Исчезнувшая в полночь

Разумеется, всем людям случается испытывать грусть, иногда – мучительную. Но накатывала ли грусть на друзей Элизы без причины, терзала ли их по нескольку дней подряд, лишала ли возможности делать самые элементарные вещи? Похоже, что нет. Наоборот, похоже, большинство сверстников Элизы стремительно летели навстречу успешной взрослой жизни, в то время как она прикладывала титанические усилия, чтобы разобраться со своими мыслями, а иногда – чтобы просто выбраться из постели.

Все стало еще хуже в двенадцатом классе. В своем блоге Элиза заявляла, что многие близкие друзья ее предали. Одно из предательств уязвило Элизу настолько, что она написала другу гневное письмо и оставила на ветровом стекле машины его родителей.

Казалось, будто лучшие друзья избавились от нее, заменили ее кем-то «покруче». Мысль об этом преследовала Элизу годами.

Летом, перед началом двенадцатого класса, Элиза поехала в Квебек на пятинедельную программу по изучению французского. Молодых людей поселили в страшной глухомани, а Элиза еще ни разу не расставалась с семьей. За эти пять недель она узнала о себе кое-что важное. Первое – она терпеть не может маленькие городки. Провинциальная жизнь – не для нее. Сельское уединение слишком напоминало ее собственную внутреннюю изоляцию, и это «рифмовалось» с другим откровением: у Элизы плохо получалось заводить новые знакомства. Одна лишь мысль о том, чтобы раскрыться неизвестному человеку, приводила ее в смятение – и в результате за пять недель она так ни с кем и не подружилась.

И снова она чувствовала, что ее обходят стороной из-за ее нелюбви к тусовкам, вечеринкам и модной, откровенной одежде. Все вокруг – размышляла Элиза – так легко меняют друзей и компании, так легко и непринужденно скользят по лабиринту социума, который ей самой представляется непонятным и бессмысленным. Все вокруг, казалось, умели надевать маски и снимать их – в зависимости от требований окружения.

Элиза упоминает еще об одном провале того года – причиной его стало решение бросить бег по пересеченной местности и сосредоточиться на волейболе. Это решение Элиза называет «ужасным». Хотя она не считала себя особо сильной бегуньей на длинные дистанции, в команде к ней относились тепло и по-товарищески. Позже Элиза осознала, что, прекратив занятия бегом, она создала для своего организма дефицит физических упражнений, что, вероятно, усугубило депрессию.

Ее волейбольный тренер был «мудилой», особенно он славился тем, что любил сыпать расистскими и сексистскими намеками; он почти не выпускал Элизу на поле во время игры, полагаясь на популярных одиннадцатиклассниц, в которых видел больше спортивного потенциала. В итоге в конце сезона он прямо признался Элизе, что ему стыдно, что так получилось, тем самым подтвердив, что на волейбол она ходила зря.

Выйдя из спортзала, Элиза расплакалась. И в этот самый момент мимо тянулись цепочкой бегуньи. Члены команды, которую она, к своему огромному сожалению, бросила, видели ее слезы.

Элиза стала подыскивать слова для этого чувства, для этого ощущения экзистенциального отчаяния. Читая ее ранние посты, видишь, как она пытается определиться с терминологией, разрабатывает свой внутренний словарь, при помощи которого будет размышлять о депрессии.

Физически моя «болезнь» себя не проявляет. Впаду ли я в психоз и захочу ли я себя убить? Я уверена, что ничего экстремального вроде прыжка с моста я предпринимать не буду. Я слишком трусливая. Вместо этого я просто буду лежать в постели, а время пусть течет своим чередом. Вот мое физическое проявление – я целыми днями сплю.

Возможно, Элиза не знала этого, но многие признают, что подобное поведение – грамотный способ справляться с депрессией. Вербализировать депрессию – создавать лексикон для описания своих ощущений и состояний, а затем делиться своими наблюдениями с другими – считается критически важным моментом самопомощи для страдающих этим недугом.

В одной записи Элиза описывает, как ее парень пытался вытащить ее из постели, а она отказывалась двигаться с места.

Депрессия – «самая изматывающая, самая унизительная болезнь из всех, что у меня когда-либо были. [Она] вытягивает из твоего тела всю надежду и мотивацию до последней крохи и заставляет тебя желать для себя гибели».

Подобное летаргическое состояние, разумеется, является одним из характерных признаков тяжелой депрессии, наряду с нарушениями аппетита и сна (как недостатка, так и переизбытка).

Ученые годами пытаются понять, почему же большая депрессия так резко влияет на самовосприятие человека. Нам еще многое предстоит узнать, но уже известно, что депрессия служит катализатором существенных изменений в биохимии мозга, оказывая влияние на движение, количество и эффективность нейротрансмиттеров (включая серотонин и норэпинефрин), синапсы, нейроны, экспрессию генов, работу гипоталамуса и коры, тиреотропин-рилизинг-гормон (ТРГ), на миндалевидное тело мозга и, возможно, гипоталамус, мелатонин, пролактин, температуру тела, секрецию кортизола, таламус и много другое. Иногда бывает трудно разобраться, что является причиной, а что следствием, но на снимках ясно видно: тяжелый депрессивный эпизод может привести к перманентным изменениям мозга.

В своих ранних постах Элиза упоминает об антидепрессантах лишь мимоходом, но, похоже, в поздние подростковые годы она обращалась за помощью к врачу, и тот прописал их ей. Как многие страдающие от депрессии, Элиза временами сомневалась в подлинности своей «болезни» и необходимости принимать лекарства.

Какая-то часть меня до сих пор отказывается признать, что я нездорова и что таблетки могут это исправить. Как бы меня ни убеждали в обратном, пить таблетки кажется мне проявлением слабости. Как будто у меня недостаточно сил, как будто мне не хватает храбрости и упорства жить как надо.

А еще всегда найдется циник, который заявит, что депрессию придумали, чтобы Большая Фарма подсадила нас всех на свои таблетки и обогащалась за наш счет.

Элиза писала на Formspring о том, какую важную роль в принятии депрессии играют социальные сети:

Что касается конкретно моих друзей, мне кажется, с учетом того, как давно я в депрессии, можно было бы надеяться, что они как-то меня поддержат. Это просто реально тяжело, когда ты пишешь, что у тебя был плохой день, и не получаешь абсолютно никакой реакции. Ноябрь был самым паршивым месяцем в моей жизни, а друзья были слишком заняты школой и всем прочим (можно понять), но мне кажется, я не требую слишком [многого], когда прошу просто справляться, как у меня дела (хотя бы эсэмэской), особенно после того, как я практически довела их до слез, объяснив, как они меня подвели.

Социальная изоляция вследствие депрессии стала одним из важных факторов в злополучной одиночной поездке Элизы по Западному побережью. Она считала себя «отчаянно верным другом», но чувствовала, что ее предали.

Элиза рассказывает, как на свое девятнадцатилетие она выпивала с одной из самых близких подруг по школе. По-видимому, эта подруга по непонятным Элизе причинам решила пойти выпивать со своим парнем. Элиза расплакалась, а из-за алкогольного опьянения она разозлилась и вела себя крайне эмоционально. Она попыталась физически удержать подругу, чтобы та не ушла, тогда подруга позво нила своему парню и поменяла планы, чтобы остаться с Элизой, – было очевидно, что та в ней нуждается. Но позже Элиза обнаружила, что трое других ее подруг ушли, а когда пошла их искать, обнаружила, что та самая лучшая подруга пытается незаметно сбежать.

Я больше никогда не буду с ней разговаривать. Мы были лучшими подругами в старших классах, и она выкинула 5 лет нашей дружбы на помойку, чтобы пойти пить со своим парнем – лузером и козлом, который оскорблял мою сестру.

Эта и другие истории заставляют предположить, что многие друзья Элизы не всегда понимали, как ей помочь. Несмотря на ее отчаянную верность, перепады настроения и депрессия воздвигли стену между Элизой и самыми дорогими ей людьми.

Интернет служил Элизе орудием борьбы с депрессией и одиночеством. Открыв для себя платформу блогов Tumblr, она положила начало тесной связи, которую в своих записях часто очеловечивала. Tumblr был ее лучшим, а иногда единственным другом, «утешителем ее печалей».

В интернете она часто следила за блогами о моде, однако не была большой поклонницей Facebook: он казался Элизе декорацией, зеркальной «комнатой смеха», в которой счастье вечно ускользает от тебя.

Она пробовала и другие платформы – Pinterest, YouTube, Instagram и Twitter, – но именно в архитектуре и аудитории Tumblr нашла успокоение. Элиза стала активным блогером и ощущала катарсис, делясь подробностями своей жизни с невидимой анонимной толпой.

В интернете Элиза обсуждала с другими пользователями депрессию.

«Этот аккаунт, – заявляла она, – служит мне платформой, где я фиксирую, насколько успешно у меня получается приводить свою жизнь в порядок и прекращать лежать в постели, позволяя депрессии захватить мою жизнь».

Она написала одному пользователю Tumblr:

Увы, унылое создание, ты стал членом клуба грустных. Нас миллионы, и мы бродим по интернету, мучаясь от одиночества, и отчаянно жаждем хоть какого-то человеческого общения.

Боже, храни интернет. Все, кто ищет способ излить свою тоску, приходят сюда и чувствуют себя не так одиноко. Здесь очень многие странички, на которые я подписана, в той или иной степени пронизаны той же горечью, что переполняет меня… Благодаря интернету мы документируем нашу жизнь и выставляем ее на своего рода подиум, чтобы всякие извращенцы могли читать нас и сталкерить и забывали ненадолго о своих проблемах, погружаясь в проблемы других людей.

Элиза знала, что, хотя интернет предоставляет ей свободу и ощущение товарищества, выкладывать личную информацию в сеть может быть опасно. В цифровую эпоху открытость и самовыражение соседствуют с мрачным фактом: фолловеры и френды при желании способны отследить все твои действия через твои онлайн-посты. Позже я нашел сетевого расследователя, который именно так и использовал посты Элизы.

Однако интернет был необходим Элизе как эмоциональная отдушина. Мрачная ирония заключалась в том, что он стал для нее надежной гаванью, местом, где она могла быть самой собой. Большую часть своей жизни она проводила в сети, и есть что-то поэтическое, зловеще-печальное в том, что в итоге после своей смерти именно в интернете она осталась погребенной навеки – в облике вирусной страшилки, вечно живой для всех желающих.

Я начал принимать антидепрессанты и нормотимики в восемнадцать и с тех пор перепробовал множество всяких препаратов в различных сочетаниях. Я ценный клиент фармацевтической индустрии. Возможно, мой портрет стоит вешать в конференц-залах фармкомпаний.

По отношению к Большой Фарме я настроен цинично, однако желание избежать унизительных страданий решительно перевешивает любой социополитический протест.

Стигматизация депрессии, психических заболеваний и их медикаментозного лечения в последние годы начала стихать, однако и сегодня на лбу любого человека, принимающего психиатрические препараты, словно горит культурное клеймо. Многие распространенные взгляды на душевные заболевания уходят корнями в «темные» времена, пусть даже их нынешние сторонники, как правило, не прибегают к прямому насилию.

В древности в Греции, Риме, Египте, Китае и на Среднем Востоке девиантное поведение и мышление было принято объяснять одержимостью духами. И в давние, и даже в более близкие нам времена людей, демонстрировавших поведение, которое сегодня было бы истолковано как симптомы шизофрении или биполярного расстройства, часто пытали и казнили.

Тяжелая депрессия, маниакальные состояния и галлюцинации считались свидетельством того, что у человека недостаточно веры в Бога и силы воли, чтобы дать отпор злым духам; таким образом, человек был в каком-то роде сам виноват в своем недуге. Эта теория – о том, что в психической болезни следует прежде всего винить самого больного, – позорный социальный пережиток, принесенный в современность из древности.

Варварское и безграмотное лечение психических заболеваний применялось в эпоху институализации и в XX веке. До открытия нейротрансмиттеров и появления лекарственных препаратов вроде аминазина и солей лития врачи вызывали у пациентов чудовищные припадки, вводя им кровь животных, касторовое масло и громадные дозы кофеина; они экспериментировали с терапией сном и ранними варварскими формами электросудорожной (электрошоковой) терапии, а также с психохирургией (включая трансорбитальную лоботомию, производимую ножом для колки льда).

Я никогда не воспринимал депрессию как психологическое явление. Знаю, это звучит нелогично, но, когда депрессия обрушивается на тебя, она кажется абсолютно материальным явлением, из области химии. Мои эмоции превращаются в помехи в интерфейсе сбоящего механизма. Как бы я ни старался сохранять позитивный настрой, сколько бы ни занимался йогой и медитацией, как бы здоров я ни был – химические процессы всегда побеждают. Депрессия без лечения похожа на борьбу с химией, и в конечном итоге я неизменно проигрываю.

Этого более чем достаточно, чтобы понять, почему я сострадаю Элизе. Мне знакомо чувство отчаяния от потери контроля над собственными мыслями, когда ты хочешь быть счастливым, но вместо этого вынужден день за днем, час за часом наблюдать самые темные стороны своего сознания. Это вытягивает из тебя все душевные и физические силы. Это как заплыв с гирями на ногах и пчелами во рту. Просто выбраться из постели – гераклов подвиг, необходимость перезвонить другу выливается в экзистенциальный кризис с мучительными размышлениями о том, как во время разговора замаскировать паническую атаку.

Твое «я» раз за разом разлетается на кусочки, а ты пытаешься собрать свою новую сущность воедино. Просто пытаясь хотя бы час продержать себя в руках, ощущаешь себя так, словно стоишь на капитанской палубе «Титаника», смотришь, как расползаются трещины, и тупо ждешь, когда тебя сокрушит стена ледяной океанской воды.

У меня разбивалось сердце, когда я читал посты Элизы о депрессии. Иногда она словно бы описывала мой собственный душевный ландшафт. Но Элиза прилагала невероятные усилия, защищая «тех из нас, у кого биохимия мозга не попадает под общепринятые стандарты».

«У меня клиническая депрессия и генерализованное тревожное расстройство, – писала она. – А еще у меня есть подтверждающая это ученая бумажка от серьезного доктора и пузырек с таблетками, которые надо принимать каждый день, иначе я захочу себя убить».

Терапевт, принимавший меня в Сан-Диего, прописал мне коктейль из прозака, велбутрина и страттеры. Прозак, самый известный из СИОЗС[16], предназначен для того, чтобы усиливать и регулировать выработку серотонина в мозге. Велбутрин (который, как я выяснил позже, Элиза принимала в больших количествах) – это «атипичный» антидепрессант, он усиливает выработку мозгом дофамина. Обычно его выписывают в помощь тем, кто бросает курить, – это было одной из причин, почему я его принимал. Страттера относится к классу препаратов, регулирующих норэпинефрин. Это одно из немногих нестимулирующих лекарств от синдрома дефицита внимания.

Помню, что сказал мне о медикаментозном лечении депрессии мой самый первый врач. Мне тогда было восемнадцать, и я беспокоился, что антидепрессанты будут подавлять мои творческие способности. Врач заявил, что наша цель в данной ситуации – дать мне дойти до края, но не упасть в бездну. Мне всегда казалось, что несколько дико говорить такое депрессивному подростку, – но смысл в этом есть.

Элиза не принимала СИОЗС, но принимала СИОЗН (ингибитор обратного захвата серотонина-норэпинефрина) – эффексор, или велнафаксин. Она писала, что это единственное за много лет лекарство, которое ей и вправду помогает. Я пробовал принимать эффексор шесть месяцев. Он действовал хорошо, но вызывал у меня повышение давления.

Поиски подходящего антидепрессанта способны довести до белого каления, и продолжаться они могут годами и даже десятилетиями. Стандарта, который позволял бы измерить степень психического расстройства человека, попросту не существует, как и методов диагностики, помогающей определить, как поведут себя химические вещества, воздействуя на мозг конкретного пациента с уникальными чертами характера, историей травмы и генетическими особенностями.

Вот почему обнаружение блогов Элизы стало в моем расследовании поворотной точкой. Если запись с камеры видеонаблюдения позволяла заглянуть в последние минуты ее жизни, то записи в соцсетях позволяли проследить ее последние годы, и можно предположить, что они имеют не меньшую ценность для установления причин смерти.

Погружаясь в автобиографическую прозу Элизы, я глубоко проникся ее борьбой с депрессией и начал ощущать тесную духовную связь с ее историей. И тут возникли новые тревожные вопросы.