- -
- 100%
- +
Я имею в виду не только общепринятое значение синестезии, но и способность придавать неосязаемым и бесформенным сущностям материальность и плотность. Бейкер делает невидимое зримым. В его прозе свет, пространство, время, гравитация и движение облекаются плотью. Он будто воспринимал воздух как материальную субстанцию. С точки зрения химии так оно и есть – мы знаем, что воздух состоит из кислорода, азота и т. д., но очень редко действительно это ощущаем. Писательское мастерство Бейкера словно было создано для того, чтобы запечатлеть быстрейшую птицу на планете. Бейкер и сапсан – совершенный союз. Уникальный дар синестезии проявляется в его текстах повсюду. Вот как он описывает стайку зеленушек:
Все это скопище то и дело, сухо шелестя крыльями, взлетало на деревья, а потом по запыленной лестнице солнечных лучей тихо спускалось обратно. Желтый свет мелко рябил от птичьих теней.
В «Сапсане» способность воспринимать небеса как нечто плотное и осязаемое порождает целую череду метафор, в которых воздух и его обитатели уподобляются морской стихии. Глядя в небеса, Бейкер словно заглядывает в подводные глубины. В одной из самых поэтичных сцен ближе к финалу книги он описывает сокола так: «Подобно дельфину в зеленых морях, подобно выдре в оцепеневших водах, он плыл по небесной лагуне к белым рифам перистых облаков».
В другом эпизоде, наблюдая за плавностью и игривостью движений тюленя в воде, Бейкер размышляет:
Хорошо живется тюленям здесь, на мелководье. Не только тюленям, но и многим другим водным и воздушным созданиям. Похоже, что их жизнь лучше нашей. Ведь у нас нет своей стихии. Когда мы падаем, нам не на что опереться.
Здесь Бейкер приближается к поразительному прозрению, которое раскрывает суть самого жанра литературы о природе. Читая этот отрывок, мы не можем не вспомнить животных, которые больше всего повлияли на воображение современных британцев, а также самых преданных исследователей этих животных: выдру (Генри Уильямсон[5], Гэвин Максвелл[6]), китов и дельфинов (Хиткоут Уильямс[7] и весь нью-эйджевский культ морских млекопитающих) и птиц, в частности хищников (Уильям Генри Хадсон[8], Теренс Хэнбери Уайт[9] и сам Джон Алек Бейкер). Мы не можем странствовать по стихиям, как эти создания, но можем попытаться представить, что значит быть выдрой или сапсаном. Однако ни один известный мне писатель не позволяет нам столь глубоко проникнуть в жизнь другого существа и прочувствовать, каково это – слиться со своей стихией, как это делает Джон Алек Бейкер.
Марк Кокер,
март 2010
(Пер. О. Бочарникова)
Единицы измерения
Для удобства читателей предваряем текст таблицей для перевода мер из британской в метрическую систему измерения.
Английский фут чуть длиннее стопы среднего взрослого человека. Дюйм примерно равен ширине большого пальца. Ярд равен 3 футам, эта единица чуть короче 1 метра.

Фунт равен 16 унциям или, при очень грубом округлении, половине килограмма. Стон равен 14 фунтам; изначально это вес большого измерительного камня.

Акр в Средние века обозначал площадь земли, которую за день обрабатывал крестьянин с одним волом. Современный акр равен площади квадрата со стороной около 63 м.

Начала
Вдоль горизонта к востоку от моего дома лежит, будто списанная подводная лодка, длинный хребет. Небо над ним светло отражениями далекой воды, и впечатление такое, будто над землей поднялись паруса. Деревья на холме сгрудились в сплошной островершинный лес, но, стоит мне подойти ближе, и лес распадается на части, в промежутки между деревьями опускается небо, дубы и вязы стоят поодиночке, и под каждым деревом есть место для зимней тени. Тихие необитаемые горизонты приглашают идти им навстречу, пройти сквозь них и идти дальше. Они пластами уложены в моей памяти.
После города река течет на северо-восток, изгибается на восток вокруг северного склона хребта, поворачивает на юг, к своему эстуарию. Верхняя часть долины – обширная и пологая, а нижняя – узкая, ограниченная крутыми склонами. Ближе к эстуарию долина снова становится пологой. Эта равнина, усыпанная островками ферм, будто служит эстуарием для всего края. Река извивается и течет медленно; она слишком мелкая для длинного широкого эстуария, который когда-то был устьем гораздо более крупной реки, куда стекала вода почти со всей средней части Англии.
Подробные описания местности утомляют. Одна часть Англии, на поверхностный взгляд, ничем не отличается от другой. Различия между ними тонкие, раскрашенные любовью. Здешняя почва – сплошные глины: валунный суглинок к северу от реки, лондонская глина[10] на юге. На речных террасах и на хребте лежит гравий. Когда-то здесь рос лес, позже здесь были пастбища, а сегодня бóльшая часть этой земли отдана под пашни. Здешние леса маленькие, в них почти нет крупных деревьев; главным образом в них растут обычные дубы с грабовым или орешниковым подлеском. Многие старые живые изгороди вырублены. Те, что остались, состоят из боярышника, терновника и вязов. В суглинке вязы вырастают высокими; их верхушки окаймляют зимнее небо. Вдоль речных русел растут белые ивы, а вдоль ручьев – ольхи. Терновник тоже растет хорошо. Это край вязов, и дубов, и терновника. На этих суглинках проживают люди угрюмые, горящие медленным огнем; они тлеют, как ольха; они хмуры, лаконичны и тяжелы, как сама эта земля.
Если считать все здешние заливы и острова, то получается литораль[11] длиной в четыреста миль, самое длинное и неровное побережье во всем графстве. Это графство – самое сухое из всех, хоть и окаймленное морем, переходящим в болота, солончаки и илистые отмели. Когда отлив обнажает песчаное дно, небо проясняется; облака отражают сияние воды и посылают его обратно на землю.
Фермы ухожены, дела там идут хорошо, но дух запустения, подобный запаху прошлогодней травы, все же витает в воздухе. Вас не оставит чувство утраты и заброшенности. В этой местности нет ничего особенного; ни замков, ни старинных памятников, ни холмов, подобных зеленым облакам. Есть только изогнутость земного шара и суровость зимних полей. Эти тусклые, плоские, одичалые земли прижгут всякое горе.
Я всегда хотел участвовать во внешней жизни, быть на переднем крае событий, чтобы пустота и тишина смывали мою человечью скверну и я возвращался в город чужаком; так лиса вступает в холодную отрешенность воды, чтобы избавиться от своего запаха. Странствие приносит нам славу, которая меркнет по прибытии.
Любовь к птицам пришла ко мне поздно. Долгие годы птицы были мерцанием на периферии моего зрения. Птицы знают простые страдания и радости, невозможные для нас. Их жизни ускоряются и разогреваются до пульсаций, недоступных нашему сердцу. Они несутся в бездну. Мы еще только растем, а они уже старятся.
Первой птицей, которую я разыскивал, был козодой; раньше он гнездился в нашей долине. Его песня похожа на журчание вина, льющегося с большой высоты в гулкий бочонок. Это душистый звук. Его букет возносится к тихому небу. При свете дня он был бы тоньше и суше, но в сумраке он доходит и получает выдержку. Если бы песня могла пахнуть, то песня козодоя пахла бы давленым виноградом, и миндалем, и лесной мглой. Эта песня льется, и ни одна капля не проливается мимо. Лес наполняется ею до краев. Потом она вдруг прерывается. Но ухо еще слышит ее, долгий отзвук кружится и растекается между окрестных деревьев. Козодой радостно вспорхнет в глубокую тишину, в зазор между первыми звездами и долгой вечерней зарей. Бесшумно улетая прочь, он порхает и скользит по воздуху, пляшет и скачет. На фотоснимках козодой имеет лягушачье недовольное лицо, горестную ауру. Тоскливый и призрачный, он будто смотрит на нас из мрачного саркофага. В жизни он совсем другой. В сумраке его очертания едва различимы, но его полет неуловимо легок и весел, изящен и проворен – как у деревенской ласточки.
На закате где-то совсем близко всегда были ястребы-перепелятники – как позабытая мысль, которую я никак не мог вспомнить. В моих снах узкие головы перепелятников глядели на меня и сверлили слепым взглядом. Долгие годы – всегда в летнее время – я преследовал их, но они так малочисленны и опасливы, что обнаружить их было сложно, а рассмотреть – еще сложнее. Они жили жизнью беглецов и партизан. По всем глухим дебрям лежат тонкие косточки многих поколений перепелятников. С годами они уходят в лесной перегной. Перепелятники были изгнанным племенем прекрасных варваров, и когда они умирали, им не находилось замены.
Я отвергаю терпкое изобилие летнего леса, среди которого гибнет так много птиц. Мой сокольничий сезон начнется осенью, окончится весной, а посередине, как свод Ориона, будет сверкать зима[12].
Первый раз я увидел сапсана у эстуария декабрьским днем десять лет тому назад. В белом тумане над рекой алело солнце, изморозь покрывала поля и борта лодок; но вода нежно плескалась, свободно текла и сияла. Я шагал к морю вдоль высокой речной дамбы. Жесткая, хрустящая белая трава обмякла, а туман стал ослепительно-ярким, когда в ясном небе поднялось солнце. Весь тот день стужа не уходила из затененных мест, но солнце все-таки грело, и не было ветра.
Я отдыхал у основания дамбы и смотрел, как на берегу кормятся чернозобики. Вдруг они полетели вверх по течению, а у меня над головой пропорхали несколько сотен вьюрковых. С отчаянным «хур-р» они неслись прочь. Тут до меня дошло: происходит что-то, чего я не имею права пропустить. Я забрался на дамбу и увидел, что все чахлые кусты на противоположном от моря склоне заняты дроздами-рябинниками. Их острые клювики смотрели на северо-восток, птицы тревожно кудахтали и трещали. Я посмотрел туда же и увидел сокола. Он летел в мою сторону, потом отклонился вправо и полетел прочь от моря. Он походил на пустельгу, но был крупнее и желтее[13], голова, скорее, в форме пули, крылья длиннее, в полете больше страсти и бодрости. Он не опускался, пока не увидел кормящихся на стерне скворцов. Тогда он ринулся вниз. Скворцы взлетели, и он спрятался среди них. Минуту спустя он пронесся у меня над головой и в одно мгновение исчез в сияющем тумане. Он летел гораздо выше, чем в первый раз, он рвался вперед изо всех сил. Острые крылья били часто, как крылья бекаса.
Он стал моим первым сапсаном. С тех пор я увидел многих сапсанов, но ни один не превзошел его скоростью и духовным жаром. Десять зим я провел в поисках того неутомимого великолепия, той внезапной страсти и насилия, которые сапсан обрушивает с неба. Десять зим я смотрел в небо и разыскивал эти якорные очертания, прорезающие облака, этот проносящийся по воздуху арбалет. Глаз становится ненасытен до сокола, ищет его с экстатической страстью. Так же вращается и щелкает сапсаний глаз, когда видит упитанную чайку или голубя.
Чтобы сапсан узнавал и принимал вас, нужно носить одну и ту же одежду, ходить теми же тропами, совершать действия в одинаковом порядке. Как все птицы, он боится непредсказуемости. Приходите на одни и те же поля и покидайте их в одинаковое время, умиротворите дикость хищника ритуальностью своего поведения, такой же неизменной, как его собственное. Скройте блеск своих глаз, уймите бледную дрожь в руках, затените свое суровое задумчивое лицо, пребывайте в неподвижности дерева. Сапсан не боится ничего, что видит четко и издалека. Приближайтесь к нему по открытой местности уверенной, твердой походкой. Пусть ваша фигура увеличивается, но очертания ее не должны меняться. Никогда не прячьтесь – разве что если вы совершенно незаметны. Ходите в одиночку. Сторонитесь коварных странностей человека, держитесь подальше от враждебных глаз фермерских хозяйств. Научитесь бояться. Разделите с птицей ее страх, ведь страх – самая крепкая из уз. Охотник должен стать тем, на кого охотится. Происходящее сию минуту должно обладать звенящей напряженностью стрелы, пробивающей дерево. Вчерашний день – тусклый и монохромный. А неделю назад вас и на свете не было. Упорствуйте, терпите, выслеживайте, наблюдайте.
Охота на сокола обостряет зрение. Земля утекает вслед за подвижной птицей, разливается перед вашим глазом дельтами пронзительного цвета. Глаз смотрит под углом и разбивает окалину. Так же топор врезается в дерево и разрубает его сердцевину. Явственное ощущение места помогает вам, как новый орган в теле. У направлений есть цвета и значения. Юг – это место светлое и недоступное, мутное и душное; запад – это загустевание земли до состояния леса, стягивание, тяжелая говяжья туша Англии, небесное бедро; север – это открытый унылый путь в никуда; восток – это оживление на небе, манящий свет, бурная нечаянность моря. Время измеряется толчками крови. Когда вы деятельны, преследуете хищника, ваш пульс учащается и время идет быстрее; когда же вы неподвижно ожидаете, ваш пульс успокаивается и время замедляется. Во время соколиной охоты вы всегда чувствуете гнет времени, сжимающегося, как часовая пружина. Вы ненавидите движение солнца, равномерные перемены света, усиливающийся голод, сводящий с ума метроном сердцебиений. Когда вы говорите «десять часов дня» или «три часа дня», речь не о сером сморщенном времени городов; это память о вспыхивании или затухании света, которое случилось именно в то время, в том месте, в тот день; охотничья память такая же ясная, как возгорание магния[14]. Охотник на сокола выходит за порог своего дома и уже знает направление ветра, чувствует весомость воздуха. Внутренне он уже видит, как соколий день приближается к свету их первой встречи. Время и погода, как вешки, задают границы для сокола и наблюдателя. Когда сокол обнаружен, охотник умиленно вспомнит тяготы и мучения, через которые прошел. Все преображается, обрушенные колонны храма обретают древнее великолепие.
Я постараюсь ясно излагать все кровавые подробности убийства. Защитники соколов слишком часто замалчивают их. Плотоядный человек ни в чем не превосходит птицу. Очень просто любить мертвецов. Слово «хищник» уже распухло от злоупотреблений. Всякая птица время от времени ест плоть. К примеру – равнодушный дрозд, прыгучий хищник газонов, протыкающий червей, до смерти забивающий улиток. Не стоит сентиментальничать о его песне и забывать о тех убийствах, что питают ее.
В своем дневнике одной зимы я хотел сохранить единство птицы, наблюдателя и местности. Все, что я описываю, произошло на моих глазах, но я считаю, что одних честных наблюдений недостаточно. Переживания и поведение наблюдателя – такие же факты и тоже должны быть правдиво переданы.
Десять лет я выслеживал сапсана, был одержим им. Он стал моим граалем. Теперь это прошло, долгое преследование окончено. Сапсанов осталось мало, а в будущем их станет еще меньше. Они могут совсем исчезнуть. Многие сапсаны умирают, лежа навзничь, иссохшие и сожженные отвратительной коварной пыльцой сельскохозяйственных химикатов. В предсмертных судорогах они отчаянно цепляются за небо. Пока не стало слишком поздно, я попытался отстоять красоту этой птицы и изобразить чудо той земли, на которой она жила. Земли такой же щедрой и славной, как Африка. Этот мир умирает подобно Марсу, но он еще жив.
Сапсаны
Труднее всего видеть то, что есть на самом деле. В книгах о птицах печатают изображения сапсана и подробные тексты о нем. Крупный, обособленный белизной бумаги, смелый, статный, пестрый сокол смотрит прямо на вас. Но вы закроете книгу и никогда больше не увидите такую птицу. Вы посчитаете действительность унылой и разочаровывающей по сравнению с близким неподвижным изображением. Живая птица окажется совсем не такой большой и яркой. Она будет погружена в природу и, оставаясь на границе видимости, будет утопать в ней все глубже. В сравнении со страстной подвижностью живой птицы изображения походят на восковые фигуры.
Самка сапсана достигает длины от семнадцати до двадцати дюймов; это примерная длина человеческой руки от локтя до кончиков пальцев. Самцы на три – четыре дюйма короче; они достигают длины от четырнадцати до шестнадцати дюймов. Вес у птиц тоже разный: самки весят от 1¾ до 2½ фунтов, самцы – от 1¼ до 1¾ фунта. Сапсаны всем отличаются друг от друга: цветом, размером, весом, характером, внешним видом. Одним словом, всем.
У взрослых сапсанов спина сизая, иссиня-черная или серая, а грудь – почти белая, с серой поперечной рябью. Первый год своей жизни, а часто и в течение второго года, молодые птицы имеют коричневую окраску сверху и палевую снизу, с продольными коричневыми пестринами. Коричневый окрас разнится от лисьего рыжего до сепии, палевый – от бледно-кремового до бледно-желтого. Сапсаны появляются на свет с апреля по июнь. До марта они не меняют своего ювенильного оперения; многие не линяют весь первый год жизни. Некоторые носят коричневый наряд и во время своей второй зимы. Обычно с января начинают отрастать перья взрослого наряда. Линька может длиться до шести месяцев. Тепло ускоряет линьку, холод задерживает. Сапсаны моложе двух лет не размножаются, хотя уже годовалые птицы могут выбрать себе гнездо и защищать территорию.
Сапсан приспособлен к преследованию и убийству птиц в полете. Его очертания обтекаемы. Округлая голова и широкая грудь плавно сужаются к узкому клиновидному хвосту. Крылья длинные и заостренные; первостепенные маховые перья длинные и тонкие – для скорости, второстепенные маховые длинные и широкие – для подъемной силы, достаточной, чтобы переносить тяжелую добычу. Крючковатый клюв способен срывать мясо с костей. На надклювье есть зубец, он помещается в выемку на подклювье. Этим зубцом сапсан ударяет между шейных позвонков жертвы и, нажимая и скручивая, перебивает ей спинной мозг. Ноги сапсана крупные и мускулистые, пальцы длинные и сильные. На нижней стороне пальцев есть бугристые подушечки, они помогают хватать добычу. Задний птицеубийственный коготь – самый длинный из четырех, это особое оружие для сбивания добычи. Крепкие грудные мышцы обеспечивают силу и выносливость в полете. Темное оперение вокруг глаз поглощает свет и снижает бликование. Контрастная коричнево-белая окраска лица заставляет добычу пускаться в паническое бегство. Она также маскирует отражающие свет крупные глаза.
В полете сапсаны совершают 4,4 взмаха крыльями в секунду. Сравнительные показатели: 4,3 у галки, 4,2 у вороны, 4,8 у чибиса, 5,2 у вяхиря. В горизонтальном машущем полете сапсан походит на голубя, но крылья сапсана более длинные, упругие и выше выгибаются за его спиной. Типичный полет описывается как последовательность быстрых взмахов крыльев, прерываемых через равные промежутки времени длительным парением на расправленных крыльях. Парение на самом деле выполняется не так часто, и по крайней мере в половине полетов, что я наблюдал, сапсан почти не парил. Когда сокол не охотится, его полет может выглядеть медлительным и волнообразным, но он всегда стремительнее, чем кажется. Я засекал скорости между тридцатью и сорока милями в час, и сапсан редко будет лететь медленнее того. Преследование добычи происходило на скоростях от пятидесяти до шестидесяти миль в час, на протяжении мили и более; скорости выше шестидесяти миль достигались на гораздо более краткое время. Скорость пикирования, несомненно, гораздо выше сотни миль в час, но сказать точнее невозможно. Так же невозможно передать статистикой то волнение, которое вы испытываете при виде пикирующего сапсана.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Поэт-лауреат – почетное звание, присуждаемое в Великобритании выдающемуся поэту. Традиция восходит к XVII веку. Изначально звание присваивалось пожизненно, а с 1999 года принят десятилетний срок. Эндрю Моушен носил это звание с 1999 по 2009 год. – Прим. пер.
2
Эстуарий – особый тип устья, где происходит смешение пресной речной воды с соленой морской из-за приливов. – Прим. пер.
3
Английский натуралист и писатель, известный прежде всего работой «Естественная история и древности Селборна» (1789). Это произведение описывает флору и фауну деревни Селборн в графстве Гэмпшир, где Уайт прожил бóльшую часть жизни. Ее можно назвать первой книгой о бердвотчинге. – Прим. пер.
4
Английский поэт, чьи стихотворения описывают природу и крестьянскую жизнь в сельской Англии, особенно в Нортгемптоншире, где он родился. – Прим. пер.
5
Британский писатель, наиболее известный романом «Выдра по имени Тарка» (1927), описывающим флору и фауну юго-западного побережья Англии. – Прим. пер.
6
Шотландский натуралист и писатель, автор «Кольца яркой воды» (1960), книги о жизни с прирученными выдрами в удаленной части Шотландии. – Прим. пер.
7
Британский поэт, драматург и активист, написавший стихотворение «Влюбленность в дельфинов и нацию китов», которое вдохновило экологическое движение и сформировало романтический культ морских млекопитающих. – Прим. пер.
8
Натуралист и писатель, чьи книги, такие как «Приключения среди птиц» (1913), сочетают наблюдения за природой с философскими размышлениями. – Прим. пер.
9
Английский писатель, автор цикла произведений о короле Артуре и книги «Ястреб-тетеревятник» (1951), известный любовью к хищным птицам. – Прим. пер.
10
Геологическая формация, в которой находят остатки ископаемой морской фауны времен эоцена, возрастом около 50 млн лет. – Прим. науч. ред.
11
Область морского дна, затопляемая во время прилива и осушаемая при отливе. – Прим. науч. ред.
12
Подразумевается созвездие Пояс Ориона, в которое входят три выстроившиеся в ряд яркие звезды. – Прим. ред.
13
Речь идет, вероятнее всего, о желтых ногах птицы, кольце вокруг глаза и восковице (участке утолщенной кожи в основании надклювья). – Прим. науч. ред.
14
Стружка магния горит ярким белым пламенем. – Прим. науч. ред.






