Диссонанс Канта

– Провал в памяти – это всё, что у нас было. – Фернандес наклонился вперёд. – Я провёл все тесты, какие мог провести с доступным оборудованием. Сканирование мозга, анализ спинномозговой жидкости, проверка нейромедиаторов. Всё в норме. Идеально в норме. – Он помолчал. – Слишком идеально.

– Что вы имеете в виду?

– После такого стресса – проникновение в неизвестный объект, контакт с чем-то чуждым, потеря памяти – должны быть следы. Повышенный кортизол. Изменения в миндалевидном теле. Признаки травматического стресса. – Он покачал головой. – Ничего. Наши тела реагировали так, будто ничего не произошло.

– Это возможно?

– Нет. – Фернандес откинулся назад. – Нет, это невозможно. И всё же – вот мы. Пятеро людей без следов травмы, которую мы не помним.

Я просмотрел ещё три записи. Лингвист, инженер, пилот. Каждый рассказывал свою версию – и каждая версия была одинаковой. Проникновение. Срединная зона. Камера с отражающей поверхностью. Провал. Шлюз.

Никто не помнил решения об эвакуации. Никто не помнил, как вернулся на корабль. Никто не мог объяснить, почему.

И все пятеро утверждали, что они – оригиналы.

Генетический анализ подтверждал. Нейронные паттерны соответствовали базовым записям, сделанным до миссии. Воспоминания – за исключением провала – совпадали с независимыми источниками. Все тесты говорили одно: это те же люди, которые улетели.

Но дыра в памяти оставалась. Синхронная. Идентичная. У всех пятерых.

Я закрыл архив и долго сидел, глядя в пустой экран.

Стук в дверь вырвал меня из размышлений.

– Войдите.

Тег. Он выглядел взволнованным – больше обычного. Его глаза бегали, не фокусируясь на мне.

– Ты видел записи, – сказал он. Не вопрос – утверждение.

– Да.

– И что ты думаешь?

Я жестом пригласил его войти. Он сел на край стула, не снимая напряжения.

– Я думаю, что мы летим в место, которое делает с людьми что-то, чего мы не понимаем, – сказал я. – И что это «что-то» не оставляет следов.

– Или оставляет следы, которые мы не умеем читать. – Тег потёр глаза. – Я анализировал их отчёты – лингвистически. Знаешь, что я заметил?

– Что?

– Их язык изменился. – Он наклонился вперёд. – До миссии и после. Я сравнивал транскрипты интервью. Синтаксические структуры те же, словарный запас тот же, но… – он искал слово, – …ритм другой. Паузы в других местах. Акценты на других слогах.

– Это может быть эффект стресса.

– Может. – Тег кивнул. – Но это не всё. Их метафоры изменились.

– Метафоры?

– До миссии Варга использовала пространственные метафоры. «Продвигаться вперёд», «оставить позади», «путь к цели». После – временные. «Пережить момент», «вернуться к началу», «застыть в точке». – Он помолчал. – Это глубокий уровень. Люди не меняют базовые метафоры сознательно.

Я обдумывал его слова. Когнитивная лингвистика – не моя область, но я знал достаточно, чтобы понимать: метафоры, которые мы используем, отражают структуру нашего мышления. Изменение метафор означает изменение того, как мы воспринимаем мир.

– Ты думаешь, они – не те же люди?

– Я думаю… – Тег замолчал. Надолго. – Я думаю, что вопрос «те же или не те же» – неправильный вопрос. Как с Роршахом. Мы ищем бинарный ответ там, где его нет.

– А какой вопрос правильный?

– Может быть: «что изменилось?» – Он посмотрел на меня. – Не «копии они или оригиналы». А «какая часть их изменилась, и как».

После ухода Тега я снова открыл архив.

На этот раз – не видеозаписи, а текстовые отчёты. Научные данные, собранные первой миссией. Образцы. Измерения. Анализы.

Большая часть была технической – спектрографические данные поверхности, химический состав атмосферы внутри объекта, температурные карты. Я пролистывал страницы, не вчитываясь, пока не наткнулся на раздел, озаглавленный «Аномалии восприятия».

Отчёт был написан Фернандесом.

«В ходе проникновения все члены экипажа отмечали эпизоды искажённого восприятия. Характер искажений варьировался, но включал:

– Ощущение «удвоения» собственного тела (4 из 5 членов экипажа)

– Временные нарушения – субъективное ощущение, что время ускоряется или замедляется (5 из 5)

– Слуховые феномены – голоса, звуки, которые не фиксировались записывающей аппаратурой (3 из 5)

– Визуальные феномены – паттерны, формы, лица в случайных структурах (5 из 5)

Все члены экипажа были осведомлены о возможности галлюцинаций и применяли стандартные протоколы верификации (взаимная проверка, сравнение с записями). В большинстве случаев феномены не подтверждались объективными данными.

Примечание: один эпизод не поддаётся объяснению. В камере 7-С (срединная зона) все пятеро членов экипажа одновременно сообщили о наблюдении «отражающей поверхности». Записывающая аппаратура не зафиксировала никакой поверхности в указанном месте. Однако все пятеро описали её идентично – размер, форма, расположение. Коллективная галлюцинация маловероятна; механизм неизвестен.»

Я перечитал последний абзац трижды.

Коллективная галлюцинация маловероятна. Но что тогда? Пять человек видели одно и то же – и камеры не видели ничего. Либо их восприятие было искажено синхронно, либо…

Либо что?

Я не знал. И это незнание было хуже любого ответа.

До брифинга оставался час.

Я решил пройтись по кораблю – размять ноги, проветрить голову. Латентность всё ещё была хуже обычного: я обнаруживал себя в коридоре раньше, чем осознавал решение выйти из каюты.

Корабль гудел вокруг меня – тихая симфония работающих систем. Жизнеобеспечение, двигатели на холостом ходу, вычислительные мощности Айзека, который никогда не отдыхал. Звуки были знакомыми, почти успокаивающими. Напоминание о том, что мы – не одни. Что есть механизмы, которые работают, пока мы спим, думаем, сомневаемся.

Я оказался у инженерного отсека.

Юки была там – как всегда. Она стояла перед открытым шкафом со скафандрами, проверяя каждый по очереди. Методично. Систематично. Так, как она делала всё.

– Можно войти?

Она обернулась.

– Заходи. Я как раз хотела тебя найти.

– Зачем?

– Твой скафандр. – Она кивнула на один из костюмов – мой, с именем на нагрудной панели. – Нужно проверить интерфейс с твоими спинальными узлами.

Я подошёл ближе. Скафандр висел на специальном креплении – белый, громоздкий, похожий на кокон, который должен защитить меня от всего. От вакуума. От радиации. От холода.

От Роршаха?

– Что с интерфейсом?

– Стандартные скафандры не рассчитаны на распределённые нейронные сети. – Юки открыла заднюю панель костюма. – Я добавила дополнительные контакты – здесь, здесь и здесь. Они будут передавать данные от твоих узлов на бортовой компьютер.

– Зачем?

– Чтобы мы видели, что происходит с твоим мозгом в реальном времени. – Она посмотрела на меня. – Рей попросил. После результатов твоего осмотра.

– Разрыв в латентности.

– Да. – Она вернулась к работе. – Если он увеличится – мы должны знать сразу. До того, как ты сам заметишь.

Я наблюдал, как она работает. Её движения были точными, экономными – никаких лишних жестов. Инженер до мозга костей. Человек, который верил в вещи, которые можно потрогать, измерить, починить.

– Ты читала отчёты «Тезея-I»? – спросил я.

– Да.

– И что ты думаешь?

Юки не остановилась. Её пальцы продолжали перебирать провода, проверять соединения.

– Я думаю, что они столкнулись с чем-то, чего не поняли, – сказала она. – И это что-то изменило их. Не физически – их тела были в норме. Но что-то в них… – она замолчала, подбирая слово, – …сместилось.

– Сместилось?

– Как когда калибруешь прибор, и он начинает показывать чуть-чуть неправильно. – Она наконец посмотрела на меня. – Всё вроде бы работает. Но нуль уже не там, где был.

Я обдумывал её метафору. Она была неожиданно точной – для инженера, который не занимался философией сознания.

– Ты думаешь, что с нами будет так же?

– Я не знаю. – Она закрыла панель скафандра. – Но я сделаю всё, чтобы мы были готовы. Скафандры проверены. Системы жизнеобеспечения дублированы. Связь протестирована на всех частотах. – Она помолчала. – Это всё, что я могу сделать.

– Это немало.

– Это недостаточно. – Она покачала головой. – Против того, что там, – она кивнула в сторону внешнего мира, – технология бессильна. Но я всё равно делаю то, что умею.

Я понимал её. Мы все делали то, что умели. Рей – проверял тела. Тег – анализировал язык. Саша – принимала решения. Я – задавал вопросы, на которые не было ответов.

И Роршах ждал. Терпеливо. Вечно.

Брифинг проходил в командном модуле.

Мы собрались вокруг центрального стола – все шестеро, включая голос Айзека из динамиков. Саша стояла во главе, её руки лежали на спинке кресла. Она ещё не села – значит, разговор будет серьёзным.

– Айзек, статус объекта.

– Объект «Роршах» находится в стабильном положении относительно корабля. – Голос ИИ был ровным, информативным. – Расстояние: сто двадцать три километра. Никаких изменений в активности с момента выхода на орбиту.

– Он знает, что мы здесь? – спросил Тег.

– Определение «знает» требует уточнения, – ответил Айзек. – Объект демонстрирует реакцию на наши радиосигналы. Это может интерпретироваться как форма осведомлённости. Или как автоматический отклик на стимулы.

– Китайская комната, – пробормотал я.

– Да, – согласился Айзек. – Аналогия применима.

Саша постучала пальцами по спинке кресла.

– Мы обсуждали это достаточно. Пора перейти к действиям. – Она обвела нас взглядом. – Первое проникновение состоится завтра. Ноль-шесть-ноль-ноль по корабельному времени.

Тишина. Мы все знали, что этот момент придёт. Но услышать его вслух – всё равно что ступить на край обрыва.

– Кто пойдёт? – спросил Рей.

– Маркус и Тег.

Я посмотрел на Тега. Он посмотрел на меня. Что-то прошло между нами – не слова, не даже мысли. Просто признание: мы – те, кто войдёт первыми.

– Почему мы? – спросил Тег.

– Потому что вы – те, кто нужен, – ответила Саша. – Маркус – специалист по субъективному опыту. Если что-то там влияет на сознание, он это заметит. Тег – лингвист, который видит структуры в хаосе. Если там есть паттерны, он их найдёт.

– А если там есть опасность?

– Тогда вы вернётесь. – Саша села наконец. – Первая миссия – только наблюдение. Никакого контакта, никаких образцов, никакого проникновения глубже периферийной зоны. Вы входите, смотрите, возвращаетесь.

– Первая миссия тоже начиналась с наблюдения, – заметил Рей. – Они дошли до срединной зоны.

– Мы не они. – Саша смотрела на него прямо. – У нас есть их опыт. Мы знаем, где они потеряли контроль. Мы не допустим этого.

– Как?

– Жёсткие временные рамки. – Она вывела на экран схему. – Два часа. Ни минутой больше. Если по истечении двух часов вы не вернулись – мы отправляем спасательную команду.

– И если спасательная команда не вернётся?

– Тогда корабль уходит. – Голос Саши был твёрдым. – Без нас.

Никто не ответил. Это была крайняя мера – и все понимали, что она может стать реальностью.

После брифинга Айзек продолжил детали.

– Маршрут проникновения рассчитан на основе данных первой миссии, – объяснял он, проецируя карту на экран. – Точка входа – здесь. Расщелина в периферийной зоне, ведущая во внутренние полости. Первая миссия использовала этот маршрут без осложнений.

Я смотрел на карту. Линии, обозначавшие тоннели Роршаха, выглядели случайными – хаотичные переплетения, не подчинявшиеся никакой видимой логике. И всё же Тег утверждал, что в них есть структура. Грамматика, застывшая в камне.

– Периферийная зона простирается на глубину примерно двенадцать километров, – продолжал Айзек. – За ней начинается срединная зона – там первая миссия обнаружила органические структуры. Вам запрещено входить в срединную зону.

– Почему? – спросил Тег.

– Потому что именно там произошёл инцидент с камерой 7-С. – Айзек сделал паузу – слишком короткую для человека, достаточную для ИИ. – Коллективная галлюцинация. Провал памяти. Мы не знаем, что вызвало эти явления, но знаем, где они произошли.

– И мы думаем, что если останемся на периферии – избежим их?

– Мы не знаем. – Голос Айзека был лишён эмоций, но честность в нём была почти болезненной. – Мы предполагаем. На основе ограниченных данных.

– Это успокаивает, – пробормотал я.

– Я не предназначен для успокоения, – ответил Айзек. – Я предназначен для предоставления информации.

– И какую ещё информацию ты можешь предоставить?

Пауза.

– Вероятность успешного возвращения из периферийной зоны – восемьдесят семь процентов. Вероятность успешного возвращения из срединной зоны – пятьдесят четыре процента. Вероятность обнаружения новых данных о природе объекта – семьдесят один процент.

– А вероятность того, что мы вернёмся… изменёнными?

Долгая пауза.

– Не могу рассчитать. Недостаточно данных для определения параметра «изменённый».

Вечером я снова читал отчёты.

На этот раз – личные дневники членов экипажа «Тезея-I». Они не были частью официальной документации, но Саша добилась их рассекречивания. Она считала, что мы должны знать не только факты, но и переживания.

Дневник Елены Варги:

«День 47. Мы на орбите. Роршах – внизу. Не знаю, как описать это ощущение. Он не враждебен – я не чувствую угрозы. Но он и не дружелюбен. Он просто… есть. Как гора. Как океан. Что-то огромное и безразличное.

Марко говорит, что это нормально – антропоморфизировать. Проецировать эмоции на то, что эмоций не имеет. Но мне кажется, что здесь что-то другое. Не отсутствие эмоций – присутствие чего-то, для чего у нас нет слов.

Завтра – первое проникновение.»

«День 48. Внутри.

Сложно писать – пальцы дрожат. Не от страха. От… не знаю. Перенасыщения? Как будто мой мозг пытается обработать слишком много информации одновременно.

Тоннели – они не случайные. Я вижу это теперь. Есть логика, есть структура – просто не человеческая. Как язык, который используется для описания вещей, о которых мы не знаем.

Марко взял образцы. Органика – но не такая, как наша. Углеродная основа, но молекулы… скрученные. Левые и правые изомеры одновременно. Это невозможно. Но вот он – невозможный образец в контейнере.

Мы пойдём глубже завтра.»

«День 52. Срединная зона.

Здесь – органические структуры. Камеры, заполненные чем-то пульсирующим. Не живым – я не думаю, что это живое. Но и не мёртвым. Что-то третье.

Я видела… нет, не могу описать. Каждый раз, когда пытаюсь вспомнить, образ ускользает. Как сон, который забываешь при пробуждении.

Марко говорит, что это защитный механизм психики. Но почему моя психика защищается от чего-то, чего я не помню?»

«День ???. Не знаю, какой день.

Мы вернулись на корабль. Все пятеро. Никто не помнит как.

Проверили друг друга. Проверили записи. Всё в порядке. Мы – это мы. Генетика совпадает. Воспоминания – кроме провала – совпадают. Всё в порядке.

Но что-то изменилось.

Я смотрю на свои руки – и они кажутся чужими. Я слышу свой голос – и он звучит иначе. Не неправильно. Просто… иначе.

Марко говорит, что это травматический стресс. Диссоциация. Нормальная реакция на аномальное событие.

Может быть, он прав.

Но когда я смотрю в зеркало – я не уверена, что это мои глаза смотрят в ответ.»

Я закрыл файл.

Руки дрожали – не от страха, от чего-то другого. Перенасыщение? Может быть. Или просто осознание того, что завтра я войду туда же. В те же тоннели. В те же камеры.

И вернусь ли тем же?

Я посмотрел на свои руки. Они лежали на столе – неподвижные, знакомые. Мои руки. Мои пальцы. Часть меня.

Или часть того, кем я был до криосна. До Роршаха. До вопросов, на которые нет ответов.

Я вспомнил слова Варги: «Когда я смотрю в зеркало – я не уверена, что это мои глаза смотрят в ответ».

И понял, что боюсь смотреть в зеркало.

Ночь перед проникновением.

Я лежал в койке, глядя в потолок. Сон не шёл – и я не пытался его призвать. Вместо этого я думал.

О Роршахе. О китайской комнате. О сознании, которое мы не могли доказать, и о его отсутствии, которое мы не могли подтвердить.

О экипаже «Тезея-I». О провале в их памяти. О том, как они вернулись – те же и не те же одновременно.

О себе. О моей латентности, которая усилилась. О разрыве между действием и осознанием, который становился всё шире.

Что, если Роршах уже влиял на меня? Что, если изменения начались не завтра, не внутри объекта, а прямо сейчас – здесь, в моей каюте, в моей голове?

Я не знал. И это незнание было невыносимым.

Голос Айзека раздался в темноте.

– Доктор Чен-Ривера. Вы не спите.

– Наблюдательно.

– Ваши биометрические показатели указывают на состояние тревоги. Рекомендую седативное средство для обеспечения качественного отдыха перед миссией.

– Нет.

– Причина отказа?

Я сел на койке.

– Потому что я хочу быть собой завтра. Не версией себя, сглаженной химией. Собой – со всей тревогой, со всеми сомнениями.

– Это логично?

– Нет. – Я усмехнулся в темноте. – Но это человечно.

Пауза.

– Я не понимаю разницу между «логично» и «человечно» в данном контексте.

– Я тоже не всегда понимаю. – Я откинулся назад. – Но это не мешает мне чувствовать её.

– Чувствовать. – Айзек произнёс слово так, будто пробовал его на вкус. – Это и есть разница, о которой вы говорите? Сознание – это способность чувствовать различия, которые нельзя объяснить логически?

Я задумался. Это было… неожиданно глубоко для ИИ, который не претендовал на понимание.

– Может быть, – сказал я. – Или может быть, сознание – это способность задавать такие вопросы и не получать ответов.

– Тогда я, возможно, ближе к сознанию, чем предполагал, – ответил Айзек. – Потому что я задаю много вопросов и не получаю ответов.

Я рассмеялся. Тихо, устало – но искренне.

– Добро пожаловать в клуб, Айзек.

– Благодарю. Хотя я не уверен, что членство в этом клубе – преимущество.

Утро.

Шесть ноль-ноль по корабельному времени.

Я стоял в шлюзовом модуле, одетый в скафандр. Рядом – Тег, в таком же белом коконе защиты. Юки проверяла наши системы в последний раз. Рей мониторил биометрию. Саша стояла в стороне, наблюдая.

– Связь протестирована, – доложила Юки. – Двойное резервирование. Если основной канал откажет – автоматически переключитесь на вторичный.

– Биометрия стабильна, – добавил Рей. – Маркус, твоя латентность – в пределах вчерашних значений. Не хуже.

– Это хорошо?

– Это не плохо.

Саша подошла ближе.

– Помните протокол, – сказала она. – Два часа. Только периферийная зона. Только наблюдение.

– Понятно, – ответил Тег.

– И ещё. – Она посмотрела на нас – сначала на него, потом на меня. – Если что-то покажется неправильным – выходите. Не пытайтесь понять, не пытайтесь исследовать. Просто выходите.

– Что значит «неправильным»?

– Я не знаю. – Она не отвела взгляда. – Но вы знаете себя. Вы знаете, как вы думаете, как чувствуете. Если что-то изменится – вы заметите.

Или не заметим, подумал я. Как не заметили те, кто был до нас.

Но я не сказал этого вслух.

Шлюз открылся.

Перед нами – темнота космоса. И в этой темноте – Роршах.

Он был ближе, чем я когда-либо его видел. Огромный. Неправильный. Его поверхность играла тенями – фрактальные структуры, которые казались почти живыми в скудном свете звёзд.

Мой мозг уже находил паттерны. Лица. Руки. Формы, которых там не было – и которые я не мог не видеть.

– Готов? – спросил Тег по связи.

Я сделал глубокий вдох. Почувствовал, как расширяются лёгкие – и осознал это с задержкой в полторы секунды.

– Готов, – ответил я.

И шагнул в пустоту.