на улицу Старой Голубятни, в дом господина де Тревиля, по мнению отца д’Артаньяна – третьего человека во Франции после короля и кардинала.

2. Господин де Тревиль

Надо сказать, что господин де Тревиль вполне оправдывал то мнение, которое складывалось о нем у окружающих и, в частности, у почтенного гасконского дворянина д’Артаньяна. Капитан королевских мушкетеров действительно начал свое восхождение на вершину придворной лестницы в Париже без единого су в кармане, зато с запасом дерзости и отваги, находчивости и наблюдательности, которым позавидовал бы сынок богатейшего вельможи.

Господин де Тревиль пользовался неограниченным доверием короля Людовика ХIII. В окружении короля было слишком мало людей, по-настоящему верных, умеющих слепо и без рассуждений повиноваться своему повелителю. К тому же де Тревиль обладал редкими проницательностью и предприимчивостью. Людовик поставил его во главе своей гвардии – полка мушкетеров. Это была военная часть, куда господин де Тревиль тщательно отбирал по всей Франции храбрецов, беззаветно преданных ему лично, а значит и королю.

Мушкетеры служили предметом тайной зависти его высокопреосвященства кардинала Армана Ришелье, всесильного министра Людовика XIII, которого современники не без оснований называли первым властителем Франции. Увидев, какими славными воинами окружил себя король, кардинал также создал свою гвардию. Часто вечерами, за игрой в шахматы два друга-соперника – король и кардинал – открыто обсуждали достоинства своих храбрецов и хвастались их ратными подвигами. Особенным шиком считалось как бы невзначай похвалиться победой своих воинов в стычках, которые нередко случались между мушкетерами и гвардейцами.

Де Тревиль хорошо знал эту особенность короля и кардинала, а потому дал своим мушкетерам негласное разрешение везде и по всякому поводу задирать солдат кардинала. Иногда в стычках с гвардейцами мушкетеры погибали, но, умирая, молодые люди знали, что товарищи отомстят за них. Впрочем, чаще получалось, что погибали гвардейцы кардинала, и тогда Ришелье добивался, чтобы виновников отправляли в Бастилию, но мушкетеры отправлялись в тюрьму, уверенные, что господин де Тревиль вытащит их на свободу. Все они были отчаянные головы, но своего капитана обожали до дрожи в коленях, подчинялись ему беспрекословно и готовы были не задумываясь отдать за него жизнь. Де Тревиль платил своим молодцам безграничной отеческой любовью, выгораживал и защищал их перед королем, вызволял из неприятностей, ссужал деньгами, добывал им подписанные королем срочные отпуска и даже не интересовался причиной неожиданных отлучек из Парижа на несколько дней. Впрочем, мушкетеры никогда не злоупотребляли доверием своего капитана.

С шести утра двор особняка де Тревиля напоминал военный лагерь. Мушкетеры патрулировали двор, широченная лестница и приемная были заполнена просителями. Де Тревиль принимал посетителей в кабинете.

Д’Артаньян прокладывал себе путь к кабинету господина де Тревиля сквозь плотную толпу. Впервые в жизни он чувствовал себя неловко – жалким провинциалом, приехавшим искать милости великого человека и расположения знатных господ. На лестнице он заметил, что один из мушкетеров, ловко орудуя шпагой, отбивался сразу от троих противников. Проигравший уступал победителю свою очередь. Надо сказать, мушкетер, стоявший на верхней ступеньке, блестяще оборонялся. Скоро трое его соперников получили легкие царапины и выбыли из игры. Сам же мушкетер не был задет ни разу.

Д’Артаньян поднялся выше. В приемной он назвал слуге свое имя и передал просьбу об аудиенции. Пока слуга докладывал, д’Артаньян огляделся по сторонам.

Его внимание сразу привлекла оживленная группа людей, центром которой был высокий мушке тер в потертом камзоле, поверх которого красовалась великолепная, расшитая золотом перевязь. Роскошное шитье было видно только спереди, потому что алый бархатный плащ ниспадал с плеч мушкетера и закрывал его спину. Владелец перевязи то и дело покашливал и жаловался на простуду. Видимо, из-за этого ему и пришлось одеться потеплее. Обступившие его зрители бурно выражали свои восторги по поводу великолепной перевязи.

– Дорогой Портос, – обратился к рослому мушкетеру один из присутствующих, – не та ли дама в шляпке с вуалью, с которой я встретил тебя на днях, преподнесла тебе эту перевязь?

– О, нет, клянусь честью, – невозмутимо ответил тот, кого назвали Портосом. – Я купил ее на деньги, полученные от родителей. Уплатил целых двенадцать пистолей! Да вот и Арамис может засвидетельствовать это.

Мушкетер по имени Арамис, молодой человек лет двадцати трех, был полной противоположностью своему товарищу. Арамис был красив – но не той мужественной красотой, которая бросала, видимо, в жар даму под вуалью и других многочисленных поклонниц Портоса. У Арамиса была бархатистая, как персик, кожа, черные агатовые глаза, тонкая линия усов над верхней губой, ровные зубы и нежный румянец на щеках. Он, в отличие от Портоса, в основном молчал, только бесшумно смеялся удачным шуткам и часто кланялся. Вот и на замечание Портоса Арамис лишь наклонил голову, однако же его молчаливое свидетельство подействовало на слушателей красноречивее всяких слов. Видимо, слово Арамиса много значило для товарищей по полку, отметил про себя д’Артаньян.

Разговор зашел о некоем господине Рошфоре, преданнейшем слуге кардинала, причем мушкетеры не раз при этом обращались к Арамису с просьбой пояснить те или иные моменты, касавшиеся биографии пресловутого Рошфора, шпиона и висельника, по мнению Портоса.

– Вы же обещали нам разгадку его тайны, Арамис! – воскликнул Портос. – Эх, попадись мне этот Рошфор, я бы его проучил!

– А вас бы проучил Красный Герцог! – парировал Арамис.

Окружающие захохотали. Под Красным Герцогом Арамис подразумевал Ришелье, имея в виду подчас неоправданную жестокость кардинала по отношению к своим противникам. В красных плащах в те времена ходили палачи.

– Браво! Жаль, что вы не стали аббатом, мой милый Арамис! – захлопал в ладоши Портос. – Какой очаровательный и остроумный служитель церкви получился бы из вас!

– Вы ведь знаете, что я только временно мушкетер, – смиренно опустив глаза, проговорил Арамис. – Я продолжаю изучать богословие и жду не дождусь того дня, когда все же стану аббатом. Однако, пока я мушкетер, я буду говорить то, что мне вздумается, и не позволю никому, кроме Атоса, читать мне нравоучения.

– Не будем ссориться, Арамис, – примирительно проговорил Портос.

– Господин д’Артаньян к господину де Тревилю! – перебил их лакей, выходя в приемную.

В полной тишине, которая сразу воцарилась в приемной, д’Артаньян прошел через комнату. Ему предстояло встретиться лицом к лицу с капитаном королевских мушкетеров и уже не услышать развязки ссоры между Арамисом и Портосом.

3. Земляки

Несмотря на то, что с самого утра господину де Тревилю успели испортить настроение (о причине речь пойдет дальше), он принял своего юного земляка с любезной улыбкой. Впрочем, уважаемый капитан мушкетеров сразу дал понять, что ему необходимо вначале разобраться с более неотложными делами.

– Атос! Портос! Арамис! – крикнул господин де Тревиль, подойдя к дверям приемной.

Тотчас на пороге появились два мушкетера, которых д’Артаньян только что видел в приемной. Оба они – и рослый Портос и учтивый Арамис – держались с такой непринужденностью и вместе с тем с такими спокойствием и достоинством, что поневоле вызвали восхищение у слегка оробевшего д’Артаньяна.

– И что же вы намерены сообщить мне, господа, в свое оправдание? – язвительно начал господин де Тревиль. – Мне уже известно – причем, лично от господина кардинала, – что накануне его гвардейцы задержали вас в кабачке на улице Феру! Тысяча чертей! Моих мушкетеров арестовали! Кардинал тоном, исполненным соболезнований, назвал мне ваши имена. Что ж, я, конечно, сам виноват – как мог я выбрать именно вас для службы в полку королевских мушкетеров? Где были мои глаза? Вам, Арамис, действительно больше идет сутана, чем мундир мушкетера! А вы, Портос, наверное, специально обзавелись золотой перевязью, чтобы носить на ней соломенную шпагу! Уж гвардейцы его высокопреосвященства точно не стали бы удирать! Они предпочли бы умереть на месте, чем снести такой позор! Вы даже не можете вовремя явиться по вызову вашего начальника! Где, я вас спрашиваю, Атос?

– Прошу прощения, господин капитан, – повысил голос Портос, – но Атос серьезно болен. Что же касается вчерашней драки… Нас действительно было шестеро против шестерых. Однако гвардейцы напали на нас неожиданно, предательски, из-за угла. От неожиданности двое из нас не успели обнажить шпаги и рухнули замертво. Атос был тяжело ранен и его сочли мертвым. И все же мы не сдались и приняли бой! Только силы оказались слишком неравны.

– Имею честь доложить, господин капитан, – невозмутимо сообщил Арамис, – что я лично заколол одного из предательски напавших на нас гвардейцев.

– Я этого не знал, – сразу смягчился господин де Тревиль. – Похоже, его высокопреосвященство несколько неточно передал ход событий…

– У нас к вам есть просьба, господин капитан, – вкрадчиво начал Арамис, видя, что им удалось переломить ход разговора. – Не говорите никому, как опасно ранен Атос. Шпага пронзила ему грудь, так что…

В этот момент на пороге приемной показался человек, облаченный в мушкетерский камзол. Его благо родное лицо покрывала смертельная бледность.