Колония на краю бездны

ЧАСТЬ I: ГОРИЗОНТ СОБЫТИЙ

Глава 1: Рассвет над бездной

Командный центр станции «Горизонт» пульсировал голубоватым светом мониторов, отражаясь в напряженных лицах присутствующих. Иван Дорн стоял у центрального голографического проектора, заложив руки за спину. Невероятная картина медленно вращалась над проекционным столом – нейтронная звезда PSR J1748-2446ad, мерцающая, как адское пламя на границе реальности. Звезда совершала семьсот шестнадцать оборотов в секунду – почти на пределе теоретически возможной скорости вращения для таких объектов.

– Активация основных систем завершена на девяносто два процента, – доложила Елена Сорокина, постукивая пальцами по голографическому интерфейсу. – Последние подсистемы стабилизации будут введены в эксплуатацию через тридцать минут.

Дорн кивнул, не отрывая взгляда от проекции. Эта звезда, этот невероятный космический маяк, будет их домом на долгие годы. Или их могилой, если что-то пойдет не так.

– Собрание через пятнадцать минут, – произнес он. – Хочу увидеть всех руководителей отделов. Пора официально открыть новую страницу истории человечества.

Сорокина скептически приподняла бровь, но промолчала. За годы подготовки к миссии она привыкла к периодическим проявлениям пафоса в речи своего командира. Впрочем, если кто и заслужил право на пафос, так это Дорн – человек, который фактически в одиночку пробил этот проект через сопротивление большинства научных советов и политических комитетов Земной Федерации.

Конференц-зал постепенно заполнялся людьми. Дорн стоял у дальней стены, наблюдая за входящими, отмечая признаки усталости и напряжения на их лицах. Последние недели перед окончательной активацией станции выжали из всех максимум сил.

Михаил Ветров, руководитель службы безопасности, вошел одним из последних. Его массивная фигура бывшего военного казалась еще внушительнее в условиях станции. Взгляд цепких, слегка раскосых глаз мгновенно оценил обстановку в помещении.

– Все на месте, командир, – отрывисто доложил он, занимая свое место справа от Дорна.

Дорн активировал интерфейс конференц-стола, и над его поверхностью развернулась трехмерная модель станции «Горизонт».

– Дамы и господа, – начал он без лишних предисловий, – сегодня мы завершаем активацию систем «Горизонта». Два года строительства, восемь месяцев калибровки и настройки – и вот мы здесь, на финишной прямой. Я собрал вас, чтобы мы могли официально зафиксировать этот момент и решить последние организационные вопросы.

Он сделал паузу, глядя в лица собравшихся – двенадцать человек, руководители всех ключевых подразделений станции. Каждый из них был специалистом высочайшего класса, каждый прошел изнурительный отбор и подготовку.

– Доктор Сорокина, прошу вас начать.

Елена поднялась со своего места. Строгий научный комбинезон подчеркивал ее худощавую фигуру, короткие светлые волосы обрамляли волевое лицо с высокими скулами. На вид ей можно было дать лет тридцать пять, хотя Дорн знал, что на самом деле ей уже тридцать восемь.

– Как вы знаете, – начала она, активируя свой сегмент голографического интерфейса, – основной научной задачей нашей экспедиции является исследование экстремальных релятивистских эффектов в непосредственной близости от самой быстро вращающейся из известных нейтронных звезд.

Над столом появилась детализированная модель PSR J1748-2446ad с окружающим ее пространством, искаженным силами гравитации.

– Первичные данные, собранные за период настройки оборудования, уже показывают, что релятивистские эффекты сильнее, чем мы предполагали в наших моделях. Искривление пространства-времени в ближайшем секторе «Якоря» приводит к замедлению времени примерно на тридцать процентов по отношению к стандартному времени Земли.

По конференц-залу пробежал негромкий шум. Даже Дорн, который был в курсе предварительных выкладок, не ожидал такой значительной разницы.

– Тридцать процентов? – переспросил Алекс Чен, главный инженер систем жизнеобеспечения. – Это означает…

– Это означает, – продолжила Сорокина, – что для каждого дня на станции на Земле будет проходить примерно тридцать дней. Разумеется, эффект варьируется в зависимости от точного расположения относительно нейтронной звезды. В жилом секторе эффект существенно меньше, около пяти процентов.

Дорн внимательно наблюдал за реакцией присутствующих. Они все знали о релятивистских эффектах – это была, в конце концов, основная причина размещения станции именно здесь. Но теория всегда воспринимается иначе, чем практика.

– Что это означает для наших коммуникаций с Землей? – спросил Михаил Ветров.

– Мы предусмотрели автоматическую компенсацию в протоколах связи, – ответила Сорокина. – Но следует ожидать постепенного нарастания задержек и определенных искажений в передаваемых данных. Мы будем корректировать алгоритмы по мере накопления опыта.

Дорн кивнул и взял слово:

– Напомню, что именно это явление – одна из причин, почему был выбран трехлетний автономный режим работы станции с возможностью продления. Мы знали, что будем постепенно «отдаляться» от Земли во временном потоке.

– Если позволите, – вмешалась Надежда Ким, руководитель медицинской службы, – я бы хотела обратить внимание на потенциальные психологические последствия этого эффекта для экипажа. Одно дело знать теоретически, что на Земле время идет быстрее, и совсем другое – получать сообщения от своих близких, стареющих значительно быстрее нас.

Дорн кивнул:

– Хороший момент. Я прошу вас подготовить специальную программу психологической поддержки. Что касается коммуникаций с Землей – мы установим регулярный график, чтобы минимизировать стресс.

Следующим взял слово Алекс Чен. Невысокий, энергичный инженер активировал свою часть голографического проектора, показывая диаграммы энергопотребления.

– Все системы жизнеобеспечения функционируют в штатном режиме. Энергетические установки работают на сто три процента от расчетной мощности, что даже лучше, чем мы ожидали. Замкнутые циклы регенерации демонстрируют эффективность в девяносто семь процентов.

Дорн внимательно выслушал доклады остальных руководителей. Стандартная административная рутина, но необходимая для окончательного запуска такого комплексного проекта как «Горизонт».

– Благодарю всех, – сказал он, когда последний из докладчиков закончил. – Теперь, когда все формальности соблюдены, я хотел бы лично проинспектировать «Якорь» перед его полной активацией. Доктор Сорокина, вы присоединитесь ко мне?

Транспортная капсула бесшумно скользила по магнитным направляющим, соединяющим основной корпус станции с внешним исследовательским модулем «Якорь». Дорн и Сорокина сидели напротив друг друга, глядя через прозрачные панели на космический пейзаж за пределами станции.

– Тридцать процентов, Елена? – негромко спросил Дорн, когда они отдалились от центрального узла. – Почему я узнаю об этом только сейчас?

Сорокина прямо встретила его взгляд:

– Потому что окончательные расчеты были завершены только вчера, Иван. И потому что я знала, что эта информация может… осложнить ситуацию.

Дорн невесело усмехнулся:

– Осложнить? Это мягко сказано. Тридцать земных дней за каждые сутки на «Якоре» – это значит, что через три года миссии на Земле пройдет…

– Около девяноста лет, – закончила за него Сорокина. – Для ближайшей к звезде секции. Для жилых модулей эффект значительно меньше, как я уже говорила.

– И все же, значительно сильнее, чем мы планировали. – Дорн задумчиво постукивал пальцами по подлокотнику. – Через три года на Земле сменится несколько поколений.

– Именно поэтому большинство из нас не планирует возвращаться, – напомнила Сорокина. – Мы знали, на что шли, когда подписывались на эту миссию.

Дорн кивнул. Это была правда. «Горизонт» изначально проектировался как долгосрочная научная колония, а не временная экспедиция. Возвращение на Землю было опцией только для небольшой части технического персонала.

– И все же, – продолжил он, – нужно будет скорректировать наши коммуникационные протоколы. И, возможно, некоторые аспекты орбиты станции.

Сорокина внимательно посмотрела на него:

– Ты хочешь увеличить дистанцию от звезды?

– Возможно. Нам нужно найти оптимальный баланс между научной ценностью данных и… практическими соображениями.

Транспортная капсула начала замедляться, приближаясь к стыковочному узлу «Якоря». Дорн ощутил легкое головокружение – первый признак того, что они входят в зону более сильного гравитационного воздействия.

«Якорь» представлял собой вытянутую структуру, направленную к нейтронной звезде. Это был самый технологически сложный компонент всей станции, напичканный уникальными приборами и защищенный многослойными щитами от радиации и гравитационных напряжений.

Дорн и Сорокина вошли в главное наблюдательное помещение, где команда техников заканчивала настройку массива квантовых сенсоров.

– Командир на мостике! – объявил старший техник, и все присутствующие на мгновение замерли, отдавая честь.

– Вольно, – махнул рукой Дорн. – Продолжайте работу. Мы просто наблюдаем.

Он подошел к главному обзорному экрану, где в режиме реального времени транслировалось изображение нейтронной звезды, обработанное специальными фильтрами, чтобы сделать его видимым для человеческого глаза. PSR J1748-2446ad выглядела как пульсирующий сгусток света, окруженный искаженным пространством.

– Красиво, не правда ли? – негромко сказала Сорокина, становясь рядом с ним. – И смертельно опасно.

Дорн кивнул. Нейтронная звезда весила больше, чем Солнце, но была размером всего лишь с небольшой город. Один кубический сантиметр ее вещества весил миллиарды тонн. А ее вращение… семьсот шестнадцать оборотов в секунду. Непостижимая для человеческого разума скорость.

– Подготовка к запуску основного массива датчиков завершена, – доложил главный техник, высокий мужчина с аккуратно подстриженной бородой. – Начинаем последовательную активацию.

На центральном экране появилась диаграмма «Якоря» с индикаторами состояния различных подсистем. Один за другим индикаторы меняли цвет с желтого на зеленый.

– Гравитационные компенсаторы в норме, – комментировал техник. – Радиационный щит функционирует на сто процентов. Квантовые сенсоры…

Внезапно раздался резкий сигнал тревоги, и один из индикаторов на схеме заморгал красным.

– Нарушение калибровки в секторе D-7, – доложил техник, быстро работая с интерфейсом. – Фиксирую аномальное гравитационное напряжение.

Дорн почувствовал, как пол под ногами едва заметно задрожал.

– Структурная целостность? – резко спросил он.

– Пока в пределах нормы, но напряжение растет. Если оно продолжит увеличиваться с той же скоростью…

– Отключите сектор D-7, – приказала Сорокина. – И соседние секторы тоже, на всякий случай.

Техники быстро выполняли команды, их пальцы летали над интерфейсами управления.

– Не помогает, – через несколько секунд доложил старший техник. – Напряжение продолжает расти. Похоже, у нас нарушение в самом гравитационном компенсаторе.

Дорн быстро оценил ситуацию:

– Сколько людей сейчас в секторах D-7 и смежных с ним?

– Трое в самом D-7, еще семеро в соседних отсеках, – ответил техник после быстрой проверки.

– Немедленная эвакуация всего персонала из затронутой зоны, – распорядился Дорн. – Активируйте аварийные протоколы. И готовьте резервные компенсаторы.

Сорокина приблизилась к главной консоли, анализируя потоки данных:

– Структура искривления не соответствует нашим моделям. Звезда генерирует локальную аномалию, которую мы не учли.

Дорн подошел к панели внутренней связи:

– Внимание всему персоналу сектора D. Говорит командир Дорн. Приказываю немедленно эвакуироваться в соответствии с протоколом «Гравитационный сдвиг». Повторяю, немедленная эвакуация.

Через систему наблюдения они видели, как люди спешно покидали рабочие места, двигаясь к аварийным выходам. Вибрация тем временем усиливалась.

– Резервные компенсаторы онлайн, – доложил техник. – Но они не справляются с нагрузкой. Напряжение продолжает расти.

На схеме станции теперь уже несколько секторов мигали красным.

– Все люди эвакуированы из опасной зоны, – сообщил офицер безопасности через коммуникатор.

Именно в этот момент раздался оглушительный металлический скрежет, и станция сильно вздрогнула. Дорн едва удержался на ногах, схватившись за консоль.

– Частичное разрушение в секторе D-7, – доложил техник, когда тряска немного утихла. – Автоматические системы изоляции активированы. Герметичность основной структуры не нарушена.

Дорн повернулся к Сорокине:

– Ваша оценка?

Она уже изучала данные, поступающие на ее персональный интерфейс:

– Похоже, мы столкнулись с локализованной гравитационной аномалией. Наши модели не предсказывали такого поведения звезды в этом секторе. Но теперь у нас есть данные, и мы можем скорректировать параметры защиты.

– И каковы гарантии, что это не повторится в другом секторе?

Сорокина встретила его взгляд:

– Гарантий нет. Мы работаем на переднем крае науки, Иван. С явлениями, которые никто раньше не изучал в таких условиях.

Дорн задумался на несколько секунд, потом принял решение:

– Скорректируйте орбиту станции. Увеличьте минимальное расстояние до звезды на десять процентов.

– Но это снизит качество получаемых данных, – возразила Сорокина. – Вся точка нашей миссии…

– Вся точка нашей миссии – изучать нейтронную звезду, а не быть разорванными ею на части, – отрезал Дорн. – Увеличьте дистанцию, доктор Сорокина. Это приказ.

Несколько напряженных секунд Елена молчала, потом кивнула:

– Как скажешь, командир.

Через два часа Дорн стоял в своей каюте перед голографическим коммуникационным терминалом. На экране светился индикатор готовности к передаче – еженедельный отчет для Земли.

– Командный журнал, запись 47, – начал он. – Сегодня мы завершили активацию основных систем станции «Горизонт». Все ключевые подсистемы функционируют в рамках допустимых параметров.

Он сделал паузу, обдумывая, сколько деталей включить в официальный отчет.

– Во время финальной настройки «Якоря» мы столкнулись с непредвиденной гравитационной аномалией, что привело к повреждению сектора D-7. Пострадавших нет, ущерб локализован и уже устраняется. Орбита станции скорректирована для минимизации подобных рисков в будущем.

Он на секунду замолчал, затем продолжил более официальным тоном:

– Научные данные, собранные в процессе, уже передаются отдельным пакетом. Предварительный анализ показывает, что релятивистские эффекты в зоне нашего размещения сильнее, чем предполагали изначальные модели. Коэффициент временного искажения достигает 1:30 в ближайших к звезде секторах и около 1:5 в жилой зоне. Коммуникационные протоколы адаптируются соответственно.

Дорн подумал о том, что это означает для их связи с Землей. Уже через год по времени станции на Земле пройдет пять лет. Через три года миссии – пятнадцать лет. И это в лучшем случае.

– Запрашиваю обновленные протоколы коммуникации с учетом выявленных временных искажений, – продолжил он. – А также дополнительные данные по наблюдаемой нами гравитационной аномалии. Конец записи.

Дорн отправил сообщение и выключил терминал. Задержка в передаче составляла около трех часов в одну сторону из-за расстояния до Земли, так что ответ придет не раньше, чем через шесть часов.

Он подошел к иллюминатору. Из его каюты открывался вид на структуру станции, раскинувшейся в космическом пространстве. А за ней, в отдалении, пульсировала точка нейтронной звезды – невзрачная на вид, но таящая в себе силы, способные разорвать на части что угодно, приблизившееся слишком близко.

«Как символично, – подумал Дорн. – Мы балансируем на краю бездны, пытаясь заглянуть в нее достаточно глубоко, чтобы получить знания, но недостаточно, чтобы быть поглощенными ею».

Интерком в его каюте ожил голосом Сорокиной:

– Командир, у нас странная ситуация с последним пакетом данных с Земли. Могли бы вы подойти в коммуникационный центр?

– Уже иду, – ответил Дорн, отворачиваясь от иллюминатора.

В коммуникационном центре Сорокина и двое техников изучали информацию на главном экране.

– В чем проблема? – спросил Дорн, входя в помещение.

– Взгляните, – Сорокина указала на дисплей с техническими параметрами принятого сигнала. – Последний пакет данных с Земли демонстрирует необычные искажения. Не только типичные помехи от радиационного фона, но и…

– Временные артефакты, – закончил за нее один из техников, молодой специалист по имени Павел. – Как будто сигнал прошел через область с нестабильным течением времени.

Дорн нахмурился:

– Но наши коммуникационные линии проложены в обход основных гравитационных колодцев.

– Верно, – кивнула Сорокина. – И тем не менее, искажения присутствуют. Более того, они усиливаются с каждым новым пакетом данных.

Она вывела на экран сравнительную диаграмму последних десяти полученных трансмиссий. Тенденция была очевидна даже неспециалисту – искажения росли экспоненциально.

– Если эта тенденция сохранится, – сказала Сорокина, – через несколько месяцев мы начнем испытывать серьезные проблемы с расшифровкой входящих сообщений.

– А исходящие? – спросил Дорн.

– Та же ситуация, – ответил Павел. – Мы не можем контролировать, как наши сигналы воспринимаются на Земле, но, судя по подтверждениям получения, проблемы аналогичны.

Дорн задумчиво постучал пальцами по консоли:

– Есть предположения о причине?

Сорокина и техники переглянулись.

– У нас есть теория, – осторожно начала Елена. – И она… тревожная.

– Я слушаю.

– Мы считаем, что сама структура пространства-времени вокруг PSR J1748-2446ad менее стабильна, чем предполагали наши модели. Звезда не просто искривляет пространство своей массой и вращением, она создает нечто вроде… ряби в ткани реальности. И эта рябь распространяется дальше, чем мы рассчитывали.

Дорн внимательно посмотрел на нее:

– И каковы последствия для нашей миссии?

– В краткосрочной перспективе – усложнение коммуникаций с Землей. В долгосрочной… – она сделала паузу. – В долгосрочной перспективе мы можем столкнуться с полной потерей стабильной связи.

В помещении повисла тяжелая тишина.

– Сколько времени? – наконец спросил Дорн.

– При текущей динамике – от восьми месяцев до года станционного времени, – ответила Сорокина. – Это…

– Около пяти лет по земному времени, – закончил за нее Дорн. – Я понимаю.

Он еще раз взглянул на диаграмму искажений, потом повернулся к присутствующим:

– Доктор Сорокина, я хочу, чтобы вы возглавили специальную группу по этой проблеме. Найдите способ стабилизировать наши коммуникации. Используйте любые ресурсы станции, какие потребуются.

– Принято, командир, – кивнула Елена.

– И подготовьте специальное сообщение для Земли с полным описанием проблемы и нашими предварительными выводами. Я хочу, чтобы их лучшие умы тоже работали над этим.

Дорн еще раз окинул взглядом коммуникационный центр и направился к выходу. У дверей он остановился и, не оборачиваясь, добавил:

– И подготовьте план действий на случай полной потери связи. «Горизонт» должен быть готов к автономному существованию.

Глава 2: Адаптация

Три месяца на станции «Горизонт» пролетели как один долгий, насыщенный день. Для Ивана Дорна время измерялось не датами календаря, а сменяющими друг друга кризисами, решениями и редкими моментами спокойствия между ними. Станция, этот технологический шедевр человеческой инженерии, постепенно становилась настоящим домом для двухсот пятидесяти человек экипажа.

Стоя у панорамного иллюминатора в обсерватории, Дорн наблюдал за медленным вращением нейтронной звезды – или, точнее, за визуальными эффектами этого вращения, поскольку сама звезда совершала свой оборот слишком быстро для человеческого глаза. Специальные фильтры преобразовывали излучение в видимый свет, создавая гипнотическое зрелище пульсирующего космического маяка.

– Три месяца здесь, семь с половиной лет там, – раздался голос Елены Сорокиной за его спиной.

Дорн не обернулся, продолжая смотреть на звезду:

– Я получил новый пакет сообщений с Земли. Моя младшая племянница, которая была ребенком, когда мы улетали, теперь заканчивает университет. А мы здесь всего три месяца.

– Это то, на что мы подписались, – сказала Сорокина, становясь рядом с ним у иллюминатора. – Одностороннее путешествие в будущее.

Дорн наконец повернулся к ней:

– У тебя новые данные?

Елена кивнула, активируя свой наручный голопроектор. В воздухе между ними возникла трехмерная диаграмма.

– Наши модели временного смещения оказались верны. В жилых секторах коэффициент составляет примерно 1:30. В ближайших к «Якорю» модулях доходит до 1:45.

– А коммуникации?

– Ситуация стабилизировалась после корректировки орбиты. Искажения все еще присутствуют, но они теперь предсказуемы и поддаются компенсации. – Она помедлила. – Однако объем данных, который мы можем передавать и получать, снизился примерно на двадцать процентов из-за необходимости усиленного кодирования.

Дорн кивнул. Это была неприятная, но ожидаемая новость.

– Что с адаптацией персонала?

– Доктор Ким может рассказать лучше меня, но, насколько я знаю, серьезных проблем нет. Стандартные случаи клаустрофобии и временной дезориентации. Система виртуальной реальности для симуляции открытых пространств работает хорошо.

Дорн вздохнул:

– Хорошо. Что с твоими экспериментами?

Лицо Елены оживилось:

– Мы получаем потрясающие данные! Квантовые флуктуации вблизи звезды демонстрируют совершенно неожиданные паттерны. Это может привести к прорыву в понимании взаимодействия гравитации и квантовых полей.

Дорн слабо улыбнулся. Научный энтузиазм Сорокиной был одной из немногих констант в их постоянно меняющейся реальности.

– Рад это слышать. Но сейчас нас ждет совещание руководства. Пойдем.

Конференц-зал постепенно заполнялся руководителями отделов. Дорн занял своё место во главе стола, отметив отсутствие Михаила Ветрова. Это было необычно – начальник службы безопасности всегда появлялся первым.

– Кто-нибудь видел Ветрова? – спросил Дорн, когда все остальные заняли свои места.

– Он задерживается в седьмом жилом секторе, – ответила Надежда Ким, главный медицинский офицер. – Там произошел… инцидент.

Дорн напрягся:

– Какой инцидент?

Ким выглядела обеспокоенной:

– Конфликт между инженерами. Двое сотрудников не поделили лабораторное время. Дошло до рукоприкладства.

По залу прокатился взволнованный шепот. Физическое насилие на станции было чрезвычайной редкостью – все члены экипажа прошли тщательный психологический отбор.

– Насколько серьезно?

– Синяки и ссадины. Ничего, с чем бы не справилась медслужба. Но сам факт… – она замолчала.

В этот момент дверь открылась, и в зал вошел Михаил Ветров. Его обычно невозмутимое лицо выглядело напряженным.

– Прошу прощения за опоздание, командир, – отрывисто произнес он, занимая своё место.

– Нам сообщили о конфликте, – сказал Дорн. – Подробности?

Ветров кивнул:

– Инженеры Козлов и Чанг. Спор начался из-за использования спектрального анализатора, но быстро перерос в нечто большее. Похоже, у них была давняя неприязнь, просто сегодня она достигла точки кипения.

– Как ты это объясняешь? – спросил Дорн. – Психологические профили обоих были безупречны.

Ветров обменялся взглядом с доктором Ким:

– Мы считаем, что это первое серьезное проявление «эффекта замкнутого пространства», осложненного временным сдвигом.

– Поясни, – потребовал Дорн.

Надежда Ким активировала свой голографический проектор:

– Изоляция в ограниченном пространстве – известный стрессогенный фактор. Мы готовились к нему, как и к другим психологическим эффектам долгосрочных космических миссий. Но здесь ситуация усложняется релятивистским временным сдвигом.

На голограмме появилась схема мозга с выделенными участками активности.

– Когда человек получает сообщение от семьи с Земли, где прошли годы, это создает когнитивный диссонанс. Интеллектуально мы понимаем концепцию временного сдвига, но эмоционально – это стресс. И этот стресс накапливается, приводя к повышенной раздражительности.

Дорн задумчиво кивнул:

– И какие меры предлагаете?

– Я усилил патрулирование в общественных зонах, – сказал Ветров. – И рекомендую временно ограничить доступ к определенным инструментам, которые могут быть использованы как оружие.