Суббота

Роман

Место действия, события и герои романа вымышлены. Если кто-то сочтет себя или кого-то еще прототипом того или иного персонажа, то автор готов поклясться, что всякое совпадение носит случайный характер, не зависящий от намерений пишущего.

Э.К.

Unsere Seelen lebten nun immer freier und schöner zusammen, und alles in und um uns vereinigte sich zu goldenem Frieden. Es schien, als wäre die alte Welt gestorben und eine neue begönne mit uns, so geistig und kräftig und liebend und leicht war alles geworden, und wir und alle Wesen schwebten, selig vereint, wie ein Chor von tausend unzertrennlichen Tönen, durch den unendlichen Äther.

Friedrich Hölderlin. Hyperion

Наши души жили вместе всё свободнее и прекраснее, и всё внутри и вокруг нас слилось в золотой покой. Казалось, старый мир умер, и с нами начался новый; всё стало таким духовным, сильным, любящим и легким, и мы, как и всё живое, парили в блаженном единстве, словно хор из тысячи нераздельных тонов, сквозь бесконечный эфир.

Фридрих Гёльдерлин. Гиперион

Глава I. Увидеть «Пьету» и умереть

(Интервью на портале «9муз+»)

В городской художественной галерее открылась выставка нашего земляка скульптора Герасима Иванова «Неслучайные люди». Творчество ваятеля было представлено небольшими полнофигурными изваяниями, фотографиями и набросками, на которых изображены люди из его непосредственного окружения. Предлагаем посетителям сайта «Девять муз плюс» интервью нашего журналиста Ольги Татищевой с талантливым художником. Это, без преувеличения, эксклюзив: господин Иванов в принципе не дает интервью, и нашей корреспондентке пришлось проявить настойчивость и изобретательность, прежде чем герой дня согласился побеседовать с ней. Надо заметить, что объем публикации и некоторые высказывания скульптора расходятся с редакционной политикой нашего издания, но, следуя священному принципу свободы слова, приводим интервью полностью без какой-либо правки.

Ольга. Герасим Вадимович, как бы вы в двух словах определили мессидж вашей выставки?

Иванов. Если вы меня об этом спрашиваете, то, очевидно, никакого такого мессиджа у нее и нет.

Ольга. Экспозиция носит название «Неслучайные люди». Надо ли понимать это таким образом, что те, кого вы запечатлели в этих маленьких шедеврах, что-то для вас значат?

Иванов. Давайте не произносить слово «шедевр».

Ольга. Почему?

Иванов. Это пошло. О чем был вопрос?

Ольга. Что значат для вас те, кого вы изображаете?

Иванов. С каждым из них я как-то связан: родственники, соседи, коллеги, студенты. На самом деле, можно убрать приставку «не» в названии.

Ольга (удивлена). И получатся «Случайные люди»?

Иванов. Название придумал не я, а один писатель. Я давно хочу лепить его, а он отказывается. Почему он так несговорчив, не пойму. Боится, что ли? Бальзак боялся фотографироваться, говорил, что каждый снимок свивает с человека слой. Или вот вуду: если что-то сделать с фигуркой человека, можно причинить ему вред.

Ольга. «Иствикские ведьмы».

Иванов. Что?

Ольга. Фильм по роману Апдайка.

Иванов. Я не смотрю кино. А про Апдайка знаю от Довлатова.

Ольга. Любите Довлатова?

Иванов. Да нет, не особо. О чем мы говорили?

Ольга. О случайных и неслучайных людях.

Иванов. Ах, ну да. Жизнь устроена странным образом: тот, кто случайно оказывается рядом, в какой-то момент становится для тебя необходимым. И наоборот: персоны, без которых ты прежде не представлял своей жизни, вдруг предстают существами довольно случайными.

Ольга. Вы имеете в виду связи с вашим окружением?

Иванов. Никаких особых связей у меня нет, а если и есть, то они более чем относительны. По крайней мере, я не стремлюсь их устанавливать и уж тем более культивировать.

Ольга. Вы одиноки?

Иванов. Мне с собой самим интереснее, чем с другими.

Ольга. В таком случае, вам следовало бы выставить не других людей, а самого себя – получилась бы галерея автопортретов.

Иванов. В общем, так и есть. Когда я леплю кого-то, пытаюсь ответить на вопрос: насколько то, что занимает меня, может быть свойственно другому. Представьте, что вы приблизились к зеркалу, в котором собирались увидеть свое отражение, но вместо себя увидели другого человека.

Ольга. Как интересно! То есть ваши скульптуры – это совмещенные изображения?

Иванов. Отчасти.

Ольга. А бывает, что совмещения не происходит?

Иванов. Бывает.

Ольга. И что тогда?

Иванов. Тогда пиши пропало.

Ольга. Как это?

Иванов. Вы задаете слишком много вопросов.

Ольга. Это моя работа.

Иванов. Иногда бьешься над материалом день и ночь, а ничего не получается. Нужно как бы войти в другого человека, но при этом оставаться самим собой. Надо увидеть характерные черты, придать изображению динамику, не то ведь будет скучно. Да-да, динамику – даже в статичной фигуре: чем она статичней, тем больше должно быть внутреннего движения. А еще – положение корпуса, поза, поворот торса и шеи, наклон ключицы, движения рук и ног, рот, глаза, лоб, доминирующая эмоция, темперамент, характерный жест, облачение наконец. Как у актера: ему надо сыграть какую-то роль, и сыграть убедительно, вот он и пытается найти какое-то соответствие между собой и своим персонажем.

Ольга. По системе Станиславского?

Иванов. Увольте.

Ольга. Не любите Станиславского?

Иванов. Сам он любил себя в такой степени, что моя любовь ему не нужна.

Ольга. Интересная точка зрения.

Иванов. Напомните, пожалуйста, ваше имя?

Ольга. Ольга.

Иванов. Понимаете, Ольга, если я буду придерживаться каких бы то ни было систем, пусть даже самых красивых и увлекательных, я не смогу лепить.

Ольга. То есть рефлексия в вашем деле мало что значит?

Иванов. Довольно и моей собственной. Ну, и той, которой отмечено творчество великих мастеров.

Ольга. Ага, значит, вы на кого-то равняетесь?

Иванов. Когда я впервые увидел фотографию ангела Барлаха, я онемел. И плачу, когда гляжу на «Пьету». Я не бывал в соборе Святого Петра, не то, наверное, умер бы от счастья.

Ольга. От счастья? Но ведь пьета – это скорбь Богоматери по Сыну, снятого с креста.

Иванов. Я умер бы от счастья, что можно так творить, как этот парень, Буонарроти. Вы представляете, что он пережил, когда создавал это? Он был не только Марией, но и Христом.

Ольга. Трудно быть Богом…

Иванов (усмехнувшись). А вы что, пытались?

Ольга. То есть решение о том, как будет изображен человек, приходит не сразу?

Иванов. Когда как. Иногда мгновенно. А иногда мучаешься, как тот, кому объявили, что он скоро умрет. И не будет ни утешения, ни воздаяния, ни чего там еще.

Ольга. Но какое-то решение всегда находится, да?

Иванов. Иногда я просыпаюсь и вдруг понимаю, как надо работать. Но сначала мне нужно понаблюдать за человеком. Если это знакомый, я пою его чаем или вином, слушаю его рассказы о самом себе. Если же незнакомец, просто подмечаю его повадки, жесты, реакции.

Ольга. Повадки – они же у животных.

Иванов. У людей тоже. И те, и другие обретаются в пространстве. Тут важно то, как человек им распоряжается.

Ольга. Распоряжается – чем? Пространством?

Иванов. Ну да, а чем еще?

Ольга. Мы с вами сейчас сидим в этом кафе, которое является пространством для меня и для вас. А также для тех, кто находится за соседними столиками. И я не вижу большой разницы, как этим пространством распоряжается каждый из посетителей.

Иванов. А я вижу. Человек состоит из множества плоскостей, которые взаимодействуют друг с другом. Каждый раз это совершенно уникальное сочетание.

Ольга. Вы сказали, что иногда решение приходит во сне. Как это?

Иванов. Чаще снится всякая белиберда, но иногда можно увидеть готовую форму: позу, жест, то, как ложится свет, детали.

Ольга. Просто мистика!

Иванов. Никакой мистики.

Ольга. А как ваши модели относятся к этому решению?

Иванов. Идеальной оценкой сделанного могут быть слова: «Вы слепили меня таким, каким я сам себя представляю».

Ольга. И часто вы их слышите?

Иванов. Пару раз случалось. Но и это ни о чем не говорит.

Ольга. То есть?

Иванов. Иногда люди верят художнику больше, чем себе самим. Вы говорили об автопортретах. Все эти фигурки и есть автопортреты – мои автопортреты, данные через других людей.

Ольга. А во мне вы тоже видите свое отражение?

Иванов. Каждый человек отражает другого. Вопрос в степени сосредоточения на нем, в способности увидеть в нем себя, или наоборот.

Ольга. Это удивительно!

Иванов. Да нет, довольно элементарно. Когда вы общаетесь с кем-то, вы же пытаетесь его понять.

Ольга. Сейчас я пытаюсь понять вас. Но это не значит, что вы пытаетесь понять меня.

Иванов. Почему же? Я честно отвечаю на ваши вопросы, хотя они утомительны.

Ольга. То есть вы могли бы вылепить меня?

Иванов. Для этого нужно время. Для того чтобы вас раскусить и для того чтобы позировать. Плюс встречное желание модели.

Ольга. Я хочу! Как потенциальная модель, я могу представлять интерес?

Иванов. Мне интересен любой.

Ольга. А я – что же во мне такого интересного?

Иванов. Ваша связь с пространством. Вы высокого роста, у вас довольно объемная грудь (пардон) – эти два обстоятельства порождают сутулость. Узкие бедра говорят о том, что у вас нет детей. А ваши ноги… в детстве вы, вероятно, хотели стать балериной, но что-то не срослось. Высокие скулы и разрез глаз свидетельствуют о вашем курманском или полукурманском происхождении. У вас прямой лоб, которого вы почему-то стесняетесь, и закрываете его волосами. Форма ваших рук удивительна, плюс хрупкие запястья и тонкие пальцы. Зря вы портите их перстнями.

Ольга. Это знаки Зодиака.

Иванов. Наверное, вы не очень уверены в себе, иначе не стали бы нанизывать такое количество побрякушек.

Ольга. Ну, тут вы ошиблись: журналист не просто должен быть уверен в себе – он должен быть напорист, даже нахален.

Иванов. Как скажете. Я лишь о том, что вижу. Вполне возможно, что вижу субъективно. Но это мое право – видеть так, как мне по вкусу.

Ольга. Тогда у вас вряд ли много заказчиков.

Иванов. Иногда (очень редко) приходят люди обеспеченные, чего-то добившиеся в жизни. Чаще всего я таким отказываю.

Ольга. Почему?

Иванов. Они в основном нелюбопытны.

Ольга. Но они, наверное, готовы хорошо заплатить.

Иванов. Представьте, что вам дали задание взять интервью у известного человека. Вы договариваетесь о встрече, изучаете материалы о нем, в общем, готовитесь, а во время самого интервью вдруг ловите себя на том, что вам скучно с этим человеком до такой степени, что пропадает желание вообще с ним говорить о чем бы то ни было. Может такое быть?

Ольга. У вас неверное представление о журналистике. Нужно разбиться в лепешку, чтобы твой собеседник был читателю интересен. Это же просто работа.

Иванов. Понятно. Сочувствую вам. Действительно, есть разница. Ну, хоть ресницы и ногти у вас человеческие. Я могу отказать модели даже тогда, когда уже начал лепить.

Ольга. Надеюсь, со мной этого не произойдет.

Иванов. Не знаю. (Встает.) Ну что ж, сударыня, не припомню случая, чтобы я так откровенничал, как сейчас. А кофе мог бы быть и получше. (Выходит в фойе.)

Ольга (схватив диктофон и сумочку, устремляется следом). Не уходите, пожалуйста! У меня есть еще вопросы!

Иванов. Вы неиссякаемы.

Ольга. Ну, пожалуйста! Еще каких-нибудь пара минут!

Иванов. Пара минут.

В фойе появляется официант.

Официант. А за кофе Пушкин будет платить, что ли?

Ольга. Молодой человек, не мешайте, пожалуйста, у меня интервью. Сейчас вернусь и расплачусь.

Официант. Интервью у ней! Смотрите, я вас запомнил.

Официант возвращается к стойке.

Ольга (официанту в спину). Вряд ли смогу ответить взаимностью.

Иванов. Почему же? Красивый молодой человек.

Ольга (махнув рукой). Зумеры все на одно лицо.

Иванов. Зумеры? А кто это?

Ольга. Как же вы не знаете самых известных вещей?

Иванов. А зачем? Хотите афоризм?

Ольга. Давайте.

Иванов. Теперь все так говорят: «давайте» или, еще чаще, «давай». Самое распространенное слово. Всё равно что фамилия «Иванов».

Ольга. «Давай» – лозунг эпохи потребления. Вы обещали афоризм.

Иванов. Извольте: интеллект человека в информационную эпоху оценивается количеством отсеченной информации.

Ольга. Как это «отсеченной»?

Иванов. Это информация, которая вас не занимает и которую вы поэтому просто отсекаете, как будто ее нет вовсе.

Ольга. Сами придумали?

Иванов. Нет. Один писатель.

Ольга. Кто-то из «Неслучайных людей»?

Иванов. Тот самый, который дал название выставке и который не хочет, чтобы я его лепил.

Ольга. Почему ваши скульптуры такого небольшого размера? Это не статуи, а статуэтки.

Иванов. Изображение человека не должно его заслонять.

Ольга. Прекрасно сказано! Еще вопрос: есть ли у вас заказы от городской администрации?

Иванов. Нет, таких заказов у меня нет.

Ольга. Вы бы не хотели, чтобы на одной из площадей нашего города или, скажем, в парке стоял монумент вашей работы, который был бы частью городской среды?

Иванов. Мне достаточно того, что я сам часть этой среды. Да и кого я мог бы монументально изобразить? Героев? Императоров? Президентов? Отцов-основателей? Родину-мать?

Ольга. Ну, для начала, известных курманских деятелей.

Иванов. Я не являюсь, как это ни прискорбно, представителем курманского племени. Меня вообще не интересует этнология. Мне всё равно, к какому этносу принадлежит тот, кого я леплю. Конечно, какие-то антропологические черты я пытаюсь отобразить, но и не более того. Герои, политики и другие звезды, курманские либо басурманские, меня не занимают. Да что говорить! Всё равно ваш редактор вырежет.

Ольга. У нас свободный интернет-ресурс.

Иванов (скептически). Рассказывайте сказки!

Ольга. Увидите сами: не будет ни одной купюры, обещаю.

Иванов. Да хоть бы они и были. Вы думаете, я буду это читать?

Ольга. Еще вопрос: на выставке больше фотографий и эскизов ваших работ, чем собственно изваяний. Почему?

Иванов. Часто человек, которого я вылепил, хочет обладать статýей.

Ольга. Почему вы их так называете: статýями?

Иванов. Да чтобы не возгордиться. Ведь как живут люди? Зарабатывают себе на жизнь, любят, дружат, ссорятся, ненавидят, страдают, обманывают, рожают детей, мстят, делают карьеру. И вот вопрос: кто дал мне право заниматься чем-то сверх этого? Откуда оно?

Ольга. И вы с легкостью готовы с расстаться с вашими работами?

Иванов. Я их фотографирую. Плюс эскизы, они остаются.

Ольга. А ваши модели хорошо вам платят? Или это нескромный вопрос?

Иванов. Нескромный, конечно. Одна женщина заплатила мне столько, что я смог позволить себе автомобиль.

Ольга. Это же здорово! Из чего вы исходите, когда назначаете цену?

Иванов. Я ее не назначаю. Люди сами назначают. Были такие, кто заплатил по одному рублю.

Ольга. Как так?

Иванов. Вот вас спрашивают: сколько я вам должен (или должна)? И что вы ответите?

Ольга. Сколько не жалко?

Иванов (хмыкнув). Ну, почти.

Ольга. А бывает так, что вы просто дарите статуэтку?

Иванов. Бывает. Слушайте, давайте заканчивать. Еще немного – и у меня язык отсохнет. Или я возомню о себе, как ваш Станиславский.

Ольга. Но мы совсем не поговорили о вашей личной жизни!

Иванов. Здрасьте! Да ведь я только об этом и вякал.

Ольга. Каковы ваши предпочтения в частном существовании?

Иванов. Нет у меня никаких предпочтений. Да и никакого такого частного существования тоже нет. Просто живу, занимаюсь любимым делом, преподаю немного, чего еще желать?

Ольга. Вы женаты?

Иванов. А что?

Ольга. У вас есть дети?

Иванов. А у вас?

Ольга. У меня еще всё впереди.

Иванов. Полагаю, у меня тоже есть какие-то перспективы. По крайней мере, у нас обоих есть перспектива уйти в небытие. Уже что-то.

Ольга. Как часто вы обращаетесь в министерство культуры за содействием?

Иванов. Министры не интересуются искусством. Они даже книг не читают.

Ольга. Я говорю о министре культуры.

Иванов. А вы проведите с ним интервью и спросите, какие книги он прочитал за последние полгода. И – я уверен – вы услышите в ответ, что у него просто нет времени читать. Он же действует, руководит, «создает культуру» в соответствии с установками сверху. Ему важно не читать, а от-читать-ся. И еще «сохранить традиции». Разве нет? Ведь вот – выставка. Министра нет.

Ольга. А вы его приглашали?

Иванов. Я вообще никогда никого не приглашаю.

Ольга. Но все-таки – выставка же происходит.

Иванов. Да это один знакомый меня просто достал: «пора выставляться, пора выставляться»!

Ольга. Тот писатель?

Иванов. Да не всё ли равно! И вот я послушался. И вот я выставился. И что? И ничего! Напиши я книгу, настоящую, живую, – министр ее читать не будет, ему до фени. Министры заняты карьерой. А карьера и искусство (ох, как я не люблю это слово!) – две вещи несовместные.

Ольга. А Союз художников? Разве вы не являетесь его членом?

Иванов. Я никаким членом не являюсь. Посмотрите на эти союзы? Пауки в банке, бьющиеся за мастерские, заказы, звания и прочую туфту. Даже говорить об этом не хочу.

Ольга. Ну, у вас же есть мастерская…

Иванов. Вряд ли комнатку в институте можно назвать мастерской. Казенное пространство. Я не могу им распоряжаться.

Ольга. Где же вы работаете?

Иванов. У себя дома.

Ольга. Дома?

Иванов. Сломал стену в своей двушке. Там и работаю. Мне пора.

Ольга. Спасибо!

Иванов. Дернул же меня черт согласиться беседовать с вами! Сколько раз твердил себе: не говори ни с кем о работе. И вот пожалуйста! Дурак!

Ольга. Эти слова я тоже могу оставить?

Иванов. Как хотите.

Ольга. И могу надеяться, что вы будете лепить меня?

Иванов. Не знаю. Не уверен.

Ольга. Но можно попробовать?

Иванов. Можно. Правда, теперь я занят другой идеей.

Ольга. Какой, если не секрет?

Иванов. Надоело лепить людей. Теперь хочу лепить аллегории.

Ольга. Аллегории? Аллегории чего?

Иванов. Всего. (Усмехнувшись.) Может, смогу слепить из вас аллегорию журналистики.

Ольга. Очень интересно! Когда и куда мне подойти?

Иванов. Вот карточка. Позвоните, прежде чем…

Ольга. О, разумеется! А когда?

Иванов. Да хоть завтра. У нас сегодня что? Четверг?

Ольга. Пятница. Завтра суббота.

Иванов. Завтра суббота?! В субботу работать нельзя – Создатель отдыхает. Приходите в воскресенье.

Ольга. Обязательно!

Иванов. Сколько с меня за кофе?

Ольга. Не беспокойтесь. Я расплачусь.

Иванов. Это хорошо. Расплатитесь. Так как, говорите, вас зовут?

Ольга. Ольга.

Иванов. Так вот, Ольга, будете позировать ню: мне надоели тряпки. Вы готовы?

Ольга. То есть голой?

Иванов. Голой.

Ольга. Я подумаю.

Иванов. Это никогда не бывает лишним.

Реплики читателей:

Pin-Pin: жалко я не скульптер

Анастасия Чемоданцева: ишь голую ему захотелось на дармовщинку

Некто: у него нет ни жены ни детей ни друга ни товарища не понимаю как земля носит такова

Vera: Спасибо за интересное интервью. Я бы хотела познакомиться с художником и позировать ему.

Сергей: кто ваще этот иванов

Отдел культуры города: Негативные высказывания в адрес министра культуры недопустимы.

ГаЛКа: Ваш Герасим – чудесный, редкий и талантливый человек. Герой нашего времени. Выставка – просто откровение!

Демьян Бедный: аллегории ему подавай! сам он сплошная аллегория

Старший Товарищъ: а чо, журналиска талантливая. готов пригласить на свидание

Большая Женщина: зря мужик пропадает. интересно он пьющий?

Патриот: гнать в шею пятую колонну из нашего курманского города!

Местное отделение Союза художников: Без комментариев.

И др.

Глава II. Фрагмент автопортрета

Наверное, я смешной человек, не жалкий, нет, не как легендарный переписчик бумаг, а просто как бы не совсем ловкий. Я боюсь публичных выступлений, открытых лекций, приветственных слов; даже со своими немногочисленными студентами чувствую себя зажатым, особенно если это девушки, а что до того, например, чтобы выступить на собрании или перед незнакомой аудиторией, – тут мое косноязычие вкупе с врожденной стеснительностью празднуют труса. Представьте себе еще не пожилого человека невысокого роста, узкоплечего, с несколько куцеватой шевелюрой, с животиком, который вопреки диетам (ем один раз в день, максимум два) выдается над брючным ремнем, побуждая пряжку опуститься ниже, чем мне представляется допустимым; с коротковатыми руками, так что рукава пиджака или свитера норовят прикрыть кисти, и мне приходится их подворачивать, – в общем, мне не доставляет наслаждения описывать свою внешность, которая, если сказать одним словом, непрезентабельна. Хотя, как скульптор, я испытываю своего рода удовольствие, лепя себя сейчас не из привычных материалов, а посредством слова: оказывается, это тоже довольно занятная сфера – описывать персонажа, даже если это ты сам. Так что я продолжу, из любви к телесности как таковой. У меня широкий приплюснутый нос, белесые брови (которых поэтому даже не очень видно) над небольшими глазами с повыцветшими радужками и незаметными ресницами; покатый лоб, то и дело собирающийся в четыре горизонтальные складки. Что до растительности на лице, то когда-то я намеревался отрастить для солидности усы и бороду, но ничего хорошего из этого не получилось и получиться не могло, поскольку если что и произрастает у меня на лице, то весьма неубедительно. Наконец – в довершение автопортрета – у меня плоскостопие: к медвежьим ступням небольшого размера присовокупьте чуть подпрыгивающую походку, так что, если мы с вами незнакомы, то при случайной встрече вы, вероятно, пройдете мимо или направите взгляд в противоположную от покорного слуги сторону. Впрочем, и за знакомыми я часто наблюдаю эту, так сказать, тенденцию – пройти и не заметить. Понимаю, что это происходит непроизвольно, и не сержусь: привык. Однако, у моей невыгодной внешности есть свое преимущество – благодаря ей я, что называется, не особо бросаюсь в глаза. Короче, я малозаметен. Тут и фамилия сыграла свою роль. Когда я был юн, мне казалось в иные минуты, что я вообще прозрачен, что еще немного – и встречные люди пройдут сквозь меня. А позднее я понял, что это – отменный механизм: когда кто-нибудь входит в мою бестелесность, моя прозрачность обволакивает его, усиливая телесность входящего. Кто знает: может, подобные ощущения и сделали из меня скульптора. И, насколько могу судить, недурного.

Я пишу об этом отнюдь не из самолюбования: дескать, вот я каков, уж какой есть, такой есть, – а с тем только, чтобы показать, насколько неожиданными для такого незаметного человека, каким являюсь, были события, приключившиеся со мной в течение всего лишь одного дня в эпоху, когда никаких особых приключений ожидать не приходится, за вычетом разве что самых негативных, как то: тебя вдруг попросят с работы, или заболеешь, или кто-то из твоих знакомцев отдаст Богу душу, а не то и ты сам.

В ночь с пятницы на субботу мне приснился сон. Мне редко снятся сны, или я их мгновенно забываю, едва проснувшись. А этот запомнил. Вообще-то я не люблю, когда люди делятся своими сновидениями. Во-первых, это совершенно не исследованная область, и ни психологи, ни физиологи тут ничего толком объяснить не могут. А во-вторых, когда человек пытается рассказать свой сон, он вольно или невольно начинает связывать его отдельные куски в некий сюжет, который по тем или иным причинам ему выгоден. Так или иначе, но мы в таких рассказах всегда имеем дело с подтасовкой. И если сейчас я собираюсь ступить на эту зыбкую почву, то только с тем, чтобы указать на обстоятельство, имевшее продолжение наутро.

Итак, сон. Приснилась мне юная женщина, в которую я был когда-то романтически влюблен. Мы снимали с нею гостиничный номер в небольшом городе. Гостиница была довольно комфортна, во всяком случае – у меня было ощущение уюта и беззаботности. Помню также, что в соседнем номере жил один знакомый из моей теперешней жизни, о котором, возможно, как-нибудь расскажу. Мы с моей избранницей счастливо проводили время, я вел занятия по скульптуре в местном художественном колледже (кажется, я не сказал, что во сне я был лет на двадцать моложе), а вечерами мы бродили по городу, бывали в галереях и театрах. Я очень хорошо помню, что опера, которую, среди прочего, нам привелось посетить, называлась «Сердце льва», хотя совершенно не помню ее сюжета, не говоря о мелодиях (я лишен музыкального слуха; поговорка «медведь на ухо наступил» всегда воспринималась мной как нечто, сопутствующее моему плоскостопию). Мы были так счастливы, как не бывает в жизни. Мы любили друг друга, физически в том числе, иногда в самых неподходящих для этого местах. Нами владела какая-то удивительная, упоительная, прекрасная нежность; ею было овеяно всё, что нас окружало. Вероятно, мы оказались в этом городке потому, что здесь жили родители моей возлюбленной. И вот мы приходим к ним на обед, во время которого я прошу ее руки. Отец и мать полны сомнений: в состоянии ли буду я обеспечить их любимое чадо материально? Пока родители обсуждают проблему, мы предаемся любви в комнате, которая не так давно была ее детской. Но в самый острый момент моя возлюбленная исчезает, непонятно каким образом, просто раз – и ее нет рядом. То ли родители выступили против нашего брака и она вдруг куда-то упорхнула, то ли что еще, но я остался в этом городке один, если не считать моего знакомца из соседнего номера. Вечерами он скрашивал мое одиночество за бутылкой какого-то синего вина (шартрез?).