История Греции. Том 10

Успешно расширив свой союз к востоку от Пелопоннеса, афиняне начали стремиться к приобретению новых союзников на западе. Флот из шестидесяти триер, недавно действовавший под командованием Хабрия, был отправлен под началом Тимофея, сына Конона, для обхода Пелопоннеса и тревоги побережья Лаконии – отчасти по настоянию фиванцев, которые стремились отвлечь морские силы Спарты, чтобы помешать ей перевозить войска через Криссейский залив из Коринфа в беотийский порт Креус [281]. Этот перипл Пелопоннеса – первый, который афинский флот предпринял после унижения при Эгоспотамах, – наряду с последующими успехами, надолго запомнился соотечественникам Тимофея. Его значительные силы, справедливые действия и дружелюбные завершения завоевали новых ценных союзников. Не только Кефалления, но и еще более важный остров Керкира добровольно приняли его предложения; и поскольку он избегал насилия и вмешательства в политическое устройство, его популярность повсюду росла с каждым днем. Алкет, князь молоссов, – хаоны и другие эпирские племена, – а также акарнанцы на побережье – все вступили в союз с ним [282]. У Ализии и Левкады на этом побережье он был атакован пелопоннесскими кораблями под командованием Николоха, несколько уступавшими ему в численности. Он разбил их, и вскоре, получив подкрепление от керкирян, стал настолько превосходить противника в этих водах, что вражеский флот не осмеливался показываться. Получив при отплытии из Афин всего тринадцать талантов, он, как говорят, испытывал большие трудности с оплатой содержания флота; он добился аванса в семь мин от каждого из шестидесяти триерархов своего флота на содержание их кораблей [с. 133], а также отправил запросы в Афины на крупные суммы из государственной казны [283]. Эти меры подтверждают ту честную неприязнь к грабежу друзей или нейтралов и заботу избегать даже подозрений в мародерстве, которые его панегирист Исократ приписывает ему [284]. К сожалению, эта черта была редкой среди греческих военачальников с обеих сторон и становилась еще более редкой из-за растущего использования наемных отрядов.

Требования Тимофея к афинской казне не были встречены благосклонно. Хотя ее морское положение теперь было более блестящим и господствующим, чем когда-либо после битвы при Эгоспотамах, – хотя ни один лакедемонский флот не появлялся, чтобы тревожить ее в Эгейском море [285], – расходы на войну начали ощущаться серьезно. Каперы с соседнего острова Эгина беспокоили ее торговлю, требуя постоянной береговой охраны, в то время как взносы депутатов союзного синода не могли покрыть необходимости тяжелого прямого налога на имущество дома [286].

В этом синоде фиванцы, как члены конфедерации, были представлены [287]. К ним обратились с просьбой внести вклад в расходы на морскую войну, тем более что флот был отправлен в Ионическое море отчасти по их настоянию. Но фиванцы отказались [288], и, вероятно, они не были в состоянии оказать денежную помощь. Их отказ вызвал большое недовольство в Афинах, усугубленное завистью к успехам, которых они добились за последние два года, отчасти благодаря косвенному эффекту морских побед Афин. В конце 377 г. до н.э., после двух последовательных вторжений Агесилая, два неурожая так истощили фиванцев, что они были вынуждены ввозить зерно из Пагас в Фессалии; при этом их корабли и моряки сначала были захвачены лакедемонским гармостом в Орее на Эвбее, Алкетом. Однако его небрежность вскоре привела не только к мятежу захваченных моряков, но и к восстанию города против Спарты, так что сообщение Фив с Пагасами стало совершенно беспрепятственным. В последующие два года спартанцы не вторгались в Беотию: в 376 г. до н. э. Клеомброт не смог преодолеть высоты Киферона, а в 375 г. до н.э. внимание Спарты было занято морскими операциями Тимофея в Ионическом море. В эти два года фиванцы энергично действовали против соседних беотийских городов, в большинстве из которых сильная партия, если не большинство населения, была на их стороне, хотя власть находилась в руках проспартанской олигархии, поддерживаемой спартанскими гармостами и гарнизонами [289]. Мы слышим об одной победе, одержанной фиванской конницей под командованием Харона близ Платей, и о другой близ Танагры, где был убит лакедемонский гармост Пантойд [290].

Но самым важным из всех их успехов была победа Пелопида при Тегире. Услышав, что спартанский гармост с двумя (морами или) отрядами, стоявшими гарнизоном в Орхомене, отправился в набег на локрийскую территорию, этот полководец совершил стремительный бросок из Фив со Священным отрядом и небольшим отрядом кавалерии, чтобы застать город врасплох. Это было время, когда воды Копаидского озера достигали наибольшего уровня, так что ему пришлось сделать длинный обход на северо-запад и пройти через Тегиру, расположенную на дороге между Орхоменом и Опунтской Локридой. Приблизившись [стр. 135] к Орхомену, он узнал, что в городе всё ещё оставались некоторые лакедемоняне, и внезапное нападение не удастся; после чего он повернул обратно. Но, достигнув Тегиры, он столкнулся с лакедемонскими военачальниками Горголеоном и Феопомпом, возвращавшимися со своими войсками из локрийского набега. Поскольку его силы уступали их численности вдвое, они обрадовались встрече; в то время как воины Пелопида сначала пришли в замешательство, и потребовалось всё его красноречие, чтобы воодушевить их. Однако в последовавшем сражении, упорно длившемся в узком проходе, сила, доблесть и сплочённая атака Священного отряда оказались неодолимыми. Оба лакедемонских военачальника пали; их войска расступились, чтобы позволить фиванцам беспрепятственно отступить; но Пелопид, презрев эту возможность, продолжил бой, пока все его враги не рассеялись и не обратились в бегство. Близость Орхомена не позволяла долгого преследования, так что Пелопид смог лишь воздвигнуть трофей и обобрать трупы, прежде чем вернуться в Фивы. [291]

Это сражение, в котором лакедемоняне впервые были побеждены в открытом поле численно меньшими силами, произвело сильное впечатление на обе противоборствующие стороны. Уверенность фиванцев, как и их усилия, удвоилась; так что к 374 г. до н.э. они очистили Беотию от лакедемонян, а также от местных олигархий, которые их поддерживали; убедив или принудив города снова объединиться с Фивами и возродив Беотийский союз. Галиарт, Коронея, Лебадея, Танагра, Феспии, Платеи и прочие таким образом снова стали беотийскими; [292] за исключением одного лишь Орхомена (с его зависимой Херонеей), находившегося на границе с Фокидой и всё ещё остававшегося под властью лакедемонян. В большинстве этих городов партия, дружественная Фивам, была [стр. 136] многочисленна, и перемена в целом оказалась популярной; хотя в некоторых преобладающие настроения были таковы, что верность удалось обеспечить лишь запугиванием. Перемена, произведённая здесь Фивами, заключалась не в поглощении этих городов, а в возвращении их к старой федеративной системе Беотии; политика, которую они публично провозгласили, захватив Платеи в 431 г. до н.э. [293] Возобновляя свои древние права и привилегии как главы Беотийского союза, они в то же время гарантировали другим городам – по соглашению, вероятно, явному, но определённо подразумевавшемуся – их древние права, безопасность и ограниченную автономию как членов; система, существовавшая вплоть до Анталкидова мира.

Положение фиванцев значительно улучшилось благодаря этому завоеванию или реконфедерации Беотии. Став хозяевами Кревсиса, порта Феспий, [294] они укрепили его и построили несколько триер, чтобы отражать любые вторжения с Пелопоннеса морем через Крисейский залив. Чувствуя себя теперь защищёнными от вторжений, они начали мстить своим соседям и врагам – фокидянам, союзникам Спарты и участникам недавних нападений на Фивы, – но также с древних времён находившимся в дружественных отношениях с Афинами. [295] Фокидяне оказались настолько сильно теснимы – особенно учитывая, что Ясон Ферский в Фессалии также был их заклятым врагом, [296] – что, если бы не помощь, они были бы вынуждены подчиниться фиванцам, а вместе с ними и Орхомен, включая занимавший его тогда лакедемонский гарнизон; в то время как сокровища Дельфийского храма также оказались бы открытыми, если бы фиванцы сочли нужным захватить их. Получив известие от [стр. 137] фокидян, Спарта отправила им на помощь царя Клеомброта с четырьмя лакедемонскими отрядами и вспомогательным корпусом союзников, переправив их морем через залив. [297] Это подкрепление, заставившее фиванцев отступить, обеспечило безопасность как Фокиде, так и Орхомену. Пока Спарта поддерживала их, даже Афины с сочувствием смотрели на дело фокидян. Когда они увидели, что фиванцы перешли от обороны к наступлению – отчасти благодаря их помощи, но отказываясь при этом вносить вклад в содержание их флота – их древняя ревность к фиванцам вновь стала настолько сильна, что они отправили послов в Спарту, чтобы предложить условия мира. Каковы были эти условия, нам не сообщается; более того, похоже, фиванцы даже не были уведомлены об этом шаге. Но мир был принят в Спарте, и двое афинских послов были немедленно отправлены оттуда, даже не заезжая домой, на Керкиру, чтобы известить Тимофея о мире и приказать ему немедленно вернуть свой флот в Афины. [298]

Это предложение афинян, сделанное, видимо, в порыве недовольства, было выгодно Спарте, [стр. 138] и несколько смягчило унизительное откровение, которое незадолго до этого достигло спартанцев из другого источника.

Полидам, видный гражданин Фарсала в Фессалии, прибыл в Спарту с просьбой о помощи. Он долгое время находился в гостеприимных отношениях с лакедемонянами; в то время как Фарсал не только был их союзником, но и некоторое время был занят одним из их гарнизонов. [299] В обычном состоянии Фессалии крупные города – Ларисса, Феры, Фарсал и другие, каждый из которых держал в зависимом союзе несколько меньших городов, – находились в разногласии друг с другом, часто даже в состоянии войны. Редко случалось, чтобы они могли согласованно проголосовать за избрание верховного вождя или тага. В своём родном Фарсале Полидам теперь был на подъёме, пользуясь доверием всех крупных семейных фракций, обычно боровшихся за преобладание; настолько, что ему было доверено управление цитаделью и всеми доходами, как поступлениями, так и расходами. Будучи богатым человеком, «гостеприимным и тщеславным в фессалийской манере», он вкладывал свои деньги в казну, когда та пустела, и возмещал себя, когда поступали общественные средства. [300]

Но в Фессалии появился человек более могущественный, чем Полидам, – Ясон, тиран Фер; чью грозную мощь, угрожавшую независимости Фарсала, он теперь приехал в Спарту разоблачить. Хотя сила Ясона едва ли могла быть значительной, когда спартанцы шесть лет назад проходили через Фессалию в своих многочисленных походах против Олинфа, теперь он был не только тираном Фер, но и властителем почти всех фессалийских городов (как Ликофрон Ферский частично сумел стать тридцатью годами ранее), [301] а также обширной территории зависимых соседних земель. Главным инструментом его господства была постоянная и хорошо оснащённая армия из шести тысяч наёмников со всей Греции. Он обладал всеми личными качествами, необходимыми для эффективного командования войсками. Его физическая сила была велика; его энергия – неутомима; его самообладание, как перед трудностями, так и перед искушениями, было одинаково выдающимся. Всегда лично участвуя как в тренировках, так и в гимнастических упражнениях солдат и поощряя военные заслуги с величайшей щедростью, он не только дисциплинировал их, но и внушил им крайнюю воинственность и преданность своей персоне. Несколько соседних племён, включая Алкета, князя молоссов в Эпире, были приведены в зависимое союзничество. Более того, он уже разбил фарсалийцев и отнял у них многие города, некогда с ними связанные, так что теперь ему оставалось лишь двинуть войска на их город. Но Ясон был столь же благоразумен, сколь и дерзок. Хотя он был уверен в успехе, он хотел избежать ненависти, связанной с применением силы, и опасности иметь недовольных подданных. Поэтому он предложил Полидаму на частной встрече, чтобы тот подчинил Фарсал власти Ясона, приняв для себя второе место в Фессалии при Ясоне, установленном как таг или правитель. Вся мощь Фессалии, объединённой таким образом, с её рядом зависимых народов вокруг, сделала бы её безусловно первой державой в Греции, превосходящей на суше как Спарту, так и Фивы, а на море – Афины. А что касается персидского царя с его толпами невоинственных рабов, Ясон считал его врагом, которого будет ещё легче свергнуть; учитывая, чего сначала добились киряне, а затем Агесилай.

Таковы были предложения и столь же честолюбивые надежды, которые энергичный тиран Фер изложил Полидаму; тот ответил, что сам он долгое время был союзником Спарты и не может принять решение, враждебное её интересам. «Тогда отправляйся [стр. 140] в Спарту, – возразил Ясон, – и объяви там, что я намерен напасть на Фарсал, и что им следует оказать тебе защиту. Если они не смогут выполнить это требование, ты будешь неверен интересам своего города, если не примешь моё предложение». Именно с этой миссией Полидам теперь прибыл в Спарту, чтобы объявить, что, если помощь не будет отправлена, он будет вынужден против своей воли порвать с ней. «Помните, – заключил он, – что враг, с которым вам придётся сражаться, грозен во всех отношениях, как личными качествами, так и могуществом; так что ничего, кроме первоклассных сил и командира, не будет достаточно. Подумайте и скажите мне, что вы можете сделать».

Спартанцы, обсудив вопрос, дали отрицательный ответ. Уже был отправлен крупный отряд под командованием Клеомброта, необходимый для защиты Фокиды; более того, Афины теперь были сильнее на море. Наконец, Ясон до сих пор не оказывал активной помощи Фивам и Афинам – что он непременно сделает, если спартанская армия вмешается против него в Фессалии. Соответственно эфоры прямо заявили Полидаму, что не могут удовлетворить его требования, и рекомендовали ему добиться наилучших условий как для Фарсала, так и для себя. Вернувшись в Фессалию, он возобновил переговоры с Ясоном и пообещал существенно выполнить требуемое. Но он умолял избавить его от позора допуска иностранного гарнизона в цитадель, доверенную его попечению; в то же время обязавшись добровольно привести своих сограждан к союзу с Ясоном и предложив своих двух сыновей в качестве заложников за верное исполнение. Всё это действительно осуществилось. Политика фарсалийцев была мягко изменена, так что Ясон, благодаря их голосам, как и остальным, был единогласно избран тагом Фессалии. [302]

Отставка Полидама подразумевала унизительное признание слабости со стороны Спарты. Это также знаменует важный этап в реальном упадке её могущества. Восемь лет назад, по настоянию послов Аканфа, поддержанных македонским царём Аминтой, она отправила три мощные армии подряд, чтобы [стр. 141] разгромить либеральный и перспективный союз Олинфа и вернуть греческие города на побережье под власть македонской короны. Регион, куда были направлены её армии, был самой окраиной Эллады. Стороны, в чью пользу она действовала, едва ли имели даже тень прав на дружбу или союз; в то время как те, против кого она выступала, не причинили и не угрожали ей никаким злом. Более того, главной причиной её вмешательства было желание помешать свободному и равноправному объединению греческих городов.

Теперь же требование, и притом настойчивое, предъявляет ей Полидам из Фарсала, старый друг и союзник. Оно исходит из гораздо менее отдалённого региона; наконец, её политический интерес естественно должен был побудить её остановить угрожающий рост агрессивной силы, уже столь грозной, как власть Ясона. Однако настолько серьёзно изменилось положение Спарты за последние восемь лет (382–374 гг. до н. э.), что теперь она вынуждена отказать в просьбе, которую справедливость, сочувствие и политический расчёт одинаково побуждали её удовлетворить.

Так несчастливо сложилось для Олинфского союза, что их благородные и хорошо скоординированные устремления пришлись именно на те немногие годы, когда Спарта находилась на пике своего могущества! Так неудачно было это совпадение во времени не только для Олинфа, но и для Греции в целом – ведь только вмешательство Спарты вернуло македонских царей к побережью, тогда как Олинфский союз, если бы ему позволили расширяться, мог бы ограничить их внутренними территориями и предотвратить смертельный удар, который в следующем поколении был нанесён греческой свободе их руками.

Лакедемоняне нашли некоторое утешение в своём вынужденном отказе Полидаму благодаря мирным предложениям от Афин, которые избавили их от одного из главных врагов. Однако заключённый мир едва ли был даже приведён в исполнение. Тимофей, получив приказ вернуться с Коркиры, подчинился и отплыл со своим флотом. Вместе с ним служили некоторые изгнанники с Закинфа, и, проходя мимо этого острова на обратном пути, он высадил их там, помогая им укрепиться.

Против этих действий правительство Закинфа подала жалобы в Спарту, где это вызвало такое возмущение, что, после тщетных требований удовлетворения в Афинах, мир был немедленно разорван, и война объявлена вновь. Лакедемонская эскадра из двадцати пяти кораблей была отправлена [стр. 142] на помощь закинфянам, [303] в то время как разрабатывались планы захвата более важного острова – Коркиры.

Флот Тимофея был уже отозван, и недовольная партия коркирян организовала заговор, чтобы впустить лакедемонян как друзей и предать остров им. Соответственно, лакедемонский флот из двадцати двух триер отправился туда под предлогом плавания в Сицилию. Однако правительство Коркиры, раскрыв заговор, отказалось их принять, приняло меры для обороны и отправило послов в Афины с просьбой о помощи.

Теперь лакедемоняне решили атаковать Коркиру открыто, используя весь флот своего союза. Объединёнными усилиями Спарты, Коринфа, Левкады, Амбракии, Элиды, Закинфа, Ахайи, Эпидавра, Трезена, Гермионы и Галиэя – усиленными денежными взносами от других союзников, предпочитавших откупиться от обязательства служить за морем, – был собран флот из шестидесяти триер и отряд в полторы тысячи наёмных гоплитов, помимо некоторого числа лакедемонян, вероятно, илотов или неодамодов. [304] Одновременно было отправлено обращение к сиракузскому тирану Дионисию с просьбой о сотрудничестве против Коркиры, на том основании, что связь этого острова с Афинами уже однажды оказалась опасной для его города и могла стать таковой вновь.

Весной 373 г. до н. э. эти силы под командованием лакедемонянина Мнасиппа выступили против Коркиры. Разгромив коркирский флот, потерявший четыре триеры, он высадился на острове, одержал победу и загнал жителей за городские стены. Затем он начал опустошать окрестные земли, которые оказались в высшей степени возделанными и полными богатейших плодов: превосходно обработанные поля, виноградники в великолепном состоянии, великолепные фермы, хорошо оборудованные винные погреба и обилие скота, а также рабов.

Солдаты-захватчики, обогащаясь за счёт грабежа скота и рабов, настолько избаловались изобилием вокруг, что отказывались пить вино, если оно не было первого сорта. [305] Такую картину рисует Ксенофонт, недоброжелательный свидетель, о демократической Коркире в отношении её хваленой экономики в момент вторжения Мнасиппа – картина не менее примечательная, чем та, которую Фукидид (в речи Архидама) представил о процветающем сельском хозяйстве вокруг демократических Афин в момент, когда в 431 г. до н. э. там впервые ощутили руку пелопоннесского опустошителя. [306]

Имея такие богатые условия для своих солдат, Мнасипп разбил лагерь на холме близ городских стен, отрезав осаждённых от поставок из сельской местности, одновременно блокировав гавань своим флотом. Вскоре коркиряне начали испытывать нужду. Однако у них не было шансов на спасение, кроме помощи от афинян, к которым они отправили послов с настоятельными просьбами. [307] Теперь афиняне сожалели о своём поспешном согласии (в предыдущем году) отозвать флот Тимофея с острова.

Тем не менее, Тимофей был вновь назначен командующим новым флотом, направляемым туда, в то время как отряд из шестисот пельтастов под командованием Стесикла был отправлен кратчайшим путём, чтобы помочь коркирянам в их неотложных нуждах, пока готовился основной флот. Эти пельтасты были переправлены по суше через Фессалию и Эпир к побережью напротив Коркиры, где смогли высадиться благодаря вмешательству Алкета, к которому обратились афиняне.

Им посчастливилось попасть в город, где они не только принесли известие о скором прибытии большого афинского флота, но и внесли значительный вклад в оборону. Без такой поддержки коркиряне вряд ли продержались бы, так как голод в городе усиливался с каждым днём. В конце концов, он стал настолько сильным, что многие граждане дезертировали, а множество рабов было выгнано. Мнасипп отказался их принимать, публично объявив, что каждый перебежчик будет продан в рабство; и, несмотря на это, дезертиры продолжали прибывать, и он приказал бичевать их и гнать обратно к городским воротам.

Несчастные рабы, не принятые им и не впущенные обратно в город, многие погибли за воротами от голода. [308]

Такие сцены страданий так явно предвещали скорую капитуляцию, что осаждающая армия стала беспечной, а командующий – высокомерным. Хотя его военная казна была полна благодаря денежным взносам союзников, он уволил многих наёмников без оплаты и не платил остальным уже два месяца.

Его нынешнее настроение сделало его не только более грубым по отношению к своим солдатам, [309] но и менее бдительным в ведении осады. Воспользовавшись небрежностью караулов, осаждённые выбрали удачный момент и совершили мощную вылазку.

Мнасипп, увидев, что его аванпосты отброшены, вооружился и бросился вперёд с лакедемонянами, чтобы поддержать их, приказав офицерам наёмников вести своих людей. Но те ответили, что не могут ручаться за послушание неоплачиваемых солдат. Разъярённый Мнасипп ударил их палкой и древком копья. Это оскорбление ещё больше усилило недовольство.

Офицеры и солдаты вступили в бой деморализованными, в то время как афинские пельтасты и коркирские гоплиты, вырвавшись из нескольких ворот одновременно, атаковали с отчаянной энергией. Мнасипп, проявив личную храбрость, был в конце концов убит, а его войска, полностью разгромленные, бежали обратно в укреплённый лагерь, где хранились их запасы. Даже этот лагерь можно было бы взять и уничтожить всю армию, если бы осаждённые немедленно атаковали его. Но они были потрясены собственным успехом.

Приняв многочисленных лагерных слуг за солдат в резерве, они отступили обратно в город. Однако их победа была настолько полной, что восстановила свободное сообщение с сельской местностью, обеспечила временные поставки и дала уверенность в том, что они продержатся до прибытия афинских подкреплений.

Такое подкрепление уже было на пути, и его приближение было объявлено Гипермену (заместителю погибшего Мнасиппа), который теперь принял командование. Напуганный известием, он поспешил отплыть от своей позиции, где блокировал гавань, к укреплённому лагерю.

Там он сначала погрузил рабов и имущество на транспортные суда и отправил их, оставшись защищать лагерь с солдатами и моряками – но ненадолго, вскоре также погрузив их на триеры. Таким образом, он полностью эвакуировал остров, отправившись в Левкаду.

Однако спешка была так велика, а страх перед прибытием афинского флота настолько силён, что много зерна, вина, рабов и даже больных и раненых солдат было брошено. Для победоносных коркирян эти трофеи не были нужны, чтобы усилить ценность триумфа, спасшего их от захвата, рабства или голодной смерти. [310]

Афинский флот не только опоздал с прибытием, рискуя обнаружить, что остров уже захвачен, – но когда он наконец появился, им командовали Ификрат, Хабрий и оратор Каллистрат [311], а не Тимодей, которого первоначально назначил народ.

Оказывается, Тимодей – которого (в апреле 373 г. до н. э.), когда афиняне впервые узнали, что грозный лакедемонский флот начал атаковать Керкиру, направили туда немедленно с флотом из шестидесяти триер – столкнулся с трудностями в укомплектовании своих кораблей в Афинах и потому предпринял предварительный поход, чтобы набрать как гребцов, так и дополнительные средства у морских союзников. Его первым действием была переброска шестисот пельтастов под командованием Стесикла в Фессалию, где он вступил в переговоры с Ясоном Ферским. Он убедил последнего стать союзником Афин и содействовать [стр. 147] переходу Стесикла с его отрядом по суше через Фессалию и перевалы Пинда в Эпир, где Алкет, одновременно союзник Афин и подчинённый Ясона, переправил их ночью через пролив из Эпира на Керкиру. Установив таким образом важную связь с могущественным фессалийским диктатором и получив от него своевременную помощь (а возможно, и гребцов из Пагас для укомплектования флота), Тимодей двинулся далее к портам Македонии, где также вступил в отношения с Аминтой, получив от него знаки личного расположения, – а затем во Фракию и соседние острова. Его плавание принесло ему ценные денежные субсидии и пополнение гребцов, а также новых членов и представителей для Афинского союза.