Константа

А если константа окажется не совсем константой? Если где-то, когда-то она отличалась от привычного значения?

Тогда нам придётся пересмотреть всё, что мы знаем о Вселенной.

Индикатор загрузки добрался до восьмидесяти процентов. Иза потёрла глаза – осторожно, кончиками пальцев, стараясь не надавливать слишком сильно. Офтальмолог на Земле – доктор Ренар, седой бельгиец с печальными глазами, – предупреждал её об этом. Не трите глаза. Не перенапрягайте. Носите защитные очки при работе с экранами. Делайте перерывы каждые сорок минут.

Она не делала перерывов. Очки лежали в ящике стола, нетронутые с момента прибытия на станцию. Глаза она тёрла по привычке, машинально, особенно когда уставала.

Макулярная дегенерация. Редкая форма, устойчивая к стандартным методам лечения. Прогноз: постепенная потеря центрального зрения в течение двух-трёх лет. Сначала – трудности с чтением мелкого шрифта. Потом – размытые пятна в центре поля зрения. Потом – только периферия, мир, видимый краем глаза, вечно ускользающий, когда пытаешься посмотреть на него прямо.

Потом – темнота.

Диагноз был поставлен два года назад. Прогноз начинал сбываться.

Девяносто процентов. Девяносто пять.

Иза допила кофе – уже остывший, ещё более отвратительный – и отодвинула чашку. За её спиной, за толстым композитным стеклом обзорного окна, висел Юпитер. Она не видела его отсюда, из своего угла лаборатории, но знала, что он там. Гигантская сфера, исполосованная штормами, каждый из которых мог бы поглотить Землю целиком. Планета, возле которой они работали уже четыре года.

Точка Лагранжа L2 системы Юпитер-Солнце – идеальное место для прецизионных измерений. Гравитационно стабильная, защищённая от большей части солнечного излучения массой газового гиганта, достаточно далёкая от Земли, чтобы избежать помех от человеческой цивилизации, но достаточно близкая, чтобы связь оставалась возможной. Сорок пять минут задержки в одну сторону – не мгновенно, но терпимо.

«Лаборатория Лагранжа» была домом для четырёхсот пятидесяти человек. Учёные, инженеры, обслуживающий персонал, охрана. Международный экипаж, собранный из десятков стран, объединённый общей целью: раздвинуть границы человеческого знания.

Звучало пафосно. На практике это означало тесные каюты, очереди в душевых, бесконечные совещания по видеосвязи с Землёй и политические игры, от которых Иза старалась держаться как можно дальше.

Сто процентов. Загрузка завершена.

Она выпрямилась в кресле, разминая затёкшую шею, и потянулась к клавиатуре. Пальцы легли на знакомые клавиши – за четыре года она выучила их расположение так хорошо, что могла бы работать с закрытыми глазами. Скоро, возможно, придётся.

Иза отогнала эту мысль и запустила первичный анализ.

Экран заполнился графиками. Спектральные линии, интерференционные паттерны, статистические распределения. Красота чистой математики, переведённой в визуальную форму. Она любила эту часть работы – момент, когда хаос сырых данных начинал обретать структуру, когда из шума проступал сигнал.

Первый проход: калибровочные данные. Всё в норме. Опорный лазер работал стабильно, температурные колебания не выходили за допустимые пределы, внешние источники помех были минимальны. Хороший набор данных. Чистый.

Второй проход: собственно измерения. Значения постоянной тонкой структуры, усреднённые по временным интервалам в тридцать минут. Иза привычно скользила взглядом по столбцам цифр, отмечая отклонения от среднего, ища аномалии.

0.00729735256931 0.00729735256928 0.00729735256933 0.00729735256929

Норма. Флуктуации в пределах погрешности измерений. Всё как всегда.

0.00729735256927 0.00729735256931 0.00729735256930 0.00729755256932

Она остановилась.

Моргнула.

Прищурилась, наклоняясь к экрану. Чёртово зрение – цифры расплывались, если смотреть слишком долго. Она потёрла глаза и посмотрела снова.

0.00729755256932

Не показалось.

Иза откинулась в кресле, чувствуя, как сердце ускоряет ритм. Спокойно. Без паники. Это просто данные. Данные не кусаются.

Она выделила аномальное значение и запустила детализацию. Экран обновился, показывая разбивку по более коротким интервалам.

Значение появилось не сразу. В первые пятнадцать минут тридцатиминутного окна всё было нормально. Потом – скачок. Резкий, отчётливый. Как будто кто-то щёлкнул переключателем.

0.0003%.

Отклонение составляло три сотых процента от эталонного значения. Звучало незначительно. Три сотых процента – это округлённая погрешность, статистический шум, ошибка измерения.

Но не для постоянной тонкой структуры.

Три сотых процента для альфы – это катастрофа. Это невозможно. Константа потому и называется константой, что она не меняется. Не здесь, не там, не сейчас, не миллиард лет назад. Она одинакова везде во Вселенной, в любой момент времени, при любых условиях.

Так гласила теория.

Так подтверждали все предыдущие измерения.

Так должно было быть.

Иза глубоко вдохнула, задержала дыхание на три секунды, медленно выдохнула. Техника, которой научилась ещё в аспирантуре, когда готовилась к защите диссертации и нервы грозили взять верх. Четыре-семь-восемь: вдох на четыре счёта, задержка на семь, выдох на восемь. Успокаивает нервную систему, снижает уровень кортизола.

Она не была напугана. Не совсем. Скорее – настороже. Аномальные данные случались. В девяноста девяти случаях из ста они объяснялись ошибками: сбой аппаратуры, внешние помехи, человеческий фактор. Один раз из ста – интересным, но объяснимым физическим эффектом. И только раз на миллион – если вообще когда-либо – чем-то действительно новым.

Первое правило экспериментатора: если данные кажутся слишком хорошими или слишком странными, проверь оборудование.

Иза потянулась к интеркому.

– Лаборатория FINESTRUCTURE вызывает технический отдел. Кто сегодня на смене?

Несколько секунд статики, потом – голос, хриплый от недосыпа:

– Ковальски. Что случилось, доктор Лемье?

Штефан Ковальски, польский техник с вечной щетиной и репутацией человека, способного починить что угодно с помощью изоленты и нецензурной лексики. Иза работала с ним достаточно долго, чтобы знать: за грубоватой манерой скрывался блестящий инженер.

– Мне нужна полная диагностика ALPHA-7. Приоритет стандартный, но чем раньше начнёте, тем лучше.

– Диагностика? – В голосе Ковальски проскользнуло удивление. – Мы же три дня назад проводили плановую. Всё было чисто.

– Знаю. Проведи ещё раз.

Пауза. Ковальски был достаточно опытен, чтобы не задавать лишних вопросов, когда руководитель проекта просит о внеплановой проверке среди ночи по станционному времени.

– Принял. Начну через двадцать минут, закончу к утренней смене. Что-то конкретное искать?

Иза задумалась. Говорить об аномалии было рано – слишком много неизвестных, слишком велик риск ложной тревоги. Но и скрывать полностью не имело смысла.

– Обрати особое внимание на секцию C4. Оптический тракт и детекторы. Ищи что угодно – микротрещины, загрязнения, температурные градиенты. Всё, что могло бы повлиять на точность измерений.

– Понял. Отчёт будет к восьми ноль-ноль.

– Спасибо, Штефан.

Она отключила интерком и снова повернулась к экрану.

Аномалия никуда не делась.

Иза увеличила масштаб, перешла к посекундным данным. Скачок был ещё более отчётливым на этом уровне детализации. В одну секунду – норма, в следующую – отклонение. Как ступенька на лестнице. Как разрыв в ткани реальности.

Она нахмурилась, постукивая пальцем по краю клавиатуры. Такие резкие переходы нехарактерны для инструментальных ошибок. Сбои аппаратуры обычно выглядят иначе: плавные дрейфы, случайные выбросы, периодические колебания. Не чёткие ступеньки.

С другой стороны, резкие переходы нехарактерны и для реальных физических процессов. Константы не прыгают. Они не меняются мгновенно, как будто кто-то повернул регулятор.

Если только…

Иза покачала головой, отгоняя мысль. Слишком рано для гипотез. Сначала – данные. Потом – анализ. Гипотезы – в последнюю очередь, когда все остальные объяснения исчерпаны.

Она открыла архив предыдущих измерений и начала сравнение.

Следующий час прошёл в тишине, нарушаемой только гудением систем охлаждения и редкими щелчками клавиатуры. Иза методично прочёсывала данные за последнюю неделю, месяц, квартал. Искала похожие аномалии. Искала паттерны. Искала хоть что-нибудь, что могло бы объяснить увиденное.

Ничего.

За четыре года работы на станции ALPHA-7 ни разу не показал отклонение больше, чем на несколько единиц в последнем знаке. Тысячные доли процента – нормальная статистическая вариация. Сотые – повод для проверки оборудования. Три сотых – это было впервые.

Она потёрла виски, чувствуя знакомую тупую боль за глазами. Переутомление. Нужно было сделать перерыв, но она не могла заставить себя встать из кресла. Данные держали её, как магнит держит железо.

Или как бездна держит взгляд того, кто осмелился заглянуть в неё.

В дверь постучали.

Иза вздрогнула – она была так погружена в работу, что забыла о существовании внешнего мира. Экран перед ней всё ещё показывал сравнительный анализ, десятки графиков, наложенных друг на друга. Она быстро свернула окно и только потом повернулась к двери.

– Открыто.

Дверь отъехала в сторону, впуская полосу света из коридора. На пороге стояла Лена Вострикова – российский биолог, одна из немногих на станции, с кем Иза поддерживала что-то похожее на дружбу. Высокая, светловолосая, с вечно растрёпанной косой и выражением лица, которое говорило: «Я знаю, что ты работаешь ночью, и я пришла тебя спасать от себя самой».

– Доктор Лемье, – Лена демонстративно оперлась о дверной косяк, скрестив руки на груди. – Который час?

Иза бросила взгляд на хронометр в углу экрана.

– Три сорок семь.

– По станционному времени.

– По станционному.

– И ты сидишь в темноте, уставившись в монитор, уже… сколько? Часов пять? Шесть?

Иза не ответила. Лена знала её достаточно хорошо, чтобы понять: молчание означает «да, и что с того?».

– Я несу вахту у гидропонных систем, – продолжила Лена, игнорируя отсутствие ответа. – Шла мимо, увидела свет из-под двери. Точнее, отсутствие света и характерное мерцание экрана. Подумала: либо Иза Лемье снова забыла, что у людей есть такая вещь, как сон, либо в лаборатории завёлся призрак. Призраков я боюсь больше.

– Я почти закончила.

– Ты «почти заканчивала» вчера в это же время. И позавчера.

Лена вошла в лабораторию, не дожидаясь приглашения. Её рука привычно нашла выключатель, и помещение залил мягкий жёлтый свет – компромисс между полной темнотой и ослепительным стандартным освещением.

Иза зажмурилась. Потом медленно открыла глаза, давая им привыкнуть.

– Ты ужасно выглядишь, – констатировала Лена, опускаясь в гостевое кресло. – Когда в последний раз ела?

– Утром.

– Это было почти двадцать часов назад.

– Я взрослый человек, Лена. Я могу сама решать, когда мне есть.

– Можешь. Но не решаешь. – Лена вытащила из кармана халата энергетический батончик и бросила его Изе. – Ешь. Это приказ.

Иза поймала батончик – неуклюже, едва не уронив. Раньше у неё была отличная координация. Раньше.

Она содрала упаковку и откусила кусок. Вкус был примерно такой же, как у станционного кофе, но калории есть калории.

– Что-то случилось? – спросила Лена, внимательно глядя на неё. – Ты обычно маниакальна, но сегодня – маниакальна как-то иначе.

– Ничего не случилось. Просто… работа.

– «Просто работа» не заставляет Изу Лемье сидеть в темноте в четыре утра с видом человека, который только что узнал, что Вселенная плоская. Или не плоская. Или вообще не существует. Физики, вы же все такие.

Иза невольно улыбнулась. Лена обладала редким даром – умением разряжать напряжение, не обесценивая его.

– Я получила странные данные, – призналась она. – Вероятно, ошибка аппаратуры. Жду результатов диагностики.

– Странные – это как?

– Странные – это неожиданные. Не вписывающиеся в модель.

Лена кивнула, не требуя подробностей. Она знала: физики не любят говорить о незавершённых результатах. Слишком много случаев, когда сенсационные открытия оказывались банальными ошибками, а осторожные коллеги – правыми.

– Когда будут результаты?

– К восьми.

– Тогда у тебя есть четыре часа, чтобы поспать. – Лена встала, давая понять, что дискуссия окончена. – Компьютер справится с анализом без тебя. Данные никуда не денутся. А ты, если продолжишь в том же духе, свалишься посреди какого-нибудь важного совещания, и тогда Масланский устроит тебе выволочку за нарушение протоколов здоровья.

При упоминании директора Иза поморщилась. Грегор Масланский – человек, превративший бюрократию в форму искусства.

– Я приду, – сказала она. – Через час.

– Через тридцать минут.

– Лена…

– Тридцать минут. Или я сообщу доктору Окафор, что её пациентка снова игнорирует предписания врача.

Это был удар ниже пояса. Амара Окафор, врач станции, знала о диагнозе Изы – врачебная тайна, конечно, но именно поэтому угроза была действенной. Если Лена сообщит Амаре, Амара устроит внеплановый осмотр. А на осмотре выяснится, что зрение Изы ухудшилось с момента последней проверки.

Ещё одна причина избегать медицинского отсека.

– Тридцать минут, – согласилась Иза. – Обещаю.

Лена ушла, оставив после себя запах гидропонных удобрений и едва уловимый цветочный аромат – шампунь, который она привезла с Земли в личной квоте багажа. Иза проводила её взглядом, потом снова повернулась к экрану.

Данные ждали.

Она знала, что должна выполнить обещание. Сон был необходим – тело напоминало об этом тяжестью в веках, болью в спине, туманом в голове. Но данные держали её, как магнит держит железо.

Три сотых процента.

Она открыла свёрнутое окно и ещё раз посмотрела на аномальное значение. Нет, не показалось. Не галлюцинация уставшего мозга. Цифры были на месте, чёткие и однозначные.

0.00729755256932

Больше, чем должно быть.

Почему больше? Если бы это была ошибка детектора – сбой калибровки, смещение нуля, – она с равной вероятностью могла бы быть в любую сторону. Но значение было именно больше. Константа тонкой структуры в момент измерения оказалась выше эталонной.

Что это значит физически? Иза позволила себе на секунду задуматься. Бóльшая альфа означает более сильное электромагнитное взаимодействие. В регионе с такой константой электроны были бы привязаны к ядрам крепче. Спектральные линии сдвинулись бы. Химические реакции протекали бы иначе.

Но это невозможно. Константа одинакова везде. Это основа современной физики, проверенная миллионами экспериментов на протяжении столетия.

И всё же…

Иза покачала головой. Хватит. Гипотезы – потом. Сначала – диагностика. Потом – сон. Потом – повторный анализ на свежую голову.

Она сохранила все данные, создала резервную копию, запаролила директорию. Стандартные меры предосторожности для незавершённого исследования. Ничего особенного.

Её руки слегка дрожали, когда она вводила пароль.

Путь до каюты занял пятнадцать минут – по станционным меркам это было близко. «Лагранж» был огромен: центральный хаб, научное кольцо с лабораториями, жилые модули, промышленная секция, обсерватория. Всё соединялось коридорами, лифтами и переходами, образуя трёхмерный лабиринт, в котором новички терялись неделями.

Иза шла, почти не глядя по сторонам. Четыре года – достаточно, чтобы выучить дорогу на автопилоте. Поворот налево у шлюза Б-7, прямо до лифтовой платформы, вниз на два уровня, направо, ещё раз направо, третья дверь слева.

Коридоры в это время были почти пусты. Станция работала в три смены, но ночная была самой малочисленной – только дежурный персонал, системы жизнеобеспечения, несколько исследователей-«сов» вроде неё самой. Тишина, нарушаемая только гулом вентиляции и отдалённым гудением реакторов.

Она любила эти ночные прогулки. Время, когда станция принадлежала ей одной. Когда можно было идти и думать, не отвлекаясь на коллег, совещания, бесконечные запросы и отчёты.

Три сотых процента.

Мысль не отпускала. Она вгрызалась в сознание, как заноза, требуя внимания. Иза пыталась переключиться – думать о сне, о завтрашнем расписании, о письме сестре, которое откладывала уже месяц, – но данные возвращались снова и снова.

Что, если это не ошибка?

Абсурдная мысль. Конечно, это ошибка. Должна быть ошибка. Альтернатива – что постоянная тонкой структуры действительно изменилась – была настолько… огромной, что мозг отказывался её обрабатывать.

Это было бы не просто открытие. Это было бы опровержение всей современной физики. Нобелевская премия – само собой. Но гораздо важнее – переворот в понимании Вселенной. Если константы могут меняться, значит, они не константы. Значит, всё, что мы строили на предположении об их неизменности, может оказаться неверным.

Иза остановилась посреди коридора, осознав, что пропустила свой поворот.

Она оглянулась. Коридор выглядел незнакомо – другой цвет маркировки на стенах, другие номера секций. Она забрела в промышленную зону, на два сектора дальше, чем нужно.

Отлично. Просто отлично. Рассеянность – ещё один симптом переутомления. Или ухудшающегося зрения. Или и того, и другого.

Она развернулась и пошла обратно, на этот раз внимательно следя за маркировкой.

Каюта встретила её привычным полумраком и лёгким запахом книжной пыли – нелепая роскошь, бумажные книги, привезённые с Земли в личной квоте. Иза никогда не была минималисткой. Её жилое пространство, восемь квадратных метров по станционным стандартам, было забито вещами: книги на полках, распечатки статей на столе, несколько фотографий на стене – Монреаль, семья, защита первой диссертации.

На одной из фотографий она стояла рядом с родителями – отец, профессор математики, мать, инженер-химик. Оба давно на пенсии, живут в том же доме, где Иза выросла. Она не видела их четыре года. Связь через видеосвязь – не то же самое, что присутствие. Сорок пять минут задержки превращали любой разговор в обмен монологами.

Она стянула рабочий комбинезон и бросила его на кресло. Душ – позже. Сейчас – сон.

Кровать была узкой, жёсткой, типично станционной. Иза забралась под тонкое одеяло и закрыла глаза.

Три сотых процента.

Мысль пульсировала в темноте, не давая уснуть.

Что, если это правда?

Что, если там, в данных, скрывается что-то настоящее?

Что, если…

Сон пришёл внезапно, накрыв её тяжёлой волной. Последней мыслью перед провалом в темноту было: «Диагностика. Проверь диагностику».

Будильник сработал в семь тридцать – достаточно рано, чтобы успеть просмотреть результаты до начала рабочего дня. Иза села в кровати, моргая, пытаясь сфокусировать зрение. Мир был размытым, как всегда по утрам, – глазам требовалось время, чтобы «проснуться».

Раньше это занимало секунды. Теперь – минуты.

Она встала, нашарила очки на прикроватном столике – обычные, не защитные, просто для чтения, – и надела их. Мир немного прояснился. Недостаточно, но хоть что-то.

Душ был коротким, завтрак – символическим: энергетический батончик, оставшийся со вчерашнего вечера, и стакан воды. Кофе – в лаборатории.

Иза оделась, проверила своё отражение в маленьком зеркале у двери. Лена была права: она выглядела ужасно. Тёмные круги под глазами, бледная кожа, волосы, кое-как собранные в хвост. Сорок четыре года, а выглядит на все шестьдесят.

Она отвернулась от зеркала. Внешность никогда не была её приоритетом. Есть вещи поважнее.

Например, данные.

Лаборатория встретила её привычной тишиной. Утренняя смена ещё не началась – Иза специально пришла пораньше, чтобы просмотреть результаты в одиночестве.

Она села за консоль, ввела пароль, открыла папку с диагностическими отчётами. Файл от Ковальски – отправлен в семь пятнадцать, как и обещал.

«ОТЧЁТ О ДИАГНОСТИКЕ ИНТЕРФЕРОМЕТРА ALPHA-7 Дата: 17.09.2098 Время: 03:47 – 07:12 Оператор: Ш. Ковальски

Резюме: Все системы функционируют в пределах нормы. Отклонений не обнаружено.

Детальный анализ: – Оптический тракт: чист, загрязнения отсутствуют. – Детекторы секции C4: калибровка подтверждена, чувствительность в пределах спецификации. – Температурные градиенты: менее 0.001°C по всему устройству. – Лазерный источник: стабилен, дрейф частоты менее 1 Гц за период наблюдения. – Электроника: все тесты пройдены.

Заключение: Интерферометр ALPHA-7 работает штатно. Причин для внепланового технического обслуживания не выявлено.

Примечание: Если требуется дополнительная диагностика, сообщите. Готов провести в любое время.

С уважением, Ш. Ковальски»

Иза прочитала отчёт дважды.

Все системы в норме. Отклонений не обнаружено.

Аппаратура работала безупречно.

Это означало, что аномалия…

Она откинулась в кресле, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

Аномалия была в данных, а не в приборе.

Спокойно. Без паники. Это ещё ничего не доказывает.

Она сделала глубокий вдох и запустила повторную проверку данных. Возможно, ошибка была в программном обеспечении – баг в коде обработки, сбой при передаче файлов, что-то совсем простое и банальное.

Первичный анализ: норма. Калибровка: подтверждена. Целостность данных: верифицирована. Контрольные суммы: совпадают.

Никаких ошибок в обработке. Данные были чистыми. Данные были настоящими.

Иза закрыла глаза, позволив информации осесть.

Четыре года она работала с ALPHA-7. Четыре года измеряла постоянную тонкой структуры с беспрецедентной точностью. Четыре года получала результаты, которые подтверждали всё, что физика знала об этой константе.

И вот – впервые – что-то другое.

Не ошибка прибора. Не баг в софте. Не помехи и не сбои. Аномальное значение, чёткое и однозначное, стоящее посреди нормальных данных как камень посреди ручья.

Что это значит?

Иза открыла глаза и посмотрела на экран. Графики мерцали в полумраке лаборатории, ряды цифр уходили за край экрана. Где-то там, среди терабайтов информации, скрывался ответ.

Или, возможно, вопрос – такой огромный, что она ещё не могла его осознать.

Она потянулась к клавиатуре.

Нужно было проверить всё заново. С самого начала. Каждый файл, каждую строчку, каждую цифру после запятой.

Потому что если это не ошибка – если постоянная тонкой структуры действительно изменилась в какой-то точке пространства, в какой-то момент времени, – тогда…

Тогда что?

Иза не знала.

Но она собиралась выяснить.

Двери лаборатории открылись, впуская первых членов утренней смены. Марко Сантос, бразильский постдок, вечно улыбающийся и вечно сонный. Ли Вэй, китайский специалист по анализу данных, молчаливая и эффективная. Ещё трое – лаборанты и техники, имена которых Иза вечно путала.

– Доброе утро, доктор Лемье, – Марко плюхнулся в кресло напротив, держа в руках чашку того же отвратительного кофе. – Вы рано сегодня.

– Как обычно.

– Что-то случилось? У вас такой вид…

– Какой?

– Сосредоточенный. – Марко сделал глоток и скривился. – Более сосредоточенный, чем обычно.

Иза колебалась. Часть её хотела поделиться – рассказать команде об аномалии, привлечь их к анализу, услышать другие мнения. Но другая часть – более осторожная, более опытная – настаивала на молчании.

Слишком рано. Слишком мало данных. Если она объявит об открытии, а оно окажется ошибкой – её репутация пострадает. Если окажется настоящим – начнётся хаос: заседания, отчёты, политические игры вокруг результатов.

– Просто работа, – сказала она. – Марко, мне нужна твоя помощь с архивом данных. Можешь поднять все измерения за последние три месяца?

– Все? – Марко присвистнул. – Это терабайты, доктор.

– Я знаю. Нужна полная выборка. И ещё – отфильтруй по секции C4. Только данные с этого участка детектора.

Марко кивнул, уже не задавая вопросов. Он работал с Изой достаточно долго, чтобы знать: если она просит что-то странное, на то есть причины.

– Будет готово к полудню.

– Спасибо.

Иза повернулась к своему экрану, чувствуя на себе любопытные взгляды команды. Пусть смотрят. Пусть гадают. Когда – если – будет что объявлять, они узнают первыми.

А пока – работа.

Данные ждали.

Часы показывали одиннадцать тридцать, когда Иза наконец оторвалась от экрана.

Она просидела над данными почти четыре часа подряд, анализируя, сравнивая, перепроверяя. Аномалия оставалась на месте – упрямая, необъяснимая. Она попробовала разные методы фильтрации, разные алгоритмы обработки. Результат не менялся.

0.00729755256932