Клуб Счастливых Людей

От автора

Посвящается Питеру.

Капитану, что навсегда ушел на дно со своим кораблем.

К сожалению или к счастью, я не писатель. И соответственно то, что вы сейчас читаете не является книгой в привычном понимании данного термина. Да, в юности я грешил графоманией и написал несколько совершенно бездарных книг, ведь как многим творческим людям мне свойственно искать способ самовыражения. Пытаться выразить свои мысли, показать свой взгляд на мир, поделиться опытом и эмоциями, что-то рассказать людям. Эгоистично, не правда ли? Однако, правда в том, что со временем я понял, что писатель – это все-таки больше состояние души, а не ремесло. Я стал писателем, который не пишет книги.

Спустя некоторое время я вынужден изменить своей аксиоме и взяться за перо, ведь чувствую на себе некую ответственность за не рассказанную историю. Честно сказать, мне это должно помочь, даже если «книга» не выйдет в свет.

Отбывая в тюрьме свой срок, в этом совершенно не романтичном месте, мысли о нашем клубе, о той оде эскапизма, что мы вместе пели, помогают банально выжить и не потерять себя. Черт возьми, я просто обязан рассказать вам об этом клубе. Возможно, это будет выглядеть как мое оправдание за убийство, я не отрицаю. Но здесь судить не мне.

Так что же тогда это такое? Это не книга, а памятник группе молодых людей, пытающихся спастись искусством. Людям поклоняющемся искусству, как некому Абсолюту. История о том, к чему это всех нас в итоге привело.

P.S. Я не имею возможности связаться со своими старыми друзьями и уточнить у них как все происходило. Да и вряд ли они стали бы со мной разговаривать, поэтому я постараюсь просто пересказать эту историю. Воссоздавая в памяти события студенческих лет.

P.P.S. Для сохранения анонимности все имена заменены искусственными.

ПРОЛОГ. Принятие

С первого взгляда невозможно было понять, чего в зале больше – картин или людей. С другой стороны, все-таки люди сами как картины, в каком-то смысле тоже индивидуальные плоды творчества. Как и картины их можно оценивать, поверхностно судя по банальному эстетическому восприятию или же срывать обложку и капать куда глубже – во внутренний мир, биографию автора, методы передачи эмоций, посыл. Что же он пережил? Или, может, он хочет, чтобы мы пережили что-то, глядя на его полотно?

Такого рода философские мысли обычно переполняли Мари, когда она приходила в картинную галерею. Но не сейчас. Ведь впервые за все время она стояла в зале, где располагалась ее личная коллекция. Ее картин. Как на блюдце перед ней висела вся ее жизнь. Она словно вошла в свой собственный внутренний мир. Изначально она сама бы никогда на такое не согласилась, к своему творчеству она относилась очень скептически и равнодушно. Большинство работ было написано, или как она просила говорить, «нарисовано» по настоянию ее личного психолога, с целью отпустить прошлое и пережить. Просто пережить.

Первый и главный фанат этих работ, ее муж, и взял на себя инициативу устроить Мари карьеру художницы, найти нужных людей и показать миру ее творчество. Первая коллекция состояла по большей степени из автопортретов в разных образах, с разным характером, каждый из которых рассказывал собственную историю. Она не старалась заложить в них что-то необычное, она просто рисовала. Но критики и искусствоведы находили их очень глубокими, по-особенному интересными. Сразу читалась любовь девушки к ренессансу, античности и гравюрам в стиле Гюстава Доре. Каждый из этих автобиографических образов ловко переплетался с современной проекцией себя, что название коллекции маркетологи придумали достаточно быстро: «Автопортрет пост-модерна».

Мари старалась не участвовать в организации, так как все еще не верила в себя, свой талант и успех. Она как будто чувствовала смущение за то, что обременила такое количество людей работой. Поначалу ей было максимально неловко, и хоть ее не раз просили при подготовке дать оценку своим работам и написать на них рецензию, Мари отказывалась.

Что со стороны выглядело странно, так как сама она работала преподавателем по истории искусств в университете, который сама же и закончила. Причем не обычного учебного заведения, а престижного университета.

И вот сейчас, проматывая события последних месяцев у себя в голове, Мари стояла в зале ловя себя на мысли – ей было стыдно. Стыдно за то, что она отвернулась от этой затеи и приняла в ней только косвенное участие, а не участвовала напрямую.

Топнув черным каблуком о паркет, Мари уверенно поправила такой же черный бант у себя в волосах. «Как же нелепо я наверное сейчас выгляжу» – подумала она – «Это неважно, в следующий раз я точно не останусь просто зрителем…». Мысль оборвалась. Когда-то ровно такие же монологи она уже проговаривала сама с собой, пытаясь оправдать себя в своих же глазах. В конце последнего курса учебы, последнего года студенческой жизни. «Я не виновата в убийстве. Во всем виноват Джон. Я просто была рядом…». Опять началось, уверенность как рукой сняло. Хорошо, что пока ее еще никто не заметил. Посетители выставочного зала с интересом ходили от картины к картине, периодически меняя бокалы с шампанским у проходящих официантов. «Могла ли я предотвратить это? Что я могла…» Старые вопросы под воздействием нервного напряжения перед выходом поднялись словно морская волна, готовая захлестнуть с головой, утягивая на дно паники. Тремор весело беседовал с кончиками пальцев, перебираясь все выше охватывая все больше и больше пространства на бледном теле.

– Мари Ф.! Здравствуйте, вас не было на последнем занятии, вас замещала эта противная мадам с другого факультета. Когда вы к нам вернетесь?

Возле нее оказались четверо первокурсников, ее учеников.

С уважением они смотрели на нее, ожидая реакции. Мари сделала попытку взять себя в руки и натянуто улыбнулась. Не то чтобы она была не рада их видеть. Просто проблема в том, обычно всегда даже при позитивных эмоциях ее лицо выражало некое коварство и хладнокровие. Поэтому периодически в обществе улыбку приходилось дожимать до искусственности, чтобы со стороны ее можно было просто прочитать. На первом курсе ее научил так улыбаться Питер. С тех пор каждая улыбка, натянутая на пухлые губы, невольно напоминала Мари о нем.

– Капитан, капитан, улыбнитесь… – Прошептала она.

– Простите, Мари Ф.? – Студенты нервно переглядывались, видно понимая, что зря решили дернуть ее именно в данный момент. Черноволосая девочка невысокого роста стала пихать локтем худощавого парня повыше в круглых очках «Я же говорила потом нужно было!»

– Ничего. Ребята, я рада вас видеть, не волнуйтесь с понедельника уже буду в университете. Некоторое время меня замещали из-за подготовки к выставке, нужно было уладить несколько сложностей.

– Так, это и правда ваша выставка? – С неподдельным восторгом заметил светловолосый юноша с голубыми глазами.

– Можно и так сказать. Наверное. Да, выставка моих работ.

– А это правда, что картину «Смерть КСЛ» приобрела галерея ***? – Сутуловатый парень поправил очки в роговитой оправе истинно ботаническим жестом.

– Что-ж пойдем покажу ее, я как раз к ней собиралась.

Мари поняла, что от студентов так просто не отделаться и поэтому решила выявить выгоду из данной ситуации и в их обществе войти в зал. Вряд-ли тогда на нее сразу нападут журналисты и прочие, у нее будет немного времени прийти в себя.

Прийти в себя она старалась со вчерашнего дня. Все должно быть по расписанию и выплеск эмоций тоже. День слез – так она это называла, не исключение. Когда можно выплакать все то, что накопилось за долгие дни. После того как она с отличием закончила обучение, нашла свое место в жизни и стала педагогом, надобность в злободневном влечении жалкого существования отпала сама собой. Соответственно «День слез» также потерял свое место в ее календаре. До вчерашнего дня. И все из-за этой злосчастной картины. В глубине души Мари ненавидела ее яростью творца. Она предпочла вообще вычеркнуть это событие из своей жизни, из своей памяти, вырвать из головы, из мозга и стереть в прах, развеяв его над могилой Питера.

Или кинуть его в лицо Джону. Да, лучше кинуть его ему прямо в лицо. «Господи, Джон, о чем ты тогда думал? Зачем?». Но психолог настоял и при моральной поддержке мужа она смогла ее нарисовать. По иронии судьбы именно эта картина стала первым гвоздем на кресте ее популярности, именно ее до аукциона выкупила за хорошие деньги галерея ***. Помимо нее, были и другие сюжетные картины в коллекции, например диптих «Вакханалия», вдохновленный сюжетом Донны Тартт «Тайная История» или «Шабаш». Но почему-то именно «Смерть К.С.Л.» привлекло внимание общественности. И вся эта ситуация, выставленное напоказ всем воспоминание, о котором она никогда не говорила с момента дачи показаний в участке, дало повод вспомнить о старом добром «Дне слез». Тяжело. Оказалось, что большой перерыв словно догнал ее как задержавшийся шторм. И вопреки обычному эффекту опоржненности чувств, она сделала только хуже. На лопатках только сильнее стало чувствоваться дыхание прошлого. И оно усиливалось, будто грозясь взять ее за горло и придавить всей тяжестью тех событий. Дурное предчувствие не отпускало, может в этом зале она встретит его? «Нет. Это все эмоциональное перенапряжение, связанное с выставкой. Не более. Соберись, Мари, нужно быть реалисткой».

С этими мыслями она подошла к ней. Картина висела в центре залы, обрамлённая дорогой рамкой. Ее (рамку) заказала и оплатила галерея *** специально для выставки, после окончания которой собиралась забрать вместе с картиной. «Никакой эстетики. Отвратительно. В жизни бы не подобрала такой рамки к своей работе».

Студенты с любопытством смотрели то на картину, то на нее. Стройный парень в круглых очках первым нарушил молчание:

– Почему вы так ее назвали? Точнее в честь кого? Кто этот таинственный К.С.Л.?

– Можно и так сказать, да.

Мари смотрела на картину и была уже не здесь. Не в этой серой будничной реальности. Она была там – на этом цветущем лугу под большим раскидистым дубом. Видно, что здесь был пикник, всюду пустые бутылки из-под вина, бокалы, фрукты. Вся композиция застыла в моменте «за секунду до». Молодой парень в круглых очках, стройных и высокий целиться из револьвера в фигуристого голубоглазого юношу блондина. Поодаль от них сидит в недоумении сутуловатый молодой человек и между ними, явный автопортрет Мари, девушка, бегущая навстречу зрителю. Выстрел. Смерть К.С.Л.

– К.С.Л. не человек. Это… Личность. Пока я не готова объяснить детальнее, давайте оставим это на откуп критикам, ладно? Не будем забирать у них их работу.

– А что послужило написанию ее? То есть я хочу сказать как вы к этому пришли, как нашли себя и вдохновение на это?

Молодая черноволосая студентка, напоминавшая Мари саму себя в юности, спросила довольно робко, но с таким интересом, что сразу вырвало Мари из картины и вернуло в реальность. К ее удивлению, она почувствовала, что наконец-то успокаивается.

– В свое время меня саму мучали такие вопросы. Я просто приняла свое прошлое и свои страдания. «Там, где пребывает Страдание – священная земля. Когда-нибудь ты поймешь, что это значит». Выплеснув это все на полотно и получилась картина. Со слезами. С кровью. Я положила на алтарь искусства саму себя и принесла в жертву самое дорогое что у меня было. Так ответил бы искусствовед. На самом деле это буквально плод лекарственной практики моего психолога.

Студенты и Мари посмеялись, обстановка стала налаживаться, тремор отступил. Паники не было. Один из молодых людей, тот, что голубоглазый, вертел в руках небольшую книжецу и от смеха неловко уронил ее прямо к ногам Мари. Книга упала обложкой наверх, на которой явно читалось название: «Клуб Счастливых Людей». Помрачнев, не веря своим глазам она подняла ее, не дав парню и шанса перехватить книгу. На титульном листе виднелось несколько строчек, напечатанных на манер винтажного почерка. Мари сразу их считала:

Посвящается Питеру. Капитану, что навсегда ушел на дно со своим кораблем.

КУРС ПЕРВЫЙ. Отрицание

Глава 1

Лето выдалось жарким и душным, поэтому осень пришла в город как некая спасительница, своими унылыми объятиями прижимая еще зеленую траву к земле дождем. Некогда пустующий университет принимал своих абитуриентов с распростертыми, слегка лукавыми объятиями. Шум барабанящих по стеклу капель сливался с гомоном студентов, битком набитых в актовом зале. В первых рядах сидели новоиспеченные первокурсники – на последних уже выпускники.  И чем дальше в глубь зала устремлялись ряды, тем сильнее было заметно снижение уровня популяции курсов. Если в школе Джон привык к тому, что все старались занять места на последних партах, то здесь все было иначе и сильно строже. Четкая иерархия по старшинству обучающихся коррелировала с занятыми ими рядами в зале. «Интересно, редеющие, в буквальном смысле, ряды к концу зала свидетельствуют о том, что чем выше курс, тем вольнее живется студентам и многие из них просто забивают на такого рода мероприятия или учиться здесь настолько тяжело, что все больше и больше людей отчисляют со временем и к концу образования остаются лучшие их лучших? Или и то и то?» – думал Джон.  Сам он, будучи первокурсником, занимал первый ряд, чуть ли не носом уткнувшись в трибуну. Мероприятие пока не началось и от скуки он оглядывал гигантское пространство актового зала. Человеку, со стороны наблюдающим за развернувшийся картиной, могло бы показаться, что Джон находится в театре после антракта. Причем не в каком-то пригородном, а в напыщенном городском. Гордым культурном заведении. Широкие алые портьеры, у одной из которых и сидел Джон, устремлялись куда-то высоко под потолок, пропадающий в тенях гигантских хрустальных бра, освещающих залу. Задирая голову в попытке проследить за невидимой линией золотого сечения, Джон зашелся сильным кашлем. Пыль от портьеры осела в горле, что привело к серии спазматических попыток откашляться. Воды, как назло, нигде рядом не было, а вставать было уже поздно. Скоро начиналось мероприятие, и где недалеко можно взять воды совершенно не понятно. Откашляться не получалось, Джон чувствовал неприятный, скребущий осадок внутри гортани, сглотнуть который было невозможно. Хуже всего, что сидения, на которых сидели ученики, были обиты старым потертым бархатом, в тон к проклятому занавесу. Люди то садились, то вставали, обнимаясь и приветствуя друг друга, поднимая тем самым незаметную обычным глазом пыль. Но не аллергику, которым был Джон. Первое время он держался, проклиная себя за то, что не взял с собой антигистаминные таблетки. Аллергия преследовала его большую часть жизни и проявлялась всегда в самый неподходящий момент, так что он к ней привык. И к таким ситуациям привык тоже. Тем не менее нос чесался все сильнее и неприятнее, превращаясь в один нескончаемый ужасный зуд.

За спиной находилась лоджия, плавно огибающая залу по периметру, напротив самой сцены, где находились преподаватели и прочие сотрудники университета. Стоит отметить, что какая-то их часть, возможно чуть больше половины, обладала недурными габаритами и выглядела куда уверенней, чем другая – тощая. Они оглядывали зал, лукаво поблёскивая глазами, как коршуны с высоты небес взирая на добычу. Явно довольная собой и в предвкушении пиршества, позитивная телом группа учителей периодически подходила к перилам балкона, опиралась на них и потягивая то-ли коктейль то ли вино, то ли кровь студентов из изящных бокалов и тихо улыбались, бесшумно шевеля губами. Те же из преподавателей, кого на контрасте с остальными попросту было не видно, спокойно сидели на своих местах в ожидании начала мероприятия. Но остальные продолжали опираться на изгородь лоджии. Бедные перилла под тяжестью тел съеживались, буквально сжимаясь с обеих концов. Со стороны смотря на них, можно было бы придумать неплохую метафору для такой комичной ситуации, что и сделал Джон. Ему показалось что перила напоминают меха баяна, которые, в зависимости от давления общества местных ведущих умов, постепенно плавно то сжимаются, то раздуваются, наигрывая мелодию в умелых руках невидимого баяниста.

Тем не менее легче Джону от этого не становилось. Не хотелось позориться. Нельзя сказать, что он зависел от чужого мнения, но в его семье принято фамилию не пачкать. Когда-то давно его отец учился здесь. И отец отца тоже. Брат его отца, дядя, двоюродная тетя, даже мама – в общем все члены его семьи прошли суровую школу этих студенческих стен. И все как один отличались прекрасными манерами, блистательным умом и закаленной выдержкой. Сидеть же здесь, в актовом зале, без возможности куда-либо податься и давиться соплями – мягко говоря не достойное занятие для его фамилии. Он прошелся взглядом по рядам студентов, многие люди здесь были одеты весьма недурно. Сам же он – был одет достойно. Ключевое слово «достойно». Как и подобает его семье. Хотя по виду повидавших жизнь студентов, можно было сразу сказать, что учатся они допоздна, о чем свидетельствовали слегка помятые их наряды. Тем не менее казус с носом выходил из-под контроля. Джон стал ерзать на месте, не переставая оглядываться. Может просто уйти? Достойный ли – это поступок? А что, если без меня все начнется, и я буду сильно мешать всем, идя обратно, привлекая всеобщее внимание? Рядом пустовало сидение. На нем должна была сидеть его школьная подруга Мари. Но ее все не было. Может и не будет – громкий гул труб оповестил об открытии актовой программы начала учебного года. Начищенная сцена засияла в блеске прожекторов и на нее благородной походкой выплыл сорокалетний мужчина. Проректор направления. Казалось, словно он начал улыбаться во все свое лакированное лицо сильно заранее, еще за занавесом.  Улыбка, к слову, не на дюйм не ослабла за время всего выступления. У Джона сильнее зачесалось что-то внутри горла и, не в силах больше сдерживаться, он неистово закашлялся. Проректор обратил на это внимание, и протянув в сторону Джона руку начал свою речь.

– Первый курс – такой… Первый курс? Чудесное время, не правда ли? В начале все кажется таким удивительным, неопознанным. Порой даже интеллигентным. – С задних рядов прошелся смешок. – Что-ж, друзья. Молодые люди. Не буду говорить той ерунды, что пытались вбить вам в голову ваши школы, или то, что впаривают в учреждениях – он поперхнулся как бы случайно – достаточно низшего хар-ра. А именно про то, что вам, старшеклассники, надобно подавать пример вам – он указал на ближайшие ряды – зеленым новичкам – эти слова прозвучали саркастично – зеленым новичкам взрослой жизни.

Джон откашлялся и смущенно огляделся, все слушали проректора открыв рот, с полным обожанием. Страх в глазах тех самых «новичков» угасал, а «старички» все больше потешно перешептывались, улыбаясь и выгибая грудь колесом. Последний курс, очевидно занявший, буквально, последний ряд, то ли по неведомой традиции, то ли пытаясь выделится перед остальными или, может, пытаясь привлечь внимание проректора – вообще не сидели. Они стояли нестройным рядом, полуоблакотившись к стене полукруглой театральной арки. Активно перешептывались, передавали друг другу какие-то записи. Можно было заметить, что нет-нет, да по ряду проскальзывала фляжка.

Мари все не было. Нос онемел и не поддавался какому-либо контролю, притягивая все мысли лишь к себе одному, не давая Джону отвлечься выступлением. Он постарался аккуратно протереть его тыльной стороной ладони, при этом не привлекая внимания окружающих. Для этого он использовал старый добрый отточенный с детства прием.  Притворившись, что чешется бровь – он демонстративно безразлично и медленно стал чесать ее указательным пальцем. Далее словно совершенно неожиданно зачесалась горбинка носа, он невозмутимо перешел к ней и затем, убедившись периферийным зрением, что достаточно усыпил бдительность окружающих, резко, будто ненароком, провел тыльной стороной ладони по носу, причем так смачно, что в глазах вспыхнули искры. Худшие опасения подтвердились, рука оказалась мокрой. Придя в себя, Джон стал перебирать в голове варианты. Он достал из кармана бордовую тряпочку для протирания очков, на которой красовалась вышитая серебряными нитками заглавная буква его фамилии.

В этот момент по заднему ряду прошелся смешок. Его все-таки заметили, и группа второкурсников активно обсуждала бедолагу, показывая на него пальцами. Юноша восточной внешности с распахнутой рубашкой, из которой виднелся обильный волосяной покров, явно компенсирующий редеющую шевелюру, кинул в него пустую коробку из-под сока. Она отскочила от плеча и укатилась под сцену. Смешок усилился. Джон, оставив безутешные попытки порвать платок, обернулся в сторону обидчика, но сзади кто-то сильно ударил ногой под его кресло в благородном порыве, мол не отвлекайся от речи нашего уважаемого проректора, который с упоением продолжал:

– Сколько смысла в этих словах! «Молодые люди»! Вы все – индивидуальные личности со своим характером, своими сильными чертами и талантами. Именно их мы и должны взрасти и преумножить в вас, за время обучения в этих древних стенах великого храма науки. И как старшекурсники могут подавать пример и учить младших, когда в нашем веке время летит так быстро, что вы уже являетесь разными поколениями. С разным взглядом на жизнь, это я уже не говорю о вещах более утонченных.

Аплодисменты. Все восторженно хлопали в ладоши, чуть ли не в голос поддакивая проректору. Он невозмутимо вытянул перед собой руку, останавливая шум зала.

– Но, тем не менее, вы не должны забывать, что вас объединяет. Это очень важно, я прошу об этом не забывать, все-таки…

Рядом села Мари. Как обычно во всем черном – черная блузка, поверх черный пиджак. Черные брюки и черные кроссовки. Завершал мрачный образ девушки изящный черный бант на черных как смоль волосах.

– Опять по дороге упала в чернила? – Поинтересовался шепотом Джон.

Мари стукнула его по лбу своими длинными пальцами с таким же длинным маникюром.

– Очень смешно.

Она достала из рюкзака бумажные салфетки и протянула Джону. Затем вытащила таблетницу. Он наконец-то смог утереть себе нос и не запивая проглотил таблетку против аллергии. Мари таскала с собой эту штуку по просьбе Джона еще со старшей школы, поскольку этот бедолага периодически, как видимо и сейчас, забывал ее то дома, то еще где-нибудь.

– Спасибо.

– Купишь мне кофе.

– Где я тебе его здесь возьму?

– Это не мои проблемы.

Мари убрала все обратно к себе в рюкзак и положив ногу на ногу стала слушать окончание выступления. Джон улыбнулся, удобно иметь рядом такую подругу, да и за минувшее лето он успел соскучиться по ее холодной как лед душе.

Задний ряд прекратил свои смешки и перешел в режим оживленного восхищения, видимо Мари достаточно сильно привлекла их. На что и обратил ее внимание Джон, но Мари лишь фыркнула и перелистнула страницу какой-то очередной книги. Речь ей быстро наскучила, и она достала из сумки детектив про маньяка-убийцу. Тем временем под бурные аплодисменты проректор давно удалился со сцены и сейчас там выступала какая-то музыкальная группа университета. Целый симфонический оркестр с несколькими вокальными исполнителями. Свет в зале погасили окончательно и воцарилась гробовая тишина. К счастью для Джона ничего не было видно и под торжественные звуки фанфар он наконец-то смог спокойно высморкаться, окончательно покончив с данной проблемой.

Объявили антракт. Все стали выползать со своих мест, и так как выход был напротив от сцены в противоположном конце залы, первокурсники выходили последними. Пока они медленно из-за толпы продвигались к выходу, Джон спросил Мари:

– Слушай, а что там было про объединение?

– Где?

– Проректор говорил речь, когда ты только-только пришла. Он в тот момент говорил что-то про объединение, хотя до этого наоборот акцентировал внимание на нашей непохожести, индивидуальности и тому подобное. Я прослушал, но мне стало интересно что нас может объединять с ними?

– Молодость и жажда знаний.

Немного помолчав, Джон дополнил:

– Благородство и садизм.

Глава 2

Они курили. Оба были заядлыми курильщиками еще со школы. Кажется, что с тех пор прошло так много времени, что уже не понятно кто из них начал первым.

– Вообще-то не так уж и много. Мы были школьниками буквально вчера – Прервала бормотание Джона Мари.

– И что с того? Нельзя немного подраматизировать?

– Сколько хочешь.

Клубы дыма медленно поднимались высоко к крыше навеса, сооруженного во внутреннем дворе университета. Его устроили достаточно давно, чтобы студенты могли спокойно курить, не взирая на причуды погоды. Как сейчас и было. Дождь резво барабанил по крыше. Студенты кучками стояли в просторной курилке, обсуждая речь проректора, будущую программу, минувшие каникулы. Жизнь. Сыро. Тепло.