- -
- 100%
- +
© Джилл Рейн, 2025
ISBN 978-5-0068-1336-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Той, чьё молчание стало моим самым громким чувством. И той, ради которой я был готов разбиться, лишь бы однажды услышать твоё «можно»»
Услышал ли?
Пролог
Бывают моменты, которые врезаются в память не яркой вспышкой, а тихим, но неизгладимым шрамом. Я всегда считал, что самое важное случилось со мной в пятнадцать. Тогда я был уверен, что это начало. Но я ошибался. Это было началом конца.
Мой мир и до того был неброским, состоящим из полутонов. Я привык быть фоном в чужих жизнях – тихим одноклассником, сыном, учеником. Существовать, не живя, наблюдая со стороны за чужими яркими красками, которых у меня никогда не было.
Та зима впилась в меня ледяными зубами. Помню хрупкий узор на стекле, похожий на паутину треснувших нервов. Воздух в классе был густым и спёртым – пахло мокрой шерстью, дешёвой колбасой из столовой и всеобщей усталостью, которую мы тащили на себе, как мокрые пальто.
Единственным лучиком в этом сером дне должен был стать урок Анны Сергеевны. Её математика была похожа на игру, на искусство. Но всё пошло под откос ещё за завтраком.
«Анна Сергеевна заболела. Заменяет Валентина Васильевна» – написала наша классная в общем чате. У меня внутри всё оборвалось и провалилось куда-то в бездну. Валентина Васильевна. Её голос – скрип неухоженной двери в пустом доме. Её взгляд – буравчик, который вкручивается тебе в лоб, выискивая вину уже в самом факте твоего существования.
«Опять она. Сейчас опять начнётся», – пронеслось в голове, и я попытался сбежать. Не физически – мысленно. Уйти в свои горы, в белизну и тишину, в линии на бумаге, где я был хозяином. Но сегодня даже рисование не спасало. Её каблуки, отбивающие дробь по полу, вышибали меня из любого укрытия.
– Юра, к доске!
Это прозвучало как приговор. Я шёл, чувствуя на спине тяжёлые, сочувствующие взгляды одноклассников. Решал уравнение, стараясь не поднимать глаза. Боялся увидеть этот взгляд.
– Неверно! – её голос рассёк воздух, как хлыст. – Опять в облаках витаешь? Может, поведаешь нам, что там такого интересного?
Смех класса. Громкий, неровный. Я вжал голову в плечи, сжал кулаки. «Просто перетерпи. Осталось сорок минут. Тридцать девять. Тридцать восемь…»
Я уже почти растворился в этой анестезии отчаяния, когда Саша ткнул меня локтем в бок, выдернув из оцепенения.
– Ты к Полине?
Я уставился на него, не понимая. Мозг отказывался складывать слова в смыслы.
– К какой Полине?
– Ну, к нам приехали на соревнования. И она с ними. Думал, ты знаешь её…
И тут сердце ёкнуло. Резко, нелепо, болезненно. Совсем не так, как в глупых книжках. Как будто кто-то впустил в душную комнату ледяной сквозняк. Незнакомое имя. И уже – ёкнуло.
– Они ещё здесь?
– Может быть…
Я поднял руку, пробормотал что-то невнятное про туалет и вывалился в коридор. Лестница пролетела под ногами сама собой, сердце колотилось где-то в горле.
Так оно и началось. Это проклятое, прекрасное, разрушительное начало. Или самая правдоподобная из всех моих иллюзий.
Глава 1. Имя из ниоткуда
За несколько дней до этого я стоял в том же коридоре, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. На перемене вокруг кипела жизнь – громкий смех, толкотня, обрывки споров. Ко мне никто не подходил.
Я был прозрачен, как это стекло. Невидимка. И в какой-то момент я поймал себя на мысли, что даже не слушаю этот шум. Я просто рисую в голове контуры далёких гор на грязно-белом небе за окном. Мой мир был здесь, внутри черепа. Безопасный, предсказуемый, молчаливый и насквозь пропитанный одиночеством. Это была моя норма.
В тот день я не успел. Это осознание накрыло меня не сразу. Сперва была просто пустота за стеклянными дверьми. Темнеющий зимний вечер. Снежная пыль, кружащаяся над пустой парковкой. Ни души. Они уехали. Всё.
И тогда это случилось. Расстояние от школьного порога до следов шин на асфальте – следов их автобуса – внезапно превратилось в пропасть. В целую вселенную, которую мне не преодолеть. Между «увидеть» и «так и не узнать» легла вечность. Обычно я легко отпускаю такое. Не сложилось – и ладно, не велика потеря. В моём сером мире не появлялось новых красок, потому ничто не уходило, оставляя после себя боль.
Но в тот раз… тогда внутри что-то щёлкнуло. Сработало с неумолимой чёткостью. Я провёл весь оставшийся день в странном, пограничном состоянии. Будто потерял кошелёк с чем-то бесценным внутри, который даже не успел рассмотреть. Потерял навсегда.
Всё, что у меня было – это имя. Полина. Оно звенело в голове навязчиво, как единственная нота, застрявшая в проигрывателе. Обещание, которое никто не давал. Начало стихотворения, которое я боялся дописать.
«С ума сойти, – ловил я себя на мысли снова и снова, – почему я вообще об этом думаю?». Я не видел её. Не слышал её голоса. Не знал, как она двигается, о чём молчит, как смеётся. Ни-че-го. Но было уже поздно – любопытство переросло в навязчивую идею. В болезнь. Я допрашивал всех. Одноклассники пожимали плечами, учителя отмахивались. Даже библиотекарша, знающая обычно всё обо всех, развела руками:
– Полина? Не припоминаю. Из другой школы, говоришь?
Только Саша – мой спаситель и мучитель в одном лице – в итоге сдался под напором и выдал. Скинул ссылку на её профиль. Там было всего несколько фото. Скупой, размытый цифровой след. Словно она лишь на мгновение прикоснулась к этому миру и вот-вот исчезнет.
Я увеличивал каждое изображение до предела, вглядывался в пиксели, в тени, в смазанную улыбку вполоборота. Короткие волосы. Взгляд исподлобья – дерзкий и ранимый одновременно. И глаза… Голубо-серые, как зимнее небо в сумерках. В них был какой-то вызов.
«Красивая…» – пронеслось вихрем в голове. И тут же, следом: «Сильная». Так обрезать волосы – это ведь жест. Поступок.
Её страница молчала. Глухо, беспросветно. Больше месяца – ни единого выхода в сеть. Я обновлял ленту раз десять за вечер, будто пытаясь вызвать призрак, выманить её из небытия силой своего отчаянного желания. Ничего. Тишина. Она была похожа на крепость с наглухо закрытыми воротами.
Прошли дни, а я всё возвращался туда. Мысли о ней преследовали меня везде, превращаясь в навязчивый ритм, отбивающий такт в висках: «Полина… Полина… Полина…». Даже в музыкалке.
Я шёл на урок, почти не чувствуя под ногами земли. Уроки фортепиано превратились в ад. Пальцы деревенели, забывали каждую паузу, каждый пассаж. Я играл с чудовищными ошибками, сбивался, фальшивил. Преподавательница качала головой, её голос звучал как из-под воды:
– Ты сегодня не здесь. Совсем не здесь. Где твоя голова?
Я и сам не знал. Она была там – в холодном экране телефона, в трёх случайных фотографиях, в этих глазах, которые теперь преследовали меня повсюду.
Вернувшись домой, я снова зашёл в её профиль. Это стало моим ритуалом отчаяния. Ничего. Ни новой зацепки, ни намёка на жизнь. Может, Саша ошибся? Может, её вообще не существует? А может, она просто где-то далеко – и даже не подозревает, что кто-то уже зациклился на ней, на её образе, выстроенном из ничего.
Я машинально открыл чистый лист в альбоме. Карандаш сам водил по бумаге, выводил контуры – резкие, нервные. Короткие волосы, линия скулы, взгляд, устремлённый куда-то мимо меня. Я не видел её по-настоящему, но мои руки уже выучили её наизусть. Оставалось только ждать. И надеяться. Это было самое невыносимое.
Глава 2. Ожидание
Так прошёл месяц. Целая вечность. Она так и не появилась на той старой странице, будто её и не было никогда. Но я, словно одержимый, каким-то чудом откопал её Инстаграм (Здесь и далее Instagram принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой на территории РФ).
Написал. В ответ – оглушительная, унизительная тишина. «Но чего я вообще ожидал?» – с горькой, едкой усмешкой подумал я тогда. Конечно, ничего.
У меня появилась новая, жалкая привычка: ночами напролёт рассматривать каждую её фотографию, вглядываясь в пиксели, пытаясь прочесть историю за каждым снимком. Желание заговорить с ней стало физическим – комом в горле, ноющим давлением под рёбрами.
Я ловил себя на том, что выискиваю её лицо в толпе на улицах, в автобусах, в школьной столовой. Каждая тёмноволосая девушка с короткой стрижкой на секунду заставляла сердце делать кувырок – пока не оборачивалось чужое, незнакомое лицо.
Одержимость пожирала меня изнутри. Однажды я дошёл до точки абсурда – доехал до торгового центра, где, по словам Саши, тусовались ребята из её школы. Просидел час в кафе с видом на вход, пил остывший капучино и чувствовал себя законченным кретином, поджигателем собственной жизни. Её, конечно, там не было. Я словно ждал призрака.
И в конце февраля, когда я уже почти выдохся и смирился, случилось то, чего я не ждал. Она ответила. Но не на сообщение. Она ответила на мою историю. На тот самый рисунок – старую церковь на окраине, которую я рисовал, потому что она казалась такой же одинокой и непонятой, как я сам.
Я онемел. Она ответила. Мало того – она ответила с другой страницы. И тут до меня дошло: теперь-то я понимал, куда она пропала. Она просто ушла туда, подальше от всего.
Я моментально добавил её в друзья, не думая, не рассчитывая. Наверное, это выглядело отчаянно и жалко. Но в тот момент мне было плевать. Я был оглушён, сбит с ног этим простым уведомлением.
Перед тем как написать, я десять раз переписывал первое сообщение. Сначала пытался шутить, потом быть глубоким, потом просто отправил смайлик. В итоге стёр всё и выдохнул в телефон: «Привет. Не думал, что ты ответишь».
Мы начали общаться. Слова текли сами, легко и странно естественно, будто мы не начинали разговор, а просто подхватили его с того места, где когда-то бросили. Уже стемнело, мне нужно было ложиться спать. Я с трудом заставил себя пожелать ей спокойной ночи и выключил телефон. Всё ещё казалось, что я сплю и вот-вот провалюсь в жёсткую, неприглядную реальность.
Утром я первым делом потянулся к телефону. Это была явь. Я отправил короткое «Доброе утро» и спросил, выспалась ли она. По пути в школу пришёл ответ. Не текст. Голосовое сообщение.
Я помню его до сих пор. Такая мелочь – десятисекундный фрагмент звука – врезалась в память намертво. У неё был… очаровательный голос. Тёплый, с лёгкой, сбивающей дыхание хрипотцой, будто она только что проснулась или долго, от души смеялась.
«Ещё немного, – поймал я себя на мысли, сжимая телефон в потной ладони, – и я начну думать, что в ней прекрасно абсолютно всё. Даже эта хрипотца. Особенно она».
Странно. Почему я думаю о ней так, будто она уже успела всем завладеть? Я отогнал эти мысли и побежал на урок. Весь день я был не в себе.
Цифры, формулы, даты – всё расплывалось, тонуло, уступая место единственному, навязчивому звуку: эху её голоса. Мне хотелось слушать его снова и снова, до самого конца.
На истории учительница вызвала меня к карте и спросила про дату Куликовской битвы. Я выпалил, не думая: «1380 год… как год её рождения». Класс взорвался хохотом. Я готов был провалиться сквозь землю, сгореть на месте от стыда и восторга одновременно. Потому что она была там, в этой ошибке. Она была везде.
Так и пошли наши дни. Мы общались каждый вечер. Я узнавал её: её язвительный смех, её упрямство, её внезапную, обезоруживающую нежность. Она была такой смешной и милой, когда спорила со мной. В те моменты я называл её солнышком.
– Я не солнышко, – фыркала она.
– Тогда тучка, – предлагал я, глупея с каждой секундой.
– Тучка, – соглашалась она, и это звучало как наша маленькая, никому не ведомая тайна.
В тот период я был по-настоящему, до головокружения, счастлив. Мне просто безумно хотелось быть рядом – даже если эта близость была через холодный экран. Я ещё не задумывался, что это могут быть чувства. Настоящие, взрослые, беспощадные. Те, от которых потом сходят с ума и болеют месяцами.
Но вскоре случилось то, что впервые пошатнуло эту хрупкую, идеальную картинку. Будто кто-то провёл трещину по стеклу, через которое я смотрел на неё. И свет в нашей идеальной комнате впервые померк.
Глава 3. Первые трещины
Я, конечно, понимал. Где-то на дне сознания теплилась чёткая, неумолимая мысль: я ей не интересен. Рано или поздно она исчезнет. Но я не ожидал, что это случится так внезапно и так тихо – не хлопнув дверью, а просто затихнув, как ненужный радиоприёмник.
Спустя три недели после начала нашего… чего? Общения? Иллюзии? Я осторожно, с тысячью оговорок, намекнул Полине, что мы стали говорить реже. Она, кажется, уловила намёк – но её это не задело. Ни капли. Мы скатились к паре вежливых, пустых сообщений раз в два дня. И на этом всё. Конец.
Я панически не хотел её терять. Эта девушка с зимними глазами стала единственным источником кислорода в моём затхлом мире. Тем, ради кого хотелось дышать.
А потом я стал ловить себя на мысли, что думаю о ней постоянно. Навязчиво, болезненно. Хочу быть рядом, знать каждую мелочь, каждый вздох. Хочу раствориться в ней, стать частью её мира, даже если это будет всего лишь цифровая пыль на экране её телефона.
Когда я прислал ей рисунок церкви с надписью «Напоминает тебя», она смущённо улыбнулась и отложила телефон.
«Перестарался, – пронеслось у неё в голове с лёгким раздражением. – Слишком пафосно. Слишком… много». Ей стало неловко от моей интенсивности, от этой голой, ничем не прикрытой потребности в ней.
Тогда до меня наконец допёрло. Окончательно и бесповоротно. Она мне нравится. По-настоящему. Так, что сводит с ума.
Я не помнил больше ничего из своей жизни – только те клочки, что были с ней. Каждое её сообщение, каждый смех в голосовых, каждое «тучка»… Всё остальное превратилось в серый, беззвучный фон. Пожалуй, мне стоило думать о ней меньше. Но было уже поздно. Я горел.
Был март. Середина месяца, за окном – противная, промозглая слякоть. Я несколько раз пытался признаться ей – неуверенно, намёками, будто проверяя прочность льда под ногами. Но все мои попытки тонули в её вежливом, отстранённом молчании. В конце концов, мне хватило дурости или отчаяния спросить прямо, в лоб:
– Скажи… тебе нравится кто-то?
Короткое «да» в ответ стало приговором. Я физически почувствовал, как земля уходит из-под ног, оставляя лишь ледяную пустоту. Я сразу же пожалел о своём вопросе. Она перестала со мной общаться почти полностью. Это была моя вина – я переступил невидимую грань, полез в душу с грязными ботинками.
Именно в это время в моей жизни появился он. Витя. Он активно писал мне, комментировал рисунки, словно старался стать ближе. Тогда это казалось милым совпадением.
Он оказался интересным собеседником – с ним было легко, и я, глупец, начал доверять ему. Я вывалил на него всё – свою тревогу, свои чувства к Поле, её молчание. Он посочувствовал, поддержал… Теперь-то я понимаю почему. Он ведь просто вёл разведку.
Но тогда я был слеп. Слишком наивен. Слишком одинок. Моё состояние медленно, но верно тянуло меня на дно. Прямо до того самого дня, когда всё окончательно перевернулось…
Глава 4. Ножницы и надежды
Быть тихим – не значит быть пустым. Внутри меня бушевали целые миры, которые я никому не показывал. Обрывки недописанных песен, вспышки будущих рисунков, тихий рой мыслей, которые я никогда не решался озвучить.
Мои длинные, тёмные волосы были не просто причёской. Они были баррикадой. Надёжным укрытием, за которым можно было спрятать смущение, робкую улыбку или боль. Они были моей привычной униформой и моей же тюрьмой.
Полина с утра чувствовала странное беспокойство, лёгкую дрожь под кожей. Воздух был наполнен током, будто вот-вот ударит молния. Она рассеянно листала ленту, почти не заметив мелькнувшее в сторис подруги знакомое лицо.
Палец замер. Она прокрутила назад. Это был он. Но… точно ли? Что-то было не так. Изображение было зернистым, но силуэт казался чужим. «Неужели это… Юра?» – прошептала она беззвучно, увеличивая картинку, пока пиксели не поплыли. Она пыталась разгадать эту загадку, почувствовать что-то знакомое в этом новом образе.
Мысль родилась ещё в декабре, в самые короткие и тёмные дни, и с тех пор точила меня изнутри, как навязчивый мотив. Подстричься казалось предательством. Добровольно разрушить собственную крепость. Но в этой идее жил и ослепительный огонёк – обещание головокружительной, пугающей свободы.
Я застрял на пороге, одной ногой в тёплом прошлом, другой – над пропастью возможного будущего. Я ждал, медлил, трусил. Но наступил апрель, а с ним – резкий, пьянящий запах влажной земли и сирени, который требовал перемен. Время пришло.
Холодные ножницы щёлкнули у виска с окончательным, необратимым звуком. Прядь за прядью тяжёлая тёмная завеса падала на пол. А потом загудели машинки, обнажая кожу на затылке и висках, и по коже побежали мурашки от незнакомого прикосновения воздуха. Я не смотрел в зеркало, пока парикмахер не закончил.
И тогда я увидел другого. Незнакомца с открытым взглядом, пронзительным и уязвимым. Его шея казалась тоньше, скулы – резче, а в глазах читался немой вопрос.
Рука сама потянулась на привычное место, чтобы откинуть непослушную прядь, и повисла в воздухе, наткнувшись на пустоту. Лёгкий холодок на коже щекотал нервы. Это был я. И это был не я. Это был тот, кем я мог бы стать.
Полина пересмотрела фото ещё раз, потом ещё. Да, это определённо он. Но стрижка… Короткая, почти дерзкая, она открывала лицо, делая его старше, серьёзнее, обнажая что-то сокровенное. «Интересно…» – пронеслось в голове лёгкой, едва пойманной мыслью. Она бы прошла мимо, не узнай она его в тот миг.
В школе многие округляли глаза: «Зачем? Ты же их так отращивал!». Я лишь пожимал плечами, но внутри не чувствовал ни капли сожаления. Казалось, я сбросил десятикилограммовый груз, который таскал годами, даже не замечая тяжести. Мир стал видеть больше меня – и это пугало и опьяняло одновременно.
И самое невероятное: именно это стало тем крючком, на который поймалось внимание Полины.
– Где волосы, человек? – это сообщение всплыло на экране первым за несколько недель молчания. Я перечитал эти слова раз пятнадцать, выискивая в них скрытые нотки: насмешку, удивление, интерес.
Полина не сдержалась. Отправила почти на автомате, повинуясь внезапному порыву. И сразу же захотела отозвать сообщение, схватившись за телефон, – но было поздно: три точки в пузыре уже сигналили, что я печатаю ответ. И она, поймав себя на затаённом ожидании, с любопытством наблюдала за экраном.
Потом она объяснила: видела меня в сторис одноклассницы – там, на заднем плане, с новой стрижкой. Сначала не узнала, присмотрелась – и только потом опознала.
– Выглядишь… иначе, – написала она.
И я ломал голову, пытаясь расшифровать: комплимент это или просто констатация факта. Было одновременно смешно и до глупости трогательно. Так и завязался наш новый диалог. Мы говорили ни о чём – о жизни, о мелочах, о том, что происходит вокруг. Ничего важного. Но для меня это значило всё.
Каждое её сообщение было глотком свежего воздуха после долгого удушья. Потому что существование без её слов превращалось в монотонную, серую пустыню.
Я жил своей обычной жизнью: школа, дом, музыка. Но теперь изредка на экране телефона вспыхивало её имя. Каждое новое сообщение – короткое, редкое, но бесконечно значимое – заставляло сердце биться чаще, сбиваясь с ритма. Я не мог выкинуть её из головы. Да и не хотел.
А в апреле случилось ещё кое-что. То, что перевернуло всё с ног на голову. Событие, о котором я тогда ещё не подозревал, но которое уже стучалось в мою дверь – тихо, но настойчиво. Но это уже история про другого человека…
Глава 5. Игра вслепую
Семнадцатое апреля. Календарь отмечал обычный день, но судьба уже занесла руку, чтобы перелистнуть страницу моей жизни. Резко, с грохотом. Мой педагог по фортепиано предложил поучаствовать в конкурсе. Я согласился – из вежливости, из привычки быть удобным, не создающим проблем мальчиком.
Тогда я ещё не знал, что встречу там человека, который на целый год станет моим личным наркотиком – сладким, болезненным и разрушительным. Год, который перевернёт всё, а уйдя, оставит после себя лишь осколки и один-единственный вопрос: «А было ли что-то настоящее?».
Но я забегаю вперёд. Раньше разговоры о чувствах давались мне тяжело. Я не понимал, какие эмоции считать «правильными», будто во мне отсутствовал некий социальный компас, выданный остальным при рождении.
Моё восприятие мира было другим – более тихим, более острым и одновременно более растерянным. А может, я просто боялся в этом признаться даже самому себе.
Мы приехали на место. Чужая школа, пахнущая мелом, старым паркетом и концентрированным человеческим волнением. Сдав вещи в классе, превращённом в гардероб, я затерялся в задних рядах актового зала.
На сцене разыгрывался мой друг, его пальцы порхали над клавишами с лёгкостью, мне неведомой. И тут дверь приоткрылась, впустив луч света с коридора, и в нём возникла она.
Эта девушка появилась так же внезапно, как промелькнувшая за окном птица – мимолётным пятном на фоне серой реальности. Я даже толком не разглядел её, но что-то настойчиво ёкнуло внутри – тревожно и назойливо, как заноза.
Я вышел в коридор под предлогом попить воды, но на самом деле надеясь её найти.
– Опять? – с горькой иронией укорял я себя. – У меня что, дурная привычка – бегать за незнакомыми тенями, выискивая в них черты Полины?
На тот момент познакомиться не удалось. Да я и боялся. Первый неудачный опыт успел поселить во мне сомнения, словно я шёл по тонкому льду, и каждый шаг мог обернуться провалом в ледяную воду.
Настала моя очередь. Я по себе знаю – я страшно нервничаю, и это всегда меня подводит. Как только я сел за рояль, отточенные до автоматизма пассажи испарились из памяти. Пальцы стали деревянными, били мимо клавиш, фальшивили.
Я с трудом дополз до последнего аккорда, чувствуя, как пылают щёки и в висках отдаётся тяжёлый, неровный стук собственного сердца. Я облажался. Перед залом, перед строгими лицами жюри… и, возможно, перед той самой девушкой, чей призрачный образ теперь навсегда смешался с позором.
Милана в это время сидела в третьем ряду. Она смотрела на этого странного парня с растрёпанными тёмными волосами и большими, испуганными глазами оленя, попавшего в свет фар. Ей стало его почему-то искренне жалко. Не как музыканта – а как человека.
В его неудаче было что-то такое обнажённое и беззащитное, что кольнуло её в самое сердце. Она сама часто чувствовала себя не в своей тарелке, не соответствующей чьим-то ожиданиям, и его паника, его стремление поскорее убежать с глаз долой были ей до боли знакомы.
Это была не жалость снисхождения, а скорее мгновенное узнавание родственной души – такой же неуверенной и легкоранимой за внешним фасадом.
На ватных ногах я выбрался на улицу – глотнуть воздуха, позвонить маме в тщетной надежде на спасительную ложь поддержки. Но вместо этого получил лишь сухие, привычные упрёки: «Мало занимался! Сам виноват!». Фраза, отчеканенная в моём мозгу, как приговор. Во всём всегда виноват был только я.
Мне хотелось раствориться в прохладном апрельском воздухе, стать частью этого ветра, который ничего не чувствует. Но надо было возвращаться за вещами. И вот, когда я вернулся в здание, я снова увидел её. Ту самую незнакомку.
Вблизи она оказалась ещё прекраснее – неброской, тонкой красоты с умным, внимательным взглядом и лёгкой улыбкой, трогавшей уголки губ. Я всё ещё боялся подойти. Вместо этого я начал расспрашивать о ней другую девочку, с которой она пришла. Та, недолго думая, сразу подошла к ней и громко, на весь коридор, объявила: «Эй, с тобой хотят познакомиться!».
Я готов был провалиться сквозь шахматную плитку пола. Никогда ещё я не чувствовал такой оглушительной, всепоглощающей неловкости. Казалось, все стены смотрят на меня и смеются. Её звали Миланой. Имя, звучавшее как музыкальная фраза, с лёгким, тёплым южным оттенком.
И она… неожиданно обняла меня. Неловко, по-дружески, но искренне. Это был жест, который говорил громче слов: «Всё в порядке. Я понимаю. Я не осуждаю». И в этот миг моя стена стыда дала трещину.