Сочинения Джорджа Беркли. Том 3. Философские работы с 1734 по 1745

- -
- 100%
- +
II. Г-н Уолтон затрагивает те же пункты, что другой коснулся до него. Он развивает мысль, которую тот подал, [Примечание: Филолет, стр. 32.] о первом Разделе сэра Исаака, касающемся Rationes primae et ultimae. Он благоразумно избегает, как и другой, сказать ни слова о вторых, третьих или четвертых флюксиях, и о различных других пунктах, упомянутых в «Аналисте», обо всех которых я наблюдаю в нем самое рассудительное и глубокое молчание. И все же он весьма скромно дает своему Читателю понять, что способен прояснить все трудности и возражения, которые когда-либо делались [стр. 5]. Г-н Уолтон в начале, подобно Филолету, из частного случая делает общий вывод, предполагая, что неверие приписывается математикам вообще, что я предполагаю лишь в лице, к которому был обращен «Аналист», и некоторых других лицах того же образа мыслей с ним. Является ли этот необыкновенный способ рассуждения причиной или следствием его страсти, не знаю: Но прежде чем я добрался до конца его «Оправдания», я перестал удивляться его Логике и его нраву в начале. Двойную ошибку, которая в «Аналисте» явно подразумевалась принадлежащей другим, он, с Филолетом (чью самую оплошность он перенимает), предполагает, что была приписана сэру Исааку Ньютону [стр. 36]. И сей писатель также, как и кембриджец, непременно берется объяснять мотив моего писания против Флюксий: который он объявляет, с великой уверенностью, состоявшим в том, что сэр Исаак Ньютон позволил себе вмешиваться в Пророчества и Откровения и решать в религиозных делах [стр. 4], что столь далеко от истины, что, напротив, я высоко ценю те ученые останки того Великого Мужа, чей оригинальный и свободный Гений есть вечный упрек тому племени последователей, которые всегда подражают, но никогда не походят на него. Сей образчик правды г-на Уолтона послужит предостережением Читателю пользоваться собственными глазами и в неясных пунктах никогда не доверять Беспристрастию Джентльмена, который осмеливается искажать самые ясные.
III. Я думал уже не говорить более о сочинении сего Автора, но дабы он не вообразил себя слишком проигнорированным, я упрашиваю Читателя иметь терпение прочесть его; и если он найдет какой-либо один пункт учения о Флюксиях проясненным, или какое-либо одно возражение в «Аналисте» ответенным, или хотя бы честно изложенным, пусть тогда он сделает свои комплименты Автору. Но, если он не может найти более смысла в том, что сей Джентльмен написал, чем я, ему не потребуется ответа на него. Ничто не легче, чем человеку перевести, или скопировать, или составить правдоподобное рассуждение на несколько страниц в технических терминах, посредством чего он произведет видимость сказания нечто, хотя ни Читатель, ни он сам не понимают ни Йоты в этом. Так ли обстоит дело с г-ном Уолтоном, и понимает ли он либо сэра Исаака Ньютона, либо меня, либо себя (что бы я ни думал), я не возьму на себя сказать. Но одно знаю, что многая бессмысленная Речь проходит за значительную по одной лишь уверенности Говорящего, пока не дойдет до допроса о ней; и тогда истина проявляет себя. Сей Оправдатель, действительно, своим сокрытием девяти частей из десяти трудностей, предложенных в «Аналисте», показывает нерасположение быть допрошенным мной. Но его Ученики имеют право быть проинформированными. Я поэтому рекомендую им не позволять навязывать себя трудными словами и властными утверждениями, но тщательно вникать в его смысл и просеивать его значение, и в частности настаивать на отчетливом ответе на следующие Вопросы.
IV. Пусть спросят его, может ли он представлять скорость без движения, или движение без протяженности, или протяженность без величины? Если он ответит, что может, пусть научит их делать то же. Если не может, пусть у него спросят, как он примиряет идею флюксии, которую он дает [стр. 13], со здравым смыслом? Опять, пусть у него спросят, не есть ли ничто произведение ничто, умноженного на нечто? И если так, когда разница между гномоном и суммой прямоугольников [Примечание: Смотри «Оправдание», стр. 17.] исчезает, не исчезают ли также и сами прямоугольники? т.е. когда ab есть ничто, не есть ли также Ab + Ba ничто? т.е. не есть ли момент AB ничто? Пусть тогда у него спросят, на что годны его моменты, когда они таким образом сведены к ничто? Опять, я желал бы, чтобы у него спросили объяснить разницу между величиной бесконечно малой и величиной бесконечно уменьшенной. Если он скажет, что нет разницы: Тогда пусть у него далее спросят, как он смеет объяснять метод Флюксий посредством Отношения величин бесконечно уменьшенных [стр. 9], когда сэр Исаак Ньютон прямо исключил всякое рассмотрение количеств бесконечно малых? [Примечание: Смотри его «Введение к квадратурам». ] Если сей способный оправдатель скажет, что величины бесконечно уменьшенные суть ничто вовсе, и, следовательно, согласно ему, первые и последние Отношения суть пропорции между ничто, пусть у него попросят осмыслить это или объяснить, что он подразумевает под пропорцией между ничто. Если он скажет, что конечные пропорции суть Отношения простых пределов, тогда пусть у него спросят, как пределы линий могут быть пропорционированы или разделены? В конце концов, кто знает, не взвоет ли сей Джентльмен, который уже жаловался на меня за необычный способ обращения с Математикой и Математиками [стр. 5], (как и кембриджец) об Испании и инквизиции, когда найдет себя так тесно преследуемым и окруженным Вопросами? Поэтому, дабы не казаться слишком суровыми к невинному человеку, который, вероятно, не имел ничего в виду, но был предан, последовав за другим в трудности и тесноты, которых он не предвидел, я предложу одно-единственное средство, посредством которого его Ученики (кого это наиболее касается) могут скоро удовлетворить себя, понимает ли сей Оправдатель действительно то, что берется оправдывать. Оно, вкратце, в том, чтобы они попросили его объяснить вторые, третьи или четвертые Флюксии на его Принципах. Да будет это пробным камнем его оправдания. Если он сможет это сделать, я признаю себя сильно ошибавшимся: Если не сможет, будет явно, что он сильно ошибался в себе, когда осмелился защищать Флюксии, даже не зная, что они такое. Итак, поставив достоинства дела на эту пробу, я оставляю его быть судимым его Учениками.
КОНЕЦ.
Сирис
От целебной воды к Божественному Уму: Философское путешествие Джорджа Беркли в «Сирисе»
Трактат Джорджа Беркли «Сирис» – это редкий в истории мысли синтез практической медицины, натурфилософии и глубокой метафизики. Начавшись как простой рецепт от недугов, работа завершается гимном Верховному Разуму, управляющему вселенной. Это путешествие от конкретного к абсолютному, выстроенное в единую систему, раскрывает единство материального и духовного мира в видении Беркли.
I. Эмпирическое основание: лекарство для тела и ума.
Беркли начинает с обоснования своего труда, представляя его как акт милосердия и долга перед человечеством. Он убежден, что здоровье тела неразрывно связано с деятельностью ума, подобно тому, как музыкант нуждается в хорошо настроенной лютне. Исходным пунктом его изысканий становится простое, но, по его мнению, чудодейственное средство – дёгтярная вода. Автор скрупулезно описывает способы её приготовления, предпочитая холодный настой, который, не растворяя грубые смолы, извлекает тончайшие «летучие соли» и «кислотный дух» дёгтя. Он подробно излагает дозировки и делится первыми обнадеживающими результатами, особенно в борьбе с оспой.
II—III. Всецелитель: панацея от всех болезней.
Далее Беркли перечисляет впечатляющий спектр недугов, поддающихся лечению дёгтярной водой. От кожных язв и чахотки до астмы, водянки, камней в почках, лихорадок и нервных расстройств – она предстает универсальным лекарством. Беркли особо подчеркивает её благотворное действие на желудок и дух, отмечая, что она «поднимает дух, не подавляя его», в отличие от опиума или алкоголя. Успех терапии заставляет его задуматься о причинах столь широкого эффекта.
IV—VI. Химия и ботаника: в поисках источника силы.
Ответ Беркли ищет в природе самого дёгтя. Он исследует его химический состав, доказывая, что целительная сила заключена не в смолистой, воспалительной части, а в тонком «кислотном мыле», которое мягко проникает в мельчайшие сосуды. Он погружается в ботанику, описывая сложнейший механизм сосен и пихт, которые, подобно животным, дышат, питаются и переваривают соки. Ключевым агентом в этом процессе выступает солнечный свет, который Беркли считает не просто источником тепла, но формирующим и жизнетворным началом, «растительной душой». Через физиологию растений он выходит на аналогию между растительным, животным и человеческим мирами, видя в них единый принцип организации.
VII—VIII. Восхождение по цепи причин: от Воздуха к Огню и Уму
Это подводит его к общефилософским рассмотрениям первоэлементов. Беркли анализирует теории кислот и солей, но главную роль отводит Воздуху, видя в нем «универсальный растворитель» и «семинарий» всех жизненных принципов, насыщенный испарениями всего сущего. Однако воздух – лишь носитель. Высшим инструментальным началом для Беркли является чистый эфир, невидимый Огонь или субстанция света. Этот Огонь – не просто пламя, а «интеллектуальный и искусный огонь», одушевленный и направляемый Мировой Душой. Здесь Беркли апеллирует к древним – Гераклиту, стоикам, платоникам, – которые видели в огне первоначало и животворящий дух вселенной.
IX—XII. Огонь как инструмент Бога и носитель жизни.
Возвращаясь к медицине, Беркли заключает, что целебная сила дёгтярной воды заключается в её способности быть носителем этого «животворящего светоносного эфира». Он приводит экспериментальные доказательства телесной природы огня, ссылаясь на опыты Гомберга по увеличению веса тел после прокаливания. При этом он проводит четкое различие: сам Огонь – это инструмент, но источник силы и действия – бестелесный, верховный Ум. Он критикует ньютоновскую гипотезу однородного эфира, arguing, что разнородный и активный Огонь является более адекватной причиной всех природных явлений.
XIII—XVI. Критика механицизма и природа как Божественный Язык.
Эта позиция выливается в острую критику механистической философии. Беркли утверждает, что законы притяжения и отталкивания – это не реальные «силы», пребывающие в телах, а лишь правила или грамматика, установленные Высшим Разумом. Никакие механические принципы не могут объяснить специфику жизни, химических реакций или целебных свойств. Природа, таким образом, есть не слепая машина, а «рассуждение» или «Язык», который требует разумной интерпретации. Знание заключается не в пассивном восприятии, а в умении читать этот язык и предвидеть его «фразы». Беркли противопоставляет этот духовный взгляд, укорененный в мудрости древних, современному ему механицизму, отвергая как абсурдные концепции абсолютного пространства и слепой судьбы.
XVII—XIX. Восхождение к Абсолюту: Ум, Единство и Спасение.
В финальных разделах метафизика Беркли достигает своей кульминации. Он развивает концепцию вселенной как единого живого Животного, одушевленного Душой и управляемого Умом. Вся природа пронизана жизнью и составляет великую «Цепь существ», плавно восходящую от минералов к Божеству. Однако этот взгляд, по его мнению, не ведет к пантеизму или атеизму, так как верховенство бестелесного Ума незыблемо.
Завершает Беркли гносеологическим и этическим итогом. Человек, погруженный в чувства, пребывает в «падшем» состоянии. Задача философии – освободить душу от оков чувственного и поднять её по «лестнице» познания: от восприятий через рассудок к интуитивному разуму, чьим единственным подлинным объектом является вечное и неизменное Бытие – Бог. Чувственный мир, вечно текучий и нестабильный, не может быть объектом истинного знания; реальность и устойчивость принадлежат лишь сфере Ума.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.





