Архитектура молчания

– Я много работаю.

– Работа – это оправдание, а не причина.

Елена не ответила.

– Соль не приедет, – сказала Камила после паузы. – Она звонила вчера. Сказала, что не может.

– Не может или не хочет?

– Есть разница?

Елена поставила чашку. Руки не дрожали – она научилась контролировать это много лет назад.

– Когда похороны?

– Завтра. Десять утра. Реколетское кладбище – он хотел быть рядом с твоими родителями.

Рядом с родителями. Рядом с Мигелем.

Семейный участок, который Елена не посещала годами.

– Я буду там, – сказала она.

– Я знаю. – Камила допила кофе и встала. – Ты можешь остаться здесь. Комната Рауля… она пустая теперь. Но если тебе неудобно…

– Нет. Спасибо. Я остановлюсь в отеле.

– Как хочешь.

Камила начала мыть чашки. Елена смотрела на её спину – сгорбленную, усталую, – и чувствовала что-то похожее на вину. Или на её тень – отголосок эмоции, которую она давно научилась игнорировать.

– Тётя…

– Да?

– Я… – Слова не шли. – Мне жаль, что я не приезжала.

Камила не обернулась.

– Мне тоже, mija. Мне тоже.

Отель был в десяти минутах пешком – небольшой, семейный, из тех, что не рекламируются в туристических буклетах. Елена выбрала его намеренно – чтобы быть ближе к дому Камилы, к кладбищу, ко всему тому, от чего она бежала последние годы.

Номер был маленьким: кровать, стол, окно с видом на улицу. Достаточно. Она села на кровать, не распаковывая чемодан, и достала телефон.

Три пропущенных звонка от Карлоса.

Двенадцать сообщений от коллег.

Ни одного от Соль.

Елена открыла мессенджер и начала набирать:

«Я в Буэнос-Айресе. Похороны завтра в десять. Я понимаю, если ты не можешь, но я была бы рада тебя видеть».

Она смотрела на текст несколько минут. Потом стёрла и написала короче:

«Я здесь. Позвони, если захочешь поговорить».

Отправила.

Телефон молчал.

Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Усталость навалилась сразу – тяжёлая, свинцовая, та, что копилась неделями и теперь требовала своего. Она должна была поспать. Принять душ. Поесть. Сделать все те человеческие вещи, которые она научилась откладывать ради работы.

Но вместо этого она думала о данных.

О структуре, которая вращалась на экране в её кабинете в Атакаме. О корреляциях, которые невозможно было объяснить случайностью. О вопросе, который она задавала себе с детства: есть ли там кто-то?

Рауль тоже задавал этот вопрос.

Он был первым, кто показал ей звёзды – не как точки на небе, а как другие солнца, другие миры, возможные дома для других существ. Он был инженером, не учёным, но у него было воображение. Он рассказывал ей истории о путешествиях между галактиками, о цивилизациях, существующих миллионы лет, о разумах, настолько отличных от человеческого, что даже понятие «понимания» становилось бессмысленным.

«Может быть, они уже здесь, – говорил он. – Может быть, мы просто не умеем их видеть».

Тогда это казалось сказкой.

Теперь Елена не была уверена.

Она заснула, не заметив как, и проснулась от звонка телефона.

Комната была тёмной – за окном уже стемнело. Она нащупала телефон на тумбочке, глянула на экран.

Соль.

Елена ответила так быстро, что чуть не уронила аппарат.

– Соль?

– Привет, мам.

Голос дочери звучал нейтрально – ни тепло, ни холодно. Тот осторожный тон, которым разговаривают с незнакомцами или с людьми, которым не доверяют.

– Ты получила моё сообщение?

– Да.

Молчание. Елена села на кровати, пытаясь собраться с мыслями. Разговоры с Соль всегда были минным полем – никогда не знаешь, какое слово взорвётся.

– Как ты?

– Нормально. Работа. Учёба. Обычное.

– Марко?..

– Мы расстались. – Голос не изменился. – Два месяца назад.

Два месяца. Елена даже не знала.

– Мне жаль.

– Не надо. – Пауза. – Это было моё решение. Он… неважно.

– Если хочешь поговорить…

– Не хочу.

Ещё одно молчание. Елена слышала, как Соль дышит – размеренно, контролируемо. Она узнавала этот ритм: так дышат люди, которые держат себя в руках.

– Я не приеду на похороны, – сказала Соль.

– Я знаю. Камила сказала.

– Я не… – Дочь запнулась. Впервые за разговор её голос дрогнул. – Я не могу. Не сейчас.

– Почему?

– Потому что я не хочу видеть, как ты стоишь у могилы и притворяешься, что тебе не всё равно.

Слова ударили сильнее, чем должны были.

– Мне не всё равно.

– Правда? – В голосе Соль появилась горечь. – Тогда почему ты не была рядом, когда он умирал? Почему ты не позвонила ему ни разу за последний год? Почему я узнаю́ о твоей жизни из научных журналов, а не от тебя?

– Соль…

– Я не виню тебя, мам. Правда, не виню. Ты такая, какая есть. Но я не обязана делать вид, что это нормально.

Елена закрыла глаза. В темноте за веками плавали цветные пятна – фосфены, оптические иллюзии, результат давления на глазные яблоки. Физика. Химия. Всё имело объяснение.

Кроме этой боли.

– Я хочу, чтобы ты знала, – сказала она медленно, – что я люблю тебя. Я знаю, что мои действия не всегда это показывают. Я знаю, что я была… плохой матерью.

– Ты не была плохой матерью. – Голос Соль смягчился – едва заметно. – Ты была отсутствующей матерью. Это другое.

– Лучше или хуже?

– Не знаю. – Пауза. – Может быть, я узнаю, когда сама стану матерью.

– Ты думаешь об этом?

– Иногда. – Соль вздохнула. – Мне двадцать три. Ещё есть время.

– Ты была бы хорошей матерью.

– Откуда тебе знать?

Елена не нашла ответа.

– Мам, – сказала Соль после долгого молчания, – я позвонила не для того, чтобы ссориться. Я просто хотела сказать… я рада, что ты приехала. На похороны. Это важно. Для Камилы. Для… для семьи.

– Для тебя?

– Не знаю. – Голос Соль снова стал нейтральным. – Может быть.

– Я хочу, чтобы мы…

– Не сейчас. – Дочь перебила её мягко, но твёрдо. – Не по телефону. И не тогда, когда ты приехала на похороны. Если ты хочешь поговорить – по-настоящему поговорить – приезжай ко мне. В Стокгольм. Без повода. Просто потому, что хочешь увидеть меня.

– Я хочу.

– Тогда сделай это. – Пауза. – Спокойной ночи, мам.

– Спокойной ночи, mi amor.

Связь оборвалась.

Елена сидела в темноте, держа телефон, экран которого уже погас. За окном шумел город – гудки машин, чьи-то голоса, музыка из соседнего бара. Жизнь продолжалась. Жизнь всегда продолжалась, независимо от того, что происходило с отдельными людьми.

Она встала и подошла к окну.

Небо над Буэнос-Айресом было оранжевым от городских огней – звёзд не видно, только размытое зарево. Где-то там, за этим светом, за атмосферой, за пределами Солнечной системы, пульсировала сеть тёмной материи. Космический разум, если она была права. Что-то настолько огромное, что человеческие драмы – похороны, разводы, отчуждённые дети – не имели для него никакого значения.

Эта мысль должна была причинять боль.

Почему-то она приносила облегчение.

Ночью ей приснился Мигель.

Он стоял на берегу реки – той самой реки, где утонул – и смотрел на воду. Маленький, пятилетний, в шортах и футболке с динозавром. Она помнила эту футболку. Она помнила всё.

– Лена! – Он обернулся и улыбнулся. – Иди сюда! Смотри, какая рыба!

Она хотела подойти, но ноги не слушались. Она хотела крикнуть – не ходи в воду, не ходи, пожалуйста – но голос не работал. Она могла только смотреть, как он поворачивается обратно к реке, как делает шаг вперёд, ещё шаг…

– Мигель!

Она проснулась с криком на губах.

Комната была серой от раннего света. За окном пели птицы. Сердце колотилось так, что казалось, сейчас проломит рёбра.

Тридцать пять лет.

Тридцать пять лет – и она до сих пор видела этот сон. Не каждую ночь, не каждый месяц даже. Но он возвращался. Всегда возвращался.

Елена села на кровати и посмотрела на часы – те самые, механические, на потёртом ремешке. Шесть утра. До похорон четыре часа.

Она встала и пошла в душ.

Тот день, тридцать пять лет назад

Они отдыхали у реки – она, Мигель и двоюродный брат Пабло. Родители остались в доме, готовили обед. Елена была старшей, ей доверили присматривать за младшими.

Ей было двенадцать.

Она читала книгу. Какую – не помнила. Что-то научное, наверное, она всегда читала что-то научное. Книга была интереснее, чем возня малышей на берегу. Они плескались на мелководье, бросали камешки, ловили головастиков. Безопасно. Ничего страшного.

Она подняла глаза, когда услышала крик Пабло.

Мигеля не было на берегу.

Дальше – провал. Обрывки. Холодная вода. Чьи-то руки. Крики. Плач. Лицо матери – белое, неживое. Лицо отца – каменное.

Мигеля вытащили через двадцать минут.

Слишком поздно.

Она не помнила похороны. Не помнила первые недели после. Всё это скрылось в тумане, который милосердно защищал детскую психику от непереносимого.

Но она помнила слова отца.

«Ты должна была следить».

Он сказал это только раз. Один раз. И никогда больше не упоминал об этом. Но этого было достаточно. Этого хватило на всю жизнь.

«Ты должна была следить».

Она должна была. И не уследила.

С тех пор она пыталась уследить за всем. За каждой деталью. За каждым числом. За каждой переменной в уравнении. Потому что если упустишь что-то – если отвлечёшься на секунду – случится непоправимое.

Она не знала, было ли это правдой.

Но жить с этой верой было легче, чем без неё.

Похороны начались в десять, как и было сказано.

Реколетское кладбище – самое знаменитое в Буэнос-Айресе, лабиринт мавзолеев и склепов, где покоились президенты, генералы, олигархи. Семья Торрес не принадлежала к этой элите, но дед Елены купил место здесь ещё в тридцатых годах – «инвестиция в вечность», как он говорил.

Теперь здесь лежали все они.

Дед. Бабушка. Отец. Мать. Мигель.

И теперь – Рауль.

Людей было немного – может быть, двадцать человек. Камила в чёрном, несколько двоюродных братьев и сестёр, которых Елена едва узнавала, соседи, коллеги Рауля с бывшей работы. Священник читал молитву – монотонно, профессионально, как человек, который делает это каждый день.

Елена стояла чуть в стороне.

Она не чувствовала того, что должна была чувствовать. Горя – нет. Скорби – нет. Только пустоту, странную отстранённость, как будто смотрела на происходящее из-за стекла.

Это неправильно, думала она. Я должна плакать. Я должна что-то чувствовать.

Но чувств не было.

Гроб опустили в нишу склепа. Камила бросила горсть земли – символический жест, потому что настоящей земли здесь не было. Кто-то всхлипнул. Кто-то произнёс слова соболезнования.

Елена смотрела на табличку с именем Рауля – свежую, блестящую, ещё не потускневшую от времени. Рядом – таблички родителей. И чуть ниже – маленькая, скромная, почти незаметная:

МИГЕЛЬ АЛЕХАНДРО ТОРРЕС-ВАЛЬДЕС 1987-1992 «Среди звёзд»

Это она выбрала надпись. Ей было двенадцать, и она не знала, что написать на могиле брата. Мать была в больнице с нервным срывом. Отец – в запое. Рауль сидел с ней в похоронном бюро и спрашивал, что она хочет сказать Мигелю.

«Он любил звёзды», – сказала она тогда.

«Среди звёзд», – предложил Рауль.

Она кивнула.

Тридцать пять лет прошло, а надпись всё ещё была здесь. Буквы потускнели, но читались ясно.

Среди звёзд.

Елена подняла глаза к небу. Дневное небо, голубое, безоблачное. Звёзд не видно.

Но они были там. Всегда были.

После церемонии Камила пригласила всех к себе – традиционные поминки, кофе и выпечка, разговоры о покойном. Елена пошла, потому что отказаться было невозможно.

Квартира была полна людей, которых она не знала или не помнила. Двоюродные братья и сёстры – выросшие, изменившиеся, с собственными детьми. Друзья семьи – постаревшие, погрузневшие, но всё ещё узнаваемые. Все они смотрели на неё с одинаковым выражением: смесь любопытства и осуждения.

Та самая Елена. Которая уехала. Которая не возвращалась.

Она отвечала на вопросы – да, работа хорошо, да, живу в Чили, да, Соль прекрасно, нет, не смогла приехать, дела – и старалась не замечать взглядов, которыми обменивались за её спиной.

– Елена!

Она обернулась. Мужчина лет шестидесяти – седой, грузный, с добрым лицом – шёл к ней через комнату.

– Пабло?

– Ты меня помнишь!

Пабло. Двоюродный брат. Тот самый, который был на берегу в тот день.

Он обнял её – крепко, по-родственному – и она почувствовала, как что-то в груди сжимается.

– Сколько лет, Лена. Сколько лет.

– Много.

– Я читал о тебе. В газетах, в интернете. Моя дочь говорит, ты знаменитый учёный.

– Не настолько знаменитый.

– Достаточно знаменитый, чтобы о тебе писали. – Он улыбнулся. – Рауль гордился тобой. Всегда говорил: «Наша Лена покажет им всем».

– Что покажет?

– Не знаю. – Пабло пожал плечами. – Что-то важное. Он верил в тебя.

Елена не знала, что ответить.

Они отошли в угол, подальше от толпы. Пабло принёс ей кофе – она взяла, хотя не хотела пить.

– Как ты? – спросил он. – По-настоящему?

– Нормально.

– Лена. – Он посмотрел на неё серьёзно. – Я знаю тебя с рождения. Ты никогда не была «нормально».

Она усмехнулась – впервые за этот день.

– Тогда… не знаю. Работа. Всегда работа.

– А кроме работы?

– Кроме работы? – Она задумалась. – Не уверена, что есть «кроме работы».

Пабло покачал головой.

– Ты как твой отец. Он тоже так говорил. До самой смерти.

Отец. Елена редко думала о нём – не потому что не любила, а потому что это было больно. Он умер через пятнадцать лет после Мигеля – от сердечного приступа, внезапно, без предупреждения. Елена была в тот момент на конференции в Токио. Когда она прилетела, его уже похоронили.

– Он никогда не простил себя, – сказала она.

– За что?

– За Мигеля.

Пабло помолчал.

– Никто из нас себя не простил, – сказал он наконец. – Ни он. Ни я. Ни ты.

Елена посмотрела на него.

– Ты помнишь тот день?

– Каждый день помню. – Он опустил глаза. – Я был рядом. Я мог его удержать. Я не удержал.

– Тебе было десять лет.

– А тебе двенадцать. – Он поднял взгляд. – Мы были детьми, Лена. Дети не должны нести такую ответственность. Но мы несём – потому что взрослые возложили её на нас.

Она молчала.

– Я ходил к психологу, – продолжил Пабло. – Много лет. Помогло. Не полностью, но достаточно, чтобы жить. Чтобы иметь семью. Детей.

– Я рада за тебя.

– А ты? Ты ходила к кому-нибудь?

– Нет.

– Почему?

Елена думала над ответом.

– Потому что… – Она запнулась. – Потому что мне казалось, что если я перестану нести эту вину – я предам его. Мигеля. Что боль – это единственное, что у меня от него осталось.

Пабло ничего не сказал. Просто положил руку ей на плечо – тяжёлую, тёплую.

Они стояли так несколько секунд.

– Он бы не хотел этого, – сказал Пабло наконец. – Мигель. Он был светлым ребёнком. Он бы хотел, чтобы ты была счастлива.

– Я знаю.

– Но знать и чувствовать – разные вещи.

– Да.

Кто-то позвал Пабло – жена, наверное, или кто-то из детей. Он извинился и ушёл. Елена осталась стоять в углу, держа остывший кофе.

Она думала о Мигеле.

О том, каким он был бы сейчас, если бы выжил. Сорок лет. Может быть, семья. Дети. Внуки. Целая жизнь, которой не случилось.

Из-за неё.

Нет. Не из-за неё. Из-за случайности. Хаоса. Бессмысленной вселенной, в которой пятилетние дети тонут, пока их сёстры читают книги.

Но вселенная не была бессмысленной – если её открытие было правдой. Вселенная думала. Вычисляла. Функционировала по законам, которые люди ещё не понимали.

Это должно было что-то менять.

Почему ничего не менялось?

Елена ушла с поминок раньше остальных.

Она сказала Камиле, что устала – это была правда – и что хочет побыть одна – это тоже была правда. Камила кивнула, не настаивая. Может быть, она понимала. Может быть, ей было всё равно.

Вместо того чтобы идти в отель, Елена пошла обратно на кладбище.

Ворота были ещё открыты – до закрытия оставался час. Она шла по аллеям, мимо мавзолеев и склепов, мимо статуй ангелов и скорбящих женщин, мимо всех этих монументов человеческому желанию оставить след после себя.

Семейный склеп был в глубине кладбища – небольшой, скромный, по стандартам этого места. Елена остановилась перед ним и посмотрела на таблички.

Её дед. Её бабушка.

Её отец. Её мать.

Мигель.

Рауль – свежая табличка, ещё без патины времени.

Шесть человек. Вся её семья, кроме Камилы и Соль.

Елена села на каменную скамью напротив склепа. Скамья была холодной, неудобной, но она не замечала.

– Привет, – сказала она вслух.

Склеп не ответил.

– Я знаю, что вы не слышите. Если вы вообще где-то есть. – Она усмехнулась. – Физик, разговаривающий с мёртвыми. Хавьер был бы в восторге.

Ветер шевельнул листья на дереве над головой. Вечернее солнце пробивалось сквозь ветви, рисуя узоры на каменных плитах.

– Я обнаружила кое-что, – продолжила Елена. – В данных. Что-то… большое. Может быть, самое большое открытие в истории. А может быть, я просто сошла с ума от одиночества и недосыпа.

Она замолчала.

– Рауль, ты бы понял. Ты всегда понимал. Ты первый показал мне звёзды и сказал, что там может быть кто-то. И теперь… теперь я думаю, что ты был прав. Но не так, как мы думали. Не цивилизации на планетах. Не зелёные человечки. Что-то… другое. Что-то настолько большое, что мы для него – меньше, чем пыль.

Она посмотрела на табличку Мигеля.

– А ты, hermanito… ты верил в инопланетян. Помнишь? Ты рисовал их в своих альбомах. Маленькие зелёные человечки с большими глазами. Ты спрашивал меня, есть ли кто-то на звёздах, а я отвечала, что не знаю.

Голос дрогнул.

– Теперь я знаю. Или думаю, что знаю. Там есть кто-то. Но он не похож на твоих человечков. Он… – Она искала слова. – Он как сама вселенная. Как будто вселенная – это мозг, а мы – мысли в этом мозге. Или даже не мысли. Шум. Фоновое излучение.

Она замолчала, глядя на выцветшие буквы.

– Я скучаю по тебе. Каждый день. Я знаю, что это глупо – прошло тридцать пять лет, я должна была давно… принять. Отпустить. Жить дальше. Но я не умею. Не научилась.

Ветер снова шевельнул листья. Где-то в отдалении пела птица.

– Может быть, поэтому я смотрю на звёзды. Потому что там – порядок. Законы. Уравнения. Там всё имеет смысл, даже если мы его не понимаем. А здесь… – Она обвела взглядом кладбище. – Здесь ничего не имеет смысла. Дети умирают. Семьи распадаются. Люди причиняют боль тем, кого любят. И никакое уравнение не может это объяснить.

Она встала.

– Я не знаю, зачем я приехала. Правда не знаю. Может быть, чтобы попрощаться с Раулем. Может быть, чтобы сказать вам всё это. Может быть, чтобы… чтобы почувствовать что-то. Хоть что-то.

Она положила руку на холодный камень склепа.

– Я люблю вас. Всех вас. Даже если не умею это показать. Даже если моя любовь… – Она запнулась. – Даже если моя любовь – как гравитационные волны. Слишком слабая, чтобы её почувствовать. Но она есть. Была всегда.

Гравитационные волны.

Мысль пришла ниоткуда – и осталась.

Гравитационные волны были самым слабым из известных физических воздействий. Чтобы зарегистрировать их, требовались детекторы размером с километры, способные уловить колебания пространства-времени меньше диаметра протона. Обычный человек никогда не почувствует гравитационную волну – даже если рядом столкнутся две чёрные дыры.

Но волны были реальными.

Они существовали. Они несли информацию. Они связывали события в разных концах вселенной.

Просто их никто не чувствовал – пока не построил достаточно чувствительный инструмент.

Семья была такой же.

Связи между людьми – невидимые, почти неощутимые, но реальные. Они существовали независимо от того, замечал их кто-то или нет. Они несли информацию – историю, гены, традиции. Они связывали людей через расстояния и годы.

И она – Елена – перестала их чувствовать.

Не потому что связей не было. А потому что её инструменты были настроены на другое. На звёзды. На данные. На загадки вселенной. Она смотрела так далеко, что перестала видеть то, что было рядом.

– Dios mío, – прошептала она.

Солнце садилось. Тени удлинялись. Где-то вдали раздался звон колокола – сигнал к закрытию кладбища.

Елена стояла перед семейным склепом, и впервые за много лет чувствовала что-то, похожее на ясность.

Она искала смысл в космосе.

А он был здесь. Всегда был здесь.

В людях, которых она потеряла. В людях, которых ещё могла найти.

Она шла к выходу медленно, не торопясь.

Кладбище в сумерках выглядело иначе – мягче, загадочнее. Статуи отбрасывали длинные тени. Птицы устраивались на ночлег. Где-то в глубине аллей мелькнула фигура смотрителя – последний обход перед закрытием.

Телефон завибрировал в кармане.

Елена достала его, ожидая увидеть очередное сообщение от коллег.

Соль.

Текстовое сообщение. Одно слово:

«Прилетай».

Елена смотрела на экран, не веря своим глазам. Потом – второе сообщение:

«Когда сможешь. Я буду ждать».

Она остановилась посреди аллеи. Сердце билось быстро – не от ходьбы, от чего-то другого.

Она набрала ответ:

«Скоро. Обещаю».

И добавила:

«Я люблю тебя, mi amor».

Ответ пришёл почти сразу:

«Я знаю».

И потом, через несколько секунд:

«Я тоже».

Вечером Елена сидела в своём номере и смотрела на потолок.

Она не включала свет – комната была освещена только отблесками городских огней за окном. Оранжевое зарево. Никаких звёзд.

Завтра она вернётся в Атакаму. К своим данным. К своей структуре. К вопросам, на которые, возможно, никогда не найдёт ответов.

Но что-то изменилось.

Она думала о Мигеле. О Рауле. О родителях. О всех тех людях, которых она любила и которых потеряла – не только к смерти, но и к жизни. К своим выборам.

Соль сказала: приезжай. Просто потому, что хочешь увидеть меня.

Она хотела.

Впервые за много лет – по-настоящему хотела.

Это не отменяло работу. Не отменяло открытие. Не отменяло тот факт, что где-то там, в темноте между галактиками, пульсировало нечто невообразимое. Но это добавляло что-то новое.

Или старое. Забытое.

Елена достала телефон и открыла контакт Даниэля. Они не разговаривали… сколько? Три года? Четыре? С тех пор как она последний раз приезжала в Буэнос-Айрес, и они случайно встретились на улице.

Она начала набирать сообщение. Стёрла. Начала снова.

«Даниэль. Я была на похоронах Рауля. Завтра улетаю. Но я хотела сказать… я думала о том, что ты говорил. Тогда, шесть лет назад. Ты был прав. Обо всём».

Она перечитала текст. Добавила:

«Я не жду ответа. Я просто хотела, чтобы ты знал».

Отправила.

Положила телефон на тумбочку.

За окном шумел город – тот же самый город, в котором она выросла, в котором вышла замуж, в котором родила дочь. Город, который она оставила ради звёзд.

Может быть, звёзды того стоили.

Может быть, нет.

Она больше не была уверена.

Телефон завибрировал. Сообщение от Даниэля:

«Я рад, что ты приехала. Береги себя, Лена».

И потом:

«Соль скучает по тебе. Больше, чем показывает».

Елена улыбнулась – впервые за много дней.

Она закрыла глаза и попыталась заснуть.

Атакама, двумя днями позже

Самолёт приземлился в Сантьяго ранним утром. Оттуда – ещё один перелёт, до Антофагасты. И потом – четыре часа на машине вверх, в горы, к обсерватории.

Пустыня встретила её привычным холодом.

Елена стояла у входа в главное здание, глядя на знакомый ландшафт – охристые скалы, телескопы на горизонте, бесконечное небо над головой. Ничего не изменилось. Всё осталось таким же, каким было, когда она улетала.

Только она изменилась.

Или начала меняться.

– Доктор Торрес!

Карлос бежал к ней от жилых модулей, размахивая планшетом.

– Вы вернулись! Хорошо, что вернулись. Там такое…

– Что случилось?

– Данные! – Он был возбуждён – больше, чем она когда-либо видела. – Пока вас не было, система закончила обработку. И там… вам нужно это увидеть.

Елена взяла планшет.

На экране вращалась модель – та самая, над которой она работала перед отъездом. Но теперь она была дополнена новыми данными. Более подробными. Более чёткими.

И более пугающими.

Структура была реальной.