Сапсан

Перевод книги был поддержан фондом «Сокольничье наследие»

Перевод с английского И. Масленникова

Под научной редакцией Ю. Михневич

Благодарим Нику Самоцкую за содействие в подготовке перевода, а также Анну Захарову за редактуру сопроводительных текстов.

© J. A. Baker, 1967, 1971

Introduction © Mark Cocker, 2010

Notes on J. A. Baker © John Fanshawe, 2011

Afterword © Robert Macfarlane, 2017

© HarperCollinsPublishers, 2017

© Игорь Масленников, перевод, 2025

© ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Individuum®

Предисловие

Дж. А. Бейкер (1926–1987) сегодня считается одним из важнейших британских писателей-натуралистов XX века. Его книга «Сапсан», вышедшая в 1967 году, поразила читателей неожиданной мощью и головокружительной дерзостью – такими же, как у самой птицы, давшей ей название. «Сапсана», сразу признанного шедевром, сегодня многие называют эталоном натуралистической прозы, но на самом деле даже эта похвала не отражает все достоинства книги. По любым литературным меркам ее можно назвать великим произведением.

Прошло больше тридцати лет с безвременной кончины Бейкера – он умер в 1987‑м, когда ему был всего шестьдесят один год, – и больше сорока лет со дня выхода его второй и последней книги «Летний холм» (1969). Долгое время обе они оставались недоступны читателю. И все же сегодня Бейкера ценят, пожалуй, даже выше, чем при жизни. Его творчество тесно связано с возрождением литературы о природе и земле, с так называемым новым натуралистическим письмом и его представителями, например, Тимом Ди и Робертом Макфарлейном (как раз благодаря последнему мир заново открыл «Сапсана»). Книги Бейкера уже входят в университетские программы. Ведущие современные поэты – от Кэтлин Джейми до бывшего поэта-лауреата[1] Эндрю Моушена – признают его поэтический талант. О его влиянии говорят самые разные творческие люди: от кинорежиссера Дэвида Кобхэма до натуралиста, телеведущего и оператора Саймона Кинга.

Все это – замечательные достижения, особенно если учитывать обстоятельства жизни Бейкера. Он родился и вырос в графстве Эссекс, всю жизнь провел в тогда еще маленьком сельском городе Челмсфорде и сменил лишь два адреса – дом 20 по Финчли-авеню и дом 28 по Марлборо-роуд. Его родители, Уилфред и Пэнси, принадлежали к низшему среднему классу: отец работал чертежником в инженерной компании Crompton Parkinson. Формальное образование их единственного сына завершилось в 1943 году, когда в шестнадцать лет он закончил челмсфордскую Школу имени короля Эдуарда VI в Челмсфорде. Его неизменная любовь к поэзии и опере была, пожалуй, нетипичной для человека его круга, однако Бейкер-младший, вероятно, почти не общался с писателями и художниками. Все его литературные связи появились уже после того, как издательство Collins опубликовало книги «Сапсан» и «Летний холм».

Бесспорным подтверждением его выдающегося таланта служит тот факт, что литературная слава Бейкера держится всего на двух книгах – трехстах пятидесяти страницах прозы, которые охватывают весьма ограниченное географическое пространство. В обоих произведениях описывается участок Эссекса площадью всего 550 квадратных километров: долина реки Челмер от восточной окраины Челмсфорда до Молдона, где Челмер сливается с рекой Блэкуотер. В центре этого мира – холм Данбери, высшая точка графства, окруженная древними грабовыми лесами и зарослями каштана. Земли Бейкера простираются вниз по южному склону Данбери и тянутся к северному и южному берегам реки Блэкуотер, чтобы раствориться в темном илистом эстуарии[2] на берегу Северного моря. Сегодня бóльшая часть этих мест входит в пригородную зону всего в часе езды от центра Лондона, но при жизни Бейкера это была сельская глушь. В красивой деревушке Литтл-Бэддоу двери по ночам не запирали вплоть до 1970‑х годов. За один зимний день – от рассвета до заката – Бейкер мог пересечь весь этот край по тихим проселочным дорогам. Велосипед всю жизнь Бейкера оставался его единственным средством передвижения. Он так и не научился водить машину.

Эта сосредоточенность на единственном небольшом участке земли напоминает нам о жизни и творческой деятельности таких авторов, как Гилберт Уайт[3] и, возможно, поэт Джон Клэр[4]. В то же время строгие границы географических изысканий делают Бейкера исключительно важной фигурой современности. В «Сапсане» он писал: «Пока не стало слишком поздно, я попытался… изобразить чудо этой земли… такой же щедрой и славной, как Африка». То, что он блестяще справился с этой задачей и сумел извлечь столь высокую прозу из, казалось бы, скромного ландшафта, бросает вызов нашей эпохе. В обществе, которое остро осознает проблематичность использования углеводородов, Бейкер, безусловно, остается примером для подражания. Границы его мира определялись дальностью поездки на велосипеде, и этот принцип может стать образцом для нынешних писателей. В его книгах слово «провинциальный» освобождается от наросших на него негативных коннотаций ограниченности и косности. Бейкер – провинциал лишь в истинном смысле этого слова: он человек, который раскрыл богатые тайны, что прячутся в каждом уголке его островов.

Обе книги Бейкера о природе и ландшафтах Эссекса тесно связаны между собой – и по стилю, и по содержанию. В каком-то смысле они очень просты. Это книги о встречах. Они описывают диких животных, прежде всего птиц, которых Бейкер видел и слышал во время своих вылазок, и основаны на неустанных поисках, которые он вел в одних и тех же местах. Однако если «Летний холм» – это обобщенный рассказ о встречах с живыми существами в промежутке между весной и осенью, то «Сапсан» сосредоточен на одном-единственном виде – самой быстрой птице на Земле.

При жизни Бейкера этот величественный хищник появлялся в Эссексе лишь изредка, зимой. Более того, во второй половине XX века численность сапсанов катастрофически сократилась. К счастью, в последние годы ситуация изменилась: популяция начала восстанавливаться и, возможно, достигла уровня, который не наблюдался в Англии с XVII века. Сапсан снова гнездится даже в Эссексе. Сегодня нам трудно ощутить ту тревогу, которой в 1960‑е годы была охвачена Европа и Северная Америка. Но чтобы понять эту книгу и ее значимость, важно вспомнить: один из самых успешных хищников на планете – по своей трансконтинентальной распространенности уступающий разве что человеку и рыжей лисице – был настолько отравлен токсичными хлорорганическими пестицидами, что едва не оказался на грани вымирания.

Именно эта тревога придавала Бейкеру ощущение собственной миссии, когда он выслеживал соколов в зимних ландшафтах Эссекса. «Десять лет я выслеживал сапсана, был одержим им. Он стал моим граалем. Теперь это прошло». Ощущение надвигающейся гибели придает книге не только эмоциональный стержень, но и тематическое единство, напряженный, почти лихорадочный ритм повествования. В «Летнем холме» такие элементы выражены куда слабее – это более сложный, неуловимый текст. В нем почти нет сюжета, и автор не пытается придать повествованию цельность, ограничиваясь тем, что выстраивает главы вокруг отдельных ландшафтов – букового леса, эстуария и т. д. Если читать «Летний холм» без предварительного знакомства с «Сапсаном» – книгой, которая служит ему контекстом, – он может показаться неторопливым, беспорядочным пересказом случайных встреч с природой. Но на самом деле это не так. Здесь на каждой странице – литература высшей пробы.

Тем не менее именно сквозная структура «Сапсана» побуждает многих считать эту книгу вершиной творчества Бейкера. Напрашивается вывод, что он собрал в ней самый ценный материал и вложил в нее гораздо больше редакторской работы. В аннотации к одному из поздних изданий утверждалось, что автор переписывал книгу пять раз. Почти неизбежно возникает предположение, что постоянные правки были связаны с попыткой придать цельность наблюдениям за сапсанами в течение десяти зим. Подчеркиваю: это лишь предположение. На самом деле мы почти ничего не знаем о методах работы Бейкера. Он, по-видимому, уничтожил все черновые версии книги, а также избавился от многих дневниковых записей. Лишь треть сохранившихся дневников была впервые опубликована в 2010 году.

Произведения Бейкера могут вызывать у читателей и другие вопросы, ведь он крайне неохотно раскрывает свою личность и взгляды. Они все же местами пробиваются наружу, но в целом, как утверждал сам автор, «Сапсан» – это объективное описание увиденного: «Все, что я описываю, произошло на моих глазах». Этот скромный писатель мало что рассказывает о себе, и это оставляет в центре книги некую пустоту – и комментаторы, похоже, чувствуют себя обязанными заполнить ее собственными теориями. Еще недавно мало кто знал, что полное имя Бейкера – Джон Алек. Другая загадка, прояснившаяся лишь в последнее десятилетие, – личность женщины, которой посвящен «Сапсан». Это жена автора, Дорин Грейс Бейкер (в девичестве Коу), пережившая своего первого мужа более чем на четверть века и скончавшаяся в 2006 году. Ее брак с Бейкером длился тридцать один год.

Возможно, такова парадоксальная судьба человека, ревностно оберегающего свою частную жизнь: именно то, что он больше всего хочет скрыть или считает наименее важным, неизменно становится предметом самых бурных спекуляций. В отсутствие проверенных фактов жизнь Бейкера обросла мифами и домыслами, словно днище лодки – ракушками. Классический пример – распространенное мнение, будто он был библиотекарем. Возможно, этот миф возник из предположения, что такое литературное произведение мог создать только человек книжный. На самом же деле Бейкер работал менеджером в челмсфордском отделении Автомобильной ассоциации (и это немного забавно, учитывая, что сам он не умел водить), а позднее возглавлял один из складов компании Britvic.

Еще одно типичное предположение – будто бы Бейкер написал «Сапсана» после того, как ему поставили страшный диагноз, и поэтому текст пронизан мрачными, едкими интонациями инвалида. В этом хотя бы есть зерно истины. На самом деле болезнь начала серьезно мучать Бейкера уже после завершения его первой книги. Наблюдая за дикой природой и собирая материал для «Сапсана» в течение десяти лет (1955–1965), он жил вполне обычной жизнью: днем работал в Автомобильной ассоциации или на складе, а в свободное время катался на велосипеде вдоль берегов реки Челмер и наблюдал за птицами. На протяжении всех этих лет его все больше изматывал ревматоидный артрит, и к выходу «Летнего холма» болезнь уже сильно его подкосила. В конечном счете именно она привела к ранней смерти Бейкера: рак, от которого он умер, был спровоцирован лекарствами, прописанными для лечения артрита.

Самые ожесточенные споры вызывает утверждение, будто Бейкер выдумал отдельные эпизоды «Сапсана» или даже всю книгу целиком. Такое мнение давно бытует среди читателей, особенно тех, кто хорошо разбирается в орнитологии. Эти сомнения нельзя просто списать на мелочную скрупулезность, которая порой кажется неотделимой от наблюдений за птицами. Внимательный читатель «Сапсана» неизбежно столкнется со сложными и спорными эпизодами. Вот один из них: Бейкер находил своих соколов в долине реки Челмер, где их никто (или почти никто) больше не видел. В те годы редакторы «Орнитологического отчета по графству Эссекс» отнеслись к его описаниям с плохо скрываемым недоверием и предпологали, что Бейкер мог видеть не диких сапсанов, а птиц, которых приручили сокольники.

Еще одна претензия касается утверждения Бейкера, что за десять лет он обнаружил 619 трупов птиц, ставших жертвами зимующих сапсанов. Любой человек, часто бывающий на природе, знает, как редко можно увидеть мертвую птицу. Так что заявление о сотнях таких птиц, якобы оставленных одними и теми же хищниками, звучит по меньшей мере странно.

Кроме того, Бейкеру адресуют менее значительные, но все же серьезные вопросы и замечания. Как так получилось, что только он видел сапсанов, которые поедают дождевых червей, вывороченных плугом? Переводчик шведского издания «Сапсана», сам опытный бердвотчер, усомнился в том, что сапсаны умеют зависать в воздухе. Однако Бейкер настоял на использовании шведского слова ryttla, означающего именно этот тип полета. Один из ведущих специалистов по сапсанам однажды заявил, что Бейкер попросту не отличал эту птицу от пустельги.

На эти сомнения и подозрения можно находить разные ответы. Прежде всего напомним, что Бейкер был буквально одержим сапсанами. Во время прогулок по эссекской глуши он всегда искал только их. Он досконально изучил повадки отдельных птиц и за годы наблюдений выработал точное понимание того, где и когда их можно встретить. Логично, что он видел сапсанов там, где их не замечали другие, а также находил останки их добычи, – ведь он знал, в каких местах хищники предпочитают кормиться.

Еще один важный аргумент: если наблюдать за сапсанами достаточно долго, можно увидеть то, ранее никто не видел, или даже зафиксировать неизвестное ранее поведение, – например, поедание червей. Совсем недавно ученые обнаружили у сапсанов малоизвестную особенность: иногда они охотятся и убивают добычу в темное время суток (между прочим, Бейкер тоже упоминал, что они бывают активны после захода солнца). Очевидно, никто не станет отрицать достоверность этих новых данных только потому, что они не укладываются в прежние представления (по крайней мере, сделать это будет непросто: на ютубе несложно найти запись, где сапсан, устроившийся на ночлег на кафедральном соборе Дерби, поедает живого вальдшнепа). Почему же Бейкер заслуживает меньшего доверия? Несмотря на все исследования, сапсан остается загадочной птицей. И разве не эти нежданные открытия придают полевым исследованиям очарование?

Другая причина, частично объясняющая, почему «Сапсан» вызывает столько сомнений и споров, связана с подходом Бейкера к написанию книги, о котором он открыто заявил во введении. Книга оформлена как дневник одной зимы, но сам автор ясно указал, что стремился обобщить и превратить в цельное повествование опыт всех десяти лет наблюдений. Воспринимать этот текст как последовательность реальных записей в блокноте – значит не понимать разницы между буквальной правдой дневника и литературной правдой, к которой стремился Бейкер. Тот, кто читает его книги с этой ложной установкой, рискует лишь сильнее запутаться в противоречиях. Бейкер не только сознательно сжимал и видоизменял временны́е рамки своих произведений, но и намеренно вымарывал из них топонимы и узнаваемые природные ориентиры. В «Сапсане» он упоминает «брод», «Северный лес» и «Южный лес», но редко дает более точные указания, которые позволили бы привязать текст к конкретным географическим координатам.

Для поклонников Бейкера эта особенность его стиля превратилась в своего рода игру: они пытаются разгадать реальную географию, стоящую за его описаниями. Некоторые ориентиры все же можно опознать. Так, за упоминутым в книге «двухсотфутовым дымоходом», на котором отдыхал сокол (запись от 24 октября), почти наверняка подразумевалась старая кирпичная башня, ныне снесенная. Он служил трубой для водного парового насоса в аббатстве Били, что к западу от Молдона. 25 января Бейкер видел, как «крапивник прошел по крыше деревянной колокольни», – вероятно, речь идет о чудесной церквушке на берегу реки Челмер в Алтинге, одной из знаменитых эссекских церквей с деревянной колокольней. Самый важный географический объект, который можно определить с относительной уверенностью, – это «брод», место, где происходили многие события, описанные в книге, и куда сапсаны регулярно прилетали купаться. Скорее всего, это участок пересечения ручья Сэндон с Харреллз-лейн к западу от Литтл-Бэддоу.

Временные рамки событий, описанных Бейкером, можно реконструировать по косвенным признакам. Одна из ключевых подсказок – его описание исключительно суровой зимы. Без сомнения, речь идет о зиме 1962–1963 годов – той самой арктической зиме, когда снег в объеме, какого не наблюдали к тому времени уже 150 лет, пролежал на земле несколько месяцев. Это были самые сильные заморозки, зафиксированные в южной Англии с 1740 года: значительные участки побережья заледенели, а на воде начали формироваться льдины. Картина заснеженного Эссекса, которую рисует Бейкер, – снег лежал с 27 декабря до первой недели марта – точно совпадает с реальными погодными условиями того периода.

Хотя эти сведения позволяют наметить общий временной и географический контекст книги, Бейкер легко выходил за их рамки. Свобода, с которой автор обращался с материалом, побудила некоторых читателей воспринимать «Сапсан» как художественное произведение. Этот авторский прием не только создал слой неопределенности, которая сбивает с толку читателей, склонных к буквальному восприятию, но и сделал книгу удивительно универсальной. Если она и не совсем вневременная, то будто бы меняется вместе с читателем: каждое новое поколение находит в ней не меньше смысла и глубины, чем предыдущее. Отказавшись привязывать своих птиц к конкретной местности, Бейкер отпустил их на волю и сделал столь же неуловимыми, как их настоящие собратья. Великолепный ландшафт, который он описывает, мог бы находиться где угодно. Читатель волен перенести воображаемый «брод» или «Северный лес» из книги Бейкера на побережье Швеции, в Калифорнию, Квебек или даже Австралию. Очистив текст от избыточных деталей, Бейкер написал мифическую историю поисков мифической птицы – историю, которая одновременно не знает границ и остается подлинной.

Есть особая ирония в том, что обвинения в подтасовке фактов или прямом обмане совершенно не соответствуют замыслу работы Бейкера – он опровергает их чуть ли не каждым предложением. Вся его работа пронизана почти судебной дотошностью в стремлении запечатлеть правду о встречах с птицами, природой и землей – и в этом у него мало соперников не только среди британских писателей, но и во всей англоязычной литературе. Заглядывая в пронзительные лимонные глаза домового сыча, Бейкер замечает, что «черный зрачок был той же ширины, что ярко-желтая радужка». Он находит свежий трупик бурозубки и отмечает, что «на пушистом сером меху остались отпечатки когтей» пустельги.

В «Летнем холме» стремление Бейкера к точности проявляется еще очевиднее. Свободная форма книги словно подчеркивает, что автор отбросил все лишнее ради поиска ответа на один-единственный вопрос: как натуралист может передать словами то, что он видит и испытывает? Именно эта верность замыслу ценой отказа от всего остального, вероятно, и привела к тому, что эта книга сегодня оказалась почти забыта. Но в то же время именно бескомпромиссный поиск подлинного языка наделяет ее странной, но неоспоримой магией.

В «Сапсане» Бейкер пишет: «Труднее всего видеть то, что есть на самом деле». В этом, коротко говоря, и заключается философия, пронизывающая все его творчество. Примечательно, что он никогда не подкрепляет свои наблюдения, мысли или чувства ссылками на других авторов. Бейкер не пользуется услугами посредников, а проникает в самую суть момента, чтобы извлечь из него прозу, поражающую одновременно изобретательностью, ясностью и невероятной точностью. Иногда его умение замечать самые тонкие перемены подкупает именно простотой. Так, в «Сапсане» (запись от 2 апреля) он пишет: «Весенний вечер; воздух мягкий, просторный». 27 марта он видит пасущегося кролика, который «раздулся от болезни», а солнечный свет в тот же день называет «тихим». Полностью фраза звучит так: «Тихий свет блестел на отступающей воде».

Иногда дело не столько в языке, сколько в самом строении предложений – оно оказывается поразительно изобретательным. Классический пример – то, как Бейкер передает завораживающий эффект, который создают стаи куликов на приливном иле, а также их хаотичную, беспорядочную, лишенную четкой формы природу:

В криках тулесов слышится вялая, но неотступная печаль. Поднимаются камнешарки и чернозобики. Двадцать больших улитов пролетают в вышине и кричат; серо-белые,  словно чайки, словно небо. Малые веретенники летят вместе с кроншнепами, песочниками, ржанками; едва ли они когда-то остаются сами по себе, едва ли пребывают в покое; гнусавые чудаки; долгоносые крикливые морские весельчаки; их крики – фырканье, чихание, мяуканье и лай. Вертятся их тонкие загнутые клювы, вертятся их головы, вертятся их плечи и туловища, колеблются их крылья.

Они выписывают вычурные узоры над наступающей водой.

Как показывает этот отрывок, Бейкер никогда не боялся быть чересчур кратким, повторяться или говорить очевидности. Одна из моих любимых фраз в «Сапсане»: «Ничего не происходило». Ни один писатель-натуралист не описывал с такой честностью и любовью ту выдержку, без которой невозможно подлинное наблюдение за дикой природой. В каком-то смысле его стиль – полная противоположность документальным фильмам о природе, которые всегда стремятся поскорее перейти к кульминации. Бейкер – мастер пустоты и бездействия.

Самка сапсана наблюдала за мной со столбов на дальних солончаках – съежившаяся, угрюмая под темным дождем. Изредка она перелетала с места на место. Она уже покормилась и не знала, чем себя занять. Позже она улетела в сторону от моря.

Хотя у Бейкера и есть эмоциональная отстраненность, или нейтральность, которые могут возникать при долгих наблюдений за дикой природой, его текст никогда не бывает скучным. Напротив, если его и можно в чем-то упрекнуть, то в том, что он почти не оставляет читателю передышек. Его проза предельно насыщена, сконцентрирована до высочайшей плотности. Она бросает вызов каждой своей строкой. Порой ее легче воспринимать как поэзию. Двух страниц бывает достаточно, чтобы почувствовать насыщенность текста. Более того, удивительно, насколько органично эта проза ложится в стихотворную форму. Взять хотя бы это предложение:

Или этот абзац:

Если бы мне нужно было выделить самые выдающиеся дарования Бейкера как писателя, я бы назвал два качества. Первое – способность передавать инаковость дикой природы через ассоциации с объектами человеческого быта. При этом он рискует впасть в антропоморфизм, но это почти никогда не случается. Звучит парадоксально, но, используя знакомые образы, он делает животных или растения доступными для нашего восприятия, при этом сохраняя их не-человеческую природу. Вот пример:

На гальке бугром лежала мертвая морская свинья – тяжелая, как мешок цемента. Гладкая кожа покрылась розовыми и серыми пятнами; язык почернел и стал твердым, как камень. Пасть разинулась, как старая, утыканная гвоздями подметка. Зубы походили на застежку-молнию на жутковатом чехле от ночной рубашки.

Возможно, еще совершеннее его описание золотистых ржанок в летнем оперении:

Их черные брюшки блестели на солнце под горчично-желтыми спинками, как черные туфли, присыпанные лютиковой пыльцой.

Вторую уникальную способность Бейкера я называю «синестезией» (хотя это и не совсем точно), подразумевая его умение воспринимать и выражать информацию, исходящую от одного органа чувств, так, как если бы она была воспринята другим. Например, он описывает звуки таким образом, словно их можно увидеть или почувствовать на вкус. Вот описание сумеречного пения козодоя в «Сапсане»:

Его песня похожа на журчание вина, льющегося с большой высоты в гулкий бочонок. Это душистый звук. Его букет возносится к тихому небу. При свете дня он был бы тоньше и суше, но в сумраке он доходит и получает выдержку. Если бы песня могла пахнуть, то песня козодоя пахла бы давленым виноградом, и миндалем, и лесной мглой. Эта песня льется, и ни одна капля не проливается мимо.

Способность к синестезии редко выражается столь ясно и однозначно. Как правило, она проявляется неявно, через небольшие, деликатные оттенки смысла – всего одно слово или фразу. Вот четыре примера из «Летнего холма»:

Чистая зеленая песня пеночки-веснички спускается с лиственницы.

С запаха пруда доносится голос камышницы.

Трещащая песня козодоя, кажется, бороздит гладкую поверхность тишины.

В длинных долинах среди холмов один за другим поднимались крики авдоток, будто эхо ископаемых голосов, вырвавшихся из меловых глубин.

Последние две цитаты особенно примечательны: заметьте, что свет у Бейкера приобретает динамику. Эти примеры подчеркивают, что слово «синестезия» не вполне точно описывает всю сложность его таланта.