Адресат выбыл

Глава 1. Шум

Аресибо-2, Пуэрто-Рико. 20 августа 2077 года. 23:47 по местному времени.

Кофе остыл сорок минут назад.

Анна Сантьяго смотрела на чашку с выражением лёгкого недоумения – так смотрят на предмет, который непонятно как оказался в руке. Керамика с логотипом SETI, трещина на ручке, коричневый налёт по краю. Она не помнила, когда наливала. Возможно, час назад. Возможно, три.

За окном контрольного зала карибская ночь давила на стекло чернильной массой. Ни звёзд – облачность, подсвеченная снизу огнями Аресибо-Нуэво, города, выросшего вокруг обсерватории за последние тридцать лет. Когда-то здесь были джунгли. Теперь – бетон, оптоволокно, три миллиона человек, живущих в тени антенного поля.

Анна поставила чашку на край консоли. Пальцы дрогнули – едва заметно, на долю секунды. Она сжала кулак, разжала. Снова сжала.

Тремор.

Третий раз за неделю. Или четвёртый – она не вела счёт, потому что вести счёт означало признать, что есть чему вести счёт. А признавать это она пока не собиралась.

Шестьдесят два года. Тело начинало предъявлять счета за десятилетия недосыпа, кофеина и радиационного фона орбитальных командировок. Нормально. Физиологично. Ничего, что требовало бы внимания.

Она потянулась к клавиатуре.

Экраны вокруг неё – семнадцать штук, полукругом, как в кокпите древнего космического корабля – светились мягким голубым. Данные текли по ним непрерывными реками: спектрограммы, графики корреляций, карты неба с отмеченными источниками. Реликтовое излучение Вселенной, разложенное на составляющие, оцифрованное, каталогизированное. Шум Большого взрыва, которому четырнадцать миллиардов лет.

Анна работала с этим шумом всю жизнь. Сорок лет. Сначала – как аспирантка, потом – как исследователь, потом – как руководитель программы CMB-мониторинга. Теперь – как реликт сама, последний человек в обсерватории, который помнил, каково это – искать сигнал, когда никто не верил, что его найдут.

Сегодня ей следовало быть на приёме.

Столетие «Вояджера». Сто лет с момента, когда два маленьких аппарата покинули Землю, унося с собой золотые пластинки – послания человечества к звёздам. Анна получила персональное приглашение от директора. Её имя значилось в программе: «Дочь Мигеля Сантьяго, члена команды, создавшей Золотую пластинку».

Дочь.

Как будто это её главное достижение. Как будто сорок лет собственной работы – ничто по сравнению с тем, что однажды, за три года до её рождения, её отец стоял в комнате с Карлом Саганом и спорил о том, какую музыку включить в послание инопланетянам.

Она отказалась. Сослалась на срочные данные. Эленор не стала настаивать – они обе знали, что Анна не любит толпы. Не любит речей. Не любит, когда её называют «дочерью Мигеля Сантьяго» с придыханием, как будто это объясняет всё.

Сейчас остальные сотрудники – девятнадцать человек ночной смены – были на приёме в административном корпусе. Шампанское, канапе, архивные кадры на голографических экранах. Анна слышала далёкую музыку, когда проходила мимо по коридору два часа назад. Что-то джазовое. Мигель любил джаз.

Она осталась одна.

Контрольный зал гудел кондиционерами и серверами. Привычный белый шум, который она давно перестала замечать. Её собственное дыхание. Пульс в висках – слишком быстрый для спокойной работы, но кофе делал своё дело.

Алгоритм закончил очередной цикл обработки.

На экране номер три появилось уведомление: «Аномалия 2077-08-20-2347-CMB. Требуется верификация».

Анна моргнула. Подвинула кресло ближе.

Аномалии в CMB-данных появлялись постоянно – по три-четыре штуки в сутки. Обычно это были артефакты обработки, наводки от земных источников, атмосферные помехи. Иногда – реальные флуктуации реликтового фона, интересные космологам, но не имеющие отношения к поиску внеземного разума.

Она открыла карточку аномалии.

Спектрограмма. Временной ряд. Карта локализации на небесной сфере.

Первое, что бросилось в глаза, – форма сигнала. Не гауссов шум, не экспоненциальный спад, не степенной закон. Что-то… другое. Что-то, чего алгоритм не смог классифицировать, и потому выбросил флаг.

Анна наклонилась к экрану.

Пальцы снова дрогнули, когда она потянулась к интерфейсу. Она сжала их в кулак – рефлекторно, привычно – и открыла детализацию.

Сигнал был слабым. Очень слабым – на три порядка ниже типичного порога обнаружения. Алгоритм выловил его только потому, что паттерн повторялся. Трижды за последние шесть часов. В одной и той же точке неба, с одной и той же структурой, с идентичным спектральным профилем.

Случайный шум не повторяется.

– Артефакт, – сказала Анна вслух. Голос звучал странно в пустом зале – как чужой. – Локальная наводка. Может, что-то с калибровкой…

Она проверила логи калибровки. Чисто.

Проверила список активных земных источников в радиусе тысячи километров. Ничего в этом диапазоне частот.

Проверила данные с других станций глобальной сети CMB-мониторинга – Атакама, Южный полюс, лунная обсерватория «Тихо». Сигнал был везде. Одинаковый. В одно и то же время.

Это исключало локальную наводку.

Анна откинулась в кресле.

За сорок лет она видела сотни аномалий. Тысячи. Некоторые казались многообещающими – до тех пор, пока детальный анализ не показывал естественное объяснение. Пульсары. Квазары. Гравитационное линзирование. Вселенная была полна странных вещей, но ни одна из них пока не оказалась ними.

Она научилась не надеяться. Надежда – плохой инструмент для учёного. Надежда искажает интерпретацию данных, заставляет видеть паттерны там, где их нет, отвергать простые объяснения в пользу желаемых.

Но сейчас, глядя на экран, Анна почувствовала что-то, чего не чувствовала очень давно.

Не надежду. Что-то более глубокое, более древнее. Что-то, что жило в ней с детства, с тех пор, как отец впервые показал ей фотографию Золотой пластинки и сказал: «Однажды кто-то это получит. Может быть, не при нашей жизни. Может быть, не при жизни твоих внуков. Но однажды».

Она запустила расширенный анализ.

Экраны мигнули, перестраиваясь под новую задачу. Теперь алгоритм искал не просто повторения, а структуру внутри сигнала. Модуляцию. Код. Что угодно, что отличало бы его от случайного шума.

Время: 00:12.

Анна ждала.

Шаги в коридоре – мягкие, почти бесшумные. Анна знала эти шаги, не поворачивая головы. Двадцать лет она слышала их каждую ночь, когда засиживалась допоздна. Двадцать лет – с того самого дня, когда она оборвала их роман, а он всё равно остался.

– Не ела, – сказал Джейме, ставя что-то на консоль рядом с ней.

Не вопрос. Констатация.

– Работаю, – ответила она, не отрывая глаз от экрана.

– Работа подождёт. Желудок – нет.

Она бросила короткий взгляд на то, что он принёс. Сэндвич, завёрнутый в фольгу. Бутылка воды. Банан.

– Джейме…

– Три минуты, – сказал он. – Три минуты, чтобы поесть. Алгоритм всё равно ещё считает.

Ему было пятьдесят. Седина на висках – больше, чем раньше. Морщины вокруг глаз – глубже. Но осанка – всё та же, прямая, спокойная. И взгляд – всё тот же.

Анна отвернулась.

– Что-то интересное? – спросил он, кивнув на экраны.

– Не знаю пока. Аномалия в CMB. Повторяющаяся.

– Повторяющаяся?

– Три раза за шесть часов. Идентичная структура. Все станции видят.

Джейме помолчал. Он не был физиком – инженер систем связи, специалист по антенным массивам. Но он работал в SETI достаточно долго, чтобы понимать, что значит «повторяющаяся идентичная структура».

– Артефакт? – спросил он без особой надежды.

– Проверяю.

Он кивнул. Не стал давить. Не стал задавать вопросов, на которые она пока не могла ответить. Просто сел в соседнее кресло и принялся ждать.

Анна ненавидела это. Ненавидела его терпение, его молчаливую преданность, его готовность быть рядом, ничего не требуя взамен. Это было несправедливо – по отношению к нему. Он заслуживал кого-то, кто мог бы любить его в ответ, а не… не то, что могла дать она.

Но он оставался. Год за годом. И она позволяла ему оставаться, потому что – признавать это было стыдно – потому что без него было бы совсем пусто.

– Как приём? – спросила она, чтобы заполнить тишину.

– Шумно. Директор произнёс речь. Показали архивные записи.

– Мигеля?

– Да. Интервью семьдесят седьмого года. Ты была маленькая – три года.

Анна кивнула. Она видела эту запись. Отец держит её на руках, показывает макет пластинки. Она тянется к нему пухлыми пальчиками. Голос отца за кадром: «Однажды она продолжит нашу работу». И смех – его смех, который она почти забыла.

Сорок три года, как его нет. Дольше, чем он прожил.

– Эленор спрашивала о тебе, – добавил Джейме.

– Что ты сказал?

– Что ты работаешь. Что это важно.

– Спасибо.

Он не ответил. Просто протянул ей сэндвич – молча, без слов.

Она взяла. Развернула фольгу. Откусила – машинально, не чувствуя вкуса. Ветчина. Сыр. Горчица. Стандартный набор из автомата в кафетерии.

На экране мелькали цифры. Алгоритм работал.

– Красивая ночь, – сказал Джейме. – Облака разошлись. Можно увидеть Плеяды.

– Я не смотрю на небо.

– Знаю.

Это было правдой. Анна редко поднимала глаза к звёздам – настоящим звёздам, видимым невооружённым глазом. Её небо было другим: радиокартами, спектрограммами, математическими моделями. Абстракцией. Красота живого неба – с его мерцанием, с его необъятностью – была слишком… личной. Слишком связанной с детством, с отцом, с тем временем, когда она ещё верила, что вселенная дружелюбна.

Сейчас она знала лучше.

Вселенная была равнодушна. Это не делало её менее прекрасной – но делало опасной для тех, кто искал в ней смысл. Смысл нужно было создавать самой. Из данных, из фактов, из кропотливой работы. Не ждать, пока он упадёт с неба.

Алгоритм закончил первичный анализ.

Анна подалась вперёд.

На экране появилась новая спектрограмма – развёрнутая во времени, с выделенными повторяющимися элементами. Программа нашла структуру. Не случайную – регулярную. Паттерн внутри паттерна.

– Что там? – спросил Джейме.

– Не знаю, – сказала Анна медленно, не отрывая глаз от экрана. – Что-то есть. Повторяющаяся структура с переменной модуляцией.

– Это может быть…

– Не знаю, – повторила она, и в её голосе появилась нотка, которой Джейме не слышал много лет. – Ничего пока не знаю. Нужно проверить.

Она развернула дополнительную панель. Вызвала архив – базу данных всех известных естественных и искусственных сигналов, собранную за столетие космических наблюдений.

Сравнение запустилось.

Результат пришёл через четырнадцать секунд: «Совпадений не найдено».

Анна моргнула. Перезапустила поиск – с расширенными параметрами толерантности.

«Совпадений не найдено».

– Джейме, – сказала она, и её голос звучал странно даже для неё самой. – Уйди, пожалуйста.

Он не двинулся.

– Анна…

– Мне нужно сосредоточиться. Пожалуйста. Я позвоню, если… если что-то…

Она не закончила. Он понял. Встал – медленно, как будто тело сопротивлялось. Положил руку ей на плечо – на секунду, не дольше.

– Я буду в коридоре.

И вышел.

Время: 01:34.

Анна не заметила, как прошёл час. Мир сузился до размеров экрана – до цифр, графиков, спектральных линий. Она переключалась между программами с лихорадочной скоростью, запуская всё новые анализы, сверяясь с базами данных, пересчитывая статистику.

Сигнал не исчезал.

Не объяснялся.

Не вписывался ни в одну известную категорию.

Паттерн – теперь она видела его ясно – состоял из нескольких слоёв. Базовая несущая частота, поверх которой накладывалась модуляция. Модуляция была сложной – слишком сложной для природного источника.

Природа не создавала таких вещей.

Анна знала это – знала в той части разума, которая занималась наукой, строгой логикой, доказательствами. Но другая часть – та, которую она годами держала под замком – уже кричала, уже требовала признать очевидное.

Она не могла. Не имела права. Сначала – верификация. Независимая проверка. Консультация с коллегами. Публикация. Рецензирование. Воспроизведение результатов. Это займёт недели. Месяцы. Может быть, годы.

Но сейчас, одна в пустом зале, она позволила себе на секунду – только на секунду – представить.

Что если.

Что если это оно.

Что если сорок лет не были напрасны.

Пальцы дрогнули – сильнее, чем раньше. Анна сжала руки в кулаки, прижала к бёдрам. Сердце колотилось в груди – быстро, неровно. Давление подскочило – она чувствовала пульс в ушах.

Нужно успокоиться.

Нужно работать.

Она запустила ещё один анализ – попытку декодировать модуляцию, найти в ней математическую основу. Если сигнал искусственный, в нём должна быть логика. Универсальный язык. Математика – единственное, что могло быть общим для любых разумных существ.

Алгоритм думал.

Анна смотрела на экран и ждала.

За окном начинало светлеть – не рассвет ещё, но предрассветные сумерки, серые и холодные. Ночь столетия «Вояджера» заканчивалась.

Экран мигнул.

«Обнаружена математическая структура. Базис: простые числа. Вторичная кодировка: бинарная. Третичный слой: позиционная система».

Анна прочитала. Перечитала. И ещё раз.

Простые числа. Бинарная кодировка. Позиционная система.

Это была не природа. Природа не использовала простые числа для кодирования информации.

Это был сигнал.

Настоящий.

Её руки тряслись теперь так сильно, что она не могла попасть по клавишам. Пришлось убрать их с консоли, прижать к груди, как будто удерживая что-то, что рвалось наружу.

Сорок лет.

Вся её жизнь.

И теперь – вот это. Строчки на экране. Цифры. Графики. Доказательство того, о чём отец говорил ей, когда ей было три года.

Однажды кто-то это получит.

Она посмотрела на часы: 03:17.

Три с половиной часа. Три с половиной часа – и мир изменился.

Нет. Она не имела права так думать. Ещё рано. Ещё нужно проверять, подтверждать, исключать альтернативы. Наука не работает на эмоциях.

Но слёзы уже текли по её лицу – она не заметила, когда начались. Она плакала молча, без звука, глядя на экран с данными, которые меняли всё.

Где-то там – в бесконечности космоса, в глубине времени – кто-то услышал. Кто-то ответил.

Или… нет. Не так. Сигнал был в CMB – в реликтовом излучении. Это означало… это означало что-то странное. Что-то, над чем ей ещё предстояло думать.

Но сейчас – сейчас она просто сидела в пустом зале, одна, и плакала.

– Папа… – прошептала она.

Голос дрогнул. Слово – первое за много лет, обращённое к человеку, которого не было рядом уже сорок три года.

– Папа, ты был прав.

Экраны светились в предрассветном сумраке. Данные продолжали течь – река цифр, несущая в себе послание из-за пределов всего, что Анна знала.

Она не шевелилась.

Она ждала.

Интерлюдия 1. Регистрация источника

НАБЛЮДЕНИЕ: ПЕРВИЧНАЯ РЕГИСТРАЦИЯ

Регистрация: объект производит модулированное излучение.

Классификация: искусственный источник.

Локация: третья планета, жёлтый карлик, спиральный рукав, стандартная галактика.

Временна́я метка: нерелевантна. Наблюдающий существует вне последовательности.

Характеристики источника: – Углеродная основа. – Жидкостный метаболизм. – Бинарная репродукция. – Ограниченный цикл функционирования.

Регистрация сигнала: объект 1977-VGR-1. Модулированное излучение. Содержание: 116 визуальных паттернов, акустические данные, символьные последовательности.

Анализ содержания: источник передаёт самоописание.

Дополнительная регистрация: фоновое излучение планеты. Нефильтрованное. Хаотичное. Содержание: конфликты, репродуктивные сигналы, коммерческие паттерны, музыкальные последовательности.

Сравнительный анализ: – Объект 1977-VGR-1: упорядоченный, оптимистичный, селективный. – Фоновое излучение: хаотичный, противоречивый, полный.

Вывод: источник передаёт два набора данных. Дивергентных.

Классификация: «вояджер-источник» и «шумовой источник».

Вопрос: один вид или два?

Рекомендация: запросить уточнение.

Протокол: инициировать ответ.

Метод: модуляция реликтового фона. Ретроактивная. Паттерн присутствует во всех временны́х срезах.

Статус: ответ передан.

Ожидание: реакция источника.

Глава 2. Калькуляция

Орбитальная станция «Гелиос-7», низкая околоземная орбита. 21 августа 2077 года. 04:23 UTC.

Сто двенадцать килограммов.

Маркус Вэнь толкнул штангу вверх – медленно, контролируя каждый миллиметр движения. Мышцы горели. Хорошо. Боль означала, что тело работает. Боль можно измерить, дозировать, превратить в результат.

Сто тринадцать. Сто четырнадцать.

Спортзал «Гелиоса-7» был пуст в это время – четыре утра по Гринвичу, мёртвый час между сменами. Маркус приходил сюда каждую ночь, когда не мог уснуть. То есть почти каждую ночь последние тридцать четыре года.

Он опустил штангу на стойку. Сел. Пот стекал по вискам, капал на резиновое покрытие пола. За панорамным окном – Земля, медленно поворачивающаяся в черноте. Сейчас под ними была Азия: россыпь огней вдоль побережья Китая, тёмное пятно Гималаев, мерцающая паутина индийских мегаполисов.

Красиво. Он давно перестал это замечать.

Сорок восемь лет. Двадцать два года во главе «Helios Futures». Шесть орбитальных станций, три лунных комплекса, семнадцать тысяч сотрудников, годовой оборот – больше ВВП половины государств на планете внизу. Цифры, которые он знал наизусть, потому что цифры не лгали. Цифры можно было контролировать.

В отличие от всего остального.

Браслет на запястье завибрировал. Входящее сообщение, приоритет «красный». Маркус глянул на экран – и замер.

«SETI ALERT: ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ СИГНАЛ ВНЕЗЕМНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ. ВЕРИФИКАЦИЯ В ПРОЦЕССЕ. ПОДРОБНОСТИ ЗАСЕКРЕЧЕНЫ ДО ОФИЦИАЛЬНОГО ПОДТВЕРЖДЕНИЯ.»

Он перечитал дважды. Потом – в третий раз.

Потенциальный сигнал.

За сорок восемь лет он видел, может быть, десяток таких оповещений. Все оказывались ложными тревогами: пульсары, помехи, ошибки оборудования. SETI славился осторожностью – они не рассылали «красные» приоритеты без серьёзных оснований.

Маркус встал. Ноги слегка дрожали после нагрузки – нормальная физиология, ничего больше. Он подошёл к окну, глядя на Землю.

Если это правда…

Он оборвал мысль. Рано. Слишком рано для выводов. Сначала – данные. Факты. Верификация.

Но где-то глубоко внутри – там, где он держал вещи, о которых не думал, – что-то шевельнулось. Что-то древнее и тяжёлое, как камень на дне колодца.

Бангладеш. 2043 год. Ему четырнадцать.

Жара – сорок три градуса в тени, но тени нет. Маркус сидит на бетонном блоке возле ограждения, за которым начинается запретная зона. Колючая проволока. Знаки радиационной опасности – жёлтые треугольники с чёрным трилистником. Солдаты в защитных костюмах.

АЭС «Руппур» дымится на горизонте.

Не огонь – пар. Но Маркус знает, что это значит. Все знают. Расплавление активной зоны. Второй реактор. Восемнадцать часов назад автоматика отказала, и началось то, что инженеры называли «китайским синдромом» – когда ядерное топливо прожигает себе путь вниз, сквозь бетон, сквозь породу, к грунтовым водам.

Его отец – Чэнь Вэнь, старший инженер реакторного отделения – внутри.

– Ты должен уехать, – сказала мать час назад. Глаза красные, голос – как треснувшее стекло. – Автобусы эвакуации…

– Нет.

Он не уедет. Не пока отец там.

Мать не стала спорить. Она знала, что это бесполезно. Маркус – сын своего отца: когда он решал что-то, переубедить его было невозможно.

Сейчас она где-то в толпе у медицинского пункта. Ждёт. Как и он.

Радио в кармане шипит помехами. Маркус прижимает его к уху, пытаясь разобрать переговоры ликвидаторов. Обрывки фраз: «…четвёртый уровень…», «…нужна ручная перезагрузка…», «…кто-то должен войти…».

Кто-то должен войти.

Он знает, кто этот «кто-то». Знает ещё до того, как слышит голос отца – спокойный, деловой, без дрожи:

– Чэнь Вэнь, принимаю задачу. Иду к пульту управления.

Маркус вскакивает. Бежит к ограждению. Солдат преграждает путь – огромный, в респираторе, глаза невидимы за защитным стеклом.

– Это мой отец! – кричит Маркус. – Пустите меня!

– Назад, парень. Зона заражения.

– Он там! Он…

Голос отца в радио – последний раз:

– Вижу панель. Начинаю последовательность. Передайте семье…

Пауза. Шипение. И потом – звук, который Маркус будет слышать в кошмарах следующие тридцать четыре года.

Крик.

Не долгий. Может, три секунды, может, пять. Но такой, что солдат перед ним вздрагивает – даже он, в своём костюме, за своим стеклом.

Потом – тишина.

Маркус стоит у ограждения ещё четыре часа. Не двигается. Не плачет. Просто стоит и смотрит на дым, поднимающийся над реактором.

Тело привозят на следующий день. Закрытый гроб – свинцовый, запаянный. Открывать нельзя. Но кто-то из ликвидаторов – то ли по глупости, то ли из жалости – показывает матери фотографию.

Она падает в обморок.

Маркус не падает. Он смотрит на фотографию – на то, что осталось от отца после четырёхсот рентген, – и что-то внутри него замерзает. Навсегда.

Браслет вибрировал снова.

Маркус моргнул, выныривая из памяти. Спортзал. «Гелиос-7». 2077 год. Он стоял у окна – сколько? Минуту? Пять?

Входящий вызов. Абонент: «Лин».

Дочь.

Он помедлил секунду, потом принял. На экране появилось её лицо – шестнадцать лет, короткие чёрные волосы, глаза матери. Злые глаза. Впрочем, они всегда были злыми, когда она смотрела на него.

– Ты видел? – спросила она вместо приветствия.

– Видел.

– И что собираешься делать?

– Ждать подтверждения. Это может быть ложная тревога.

– Конечно. – Она усмехнулась, и в этой усмешке было столько яда, что Маркус почти физически ощутил укол. – Ты всегда ждёшь. Пока не станет слишком поздно.

Он промолчал. Спорить было бессмысленно – всё, что он мог сказать, она превратила бы в оружие против него.

– Знаешь, о чём я думаю? – продолжила Лин. – Если это правда. Если они действительно ответили. Вояджер – это ведь было… – она запнулась, подбирая слово, – …послание надежды. Типа «мы хорошие, приходите дружить».

– И?

– И если они посмотрят на нас сейчас – на то, что мы делаем с планетой, друг с другом, – как ты думаешь, они захотят дружить?

– Лин…

– Не «Лин» мне. – Голос стал резче. – Я видела новости. Твои люди готовят проект по Амазонии. Опять.

– Это не связанные вещи.

– Правда? А мне кажется – очень даже связанные. Инопланетяне посылают сигнал, а ты думаешь, как на этом заработать. Как всегда.

Он мог бы объяснить. Мог бы сказать, что энергетическая бедность убивает четыре миллиона человек в год – прямо сейчас, пока они разговаривают. Что термоядерный синтез требует материалов, которых не хватает. Что без новых месторождений редкоземов прогресс остановится, и люди продолжат умирать.

Но он этого не сказал. Потому что говорил уже – сто раз, тысячу – и это ничего не меняло. Лин видела в нём чудовище, и никакие аргументы не могли поколебать эту веру.

– Я позвоню завтра, – сказал он. – Когда будет больше информации.

– Не трудись.

– Лин…

– Папа. – Она впервые за разговор посмотрела ему прямо в глаза – через экран, через четыреста километров космоса. – Пожалуйста. Не испогань и это.

Связь оборвалась.

Маркус смотрел на тёмный экран ещё несколько секунд. «Не испогань и это». Она не уточнила, что имела в виду. Не нужно было.

Ким. «Гелиос-3». Декомпрессия. Сорок три секунды.

Четыре года назад. Лин было двенадцать. Её лучшая подруга погибла на его станции, и он не прилетел – был на переговорах в Сингапуре, очень важных переговорах, которые нельзя было отменить. Прилетел через три дня. К тому времени Лин уже смотрела на него этими глазами – глазами человека, который принял решение и никогда его не изменит.

Он потерял её тогда. Знал это. Принимал. Цифры не лгали: некоторые уравнения не имели решения.

Каюта была маленькой – двадцать квадратных метров, стандарт для руководящего состава. Маркус не требовал большего. Роскошь на орбите была глупостью: каждый кубометр объёма стоил денег, каждый килограмм массы – топлива. Эффективность прежде всего.