Колония на краю бездны

– Хорошая работа с коммуникационной системой. Продолжайте её совершенствовать.

– Конечно, – кивнула она, но было видно, что мысли ее далеко. – Иван… что, по-твоему, произошло на Земле?

Дорн покачал головой:

– Не знаю. Но судя по всему, конфликт, о котором мы получали сообщения, вышел из-под контроля. – Он помолчал. – Но мы не должны делать поспешных выводов. Продолжаем работу, собираем информацию. А затем принимаем решения.

Экстренная модификация коммуникационной системы Сорокиной имела неожиданные последствия. В тот вечер, когда была зафиксирована временная связь с марсианской колонией, один из инженеров, участвовавших в проекте, не вернулся в свою каюту. Поисковая группа обнаружила его в техническом туннеле рядом с экспериментальной камерой – без сознания, с тяжелыми травмами от электрического разряда.

Дорн прибыл в медицинский отсек сразу после получения сообщения об инциденте. Надежда Ким, главный медицинский офицер, встретила его у входа в реанимационный блок.

– Состояние стабильное, но критическое, – доложила она. – Обширные ожоги, повреждение нервной системы. Мы делаем все возможное.

Дорн хмуро кивнул:

– Что произошло?

– Предварительно – сбой в изоляции высоковольтного кабеля. Анатолий работал с системой временного поля, когда произошел разряд. Технические детали лучше уточнить у доктора Сорокиной.

– Я как раз здесь, – раздался голос Елены. Она выглядела измученной, с темными кругами под глазами. – Мы пока не определили точную причину аварии, но, похоже, взаимодействие между временным полем и энергетическими системами создало непредвиденный резонанс.

Дорн нахмурился:

– Это может повториться?

– Мы уже отключили экспериментальную камеру и проводим полную диагностику. Никаких работ не будет, пока мы не будем на сто процентов уверены в безопасности.

В этот момент к ним подошел Михаил Ветров. Его лицо выражало плохо скрываемое раздражение:

– Я только что закончил предварительное расследование. Это не был несчастный случай.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросил Дорн.

– Изоляция кабеля была намеренно повреждена. Тонкий разрез, почти незаметный, но достаточный для создания утечки при высокой нагрузке.

Сорокина побледнела:

– Саботаж? Но кто…

– У меня есть подозрения, – отрезал Ветров. – Инженер Маркович был известен своими… традиционалистскими взглядами. Он неоднократно высказывал опасения, что эксперименты с временными полями «противоестественны» и могут привести к катастрофе.

– И ты думаешь, он решил подтвердить свою теорию на практике? – скептически спросила Сорокина. – Рискуя чужими жизнями?

– Не обвиняй людей без доказательств, Михаил, – предупредил Дорн. – Проведи тщательное расследование, и тогда мы будем делать выводы.

– Я уже начал, – ответил Ветров. – Но пока предлагаю усилить меры безопасности во всех критических зонах станции. Особенно в научном секторе.

Дорн кивнул:

– Согласен. Но без паники и обвинений. Последнее, что нам сейчас нужно – это внутренний конфликт.

Он повернулся к Сорокиной:

– Елена, сосредоточься на выяснении технических причин инцидента. И оцени, можно ли безопасно восстановить работу коммуникационной системы. Нам необходимо продолжать попытки связаться с Землей или хотя бы с другими колониями.

Расследование аварии продолжалось несколько дней, но не принесло однозначных результатов. Технический анализ подтвердил наличие повреждений изоляции, но было невозможно с уверенностью сказать, были ли они результатом намеренного саботажа или производственного дефекта, проявившегося под нагрузкой.

Тем временем, состояние пострадавшего инженера стабилизировалось, хотя врачи предупреждали, что полное восстановление может занять месяцы, если вообще возможно.

Восстановление коммуникационной системы также шло медленнее, чем ожидалось. Сорокина и ее команда вынуждены были полностью пересмотреть подход к интеграции временного поля и энергетических систем, что требовало времени и ресурсов.

Через две недели после аварии Дорн собрал очередное совещание руководства для оценки ситуации.

– Итак, каковы наши результаты на сегодняшний день? – спросил он, когда все собрались.

Джеймс Уилсон начал с отчета о коммуникациях:

– Мы продолжаем периодически улавливать фрагменты передач из Солнечной системы, но установить стабильную связь не удается. Судя по содержанию этих фрагментов, в системе произошел масштабный конфликт, нарушивший большинство инфраструктурных систем. Мы зафиксировали сигналы от колоний на Марсе, Европе и нескольких астероидных поселений, все они указывают на переход в автономный режим функционирования.

– Данные о Земле? – спросил Дорн.

– Очень фрагментарные. Упоминания о масштабных разрушениях, политическом коллапсе, использовании какого-то нового оружия. Но конкретных деталей нет.

Дорн кивнул и обратился к Сорокиной:

– Как продвигается восстановление коммуникационной системы?

– Мы разработали новую, более безопасную конфигурацию, – ответила она. – Но её реализация займет еще минимум неделю. И даже тогда нет гарантии, что мы сможем установить стабильную связь.

– Ясно. – Дорн повернулся к Ветрову. – Результаты расследования?

– Мы не нашли прямых доказательств саботажа, – неохотно признал тот. – Но и исключить его полностью нельзя. Я усилил меры безопасности во всех критических зонах и ввел систему парного доступа для работы с ключевыми системами.

– Хорошо. – Дорн обвел взглядом присутствующих. – Учитывая всю имеющуюся информацию, я считаю необходимым официально активировать протокол «Ноев ковчег». Мы должны исходить из того, что связь с Землей потеряна надолго, возможно, навсегда, и что миссия «Горизонта» теперь не только научная, но и… человеческая. Мы должны сохранить то, что можем.

По залу пробежал напряженный шепот. Активация протокола означала фундаментальное изменение в статусе станции – от исследовательской миссии к автономной колонии, призванной сохранить человеческую цивилизацию.

– Это серьезный шаг, командир, – осторожно заметил Алекс Чен. – Вы уверены, что ситуация настолько критична?

– Нет, не уверен, – честно ответил Дорн. – Но я предпочитаю перестраховаться. Если связь восстановится и окажется, что ситуация на Земле не так катастрофична, мы всегда сможем вернуться к изначальной миссии. Но если мы будем медлить, а ситуация действительно критична, мы можем упустить драгоценное время.

Он обратился к Надежде Ким:

– Доктор Ким, вам поручается активация медицинской части протокола. Полное обследование всего персонала, оценка генетической совместимости, подготовка к возможному расширению популяции.

Затем к Чену:

– Алекс, ваша задача – адаптация систем станции для долгосрочного автономного функционирования. Я хочу, чтобы «Горизонт» мог существовать десятилетиями без внешних поставок.

И, наконец, к Сорокиной:

– Елена, помимо восстановления связи, я поручаю тебе возглавить проект «Архив». Нам нужно собрать, систематизировать и сохранить все знания человечества, которые есть в наших базах данных. На случай, если нам придется… начинать заново.

Сорокина серьезно кивнула:

– Я понимаю. Мы уже начали предварительную работу в этом направлении.

– Хорошо. – Дорн выпрямился. – Это сложное время для всех нас. Мы отрезаны от дома, от всего, что знали раньше. Но мы не одни – у нас есть друг друг и наша миссия. И если судьба выбрала нас для сохранения человечества, мы не подведем.

Инженер Маркович скончался через месяц после аварии, так и не придя в сознание. Это была первая смерть на станции «Горизонт», если не считать одного случая во время строительства. Для многих членов экипажа это стало болезненным напоминанием о хрупкости их существования в этом изолированном, опасном мире.

Похороны проходили по стандартному космическому протоколу – тело, помещенное в специальную капсулу, было выпущено в открытый космос, чтобы навсегда стать частью бескрайней пустоты, которую они пришли изучать.

После церемонии Елена Сорокина нашла Дорна в обсерватории, где он, как обычно в минуты задумчивости, наблюдал за нейтронной звездой.

– Красивая церемония, – сказала она, становясь рядом с ним. – Ты хорошо говорил.

– Я бы предпочел вообще не произносить такие речи, – тихо ответил он.

– Знаю. – Она помолчала. – Ветров все еще считает, что это был саботаж.

– А ты?

– Я не знаю. Но знаю, что люди напуганы. Потеря связи с Землей, слухи о катастрофе, теперь еще и смерть… Атмосфера на станции становится тяжелой.

Дорн кивнул:

– Я замечаю. Появились группировки, особенно среди молодых специалистов. Одни настаивают на более радикальных мерах по обеспечению автономности, другие все еще надеются на восстановление связи и возвращение к нормальному режиму.

– А что думаешь ты? – спросила Сорокина, внимательно глядя на него.

Дорн долго молчал, прежде чем ответить:

– Я думаю, что мы должны быть готовы к обоим вариантам. Продолжать попытки восстановить связь, но одновременно готовиться к долгой, возможно, постоянной изоляции.

Он повернулся к ней:

– Как продвигается проект «Архив»?

– Быстрее, чем я ожидала. ИИ станции оказался невероятно эффективен в систематизации и каталогизации данных. Мы уже интегрировали большую часть научных и технических знаний. Сейчас работаем над культурным наследием – литература, искусство, история.

– Хорошо. А коммуникационная система?

– Мы завершили реконструкцию. Испытания начнутся завтра. Но, Иван… я не хочу давать ложных надежд. Даже с новой системой шансы восстановить стабильную связь невелики.

Дорн кивнул:

– Я понимаю. Но мы должны попытаться.

Они стояли рядом, глядя на звезду, чье гравитационное поле искажало само время вокруг них, отдаляя их все дальше от мира, который они знали.

– Знаешь, – наконец произнес Дорн, – когда я был ребенком, я мечтал о звездах. О других мирах. Представлял, как однажды человечество покинет Землю и расселится по галактике.

– И вот ты здесь.

– Да. Но я никогда не думал, что это произойдет так… что мы можем оказаться одни. Последние.

Сорокина положила руку ему на плечо:

– Мы не знаем этого наверняка. И даже если так – у нас есть шанс начать заново. Сохранить то, что делает нас людьми.

– И что же это, по-твоему? – спросил Дорн.

– Любопытство. Стремление к знаниям. Способность смотреть на звезды и задаваться вопросами. – Она слабо улыбнулась. – И, конечно, упрямство. Особенно у некоторых командиров.

Впервые за долгое время Дорн улыбнулся в ответ.

– Завтра испытания системы связи, – сказал он. – А потом… потом мы решим, что делать дальше.

Глава 4: Новая реальность

Пять лет минуло с момента активации колонии «Горизонт» – пять лет по внутреннему времени станции, что соответствовало примерно ста пятидесяти годам на Земле. За эти пять лет многое изменилось. Станция, некогда бывшая лишь научным форпостом у края известной физики, превратилась в самодостаточное общество со своими традициями, иерархией и даже конфликтами.

Иван Дорн стоял у смотрового окна медицинского отсека, глядя на женщину, лежавшую на кровати в окружении медицинского оборудования. Катерина Вольская, ведущий специалист по астрофизике и его партнёр последние три года, была в последней стадии беременности. Их ребёнок, девочка, должна была появиться на свет со дня на день – первый ребёнок командира колонии и двадцать седьмой ребёнок, рожденный на «Горизонте» с момента потери связи с Землёй.

– Всё в порядке, – Надежда Ким подошла к нему, держа в руках планшет с медицинскими данными. – Плод развивается нормально, все показатели в пределах нормы. Небольшие отклонения в плотности костной ткани, но это ожидаемо для ребёнка, зачатого в условиях измененной гравитации.

Дорн кивнул, не отрывая взгляд от Катерины, которая спокойно спала под действием лёгкого седативного.

– Когда?

– По моим расчётам, через два-три дня. Но дети, как известно, не всегда следуют расписанию, – улыбнулась Ким.

Они вышли из палаты в коридор медицинского отсека.

– Как остальные дети? – спросил Дорн.

Лицо Ким стало серьёзным:

– В целом, хорошо. Но мы продолжаем наблюдать некоторые… особенности у детей, рожденных на станции.

– Какого рода особенности?

– Ускоренное нейрокогнитивное развитие, повышенная чувствительность к электромагнитным полям, необычные паттерны сна. Ничего опасного, просто… отличия от стандартных земных параметров.

Дорн нахмурился:

– Это эффект релятивистского поля?

– Возможно, – ответила Ким. – Или сочетание факторов – гравитация, радиационный фон, изменённые циклы сна и бодрствования. Мы всё ещё собираем данные. – Она помолчала. – Елена считает, что это может быть началом эволюционной адаптации.

– Адаптации к чему?

– К жизни на границе экстремальной физики, – просто ответила Ким. – Человеческий вид никогда раньше не существовал в таких условиях. Возможно, мы наблюдаем начало формирования нового подвида, адаптированного к жизни рядом с нейтронной звездой.

Дорн задумался. Мысль была одновременно тревожной и захватывающей.

– Держи меня в курсе любых изменений, – сказал он наконец. – И подготовь подробный отчёт для следующего совета колонии.

Ким кивнула:

– Конечно, командир. И… поздравляю. Ты будешь хорошим отцом.

Совет колонии «Горизонт» собирался раз в месяц в большом конференц-зале центрального сектора. За пять лет его состав расширился – теперь, помимо руководителей отделов, в него входили представители разных профессиональных групп и даже неформальных сообществ, образовавшихся на станции.

Дорн осмотрел собравшихся. Некоторые лица он помнил еще с Земли, другие стали знакомыми уже здесь, на станции. Елена Сорокина, как всегда собранная и подтянутая, сидела справа от него. Михаил Ветров, еще больше погрузневший за прошедшие годы, но по-прежнему с цепким взглядом, занимал своё место в конце стола. Алекс Чен, теперь возглавлявший весь инженерный корпус, негромко обсуждал что-то с коллегами.

– Объявляю шестидесятое заседание совета колонии открытым, – начал Дорн. – Первый вопрос повестки – отчёт об автономности и ресурсном обеспечении.

Алекс Чен поднялся со своего места. За прошедшие годы инженер заметно возмужал, в его чёрных волосах появились первые нити седины.

– Как вы знаете, за последние шесть месяцев мы завершили внедрение обновлённой системы регенерации ресурсов, – начал он, активируя голографическую проекцию станции с выделенными энергетическими и материальными потоками. – Эффективность замкнутых циклов теперь достигает 97,8%, что превышает изначальные проектные показатели.

Трёхмерная модель станции вращалась над столом, демонстрируя различные секторы и системы.

– Особое внимание мы уделили расширению гидропонного комплекса и разработке новых питательных сред на основе переработанной биомассы. Это позволило увеличить производство пищи на 22% при сохранении того же энергопотребления.

– А что с проектом синтеза белка? – спросил один из представителей научного сектора.

– Прототип работает стабильно, – ответил Чен. – Качество синтезированного белка соответствует нормам, хотя вкусовые характеристики все еще оставляют желать лучшего. Мы продолжаем совершенствовать технологию.

Он перешёл к следующему слайду презентации, показывающему графики запасов различных критически важных материалов.

– Что касается невозобновляемых ресурсов, наше положение остаётся стабильным. Запасы редкоземельных элементов и специализированных сплавов достаточны для поддержания работы станции в течение минимум 50-60 лет при текущем уровне потребления. Однако…

Чен помедлил, и Дорн сразу заметил эту паузу:

– Что «однако», Алекс?

– Есть проблема с квантовыми процессорами третьего поколения. Они демонстрируют признаки деградации быстрее, чем предсказывали модели. При текущей динамике через 15-20 лет мы можем столкнуться с необходимостью перехода на более простые вычислительные системы, если не найдём способ производить или восстанавливать квантовые чипы.

По залу пробежал обеспокоенный шёпот. Квантовые вычислительные системы были критически важны для многих аспектов функционирования станции – от управления гравитационными компенсаторами до моделирования сложных научных экспериментов.

Дорн нахмурился:

– Какие меры предлагаются?

– Два направления работы, – ответил Чен. – Во-первых, разработка методов регенерации квантовых структур с использованием нанотехнологий. Во-вторых, проектирование альтернативных вычислительных архитектур, не требующих столь сложных квантовых элементов.

– Кто возглавит эти направления?

– Я предлагаю доктора Ли для первого направления и доктора Шмидта для второго, если совет согласен.

Дорн окинул взглядом присутствующих:

– Возражения? Нет? Тогда принято. Что ещё, Алекс?

– Последний пункт – энергетические системы. Как вы знаете, мы извлекаем энергию из вращения нейтронной звезды с помощью гравитационных генераторов. Эффективность этого процесса за последние годы выросла на 34%, благодаря усовершенствованиям, внедрённым командой доктора Сорокиной.

Он кивнул в сторону Елены, которая скромно улыбнулась.

– Однако есть потенциал для дальнейшего увеличения энергодобычи. Я предлагаю расширить проект «Гравитационный фокус», разместив дополнительные коллекторы в секторе ближайшего приближения к звезде.

Михаил Ветров подал голос впервые за заседание:

– Это увеличит нагрузку на системы защиты. Мы уже фиксировали нестабильности в гравитационном поле этого сектора.

– Риски просчитаны, – возразил Чен. – Новые коллекторы будут оснащены усовершенствованными защитными системами и автономными модулями аварийного отключения.

Дискуссия продолжалась ещё несколько минут, пока Дорн не поднял руку, призывая к тишине:

– Предлагаю следующее. Алекс, подготовь детальный план с оценкой всех рисков. Мы рассмотрим его на специальном заседании технического комитета. Если риски приемлемы – проект будет одобрен.

Чен кивнул и вернулся на своё место.

Следующим пунктом повестки был доклад Елены Сорокиной о состоянии научной программы и проекта «Архив».

– За прошедший год мы добились значительных успехов в исследовании релятивистских эффектов вблизи нейтронной звезды, – начала она, демонстрируя сложные графики и уравнения. – Наши наблюдения подтверждают теорию о том, что взаимодействие экстремальной гравитации и квантовых полей создаёт ранее неизвестные эффекты на субатомном уровне.

Она перешла к более конкретным результатам:

– Мы успешно создали стабильную зону контролируемого временного течения размером с небольшое помещение, где время может быть ускорено или замедлено в пределах 20% относительно основного времени станции. Это открывает новые возможности для научных экспериментов и потенциально для некоторых производственных процессов.

– А перспективы масштабирования? – спросил Дорн, вспоминая их давний разговор о возможности замедлить время для всей станции.

Елена покачала головой:

– К сожалению, пока это технологически невозможно. Энергетические требования растут экспоненциально с увеличением объёма временной зоны. Для создания «пузыря» вокруг всей станции потребовалось бы в сотни раз больше энергии, чем мы способны произвести.

Дорн кивнул, скрывая разочарование. Даже спустя годы он не оставлял надежды найти способ сократить разрыв во времени между колонией и Землёй, хотя разумом понимал, что это, вероятно, невозможно.

– Что касается проекта «Архив», – продолжила Сорокина, – мы достигли значительных успехов в интеграции всех доступных знаний в единую систему с глубокими перекрёстными связями. Искусственный интеллект, управляющий «Архивом», демонстрирует впечатляющие способности к синтезу информации из различных областей.

– Насколько «впечатляющие»? – настороженно спросил Ветров.

– ИИ не демонстрирует признаков истинного самосознания, если ты об этом беспокоишься, – ответила Сорокина. – Но его способность находить неочевидные связи между разрозненными фактами и генерировать гипотезы превосходит ожидания. Фактически, несколько научных прорывов последнего года были сделаны благодаря его аналитическим моделям.

Дорн кивнул:

– Хорошо. Но я хочу, чтобы были внедрены дополнительные протоколы безопасности. ИИ остаётся инструментом, а не независимым участником наших решений.

– Безусловно, – согласилась Сорокина. – Такие протоколы уже разрабатываются.

Далее последовали доклады о социальном положении в колонии, медицинских исследованиях и образовательных программах. Становилось всё очевиднее, что «Горизонт» превращался из временной исследовательской станции в постоянное поселение, со всеми вытекающими из этого сложностями и потребностями.

После заседания совета Дорн вернулся в медицинский отсек. Катерина уже проснулась и сидела в постели, просматривая что-то на планшете. Её тёмные волосы были собраны в простой хвост, лицо слегка осунулось от усталости последних недель беременности, но глаза светились внутренним спокойствием.

– Как ты? – спросил Дорн, садясь рядом с ней на край кровати.

– Лучше, чем вчера, – улыбнулась она. – Твоя дочь сегодня относительно спокойна.

– Моя дочь? Когда она активна, она твоя дочь, – шутливо возразил Дорн.

Катерина рассмеялась:

– Справедливо. – Она помолчала, потом спросила более серьёзно: – Как прошёл совет?

– Как обычно. Чен доложил о проблемах с квантовыми процессорами. Елена представила впечатляющие результаты по временной камере. Обсудили распределение ресурсов для новых жилых секторов.

Катерина внимательно посмотрела на него:

– Ты не говоришь о главном. Что с расколом между секторами?

Дорн вздохнул. От Катерины, которая прежде работала в дипломатическом корпусе Земной Федерации, было трудно что-то утаить.

– Напряжение растёт, – признал он. – Особенно между научным сектором и службой безопасности. Ветров всё больше настаивает на ужесточении контроля над ресурсами и ограничении некоторых исследований, которые считает рискованными. Елена и другие учёные сопротивляются.

– А ты?

– Я пытаюсь найти баланс. Мы не можем позволить себе открытый конфликт, но и ограничивать научный поиск тоже нельзя. Это основа нашего существования здесь.

Катерина задумчиво погладила живот:

– Знаешь, я думаю о том, в каком мире будет расти наша дочь. Здесь, на станции, окружённой пустотой и экстремальной физикой. Что будет для неё нормой? Какой она увидит жизнь?

Дорн накрыл её руку своей:

– Она будет знать, что Земля существовала. Будет учить её историю, культуру. Мы сохраним всё, что сможем.

– Но для неё это будут лишь истории. Как мифы Древней Греции для нас. Она никогда не увидит голубое небо, не почувствует дождь на лице, не услышит пения птиц.

– Зато она увидит то, что не видел почти никто из людей – нейтронную звезду, танцующую на краю пространства и времени. Будет понимать физику Вселенной лучше, чем величайшие умы прошлого. Её мир будет другим, но не менее удивительным.

Катерина слабо улыбнулась:

– Всегда знала, что под твоей суровой оболочкой скрывается романтик.

В этот момент дверь палаты открылась, и вошла Надежда Ким с медицинским сканером.

– Извините, что прерываю, – сказала она. – Но пора провести очередное сканирование.

Дорн поднялся:

– Я зайду позже.

– Не торопись, – ответила Катерина. – У тебя наверняка много дел. – Она знала его достаточно хорошо, чтобы понимать: командир «Горизонта» никогда не бывает по-настоящему свободен от обязанностей.

Детский сектор колонии располагался в одной из самых защищённых зон станции, с усиленным экранированием от радиации и стабильной искусственной гравитацией. Когда Дорн вошёл в главную игровую зону, двое дежурных воспитателей отдали ему честь, но дети, занятые своими делами, едва обратили внимание на появление командира.

Двадцать шесть детей разного возраста – от годовалых малышей до десятилетних подростков – играли, учились и общались под наблюдением педагогов и специалистов по развитию. Для многих из них, особенно для самых младших, станция была единственным домом, который они знали.

– Командир Дорн! – к нему подбежала девочка лет шести, с тёмными косичками и живыми карими глазами. – Смотрите, что я сделала!

Она протянула ему маленькое устройство, похожее на кубик с мерцающими огоньками.

– Впечатляет, Лина, – улыбнулся Дорн, рассматривая сложную конструкцию. – Что это?

– Детектор квантовых флуктуаций! – гордо объявила девочка. – Он светится ярче, когда рядом нестабильное поле. Видите? Сейчас он почти не горит, потому что здесь всё стабильно.