Константа

- -
- 100%
- +
– Не вижу паттерна, – призналась Иза.
– Потому что смотришь в двух измерениях. – Арджун нажал несколько клавиш, и карта развернулась в трёхмерную проекцию. – Теперь добавь расстояние. Если предположить, что аномалия находится не на небесной сфере, а в конкретной точке пространства…
Точки сдвинулись, выстраиваясь вдоль невидимых линий. И вдруг – щёлк – картина сложилась.
– Они все указывают на одну область, – прошептала Иза.
– Именно. – Арджун увеличил масштаб. – Сфера радиусом примерно… тысяча километров. Центр – вот здесь.
Он ткнул пальцем в точку на экране. Пустое место среди звёзд. Ничего примечательного.
– Что там?
– Ничего. По всем каталогам – пустота. Ни астероидов, ни комет, ни облаков газа. Просто… пространство.
– Но твои данные говорят, что там что-то есть.
Арджун кивнул.
– Что-то, что искажает постоянную тонкой структуры в радиусе тысячи километров. И, судя по хронологии событий… это что-то растёт.
Иза вернулась к своей консоли и открыла вычислительный модуль.
– Покажи мне данные по датам, – попросила она. – Самое раннее событие и самое позднее.
Арджун переслал файлы. Иза загрузила их, наложила, сравнила параметры.
Первая аномалия, четырнадцать месяцев назад: отклонение 0.00004%. Едва заметно, на грани погрешности измерений. Угловой размер области – около трёх угловых секунд.
Последняя аномалия, позавчера: отклонение 0.0003%. Почти на порядок больше. Угловой размер – семь угловых секунд.
Она произвела быстрый расчёт, учитывая расстояние до предполагаемого центра аномалии.
– Если моя оценка верна, – сказала она медленно, – то четырнадцать месяцев назад радиус аномальной зоны составлял около пятисот километров. Сейчас – около тысячи.
– Удвоился за чуть больше года.
– Да. И продолжает расти.
Они переглянулись.
– Нужно уточнить эти цифры, – сказал Арджун. – Провести полноценное картографирование. Но если ты права…
– Если я права, то через ещё год радиус будет две тысячи километров. Через два – четыре тысячи. Через десять лет…
– Она поглотит всё в радиусе десятков тысяч километров.
– Включая нас.
Тишина.
За окном Юпитер продолжал своё величественное вращение, безразличный к человеческим тревогам. Звёзды сияли так же ярко, как сияли миллиарды лет. Вселенная не изменилась.
Или изменилась?
– Нужно картографировать детальнее, – сказала Иза, нарушая молчание. – Определить точные границы. Проверить скорость расширения.
– И выяснить, что в центре.
Она кивнула.
– Можем использовать данные ALPHA-7 за последние сутки. Если запрограммировать серию измерений по сетке координат…
– Это займёт время. И привлечёт внимание.
– Я скажу команде, что провожу калибровочный тест. Они не станут спрашивать.
Арджун посмотрел на неё с чем-то, похожим на беспокойство.
– Иза… ты понимаешь, что рано или поздно придётся рассказать Масланскому?
– Понимаю. Но не сейчас. Не пока у нас есть только предварительные данные и безумные гипотезы. Дай мне… дай нам неделю. Собрать достаточно информации, чтобы предъявить что-то конкретное.
– А если аномалия ускорит расширение?
– Тогда расскажем раньше.
Он кивнул, принимая её решение. Не одобряя, возможно, но принимая.
– Ладно. Неделя. Я помогу с анализом – у меня в расписании есть свободные слоты, которые можно использовать.
– Спасибо, Арджун.
Он улыбнулся – мягко, почти грустно.
– Не благодари пока. Может оказаться, что я втянул тебя в погоню за призраком.
– Или я втянула тебя.
– В любом случае – хорошая компания для погони.
Следующие три дня слились в один непрерывный поток работы.
Иза программировала ALPHA-7 на серию измерений – маленькими шагами, по сетке координат, охватывающей предполагаемую область аномалии. Данные накапливались медленно: каждое измерение требовало времени, и она не могла монополизировать инструмент, не вызывая подозрений.
Арджун обрабатывал результаты, строил модели, проверял гипотезы. Его кабинет превратился в командный центр – стены увешаны распечатками, стол завален записями. Он спал урывками, прямо в кресле, просыпаясь с новыми идеями.
Иза тоже спала мало. Её зрение ухудшалось – она замечала это по тому, как трудно стало фокусироваться на мелком шрифте, как часто приходилось протирать очки, хотя они были чистыми. Доктор Окафор прислала напоминание о плановом осмотре; Иза проигнорировала его.
Не сейчас. Потом. Когда разберусь с аномалией.
К концу третьего дня у них была карта.
– Смотри.
Арджун развернул голографическую проекцию над своим столом. В воздухе повисла сфера – полупрозрачная, переливающаяся оттенками красного и синего.
– Красный – области с повышенной константой, – объяснил он. – Синий – с пониженной. Интенсивность цвета – величина отклонения.
Иза обошла проекцию, рассматривая её со всех сторон. Сфера была не идеальной – скорее слегка сплюснутый эллипсоид, с неровными краями, как будто границы размывались или колебались.
– Диаметр?
– Около двух тысяч километров по большой оси. Тысяча девятьсот по малой.
– Больше, чем я рассчитывала.
– Мои модели показывают, что расширение ускоряется. Не линейно – экспоненциально.
Иза нахмурилась.
– Насколько ускоряется?
– Пока незначительно. Но тренд чёткий. Если экстраполировать… – Арджун вызвал дополнительный график. – Через восемнадцать дней сфера достигнет нашей позиции.
Восемнадцать дней.
Иза смотрела на проекцию, и её рот внезапно пересох.
– Ты уверен в расчётах?
– Насколько можно быть уверенным при таком количестве данных. Погрешность – плюс-минус два дня. Но порядок величины верный.
Восемнадцать дней – и станция окажется внутри зоны с изменёнными константами. Что это означает для четырёхсот пятидесяти человек на борту? Для оборудования? Для самой возможности существования?
– Нам нужно рассказать Масланскому, – сказала Иза. – Сегодня.
– Согласен. Но сначала – посмотри на это.
Арджун сделал жест, и проекция приблизилась, увеличивая центральную часть сферы.
И Иза увидела.
В самом центре аномалии – там, где по логике должна была быть точка максимального отклонения – не было ничего.
Не «нормальные значения». Не «нули». Буквально – ничего. Пустота на карте. Белое пятно среди красных и синих градиентов.
– Что это?
– Я называю это «слепым пятном», – сказал Арджун. – Наши инструменты не могут его измерить. Не в том смысле, что возвращают ошибку или шум – они просто… не видят. Как будто там нет пространства, которое можно измерить.
Иза подошла ближе, вглядываясь в белую область. Она была маленькой – может быть, двадцать-тридцать километров в диаметре. Капля в масштабе двухтысячекилометровой сферы.
– Это невозможно, – сказала она. – Инструменты измеряют свет от далёких звёзд. Если свет проходит через эту область, мы должны что-то видеть. Если не проходит – должны видеть затемнение, как при затмении.
– Именно. Но мы не видим ни того, ни другого. Свет… исчезает? Огибает? Я не знаю. Мои модели не работают.
– Ты пробовал другие диапазоны? Рентген? Радио?
– Пока нет доступа к соответствующим инструментам. Но судя по оптическим данным, эффект универсален.
Иза долго молчала, глядя на белое пятно в центре аномалии. Оно казалось… неправильным. Не пугающим, не зловещим – просто неправильным, как дыра в ткани реальности.
– Что там, по-твоему? – спросила она наконец.
Арджун не ответил сразу. Он тоже смотрел на пятно, и в его глазах было что-то, чего Иза раньше не видела. Не страх. Не любопытство.
Благоговение.
– Не знаю, – сказал он тихо. – Но я думаю… это центр. Источник. То, что создаёт аномалию.
– Или причина, по которой аномалия существует.
– Или и то, и другое.
Он повернулся к ней, и его голос стал серьёзнее.
– Иза, я должен тебе кое-что сказать. Гипотеза, которую я упоминал раньше – о том, что кто-то может менять константы намеренно…
– Ты был серьёзен.
– Да. И теперь, глядя на это… – он указал на слепое пятно, – я всё больше склоняюсь к этой версии.
– Почему?
– Потому что это не похоже на естественное явление. Естественные процессы не создают идеальных сфер. Не формируют структурированные градиенты. Не оставляют… слепых пятен точно в центре.
– Может быть, мы просто не понимаем физику достаточно хорошо.
– Может быть. Но есть альтернатива, которую мы не можем игнорировать.
Иза знала, что он скажет. Знала – и не хотела слышать.
– Что если там… кто-то есть?
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и невозможные.
Кто-то. Что-то. Разум, способный манипулировать фундаментальными константами Вселенной. Сущность, для которой законы физики – не ограничения, а инструменты.
Иза хотела возразить. Хотела сказать, что это безумие, что наука не работает на основе фантазий, что нужны доказательства, а не домыслы.
Но она смотрела на белое пятно в центре аномалии – и не могла найти слов.
– Нам нужно туда добраться, – сказала она.
Арджун посмотрел на неё с удивлением.
– Добраться? Иза, это в сотнях тысяч километров отсюда. И мы даже не знаем, что произойдёт с материей внутри зоны изменённых констант.
– Именно поэтому нужно выяснить. Отправить зонд. Собрать данные на месте.
– Это потребует ресурсов. Одобрения. Времени, которого у нас, возможно, нет.
– Тогда нужно получить одобрение. – Иза выпрямилась, принимая решение. – Хватит секретов. Пора рассказать Масланскому.
– Ты уверена?
– Нет. Но мы больше не можем делать это одни. Восемнадцать дней – это не шутка. Если аномалия действительно поглотит станцию…
Она не закончила. Не нужно было.
Арджун кивнул.
– Хорошо. Когда?
– Завтра утром. Я запрошу встречу через официальные каналы.
– Хочешь, чтобы я был там?
– Да. Ты лучше меня объясняешь теоретические аспекты.
– Льстишь. – Он слабо улыбнулся. – Но хорошо. Я буду.
Иза выключила голографическую проекцию. Сфера исчезла, растворившись в воздухе, – но её образ остался в памяти, отпечатался на сетчатке, как послесвечение от яркого света.
Два тысячи километров. Расширяется. Приближается.
И в центре – что-то, чего они не могут увидеть.
Она вернулась в свою каюту за полночь, измотанная до предела. Тело требовало сна, но разум отказывался успокаиваться, прокручивая события последних дней по кругу.
Аномалия. Карта. Слепое пятно. Арджун и его безумная гипотеза.
Кто-то там есть.
Иза легла на кровать, не раздеваясь, и уставилась в потолок. В темноте каюты было тихо – только гул вентиляции и далёкий пульс станции.
Она думала о константах. О тех числах, которые определяли структуру Вселенной. Скорость света. Постоянная Планка. Постоянная тонкой структуры. Фундамент, на котором строилось всё остальное – звёзды, планеты, жизнь, сознание.
Что, если фундамент не так прочен, как казалось?
Что, если есть кто-то – или что-то – кто может его менять?
Иза закрыла глаза, пытаясь уснуть. Темнота за веками была абсолютной, непроницаемой. Когда-нибудь, думала она, эта темнота станет её единственной реальностью. Слепота придёт, и она больше не увидит ни графиков, ни звёзд, ни лица Арджуна, когда он рассказывает о своих теориях.
Но сейчас – сейчас она ещё могла видеть. Пусть плохо, пусть с трудом, но могла. И она использует это время на то, чтобы понять.
Что там, в центре аномалии.
Кто там.
И зачем они меняют законы Вселенной.
Сон пришёл внезапно, без перехода, как выключенный свет.
Ей снилась сфера – огромная, светящаяся, заполняющая всё небо. Красные и синие переливы текли по её поверхности, как полярное сияние. В центре – белое пятно, абсолютная пустота.
И из этой пустоты на неё смотрели.
Не глаза – у них не было глаз. Не разум – их способ мышления был слишком чуждым для этого слова. Но что-то смотрело. Фиксировало. Оценивало.
Иза хотела спросить: «Кто вы? Чего хотите?» – но во сне она была немой. Могла только смотреть в ответ, вглядываться в белую пустоту, где не было ничего и было всё.
И где-то на границе сознания – ощущение. Не слова, не мысль, но понимание, просочившееся сквозь барьеры языка и логики.
Измерить – значит быть замеченным.
Она проснулась рывком, с колотящимся сердцем и словами на губах, которые не успела произнести.
За окном каюты – она забыла закрыть жалюзи – Юпитер медленно поворачивался, показывая Большое Красное Пятно.
Как глаз.
Смотрящий.

Глава 3: Цепь командования
Кабинет директора Масланского располагался на верхнем уровне центрального хаба – там, где потолки были выше, коридоры шире, а обзорные окна открывали вид на всё научное кольцо станции. Привилегия власти, выраженная в квадратных метрах и кубических дециметрах воздуха.
Иза стояла перед дверью, собираясь с духом. Рядом с ней Арджун молча перебирал планшет с данными – последняя проверка перед докладом.
– Готова? – спросил он.
– Нет.
– Это хорошо. Значит, относишься серьёзно.
Она бросила на него взгляд – он улыбался своей обычной мягкой улыбкой, но в глазах читалось напряжение. Арджун не любил Масланского. Впрочем, мало кто на станции любил директора – уважали, боялись, подчинялись, но не любили.
Иза коснулась сенсора вызова. Динамик над дверью ожил:
– Войдите.
Дверь отъехала в сторону, открывая просторное помещение. Кабинет Масланского был образцом функционального минимализма: стол из переработанного астероидного металла, два гостевых кресла, несколько экранов на стенах, показывающих текущие показатели станции. Никаких личных вещей, никаких фотографий, никаких признаков того, что здесь работает живой человек, а не алгоритм управления.
Сам Масланский стоял у обзорного окна, спиной к входу. Высокий, широкоплечий, с коротко стриженными седыми волосами и прямой спиной военного – хотя военным он никогда не был. Просто умел держаться так, словно командовал армией.
– Доктор Лемье. Доктор Патель. – Он не обернулся. – Садитесь.
Они сели. Масланский ещё несколько секунд смотрел в окно – демонстрация власти, простейший приём из учебника по переговорам, – потом повернулся и занял место за столом.
Его лицо было непроницаемым. Пятьдесят восемь лет, глубокие морщины вокруг глаз и рта, взгляд, который, казалось, видел сквозь людей.
– Вы запросили срочную встречу. Слушаю.
Иза начала говорить.
Она подготовила доклад заранее – структурированный, логичный, с чёткой последовательностью фактов. Обнаружение первой аномалии. Диагностика оборудования. Независимая проверка на BETA-3. Анализ архивных данных. Картографирование.
Она показывала графики, таблицы, трёхмерную модель аномальной зоны. Арджун дополнял теоретическими комментариями, объяснял возможные интерпретации, признавал пределы их понимания.
Масланский слушал молча. Не перебивал, не задавал вопросов. Только смотрел – то на экран планшета, то на Изу, то на Арджуна. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.
Когда Иза закончила, в кабинете повисла тишина.
– Восемнадцать дней, – произнёс Масланский наконец. Не вопрос – констатация.
– По нашим расчётам. С погрешностью в два-три дня.
– И вы уверены в этих расчётах?
– Настолько, насколько можно быть уверенным при имеющихся данных. Нам нужно больше измерений, больше времени, больше ресурсов, чтобы уточнить…
– Сколько человек знает?
Вопрос застал её врасплох.
– Что?
– Сколько человек на станции знает об этом открытии?
Иза переглянулась с Арджуном.
– Только мы двое. И теперь вы.
Масланский кивнул – медленно, обдуманно.
– Хорошо. Так и останется.
Иза не сразу поняла, что услышала.
– Простите?
– Информация об аномалии засекречивается немедленно. – Масланский говорил ровно, деловито, как будто обсуждал расписание технического обслуживания. – Ваши данные, ваши расчёты, ваши гипотезы – всё переводится в категорию ограниченного доступа. Никаких публикаций, никаких обсуждений с коллегами, никаких сообщений на Землю без моего личного одобрения.
– Директор Масланский, – вмешался Арджун, – с уважением, мы говорим о потенциально катастрофическом явлении. Если наши расчёты верны, станция окажется под угрозой через восемнадцать дней. Люди имеют право знать…
– Люди имеют право на панику? – Масланский впервые позволил себе эмоцию – лёгкую насмешку в голосе. – Четыреста пятьдесят человек, заточённых на станции в миллионах километров от Земли, узнают, что неизвестная аномалия поглотит их через две недели. Как вы думаете, доктор Патель, что произойдёт?
– Они заслуживают…
– Они заслуживают защиты. – Масланский подался вперёд, опираясь локтями о стол. – И моя работа – обеспечить эту защиту. В том числе от информации, которую они не способны правильно обработать.
Иза почувствовала, как внутри поднимается волна возмущения.
– Вы не можете просто скрыть это. Речь идёт о фундаментальном научном открытии. О возможной угрозе жизни людей.
– О возможной угрозе, – повторил Масланский, выделяя первое слово. – Вы сами сказали: ваши данные неполны, расчёты приблизительны, гипотезы – спекулятивны. Вы предлагаете поднять тревогу на основании неподтверждённых предположений?
– Я предлагаю провести полноценное исследование с привлечением всех доступных ресурсов. Для этого нужно сообщить команде, запросить поддержку с Земли…
– Запрос на Землю – девяносто минут в одну сторону. Ответ – ещё девяносто. Плюс время на обработку, согласование, принятие решений. Дни, доктор Лемье. Недели. У нас нет этого времени, если верить вашим же расчётам.
Он откинулся в кресле, и его голос смягчился – стал почти отеческим.
– Послушайте. Я не враг. Я понимаю значимость вашего открытия. Если то, что вы обнаружили, реально – это меняет всё. Но именно поэтому мы не можем действовать опрометчиво. Нужна проверка. Нужна уверенность. И нужен контроль – чтобы информация не попала не в те руки.
– Какие руки?
– Любые, кроме тех, которые я контролирую.
Грегор Масланский помнил тот день, когда впервые понял природу власти.
Ему было тридцать два. Молодой физик-ядерщик, подающий надежды, работал в Европейском центре ядерных исследований над проектом, который должен был принести ему признание. Четыре года работы, тысячи часов экспериментов, десятки страниц расчётов.
И за неделю до публикации – звонок от руководителя проекта.
«Грегор, у нас проблема. Приоритет».
Оказалось, что команда в Америке опубликовала аналогичные результаты на три дня раньше. Три дня. Всё, что отделяло его от славы и признания, – семьдесят два часа, потерянных на согласование с бюрократами.
В тот день Масланский понял: открытие – ничто. Контроль над открытием – всё.
Следующие двадцать шесть лет он строил карьеру не в лаборатории, а в кабинетах. Административные должности, комитеты, советы директоров. Он научился читать людей, манипулировать системами, превращать чужие амбиции в собственные инструменты. Когда предложили возглавить «Лагранж» – самый престижный научный проект столетия – он не колебался.
Директорство было вершиной. Пиком. Последней ступенью перед тем, что он действительно хотел: влиянием, которое переживёт его самого.
И вот теперь – эта женщина со своими графиками и эта аномалия с её невозможными цифрами.
Масланский смотрел на Изу Лемье и видел себя тридцатилетней давности. Тот же огонь в глазах, та же вера в чистоту науки, то же наивное убеждение, что истина важнее всего остального.
Она ещё не понимала. Но поймёт.
– Я создам специальную группу, – сказал Масланский. – Ограниченный состав, максимальная секретность. Вы, доктор Лемье, будете руководить научной частью. Доктор Патель – теоретическая поддержка. Я добавлю нескольких специалистов по своему усмотрению.
– Каких специалистов? – спросила Иза.
– Тех, которые необходимы. Инженеры, пилоты, возможно – сотрудники службы безопасности.
– Безопасности? – Арджун нахмурился. – Зачем?
– Потому что любой проект такого масштаба требует защиты. – Масланский произнёс это так, словно объяснял очевидное ребёнку. – От утечек, от саботажа, от… непредвиденных обстоятельств.
Иза хотела возразить, но что-то в его тоне остановило её. Непредвиденные обстоятельства. Что он имел в виду? Что он знал – или подозревал – чего не говорил?
– Кроме того, – продолжил Масланский, – я временно ограничиваю связь с Землёй.
– Что?
– Все внешние коммуникации будут проходить через мой кабинет. До подтверждения ваших данных. До тех пор, пока мы не будем точно знать, с чем имеем дело.
– Вы не имеете права…
– Я имею все права. – Голос Масланского стал жёстче. – Параграф семнадцать Устава станции: в случае потенциальной угрозы безопасности директор может вводить режим ограниченной связи на срок до тридцати дней без согласования с Землёй. Это как раз такой случай.
Иза стиснула зубы. Она знала этот параграф – он был включён в устав после инцидента на лунной базе «Артемида» десять лет назад, когда паническое сообщение о ложной тревоге едва не вызвало международный кризис. С тех пор директора отдалённых станций имели право контролировать информационный поток в чрезвычайных ситуациях.
Но использовать это право сейчас, для того чтобы скрыть открытие…
– Это неправильно, – сказала она.
– Это необходимо. – Масланский встал, давая понять, что разговор окончен. – Вы получите всё необходимое для исследования: оборудование, персонал, приоритетный доступ к инструментам. Взамен я требую одного: полного подчинения протоколу секретности. Никаких исключений.
Он подошёл к двери и открыл её – жест одновременно вежливый и властный.
– Первое совещание группы – завтра в восемь ноль-ноль. Будьте готовы представить план дальнейших исследований.
Они вышли в коридор, и дверь закрылась за ними с мягким шипением.
Иза стояла неподвижно, глядя в пустоту. Внутри всё кипело – смесь ярости, разочарования и чего-то похожего на страх.
– Он нас запер, – произнесла она наконец.
– Он нас использует, – поправил Арджун. – Есть разница.
– Какая?
– Запертые не могут ничего сделать. Используемые – могут, но в заданных рамках. Масланский хочет контролировать открытие, не уничтожить его. Это… что-то.
– Что-то? – Иза повернулась к нему. – Он только что засекретил потенциальную угрозу для четырёхсот пятидесяти человек. Он отрезал нас от Земли. Он превратил научное исследование в… в операцию под прикрытием!
– Да.
– И тебя это устраивает?
Арджун помедлил.
– Нет. Но у меня нет выбора. И у тебя тоже.
Он был прав. Иза знала это – и ненавидела. Система работала так, как работала. Масланский был директором, она – руководителем проекта. Иерархия. Цепь командования. Можно протестовать, можно возмущаться, но в конечном счёте приказы выполняются.
Если не выполняются – последствия. Отстранение. Отправка на Землю. Конец карьеры.
Конец исследования.
– Он сказал «не в те руки», – пробормотала она.
– Что?
– Когда говорил о секретности. Сказал, что информация не должна попасть «не в те руки». Чьи руки он имел в виду?
Арджун пожал плечами.
– Политики? Конкуренты? Журналисты? Выбор богатый.
– Или… – Иза замолчала, не решаясь закончить мысль.
– Или?
– Или он думает о чём-то, о чём не говорит.
Они переглянулись. За обзорным окном коридора Юпитер продолжал своё вечное вращение, полосатый и огромный.
– Завтра в восемь, – сказал Арджун. – Посмотрим, кого он добавит в группу.
– Да. Посмотрим.
Масланский остался в кабинете один.
Он стоял у окна, глядя на научное кольцо станции – десятки лабораторий, сотни людей, миллиарды долларов инвестиций. Всё это было под его контролем. Всё это зависело от его решений.
И теперь – это.
Аномалия. Изменяющиеся константы. Нечто невозможное, происходящее в нескольких сотнях тысяч километров от станции.
Масланский не был дураком. Он понимал значение открытия – лучше, возможно, чем сама Лемье. Если константы могут меняться локально, если существует сила, способная на это воздействие…
Это было оружие.
Не в примитивном смысле – бомбы, ракеты, разрушение. Нет. Это было кое-что гораздо более могущественное. Контроль над фундаментальными законами реальности. Возможность переписывать правила игры.
Кто владеет такой технологией, тот владеет Вселенной.
Масланский усмехнулся про себя. Громкие слова. Пафос. Но за пафосом скрывалась холодная логика, которой он научился за тридцать лет в коридорах власти.





