Казаки. Осознание себя. Казачий трагический век

1. БЫЛ ЛИ ЖИЗНЕСПОСОБЕН КАЗАЧИЙ НАРОД В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА?

Картина художника Васильковского С. И. «Казак в степи. Тревожные знаки». 1905 г.

Иные путают свою эксгумацию с воскресением.

Станислав Ежи Лец

Большинство современных историков соглашается с тем, что к началу ХХ века казаки представляли из себя нечто среднее между народом и сословием. Ещё цепко в памяти сидело сознание собственного этнического родства, но и всё больше они вживались в понимание себя, как особого сословия, имеющего специфические права и обязанности перед империей.

Но что следует понимать под вопросом жизнеспособности такой этносословной казачьей страты имперского общества? Под этим вопросом я подразумеваю следующее: возможно ли, и вероятно ли было сохраниться казакам в составе России в виде либо народа, либо сословия в случае дальнейшего линейного, без революционных катаклизмов, существования самой Российской империи? Или ещё проще: имелся ли шанс у казаков сохраниться в каком-то обособленном статусе или же им со временем предстояло раствориться в массе неказачьего населения, слившись с другими подданными империи?

Несмотря на негативно воспринимавшуюся казаками 200-летнюю политику их разэтнизации и переплавки народа в сословие, сами сословные рамки играли роль некоторого барьера против ассимиляции и растворения относительно малочисленных казаков в массе иных подданных империи. Однако социально-экономическое развитие государства и соответствующее этому юридическое уравнивание всех членов общества рано или поздно должны были смести все сословные различия. Как это в образцовом виде продемонстрировала всему миру Англия.

Таким образом, следует логический вывод: если бы казакам было и дальше суждено считаться сословием, то вместе с размыванием сословных рамок произошло бы и их, казаков, неминуемое размывание и исчезновение, как особой части населения страны. То есть, замыкание в «казачьем сословии» никаких перспектив на особое существование казакам не предполагало. Следовательно, их будущее возможно было только при условии обращения к своей исторической памяти и самоидентификации себя на основе этничности.

Однако именно этническому самосознанию казаков московско-петербургские власти на протяжении веков возводили всевозможные баррикады и постоянно старались ранее возведённые преграды укрепить и отреставрировать. А попытка властей Российской Федерации в конце XX и в начале XXI веков вновь приступить к конструированию «казачьего сословия», теперь уже вообще без какой-либо оглядки на принцип этничности, выглядит лишь пародийным анахронизмом в русле прежней антиказачьей политики царской России, заведомо ведущей в никуда.

И вряд ли этого не понимают те, кто формирует политику Москвы в отношении казаков! А потому все действия, инициативы и так называемые «стратегические концепции» в отношении казачества, исходящие из Кремля, можно однозначно расценивать как сознательное растворение казаков в массе иноэтничного населения. То есть, казачьим лидерам, стоящим на позициях казачьих национальных интересов, вполне обоснованно можно поднимать вопрос о проведении властями РФ политики этноцида в отношении Казачьего Народа.

Теперь приступим к существу вопроса, сформулированного в заглавии этой статьи.

* * *

Правители Руси, Московии и России от самой первой встречи с казаками расценивали их только как опытных воинов. После покорения всех казачьих обществ русское правительство не нарушало их военной организации, а стремилось максимально использовать её в собственных интересах. Со времени присяги царю Алексею Михайловичу в Казачьем Народе военная составляющая его повседневного быта стала преобладающей и определяющей все иные стороны жизни. Но при этом казаки несли не только внешнюю военную службу, но и бесплатную натуральную – должны были сдавать часть пойманной рыбы, чинить дороги и мосты, нести егерскую и конвойную службы и так далее и тому подобное, имевшее свои особенности по разным регионам. Положение казаков усугублялось начавшейся в 1817 году 57-летней Кавказской войной.

Согласно политике императора Николая I, казаки должны были считать себя «прирождёнными воинами», «легковооружёнными всадниками», «военным сословием» русского народа. В этом смысле и принялись их воспитывать не только представители власти, но также историки, этнографы, литераторы и тому подобные специалисты. Поощрялось военное воспитание и обучение, и при этом всячески задерживалось основание школ общеобразовательных. Казаки были лишены возможности заниматься чем-либо иным, кроме военной службы, земледелия и подручных ремёсел.

Начиная с царствования Александра II, власти, «решив более тесно приобщить казачьи земли к России», всячески поощряли поселение в казачьих краях переселенцев из России и Украины и облегчали им покупку в собственность казачьих земель. Закон 29 апреля 1868 года дал имперским подданным-неказакам право приобретать существующие на войсковых станичных и городских землях дома и всякого рода строения на общих основаниях, не испрашивая согласия ни войскового начальства, ни городского, ни станичного. Единственное условие: земли должны были остаться формально казачьей собственностью, и находиться лишь в постоянном пользовании приобретателя недвижимости за ежегодную так называемую посажённую плату. В будущем большое число иногородних на казачьих землях сыграло значительную и крайне неблагоприятную для казаков роль, оказавшись «троянским конём» в казачьем обществе.

Правительственная политика в отношении казаков при последних царях также оставалась в русле той, что предначертал для казаков Николай I.

Перемена правительственного отношения к образованию казаков и их участию в общественной деятельности в Российской империи произошла только после правительственного указа 1885 года, когда казакам было предоставлено право занимать посты в научной, административной, судебной и других отраслях гражданской жизни империи, без обязательного выхода из станичных общин. С этого времени станицы начали учреждать низшие и средние школы на свои собственные средства, а Донское Войсковое Правление назначило ряд стипендий для донских казаков-студентов в русских высших учебных заведениях.

Однако, как писал российский историк Сергей Григорьевич Сватиков, уже через пару лет, в 1887 году, русские власти сочли, что «стремление войсковых начальств к учреждению стипендий превышает действительную потребность Войск в лицах с высшим образованием. Равным образом Войскам нужны не общеобразовательные учебные заведения, а профессиональные, которые готовили бы на военную службу или к практическим занятиям по разным отраслям сельского хозяйства». В связи с этим последовало закрытие средних школ и сокращено наполовину число войсковых стипендий для студентов.

Не проходила бесследно и усердная работа по расказачиванию при помощи русских педагогов и русского духовенства. В их распоряжении был авторитет знания и Церкви, готовые материалы по русской истории, этнографии и политической мысли, дружно работавшие для создания в казачьих душах чувства вины и перед русским народом, и перед царской династией. Разгромы и разрушения, пережитые днепровскими и донскими казаками, оправдывались «неистовым строем Казачьих Республик», которые в глазах широких масс должны были восприниматься какими-то бандами, объединёнными страстью к безделью и грабежу, какими-то «гулящими людьми», «выходцами из разных сословий», и вообще «сбродом», которому на роду написано расширять и охранять русские границы. Казакам надо было отслужить воображаемые вины их предков, не щадя ни крови, ни жизни, только по долгу перед империей, и принимать каждую кроху, падающую из рук царя, с благоговением и благодарностью, как особую милость.

В этой связи невозможно не видеть аналогии с нынешними так называемыми «казачьими кадетскими корпусами», куда набирают детей по принципу интернационализма, и где преподают, основываясь исключительно на военной части прежней казачьей жизни. И точно так же, как священники царского периода, нынешние попы РПЦ Московской патриархии постоянно что-то требуют от казаков, призывая их служить себе, любимым, и властям, которым, как и попам, совершенно наплевать на собственные интересы Казачьего Народа, но при этом и власть, и попы начисто отрицают право казаков на собственное этническое сознание.

Такими веяниями, действительно, проникалась в течение XIX века часть казачьей интеллигенции, воспитанной в русских военных и гражданских школах. Но при этом в народе, жившем тогда компактными поселениями, в отличие от дня сегодняшнего оставался нетронутым дух Запорожья и Великого Войска Донского. Народ оставался при своих преданиях, ничего горького не забывал и потому оказался восприимчивым ко всякого рода революционным идеям, проникавшим к нему через русских и украинских пропагандистов.

Получалось так, что казаки пели: «Катарина, вражья маты, шо ж ты наробыла», а командиры с благоговением чтили «Жалованную грамоту» той же Катарины, императрицы Екатерины II, отобравшей у казаков их волю и богатые земли Гетманщины-Новороссии и наградившей их за покорность, верную службу и пролитую кровь в 2—3 раза меньшей площадью малярийного Приазовья. Считали это высочайшей милостью, хотя пришлось расстаться с правом выбора атаманов, принять в начальники иногородних генералов и подчиниться управлению, о котором в той же грамоте сказано: «Желаем мы, чтобы земское управление сего Войска для лучшего порядка и благоустройства соображаемо было с изданными от нас учреждениями о управлении губернией».

Но, несмотря на то, что на протяжении всего XIX века шло духовное наступление на казачество и к тому же население Дона непрерывно пополнялось добровольными и принудительными переселениями людей иного рода (иногородних), несмотря на то, что главные кадры духовенства и учителей составлялись из них же, духовные связи между донскими казаками и Россией зарождались очень медленно. Особенностью казаков, отличавшей их от русского народа, была привязанность к своим землям и своим, исторически сложившимся, порядкам. В прошлом у них были навыки к гражданским свободам и, несмотря на происходившие постепенные ущемления в этом отношении со стороны верховной власти, навыки эти продолжали храниться. Казаки в своей основной массе продолжали жить замкнутыми обществами, избегая даже смешанных браков. (Примечательно, что наказный донской атаман Алексей Иванович Иловайский, тот самый, который пленил Пугачёва и за это именно и стал атаманом, издавал даже специальные распоряжения, запрещавшие жениться и выходить замуж за иногородних). Но в течение ХХ века такая ситуация была в корне подорвана массовыми репрессиями, высылками, бегством казаков и казачек со своих родных мест в прямом смысле слова «куда глаза глядят».

Тяга к русским культурным интересам намечалась, как мы сказали выше, только у образованного класса, но и тут, как и среди казачьих масс, политической связью с Россией признавалась одна только царствующая династия, которой на верность присягал каждый казак уже в течение нескольких поколений.

Десятилетия подавления российским самодержавием через российское чиновничество любых свободолюбивых устремлений казачества, жестокие и кровавые подавления казачьих восстаний, ущемление национального самосознания казаков и тому подобное воспитали в широкой низовой казачьей среде стойкое неприязненное отношение как к власти в целом, так и к её представителям в частности. В этом смысле очень показательна реакция на пребывание в среде этнических казаков известного путешественника по Дальнему Востоку Михаила Венюкова, уроженца мелкопоместной дворянской семьи из Рязанской области. Он оставил примечательные записи.

«Во всё время моего путешествия по Сибири и Амурскому Краю, – писал в конце ХIХ века в своих краеведческих записках Венюков, – я сознательно пытался уклониться от постоя или даже ночёвки в домах здешних казаков, предпочитая всякий раз постоялые дворы, казённые учреждения или, по необходимости, избы русских переселенцев. Пусть в казачьих домах и богаче, и чище, но мне всегда была невыносима эта внутренняя атмосфера, царящая в семьях казаков, – странная тяжёлая смесь казармы и монастыря. Внутренняя недоброжелательность, которую испытывает всякий казак к русскому чиновнику и офицеру, вообще к русскому европейцу, почти нескрываемая, тяжёлая и язвительная, была для меня невыносима, особенно при более-менее тесном общении с этим странным народом». И точно такое же недоброжелательное отношение к себе усиленно и весьма успешно культивирует нынешняя власть в среде настоящих, а не бутафорных, ею же придуманных и изготовленных «казаков».

Донской казак И. Н. Ефремов, находясь в эмиграции после Гражданской войны, вспоминал: «У казаков было, да и есть ещё, выраженное сознание своего единства, того, что они, и только они, составляют Войско Донское, Войско Кубанское, Войско Уральское и другие казачьи Войска […]. Мы совершенно естественно противопоставляли себя – казаков – русским; впрочем, не казачество – России. Мы часто говорили о каком-либо чиновнике, присланном из Петербурга: „Он ничего не понимает в нашей жизни, он не знает наших нужд, он – русский“. Или о казаке, женившемся на службе, мы говорили: „Он женат на русской“».

Таким образом, мы можем вполне отчётливо видеть, что в начале ХХ века внутри казачьего социума явно присутствовали две тенденции – одна на слияние и растворение в массе подданных империи, другая на обособление в рамках собственной народности. Победа той или иной тенденции и предопределяла ответ на вопрос, поставленный в заглавии этой статьи – о реальной жизнеспособности казачества в начале ХХ века.

Наступил 1904 год. На Дон пришли тревожные слухи о намерении русского правительства провести новые реформы и уничтожить последние остатки древних казачьих прав. Говорили, что административное устройство на Донской Земле будет полностью приравнено к губернскому, а население её должно будет отказаться от всех остатков демократических обыкновений и сравняться в правах и обязанностях с другими жителями империи.

И ведь сделали бы! Однако помешали внешние для казаков события: началась русско-японская война, в которой правительству потребовалось много конницы. Понадобились казаки и после её окончания для подавления вспышек революции 1905 года. Верные присяге донцы поддержали династию Романовых, хотя основные кадры донской невоенной интеллигенции революции сочувствовали. За участие в войне и в подавлении революции казакам была объявлена высочайшая благодарность «за самоотверженную, неутомимую и верную службу царю и родине, как на театре войны, так и при поддержании порядка внутри империи».

В последующие годы при помощи казаков власть опять же выходила из сложных ситуаций, для каковых целей в более позднее время во многих государствах были созданы особые отряды полиции, когда взводы и сотни казаков применялись для ликвидации массовых беспорядков.

Став в защиту трона, казаки избежали пугающих коренных перемен в гражданских правах, но зато большинство русских людей стало относиться к ним так же недоброжелательно, как везде относятся к полицейским. А так как нагайка была единственным оружием против невооружённых толп, казаков отныне наградили прозвищем «нагаечников». И опять на ум приходит аналогия с днём сегодняшним. Используя всяческий люмпенизированный сброд против митингов оппозиции, называя его при этом «казаками», нынешние кремлёвские власти успешно решают задачу «двойного назначения»: расправляются с протестантами вроде бы как не сами (то есть народ сам не знает, что он хочет) и направляют ненависть населения на Казачий Народ (который на самом деле власть жутко ненавидит) и как огня боится перспективы заключения союза между казаками и прочим населением «красной империи». Такая перспектива сильно повышает риски для воровской псевдоэлиты. И такая политика, которую в народе называют «одним выстрелом убить двух зайцев», приносит нужные властям результаты, что отчётливо видно по крайне враждебному отношению к казакам подавляющего большинства неказачьих пользователей интернета.

В начале ХХ века растущая необходимость существенных корректировок и даже реформ в системе прав и обязанностей казаков диктовалась требованиями жизни, её изменившимися условиями. Это вполне отчётливо осознавалось многими представителями войсковых и даже правительственных органов власти, а отчасти и самим казачеством, прежде всего его интеллигенцией. В среде образованной казачьей общественности довольно широко обсуждались вопросы, связанные с необходимостью реформирования системы высшего казачьего управления, в частности, перераспределения высших властных функций непосредственно казачьим органам. Данная проблема даже обсуждалась в III Государственной думе.

Привлечение казаков к усмирению восстания в Москве в 1905 году и к наведению порядка в Петербурге, к охране помещичьих усадеб по всей стране вызывало в самом казачестве чувства неоднозначные. Потребительское отношение власти к казакам – «идите, служите, усмиряйте» – вызвало выступление донского писателя Фёдора Крюкова в Государственной думе в 1906 году, в котором он назвал казаков «последними крепостными империи».

Группа депутатов, в которую входило 10 представителей от Донской Области и 7 – от Кубанской, назвавших себя «казачьей группой», в 1907 году представила для обсуждения в Думе разработанный ею законопроект о значительном видоизменении высшего войскового управления. И хотя данный законопроект был отклонён, его выдвижение и обсуждение вызвали определённый резонанс среди казачества.

В период работы этой Государственной думы по настоянию казачьих депутатов ею была принята специальная рекомендация («пожелание») относительно расширения функций казачьего самоуправления. Данное пожелание Думы правительство оставило без внимания, поскольку оно серьёзно умаляло прерогативы государства в системе высшего управления в казачьих Войсках. Но впоследствии и центральные правительственные, и местные властные структуры в казачьих Областях внимательно следили за деятельностью казачьей общественности в плане постановки данной проблемы и попытках её вынесения на какое-либо открытое обсуждение. Их отношение к данным действиям было резко отрицательным. Примером может служить следующий факт. В 1909 году во время работы довольно редко созывавшегося Донского войскового Съезда два его участника, А. А. Назаров и А. П. Леонов, неожиданно для организаторов и руководителей форума выступили с предложением восстановить форму и основные функции высшего органа казачьего самоуправления – Войскового Круга. Руководство Съезда сразу же поспешило дезавуировать данное заявление и приложило все усилия, чтобы не допустить его обсуждения. Однако реакция правительственных органов на этот совершенно незначительный эпизод не заставила себя ждать и была крайне негативной.