- -
- 100%
- +
Экран разделился на шесть секторов. В каждом – одно отражение. Одна смерть.
Юлиан смотрел на них – на всех, одного за другим, – и чувствовал, как реальность вокруг него истончается, становится хрупкой, как стекло перед ударом.
Элена Васкес.
Её отражение было… спокойным. Старая женщина – очень старая, с белыми волосами и морщинистым лицом, – сидела в кресле у окна. За окном – что-то оранжевое, туманное, не похожее ни на один пейзаж, который Юлиан знал. Женщина улыбалась. Глаза были закрыты, руки сложены на коленях, голова чуть склонена набок.
Она выглядела так, словно просто уснула.
Дата под изображением: 14.07.2189.
Юлиан посчитал. Элене было пятьдесят четыре. 2189 минус 2088 – год её рождения, он знал это из личного дела – равнялось ста одному.
Сто один год.
Она умрёт в сто один год, с улыбкой на лице, в кресле у окна.
Он посмотрел на настоящую Элену – на женщину, которая стояла рядом с ним, живую, дышащую, с тёмными волосами, тронутыми сединой, но ещё далеко не белыми. Она смотрела на своё отражение, и выражение её лица было нечитаемым.
– Сорок семь лет, – произнесла она тихо. Почти шёпотом. – Сорок семь лет осталось.
Юлиан не знал, что сказать. Сорок семь лет – это много. Это целая жизнь. Это…
Это больше, чем восемь месяцев.
Аиша Коннор.
Её отражение стояло у доски. Не учебной – рабочей, из тех, что используют в исследовательских лабораториях, с сенсорной поверхностью и голографическими проекторами. Доска была покрыта формулами – сотни символов, уравнений, диаграмм, – и Аиша на изображении держала руку поднятой, как будто только что написала что-то.
Или собиралась написать.
Её лицо было обращено к невидимому наблюдателю. Глаза – широко открытые, яркие даже в смерти. Губы чуть приоткрыты, словно она хотела что-то сказать.
Но она была мертва. Это было видно – по неподвижности, по странному углу, под которым склонилась голова, по руке, застывшей в воздухе, как у сломанной куклы.
Дата: 22.09.2143.
Через девятнадцать месяцев.
Юлиан посмотрел на живую Аишу. Она стояла у своей консоли, вцепившись в край стола побелевшими пальцами, и её глаза – те самые глаза, яркие и живые – были прикованы к экрану.
– У доски, – прошептала она. – Я умру у доски. Работая.
В её голосе было что-то странное. Не ужас – или не только ужас. Что-то похожее на… удовлетворение?
– Аиша, – начала Лена, но физик её перебила:
– Нет. Не надо. Я… – Она сглотнула. – Девятнадцать месяцев. Это… это достаточно. Я успею.
– Успеешь что? – спросил Маркус.
Аиша не ответила. Она смотрела на формулы на доске – на своей доске, в своей смерти – и её губы беззвучно шевелились, словно она пыталась их прочитать.
Маркус Чен.
Его отражение было самым… мирным? Юлиан не знал, как это назвать. Старик – очень старый, с морщинистым лицом и редкими седыми волосами – сидел в кресле. Не таком, как у Элены – более простом, домашнем, с потёртой обивкой. В руках у него была книга – настоящая, бумажная, с пожелтевшими страницами.
Он улыбался. Глаза были закрыты, очки – такие же, как сейчас носил Маркус – сползли на кончик носа. За окном – тот же оранжевый туман, что и у Элены.
Дата: 2236.
Юлиан снова посчитал. Маркусу было двадцать девять. 2236 минус 2142 – год его рождения – давало девяносто четыре года.
Девяносто четыре.
– Ну, – произнёс Маркус, и его голос дрогнул, – хоть не скоро. – Он рассмеялся – коротко, нервно, почти истерично. – Девяносто четыре года. Я переживу вас всех. Это… это хорошо, да? Это ведь хорошо?
Никто не ответил.
Лена Ортис.
Её отражение лежало в кровати. Больничной кровати – Юлиан узнал характерные поручни, трубки, мониторы вокруг. Лена на изображении была старше, чем сейчас, но не намного. Тридцать пять? Тридцать семь? Её лицо было осунувшимся, бледным, с тёмными кругами под закрытыми глазами.
Она выглядела измученной. Выглядела так, словно боролась с чем-то долго – и проиграла.
Дата: 08.04.2148.
Шесть лет.
Юлиан посмотрел на живую Лену. Врач стояла неподвижно, прижав руку к груди, и её карие глаза – обычно тёплые, внимательные – были пустыми. Как будто она смотрела сквозь экран, сквозь корабль, сквозь саму реальность.
– Больница, – сказала она. Её голос был ровным – слишком ровным, как у человека, который вот-вот сломается. – Я умру в больнице. От болезни.
– Лена… – начал Юлиан.
– Не надо. – Она подняла руку, останавливая его. – Пожалуйста. Не сейчас.
Томас Андерсен.
Его отражение было самым страшным.
Не потому что оно было изуродованным или окровавленным – хотя кровь была, и ожоги были, и дым, заволакивающий кабину. Самым страшным его делало выражение лица.
Томас на изображении сидел в кресле пилота. Вокруг него горел корабль – языки пламени лизали стены, искры сыпались с потолка, дым клубился повсюду. Его руки сжимали штурвал – побелевшие костяшки, напряжённые мышцы предплечий. Лицо было обращено вперёд, к экранам, которые тоже горели.
Но глаза – глаза были спокойными.
Не пустыми, как у мертвеца. Живыми. Осознающими. Он знал, что умирает. Знал, что происходит. И принял это.
За его спиной – открытый шлюз. И силуэт человека, исчезающего в темноте. Кто-то, кого он выталкивал. Кого спасал.
Дата: 17.06.2145.
Три года.
Юлиан смотрел на живого Томаса. Пилот стоял у навигационной консоли, неподвижный, как статуя. Его светлые глаза были прикованы к экрану – к себе, горящему, умирающему, спасающему кого-то.
– Кто это? – спросил он. Его голос был хриплым, почти неузнаваемым. – За моей спиной. Кто это?
Никто не мог ответить. Силуэт был слишком размытым, слишком далёким.
– Кассандра, – произнёс Томас, – увеличить. Сектор с моим… с моим отражением. Область шлюза.
– Выполняю.
Изображение приблизилось. Силуэт стал чётче – но недостаточно. Человеческая фигура, невысокая, в лётном комбинезоне. Тёмные волосы. Больше ничего нельзя было разобрать.
– Недостаточно, – сказал Томас. – Ещё ближе.
– Максимальное увеличение достигнуто. Дальнейшая детализация невозможна.
Томас стоял, глядя на размытый силуэт, и Юлиан видел, как его руки – большие, грубые, руки пилота – сжимаются в кулаки.
– Я спасаю кого-то, – произнёс он. – Умираю, но спасаю. – Он помолчал. – Хотел бы я знать, кого.
И наконец – Юлиан.
Он заставил себя снова посмотреть на своё отражение. На труп, лежащий в луже крови. На разбитое лицо, на пустые глаза, на дату под изображением.
03.11.2142.
Восемь месяцев.
Он не умрёт в постели, как Элена. Не умрёт за работой, как Аиша. Не умрёт в больнице, как Лена, и не умрёт героем, как Томас.
Он умрёт на полу. С разбитым лицом. В луже собственной крови.
Как?
Он искал ответ в изображении – искал детали, которые могли бы объяснить. Но видел только металлический пол, стены, похожие на корабельные, и своё собственное тело, неподвижное и пустое.
Убийство? Авария? Несчастный случай?
Он не знал. И это было хуже всего – не знать.
– Юлиан.
Голос Лены. Она стояла рядом с ним – он не заметил, когда она подошла – и её рука лежала на его плече. Тёплая. Живая.
– Ты в порядке?
Глупый вопрос. Никто из них не был в порядке. Но он понимал, почему она спрашивает – врачебный инстинкт, забота о других, потребность делать хоть что-то.
– В порядке, – сказал он. Ложь, но необходимая. – Я… да. В порядке.
Лена не поверила – он видел это по её глазам – но не стала настаивать.
– Элена, – произнесла она, поворачиваясь к командиру, – нам нужно это обсудить. Что это значит? Что мы видим?
Элена молчала. Она стояла перед экраном, глядя на шесть изображений – шесть смертей, включая свою собственную, – и её лицо было непроницаемым.
– Я не знаю, – сказала она наконец. – Но мы выясним.
Следующий час прошёл в тумане.
Юлиан помнил его фрагментами – обрывками разговоров, вспышками изображений, моментами, которые врезались в память, и провалами, которые сознание отказывалось сохранять.
Аиша вернулась к своим приборам. Её руки дрожали, но она работала – вводила команды, запускала анализы, что-то бормотала себе под нос. Юлиан слышал обрывки: «квантовая когерентность», «информационный паттерн», «это невозможно, но это здесь».
Маркус записывал. Его планшет был направлен на экран, камера фиксировала всё – изображения, даты, реакции экипажа. «Для истории», – сказал он, когда Томас спросил, что он делает. «Кто-то должен это задокументировать».
Томас не отходил от навигационной консоли. Он не смотрел на экран – отвернулся, уставился в свои приборы, – но его плечи были напряжены, а руки то и дело сжимались в кулаки.
Лена пыталась помочь каждому. Подходила, говорила что-то тихое, успокаивающее. Юлиан не слышал, что именно – звуки доходили до него, как сквозь воду, – но видел, как люди реагируют. Аиша отмахивалась, не отрываясь от работы. Маркус благодарно кивал. Томас не реагировал вообще.
А Элена – Элена стояла в центре мостика и смотрела. На экипаж. На экран. На Горизонт за бортом – невидимый отсюда, но ощутимый, как давление в ушах перед грозой.
Юлиан не помнил, когда она подозвала его. Просто в какой-то момент обнаружил себя рядом с ней, у главной консоли.
– Ты инженер, – сказала она. Её голос был тихим – только для него. – Ты привык решать проблемы. Что ты видишь?
Он посмотрел на экран. На шесть изображений, на даты, на детали, которые он пытался игнорировать.
– Я вижу невозможное, – ответил он. – Зеркало, которое показывает будущее. Наши смерти. Это… – Он запнулся, подбирая слова. – Это противоречит всему, что мы знаем о физике. О времени. О причинности.
– Но это здесь.
– Да. Это здесь.
Элена кивнула.
– Аиша думает так же. Она работает над теорией – как это может функционировать. Но… – Она помолчала. – Мне нужно твоё мнение. Не как учёного. Как человека.
– О чём?
– Об экипаже. – Элена посмотрела на остальных – на Аишу у приборов, на Маркуса с планшетом, на Томаса у консоли, на Лену, которая как раз подходила к пилоту. – Они справятся?
Юлиан подумал. Он не был психологом. Не был даже особенно хорош в понимании людей – он предпочитал механизмы, они были проще, предсказуемее. Но девять месяцев в замкнутом пространстве с этими людьми научили его кое-чему.
– Аиша справится, – сказал он. – Для неё это загадка. Проблема, которую нужно решить. Это держит её на плаву.
– А остальные?
– Маркус… я не уверен. Он смеётся, но это защита. Рано или поздно защита сломается.
– Лена?
– Она врач. Заботится о других, чтобы не думать о себе. Это работает – пока. Но её отражение… – Юлиан вспомнил больничную кровать, измученное лицо, закрытые глаза. – Шесть лет. Для неё это близко.
– Томас?
Юлиан посмотрел на пилота. Широкая спина, напряжённые плечи, руки на консоли.
– Он видел свою смерть. Героическую. Он спасает кого-то. – Юлиан помолчал. – Я не знаю, хорошо это или плохо. Может быть, это даст ему цель. Может быть – сломает.
Элена кивнула. Медленно, задумчиво.
– А ты?
Вопрос застал его врасплох. Он не думал о себе – или, точнее, старался не думать.
– Я… – Он запнулся. – Восемь месяцев. Меньше всех, не считая… – Он не закончил. Не хотел говорить об Аише, о её девятнадцати месяцах, которые всё равно были больше, чем его восемь. – Я не знаю, как справлюсь. Честно.
Элена положила руку ему на плечо. Второй раз за этот день – больше, чем за все девять месяцев до этого.
– Мы все не знаем, – сказала она. – Но мы справимся. Потому что должны.
– Элена!
Голос Аиши – резкий, возбуждённый, – прорезал тишину мостика.
Командир обернулась. Юлиан тоже.
Физик стояла у своей консоли, и её лицо – бледное, осунувшееся после потрясения – светилось тем особым светом, который Юлиан видел у неё только тогда, когда она находила что-то важное.
– Я кое-что нашла, – сказала Аиша. – Вам нужно это увидеть.
Они подошли – все, даже Томас, который наконец оторвался от своей консоли. Маркус поднял планшет, готовый записывать.
– Смотрите. – Аиша вывела изображение на экран. – Я увеличила один из секторов поверхности Горизонта. Не там, где наши… отражения. Рядом.
На экране – участок зеркальной поверхности. При обычном увеличении – просто гладкий металл, отражающий звёзды. Но Аиша увеличила ещё, и ещё, и ещё – и Юлиан увидел.
Структуры.
Линии, пересекающиеся под сложными углами. Узлы, где линии сходились. Сети, разветвляющиеся и соединяющиеся снова. Похожие на…
– Нейроны, – сказал он. – Это похоже на нейронную сеть.
– Да. – Аиша кивнула. – Биологическая аналогия неточна, но визуально – очень близко. Миллионы, может быть, миллиарды этих структур покрывают всю видимую поверхность.
– Что это значит? – спросила Лена.
– Не знаю. Пока. – Аиша ввела новую команду. – Но это не всё. Смотрите.
Изображение сместилось. Теперь на экране был один из узлов – место, где сходились десятки линий. И в центре узла…
Символ.
Юлиан всмотрелся. Шесть лучей, расходящихся от центральной точки. Не симметричных – разной длины, разной толщины, расположенных под разными углами. Геометрическая фигура, которая не была ни звездой, ни снежинкой, ни чем-то знакомым.
– Это повторяется, – сказала Аиша. – Тысячи раз по всей поверхности. Одинаковые символы в центрах узлов.
– Язык? – предположил Маркус. – Или система идентификации?
– Может быть. – Аиша покачала головой. – Но это не всё. Смотрите сюда.
Она переключила изображение. Теперь на экране было отражение Юлиана – его труп, его смерть. Но не всё изображение – только угол. И там, в углу…
Тот же символ.
– Он есть на каждом, – сказала Аиша. – На каждом из наших отражений. В углу, как… подпись. Или штамп.
Юлиан смотрел на символ – на шесть асимметричных лучей, – и чувствовал, как что-то холодное шевелится в глубине сознания. Не страх – что-то другое. Узнавание? Но он никогда не видел этого символа раньше. Не мог видеть.
– Горизонт не просто показывает, – медленно произнёс Маркус. Его голос потерял иронию – стал серьёзным, почти торжественным. – Он подписывает. Как художник подписывает картину.
– Или как бюрократ ставит печать, – добавил Томас. Его голос был хриплым, грубым. – Документ, подтверждающий смерть. С официальной печатью.
Никто не возразил. Сравнение было неприятным, но… точным.
– Аиша, – произнесла Элена, – можешь определить происхождение символа? Сравнить с известными системами письменности, математическими нотациями, чем угодно?
– Уже запустила анализ. – Аиша посмотрела на экран. – Пока ничего. Ни одного совпадения. Это… это что-то новое. Что-то, чего мы никогда не видели.
– Или что-то очень старое, – тихо сказала Лена. – Что-то, что существовало задолго до нас.
Молчание. Все смотрели на экран – на символ, на нейронные структуры, на свои отражения.
– Мне нужно больше данных, – сказала наконец Аиша. – Больше времени. Больше анализа. – Она посмотрела на Элену. – Разрешите продолжить?
– Разрешаю. – Элена кивнула. – Но не одна. Маркус, помогай ей. Записывай всё.
– Есть, командир.
– Остальные – перерыв. Два часа. Ешьте, отдыхайте, приходите в себя. Потом – общий брифинг.
Она развернулась и направилась к выходу. Юлиан смотрел ей вслед – на прямую спину, уверенную походку, руки, сложенные за спиной.
Сто один год. Она проживёт ещё сорок семь лет и умрёт с улыбкой на лице.
Он – восемь месяцев. И умрёт в луже крови.
Юлиан не пошёл в каюту.
Вместо этого он направился на обзорную палубу – туда, где был прошлой ночью, когда разговаривал с Томасом. Туда, где можно было смотреть на звёзды и притворяться, что ничего не изменилось.
Но всё изменилось.
Горизонт висел за «окном» – огромная сфера, занимающая половину обзора. Его поверхность отражала звёзды – неправильно, как они теперь знали, – но с такого расстояния искажения были незаметны. Просто зеркало. Просто…
Нет. Не просто.
Юлиан прижался лбом к холодному экрану. Закрыл глаза. Попытался дышать – медленно, глубоко, как учили на марсианских курсах выживания.
Восемь месяцев.
Он пытался понять это – по-настоящему понять, не просто как факт, а как реальность. Через восемь месяцев его не будет. Он будет лежать на полу – где? здесь, на корабле? на Земле? на Марсе? – с разбитым лицом и пустыми глазами.
Он не увидит, чем закончится миссия. Не вернётся домой. Не починит тот теплоизоляционный контур, который собирался проверить после возвращения. Не…
Не что?
Он попытался вспомнить, что ещё хотел сделать. Какие планы были на будущее. И понял – с холодным, тошнотворным осознанием, – что планов почти не было.
Работа. Корабли. Механизмы. Это было его жизнью последние шесть лет – с тех пор, как Карла и Виктор сгорели на верфях Деймоса, и он дал себе обещание. Проверять каждый узел. Не допускать смертей. Быть идеальным.
И всё равно – через восемь месяцев – он умрёт.
Где в этом справедливость?
– Юлиан.
Голос за спиной. Он не вздрогнул – не было сил. Просто обернулся.
Лена стояла в дверях. Её лицо было бледным, глаза – покрасневшими от сдерживаемых слёз.
– Элена сказала отдыхать, – произнесла она. – Ты не отдыхаешь.
– Ты тоже.
– Я врач. Мне положено не отдыхать. – Она попыталась улыбнуться – не получилось. – Можно?
Он кивнул. Она подошла, встала рядом, тоже посмотрела на Горизонт.
– Шесть лет, – сказала она. – У меня шесть лет. У тебя – восемь месяцев. – Она помолчала. – Это странно. Знать.
– Странно, – согласился он. – Не то слово.
– Какое тогда?
Он подумал.
– Невыносимо. Но приходится выносить.
Лена кивнула. Медленно, понимающе.
– Я всё время думаю – что за болезнь? Что убьёт меня через шесть лет? – Она прижала руку к груди. – Я врач. Я знаю тысячи способов умереть. И теперь я буду думать о каждом из них. Каждый раз, когда почувствую что-то странное. Каждый раз, когда кашляну или устану.
– Может, лучше не думать.
– Может. – Она усмехнулась – горько, без веселья. – Но я не умею. Не думать – это не про меня.
Они стояли в молчании, глядя на Горизонт. Сфера медленно вращалась – или это корабль двигался по орбите, Юлиан не мог сказать точно. Звёзды скользили по её поверхности, отражаясь неправильно, искажённо, но всё равно – звёзды.
– Ты видел своё отражение, – сказала Лена. – Видел, как умрёшь. Насильственно. Не так, как я, не от болезни.
– Видел.
– И ты не знаешь, от чего. От кого.
– Не знаю.
– Это… – Она запнулась. – Это хуже, чем у меня. Я хотя бы знаю, что это болезнь. А ты… ты будешь смотреть на каждого человека и думать – он? Он убьёт меня?
Юлиан не думал об этом. Не позволял себе думать. Но теперь, когда Лена сказала вслух…
Убийство?
Он вспомнил разбитое лицо на изображении. Свежую рану на брови. Лужу крови.
Кто-то ударил его. Кто-то убил его.
Кто?
– Я не хочу об этом думать, – сказал он. – Не сейчас.
– Хорошо. – Лена не стала настаивать. – Тогда о чём?
– Ни о чём. Просто… стоять здесь. Смотреть на звёзды. Притворяться, что всё нормально.
– Это работает?
– Нет.
Она взяла его за руку. Её пальцы были холодными – или это его руки были горячими? – но прикосновение было… хорошим. Живым. Реальным.
– Мы справимся, – сказала она. – Потому что должны. Элена права.
Юлиан не ответил. Он смотрел на Горизонт, на его невозможную поверхность, и думал о восьми месяцах, которые ему остались.
Двести сорок три дня.
Как их прожить?
Через два часа – как и приказала Элена – экипаж собрался на брифинг.
Юлиан сидел у своей консоли, слушая, как Аиша излагает предварительные выводы. Технический язык, научные термины, гипотезы и теории, которые он понимал наполовину.
– Горизонт не является обычным зеркалом, – говорила она. – Он не просто отражает свет. Он модулирует его. Добавляет информацию, которой не было в исходном излучении.
– Какую информацию? – спросила Элена.
– Пока не ясно. Но если наши… отражения… – Аиша запнулась на этом слове. – Если они – результат той же модуляции, то Горизонт каким-то образом кодирует данные о будущем. О наших смертях.
– Как это возможно?
– Технически – никак. – Аиша покачала головой. – Это нарушает принцип причинности. Следствие не может предшествовать причине. Но… – Она посмотрела на экран, где всё ещё висели шесть изображений. – Но вот оно. Здесь. Реальное.
– Может, это обман, – предположил Маркус. – Манипуляция. Горизонт показывает нам то, что мы боимся увидеть. Играет на наших страхах.
– Возможно. – Аиша не стала спорить. – Но тогда откуда он знает наши страхи? И почему даты? Почему такие конкретные?
Маркус не ответил. Никто не ответил.
– Символ, – произнёс Юлиан. Все повернулись к нему. – Тот, что на каждом отражении. Что он означает?
– Неизвестно. – Аиша вывела символ на экран. – Ни одного совпадения с известными системами. Это либо что-то совершенно новое, либо… – Она помолчала. – Либо что-то настолько древнее, что мы о нём забыли.
– Или что-то нечеловеческое, – добавил Томас. Его голос был ровным, бесцветным. – Мы всё время думаем в человеческих категориях. Язык, символы, значения. Но что если это не для нас? Что если мы просто… побочный эффект? Шум на полях?
Молчание.
– Это возможно, – признала Аиша. – Мы не знаем, кто или что создало Горизонт. Не знаем, для чего он предназначен. Может быть, мы видим то, что не должны видеть. То, что не для наших глаз.
– Но мы видим, – сказала Элена. – И мы должны понять. – Она обвела взглядом экипаж. – Завтра – новые наблюдения. Новые анализы. Аиша, продолжай работать над теорией. Маркус – документируй. Юлиан – проверь все системы, убедись, что корабль в порядке. Томас – следи за орбитой. Лена – следи за экипажем.
– А вы, командир? – спросила Лена.
– Я буду думать. – Элена встала. – О том, что это значит. Для нас. Для миссии. Для человечества.
Она направилась к выходу. У двери остановилась.
– И ещё кое-что, – произнесла она, не оборачиваясь. – То, что мы видели сегодня… это остаётся между нами. Пока. Земля узнает, когда мы будем готовы рассказать. Не раньше.
Никто не возразил.
Юлиан не помнил, как добрался до каюты.
Ноги несли его сами – по коридорам, через люки, мимо мигающих индикаторов и тихо гудящих механизмов. Корабль был живым – пульс энергии в проводах, дыхание воздуха в вентиляции, биение сердца в реакторном отсеке. Он всегда чувствовал это. Всегда любил.
Но сейчас ему было всё равно.
Каюта встретила его темнотой. Он не стал включать свет – просто сел на койку, уставился в стену.
Экран перед ним показывал марсианские скалы. Красные, безжизненные. Дом.
Он не вернётся туда. Не увидит этих скал снова – не по-настоящему, не своими глазами, не стоя на поверхности, вдыхая пыльный воздух через фильтры маски.
Восемь месяцев.
Он попытался представить – как это будет? Удар по голове? Падение? Драка? Кто-то нападёт на него, или он сам во что-то вляпается?
Образы мелькали в голове – один страшнее другого. Он видел себя – лежащего на полу, с разбитым лицом, с пустыми глазами. Видел снова и снова, как зацикленную запись.
Кто его убьёт?
Кто-то из экипажа? Томас, который не спит по ночам и смотрит на Горизонт, как на врага? Аиша, поглощённая своими теориями до грани безумия? Маркус, прячущий страх за иронией? Лена, которая знает о своей смерти и, может быть, винит в этом других?
Или кто-то на Земле? Кто-то, кого он ещё не встретил?
Или – он сам?
Мысль была отвратительной. Но он не мог от неё избавиться. Что если он сам сделает это? Что если – через восемь месяцев, сломленный знанием, измученный ожиданием – он просто…
Нет.
Он тряхнул головой. Нет. Он не такой. Он выжил на Деймосе. Выжил, когда двое его коллег сгорели за заклинившим люком. Он не сдаётся.
Но Горизонт показал ему смерть. Его смерть. С датой.
Как бороться с этим? Как жить, зная, что осталось двести сорок три дня?
Он не знал.
Лёг на койку. Уставился в потолок. Темнота давила на веки, но сон не шёл.
Вместо этого – образы. Горизонт. Зеркальная поверхность. Шесть отражений. Его собственный труп.
И дата. Всегда – дата.
03.11.2142.
– Восемь месяцев, – прошептал он в темноту. – Восемь месяцев. Как?
Темнота не ответила.
Она никогда не отвечает.
Он не знал, сколько прошло времени. Может, час. Может, три. Корабельные часы показывали что-то, но он не смотрел на них.