- -
- 100%
- +
На кухне затаили дыхание.
– Да, – кивнул капитан коротко. – Да, конечно.
Можно подумать, у него был выбор. К тому же он уже лет десять не встречал фей.
В кондитерской они провели еще час, беседуя на отвлеченные темы. То есть болтал в основном Токслей, Веттели больше слушал. Уходить не хотелось. Там, за дверью, был чужой, враждебный, отравленный туманом город, а здесь на окнах цвели белые, розовые и красные цикламены. Веттели считал их главной составляющей домашнего уюта, потому что именно эти цветы выращивала в своей комнате няня, миссис Феппс. Интересно, жива ли она? Надо будет расспросить в деревне…
Слушать собеседника становилось все труднее, мысли уплывали.
– Э-э, да вы совсем носом клюете, – заметил Токслей. – Давайте-ка поступим так: сейчас отправимся в вашу казарму, заберем вещи и ко мне. Я на ночь снял номер в отеле, не бог весть какие хоромы, но как-нибудь разместимся. А в шесть тридцать поезд до Эльчестера, от него до Гринторпа двадцать шесть миль, но это пустяки. Я оставил в Эльчестере венефикар.
– У вас есть венефикар? – вежливо поинтересовался Веттели, он знал, что владельцам этих новомодных самодвижущихся транспортных средств обычно нравятся подобные вопросы.
Но Токслей в ответ рассмеялся:
– Ну что вы, откуда? За два месяца на такую роскошь не накопить даже в благословенном Гринторпе! Старик Инджерсолл одолжил мне свой. Он обожает технические новинки, но пользоваться ими толком не умеет, пару раз даже врезался в столб. Вам уже доводилось ездить на венефикаре?
Веттели покачал головой: когда бы?
– Только на броневике.
Самоходная повозка под таким названием появилась на Такхеметском фронте в последний год войны. Это было огромное, рычащее, громыхающее железом, плюющееся огнем чудище вроде уложенной набок осадной башни. В движение его приводила та же магия, что оживляла боевых големов. Только големы, при всей своей безмозглости, умели действовать самостоятельно, броневиком же управлял спрятанный внутри человек. Те же големы просто не соображали, что эта штука сильнее и надо от нее убегать.
– Ну-у, сравнили броневик с венефикаром! – воскликнул лейтенант с укоризной. – Это же совершенно разные ощущения! Но ничего, завтра и прокатимся. А теперь пойдемте, пойдемте, пока вы не уснули за столиком.
Манеры Токслея с каждой минутой становились все более и более покровительственными, но Веттели это нисколько не смущало, не коробило, наоборот, приятно было вверить свою расшатанную судьбу в чьи-то руки, которые могли привести его к новой, незнакомой, но наверняка счастливой жизни.
Однако жизнь старая, страшная и надоевшая до тошноты не спешила отпускать своих пленников.
Казарма благодаря своим условно-демобилизованным обитателям и без того не была тихим местом. Теперь же в ней царило странное, нездоровое оживление.
Быстро собравшись и доложив дежурному офицеру об убытии – больше прощаться было не с кем, – Веттели уже направлялся к выходу, но тут к нему подскочил один из солдат, от которого несло выпивкой и почему-то чесноком.
– А, господин капитан! – Солдат рассмеялся криво и пьяно. – Что, с вещичками и на выход? Испугалися, ага! Бегите-бегите! Да только от него не убежишь! Не надейся, капитан Ветал, не удерешь, сволочь… – Тут, видно, до солдата, несмотря на пьяный угар, дошло, что наболтал лишнего, и удрать попытался он сам.
– Сто-ять! – приказал Веттели. Нет, страшно ему не стало, стало отчаянно любопытно. – А ну-ка давай толком: чего я испугался, кто меня достанет?
– А то вы сами не… – начал было солдат и вдруг просиял. – Что, правда?! Не знаете?! Ну так я вам расскажу! – Похоже, роль дурного вестника привела его в полный восторг. – Сержант Барлоу вернулся, вот кто! Видели его! Да я сам лично видел: белый, страшный и нож из глаза торчит! Уж на что он мне лучший друг, прямо как брат родной был, и то я… Короче, тебе, капитан, теперь точно не жить! – оборвав сам себя, победно заключил солдат. – Убийца! Я так смекаю, за тобой он пришел, больше не за кем!
Смеяться Веттели не хотел, это вышло невольно. «Убийца»! А кто здесь, скажите на милость, не убийца? Сто тридцать восемь убийц, один к одному. Даже сто тридцать девять с лейтенантом Токслеем.
Или все сто сорок, считая воротившегося из небытия сержанта?
…Судьба свела их два года назад уже в песках: сержант Барлоу был переведен в роту капитана Веттели, и сразу стало ясно, что он за птица. До войны он днем работал на скотобойне, а по ночам, поговаривали, выходил на большую дорогу, промышлял по почтовым дилижансам. Храбр был до полного пренебрежения своей жизнью и чужие ценил не выше. Сержант воровал и врал, сквернословил, пренебрегал личной гигиеной, мародерствовал, пререкался с офицерами и, если тех не оказывалось поблизости, в бою всегда добивал раненых. В роте его боялись и смертно ненавидели.
А еще сержант был заговорен от пуль. Об этом глухо шептались в казармах, но Веттели поначалу не верил, и напрасно. Уже после того, как удалось организовать перевод Барлоу в дисциплинарную роту за кражу полкового имущества, лейтенант Касперс, хлебнув лишнего, по-дружески рассказал своему командиру, как они со старшим сержантом в одном из боев почем зря палили «этому ублюдку» в спину, едва не подстрелили двух своих, а Барлоу хоть бы что.
«Ну ладно, я не бог весть какой стрелок, – удивлялся лейтенант. – Но Эггерти с десяти шагов всаживает шесть пуль в почтовый конверт, он-то как мог промахнуться? Нет, не обошлось тут без колдовства, уж поверьте, капитан! Эх, штыком надо было, два заклятья на одно рыло не наложишь!»
Солнце тогда палило так, что больно было касаться песка незащищенной кожей. Воды и еды не хватало, зато выпивки почему-то было вволю, люди теряли человеческий облик. В те дни капитана Веттели охватило состояние странного безразличия, ему казалось, что чувства в его душе умерли, все до единого. И страх тоже умер, уже ничто и никогда не сможет его напугать. Но даже по его спине пополз тогда холодок. Потому что доподлинно известно: есть такое колдовство. Но известно и то, какова ему цена. Нормальный человек предпочтет десять раз умереть, чем решится на подобное…
– Гарри, я вас умоляю, никому и никогда больше не рассказывайте об этом случае, даже если еще сильнее напьетесь, – не приказал, попросил он тогда лейтенанта. – Не хватало вам с Эггерти из-за этого выродка попасть под трибунал! – А потом вздохнул и добавил с нескрываемым сожалением: – И правда, надо было штыком…
Да, два года спустя ему пришлось снова о том пожалеть…
– Что? Барлоу? – Это подошел лейтенант Токслей, ему надоело ждать у двери. – Наш Барлоу? А я слышал, будто бы он помер где-то за морем или уже по пути из Такхемета.
– Помер, – подтвердил Веттели со вздохом. – А теперь вот вернулся Упырь, говорят. Уж не знаю кем, призраком или… – Тут ему снова стало смешно, должно быть, на нервной почве: упырь стал упырем.
«Упырями» называли тварей, похожих на вампиров и имеющих те же повадки. Прозвище свое Барлоу получил, уже будучи известным в солдатских кругах под именем Упырь, за какой-то из своих подвигов загремел в дальние колонии.
А там, в кошмарных джунглях восточных колоний, водились свои вампиры – веталы. Неуловимые, хищные, смертельно опасные для всего живого. И там же служил юный лейтенант Веттели, лучший разведчик полка. Прозвище прицепилось к нему в первые же месяцы службы, и не только из-за созвучия слов.
Поначалу Веттели не возражал, пока однажды в ночной разведке его отряд с этими самыми веталами не столкнулся нос к носу. Тогда и обнаружилось, что обычных защитных кругов кладбищенские твари даже не замечают. Людей спасло лишь чудо в лице злобных местных комаров и нового полкового врача, заставившего всех поголовно, под страхом гауптвахты, намазаться какой-то кошмарной новоизобретенной мазью из смеси дегтя, касторового масла и еще каких-то жутких ингредиентов. Мазь воняла так, что лейтенант Веттели пришел в ужас:
– Да как же мы в разведку пойдем? Мятежники нас за милю носом учуют!
– Можно подумать, ваши мятежники когда-нибудь нюхали бальзамический линимент! – отмахнулся эскулап и намазал лейтенанта собственноручно, еще не догадываясь, что спасает его не только от гнойных ран, но и от кровожадных тезок: веталам его снадобье пришлось настолько не по вкусу, что один, успевший лизнуть, даже сдох.
После той страшной вылазки лейтенанта Норберта Веттели свои так больше никогда не называли. Но прозвище не забылось.
«Нашла коса на камень! Связался упырь с веталом!» – слышал Веттели у себя за спиной там, на корабле.
– О как! Вернулся! – присвистнул Токслей, но потом благоразумно рассудил: – Ну, упырем-то вряд ли. Пишут, морская вода им страшнее чеснока или осины, а там ее было целое море. Призрак? Призраком тоже просто так не сделаешься. Вы не знаете, от чего он помер?
– Знаю, конечно, – ответил Веттели тоном вполне легкомысленным, история начинала ему надоедать, и желание ее обсуждать пропало. – Это я его и убил. Собственноручно. Тело утопили, капитан корабля велел. Ну что, идем?
Но лейтенанту хотелось подробностей.
– Ах, да еще на корабле дело было, когда мы шли из Такхемета в Старый Свет. Однажды к ночи Барлоу вдруг совсем взбесился – то ли белая горячка, то ли окончательно спятил. Бегал, орал, что кругом одна нежить, зарезал трех матросов зачем-то. Пытались его поймать и связать – куда там! Ну и пришлось мне принимать меры, он же еще под моим командованием состоял.
Несмотря ни на что, явление призрака Барлоу Веттели не встревожило. Он, конечно, сообщил полковнику, чтобы обратились в отдел магической безопасности, но новые радостные впечатления вскоре вытеснили эти новости.
Сначала была ночевка в маленьком отеле под вывеской «Домашний уют». Более искушенный постоялец непременно отметил бы, что хозяева выдают желаемое за действительное, потому что в номерах холодно и пыльно, кровати жесткие, подушки комковатые и очень дурная кухня. Однако лорд Анстетт с ними не согласился бы.
Он счел ночлег восхитительным, ведь в номере имелся розовый цикламен в горшке, шерстяной плед в крупную клетку, а горничная принесла в постель грелку. Грелку, подумать только! Он давно забыл, что такие вещи существуют на свете.
Наутро двухместный кеб повез их на вокзал, и из окна город больше не казался враждебным всему живому, наоборот, приобрел притягательную таинственность. Веттели даже удивился, как мог он прежде не замечать его пусть неяркой, но несомненной красоты, скромно прикрытой вуалью тумана.
Но когда поезд, прогромыхав по мосту через реку, выкатился на холмистую, все еще зеленую равнину, освещенную неярким осенним солнцем, и воздух вокруг сделался столь прозрачным, что видно было миль на тридцать вперед, Веттели почувствовал такое облегчение, будто с плеч свалился груз, который он носил на себе так долго, что успел привыкнуть к тяжести и позабыть о ней. В песках пустыни капитан Веттели возненавидел солнце как злейшего врага, кто бы мог подумать, что так скоро будет рад увидеть его вновь?
Из любопытства он открыл окно и оглянулся на покидаемый ими Баргейт. Но не увидел ничего, кроме гигантского белесого кокона, расползшегося по равнине по ту сторону реки. Странно: получалось, что беспросветный баргейтский туман – это какое-то сугубо местное явление, за пределы городской черты оно не продолжалось. Интересно, это из-за низменного расположения города и слишком большого выброса в воздух водяных паров или тут имело место что-то иное? А что, не исключено. За годы войны Соединенное Королевство нажило себе немало врагов не только в колониях, но и в Старом Свете, так что проклятие никого бы не удивило.
«Надо будет непременно уточнить при случае», – сказал себе Веттели и сам удивился. Еще вчера его совершенно не занимали вещи столь отвлеченные: ну, туман и туман, какая, казалось бы, разница, что ему причиной – природа, магия или промышленная революция?..
А окно почти сразу пришлось закрыть, потому что из-под сиденья вылезло некое невзрачное существо, принадлежащее, видимо, к особой, железнодорожной разновидности брауни, и осведомилось, в своем ли сэры уме. Умные люди, каковых ему изредка, но все же доводилось встречать, не стали бы выстуживать вагон, ведь на дворе не лето, пояснило оно.
С маленьким народцем шутки плохи, это всем известно. Поэтому Веттели не стал спорить, окно покорно закрыл и извинился, пообещав к следующей поездке непременно поумнеть. Существо удалилось к себе под лавку, благосклонно кивнув, а Веттели неожиданно обнаружил в ладони бронзовую монетку. Она оказалась затерта настолько, что на ней было не разобрать ни одного значка. Зато у края была пробита дырочка для шнурка.
– Ого! Да вам везет! – присвистнул Токслей при виде находки. – Подарки маленького народца обычно оказываются сильными охранными амулетами, и мало кому удается их заполучить. Храните и не вздумайте потерять.
Веттели повесил монету на шею и порадовался, как кстати она пришлась, будто заполнила собой неприятную пустоту. Пять лет на этом месте висел смертный медальон, но при демобилизации его пришлось сдать.
…Дорога до Эльчестера заняла пять часов.
В этом графстве Веттели уже доводилось бывать в юности: довольно милый, но ничем не примечательный городок, выросший в начале века вокруг ткацкой фабрики Хардмана, на месте старого имения графов Эльчестеров, тоже проданного когда-то за долги.
«Интересно, теперь и в Анстетт-холле откроют фабрику? Жаль. Это погубит сад», – отстраненно, без эмоций подумал Веттели. С садом у него не было связано никаких личных воспоминаний, за исключением крупной мраморной лягушки, примостившейся на камне посреди затянутого ряской пруда. Вот лягушку в самом деле было жаль.
… – Прошу, капитан! Вот она, краса и гордость Гринторпа! Пятьдесят миль в час, система магической защиты от гремлинов и глашанов! Немного помят, но работает исправно. – Токслей сделал широкий приглашающий жест, и Веттели наконец обратил внимание на открытый серый венефикар, примостившийся у станции под полосатым тентовым навесом. Сердце радостно застучало в предвкушении чего-то необычного. Веттели всегда был равнодушен к разного рода модным новинкам, но прокатиться на венефикаре ему хотелось давно. Он встречал эти машины несколько раз на улицах Баргейта.
Они ворчали, будто маленькие чудовища, и мигали бледными желтыми фонарями, похожими на глаза. Они выходили из тумана и уходили в туман. Ползли медленно-медленно, не используя и четвертой части своих «лошадиных сил». Но если разогнаться, в рекламе обещали чувство полета, и именно его Веттели и мечтал испытать.
Однако за несколько месяцев лихим водителем Токслей не стал, и вышла просто приятная поездка. Стоял очень теплый для середины октября день. Солнце проглядывало сквозь легкую дымку, рассеивалось в кронах деревьев, наполняя воздух мягким, янтарного оттенка сиянием. Дорога шла через желтеющие и багряные рощи, петляла между холмами, все еще по-летнему зеленых, украшенных кольцами белых и серых валунов – хранителей памяти о народах, обитавших под ними до прихода в эти края человека. Впрочем, с употреблением прошедшего времени в последней фразе согласились бы не все. Магическое сообщество так и не сделало официального заявления о том, покинуты холмы Соединенного Королевства их исконными обитателями – фейри или те затаились внутри, исказив пространство и открыв выход в какой-то из соседних миров.
Простые же деревенские жители единодушно утверждали, что маленький народец продолжал жить в холмах, рассказывали о встречах с их жителями, иной раз даже жаловались властям на подмену младенцев. Только власти почему-то не верили. Ведь, если признать проблему, ее надо будет как-то решать.
– Подождите, как вы сказали? – вдруг во время разговора воскликнул Токслей, притормаживая. – Миссис Феппс из Гринторпа? Да уж не та ли Пегги Феппс, у которой наши повара берут зелень и овощи для школьной кухни?
– Да… ой! – воскликнул Веттели. – Да, мою няню звали… зовут Пегги. А ее покойного мужа звали…
– …Бенджамин, и в день тезоименитства королевы его поднял на рога бык! – победно закончил лейтенант. – Удивительное совпадение! Вижу в нем перст судьбы. Оставлю вас как раз у миссис Феппс, сам тем временем переговорю с директором, а потом вернусь. Согласны?
Веттели еще раз кивнул, и оставшиеся семь миль до Гринторпа все перебирал в уме варианты, как лучше представиться, чтобы няня сразу поняла, кто он такой и зачем явился к ней домой.
А все его заготовленные речи пропали даром.
Миновав каменный арочный мостик через широкий ручей, венефикар выкатился на очаровательную, украшенную поздними цветами деревенскую улицу и остановился перед небольшим домиком красного кирпича под тростниковой крышей, пятым или шестым от края. К дому вела тропинка, выложенная крупными булыжниками, вдоль нее тянулась живая изгородь из самшита. У крыльца, рядом с синей садовой лейкой, сидел солидный рыжий кот и умывался, а на окнах белели, розовели, алели цикламены. Все как и должно быть. Если бы Токслей не указал на дом миссис Феппс, Веттели нашел бы его сам.
Он отыскал в себе силы постучать, хотя долго топтался перед дверью в нерешительности, все перебирал в уме приветственные фразы. Но распахнулась дверь – и он не успел рта раскрыть.
– Добрые боги! Берти! Мальчик мой, это ты!
Она узнала его сразу, с первого взгляда. Ей не помешали шестнадцать лет разлуки, и то, что ребенок превратился во взрослого мужчину, прошедшего войну. И он ее узнал. Но ему-то было куда как проще: няня вообще не изменилась. Он-то ожидал встретить седенькую старушку, согбенную болезнями и невзгодами, а перед ним стояла его собственная няня, такая, какой он видел ее в последний раз: клетчатое платье, белый передник, серая шаль, округлое лицо почти без морщин, светлые волосы узлом – разбери-ка, есть ли в них седина…
Ну конечно, так оно и должно было быть. Если посчитать, то за прошедшие годы одряхлеть миссис Феппс никак не могла. Просто пятилетнему человеку тридцатилетняя женщина кажется очень, очень взрослой, а шестнадцать лет представляются целой жизнью.
Но в первый миг Веттели показалось, будто он таинственным образом попал в собственное прошлое.
А потом ему было уже не до размышлений и ощущений – только отвечай на вопросы. Не так-то просто уместить в короткий рассказ почти двадцать лет жизни, успевая при этом отдавать должное и ростбифу, и сливовому пирогу со взбитыми сливками.
– Вчера растопила камин, утром глядь – вся решетка в саже! Ну, думаю, Пегги, затевай-ка ты скорее пирог, гости будут. И верно! И какие гости-то, какая радость! Вот и не верь после этого приметам!
От подзабытых, но таких привычных звуков няниного голоса, прикосновений ее рук, от запахов домашней еды и мурлыканья рыжего кота Чарльза в душе Берти Веттели воцарилось такое безмятежное счастье, что рассказ о прошлом вышел веселым. Он ничего не пытался приукрасить специально, память сама выдавала только приятные воспоминания. Но Пегги Феппс была неглупой женщиной. Ей достаточно было просто взглянуть на своего измученного войной воспитанника, чтобы догадаться о реальном положении вещей.
– Не представляю, как сэр Коннал мог так с тобой поступить! – горестно вздыхала она. – Ты проливал кровь за нашу страну, а он в это время проигрывал в карты твое будущее! Как он мог, как он мог!
– Наверно, думал, что я не вернусь, – пожал плечами Веттели. Он по-прежнему ни о чем не жалел и отца не осуждал – ему было все равно. – Я и сам так считал тогда.
– Ах, да ни о чем он не думал! – в сердцах махнула рукой няня. – Когда он вообще о тебе вспоминал, скажи на милость?
– Ну, он же оплачивал мою учебу, – резонно возразил Веттели. – Значит, минимум раз в год, когда получал счета.
Прежде он о родительском внимании не задумывался. Они с отцом были абсолютно чужими людьми, родство ничего не значило для обоих. Лорд Анстетт не проявлял к сыну теплых чувств – но ведь и ему самому никогда не приходило в голову, к примеру, послать отцу поздравление с праздником или попроситься домой на каникулы. Вряд ли об этом стоило запоздало сожалеть.
К счастью, няня переключилась с прошлого на будущее. Он ищет место в школе Гринторп? Вот молодец! Значит, по выходным сможет жить у нее, уж она-то его откормит, можете не сомневаться! Он должен пойти на встречу с директором? Сегодня? И в таком виде? Только через ее труп!
Миссис Феппс всегда была чрезвычайно деятельной женщиной. В мгновение ока Веттели был отмыт от дорожной пыли, аккуратно пострижен, причесан и переодет в свежее белье мистера Феппса, окончившего свои дни на бычьих рогах еще до рождения маленького Берти.
– Мне соседка все уши прожужжала: ну что ты его зря хранишь, что о пьянице вспоминать, давно бы отдала на благотворительность. А вот и не зря, вот и пригодилось!
Вдобавок миссис Феппс успела вычистить щеткой, подштопать и отутюжить его старый мундир, а самого заставила натереть до блеска сапоги. В результате ее усилий к моменту возвращения Токслея ее «милый Берти» выглядел вполне респектабельно.
Школа Гринторп лежала в полутора милях от деревни, к ней вверх по склону пологого холма вела чудесная дубовая аллея, сохранившаяся едва ли не с артуровских времен. Некоторые брали на себя смелость утверждать, будто даже заложена она была лично им. Но даже если представить, что славному королю Былого и Грядущего в самом деле пришло в голову заняться озеленением местности в графстве Эльчестер, он прислал бы армию садовников.
Так или иначе, аллея была сказочно хороша. Огромные дубы смыкали над ней свои кроны, сквозь просветы пробивалось солнце, и влажный, насыщенный особым дубовым запахом воздух был исчерчен его косыми лучами. Посреди дороги Токслей сделал короткую остановку, просто подышать, и Веттели подобрал в карман несколько желудей – приятно было перекатывать их в пальцах. А впереди, между стволами, кажется, мелькнула красная шапка духа дубовой рощи. Ну, от этих созданий и до фей недалеко… Гринторп с каждой минутой нравился Веттели все больше и больше. А уж когда они выехали к охотничьему замку…
Да, именно в охотничьем замке Эльчестеров школа Гринторп и разместилась.
По столичным меркам был он не особенно велик, но для здешних мест выглядел весьма внушительно: центральное крыло высотой в три этажа, ступенчатый фронтон, боковые двухэтажные фронтоны в виде буквы «Н». Отштукатуренные стены выкрашены в светло-серый цвет, над коричневатой черепичной крышей возвышалось несколько симметричных башенок с флюгерами и множество каминных труб. Еще две округлые башни примыкали к торцам правого и левого крыла. Широкое каменное крыльцо парадного входа украшали статуи волков с раскрытыми пастями. Однако замысел неизвестного ваятеля был грубо нарушен более поздним вмешательством: на голову каждого зверя была напялена вязаная шапочка, могучие шеи были обмотаны яркими шарфиками, а в пасти были вложены теннисные мячи и домашние туфли, у одного волка вдобавок на носу косо сидели очки без стекол. И досталось не только волкам. «Любители искусства» не обошли своим вниманием даже рельефную кабанью морду, прилепленную над входом на высоте чуть ли не десяти футов. Между ее грозными клыками торчал окурок дорогой колониальной сигары.
– Юные негодяи! – рассмеялся Токслей. – Опять за старое! Мистер Коулман, наш школьный смотритель, замучился их гонять.
– А по-моему, неплохо смотрится, – улыбнулся Веттели. Очень… – Он запнулся, подбирая нужное слово. – Очень демократично. Как раз в духе современных общественных веяний.
– Я передам ваши слова мистеру Коулману, – с напускной серьезностью кивнул Токслей. – Но вряд ли он их оценит. Боюсь, у него несколько иные представления о демократии, и вряд ли он в принципе ее одобряет. Ну что, нравится вам?
– Нравится – не то слово. Я просто очарован. Но что поехал – жалею. Потому что, если меня откажутся принять в штат хотя бы дворником, мне останется только умереть! – отвечал Веттели в тоне легкой беседы.
К счастью, прием, оказанный Веттели профессором Инджерсоллом, оказался куда более теплым, чем тот мог рассчитывать.
– Норберт Веттели? Да-да, я вас жду! – донеслось в ответ на его робкий стук в дубовую дверь директорского кабинета.
Седовласый джентльмен, лет за семьдесят, но очень энергичный и моложавый, с длинным лицом типичного островного уроженца, поднялся из кресла ему навстречу.
– Проходите скорее, мой мальчик! Простите, что так вас называю. С вашим дедом, Персивалем Анстеттом, мы были лучшими друзьями со школьных лет! Боже, как вы на него похожи! Просто наваждение! А сорванец Конни был совсем другим. Какая печальная судьба! – Веттели не сразу понял, что «сорванец Конни» – это не кто иной, как его покойный отец.
– Да, сэр, это очень печальная история, – вежливо вздохнул он.
– Не будем о грустном, – решил директор. – Мистер Токслей упомянул, что вы согласились занять место преподавателя военного дела…