- -
- 100%
- +
Тишина. Потом:
– Это… вау. То есть – вау, мама. Это же… это меняет всё?
– Возможно.
– И что теперь?
Майя посмотрела в окно. За стеклом Женева просыпалась – машины на улицах, люди с собаками, утренняя суета миллионов сознаний, каждое из которых убеждено в собственной уникальности.
– Теперь, – сказала она, – мы выясняем, что ещё в этой Вселенной обладает сознанием.
Она проспала четыре часа – глубоким, без сновидений сном, в который провалилась, едва коснувшись подушки. Когда проснулась, за окном был полдень, и телефон разрывался от сообщений.
Маркус: «Данные проверены трижды. Всё сходится. Мы сделали это.»
Анна: «Новость уже расползается. Кто-то слил в прессу. Готовься к шторму.»
Томас: «Перезвони, когда проснёшься. У меня идея.»
Директор ЦЕРНа: «Срочное совещание в 15:00. Присутствие обязательно.»
Майя пролистала сообщения, не отвечая. Её мозг всё ещё обрабатывал события прошедших суток – калибровку, измерения, мать в ботаническом саду, странные слова Зои.
Она рассказывала про сны. Как будто она там на самом деле была.
Она встала, приняла душ, оделась. В зеркале ванной на неё смотрела женщина сорока семи лет – тёмные волосы с первыми нитями седины, резкие черты лица, глаза, которые коллеги называли «рентгеновскими». Она выглядела старше своих лет. Усталость, накопленная за годы работы, отпечаталась на коже морщинами, которые не скрывала никакая косметика.
Ты найдёшь то, что ищешь.
Слова матери не шли из головы.
Майя тряхнула головой – физический жест, призванный разогнать назойливые мысли – и вышла из ванной.
На кухне её ждал завтрак: омлет, тосты, свежевыжатый сок. Зоя сидела за столом, читая что-то на планшете.
– Ты приготовила? – удивилась Майя.
– Нет, это домовой. – Зоя подняла глаза. – Конечно, я. Ты когда в последний раз нормально ела?
Майя не могла вспомнить.
– Спасибо.
– Не за что. – Зоя отложила планшет. – Мама, я читала про твоё открытие.
– Уже? Откуда?
– Новостные ленты. Какой-то анонимный источник из ЦЕРНа. – Дочь смотрела на неё с выражением, которое Майя не могла расшифровать. – Там пишут, что вы доказали существование души. Это правда?
Майя поморщилась.
– Душа – это религиозное понятие. Мы измеряем интегрированную информацию. Физический показатель.
– Но этот показатель определяет, есть ли у чего-то… – Зоя поискала слово, – внутренняя жизнь? Переживания?
– В упрощённом смысле – да.
– Тогда это душа.
– Нет. – Майя села за стол, взяла вилку. – Душа предполагает нечто нематериальное, отделимое от тела, бессмертное. То, что мы измеряем – это свойство материальных систем. Когда система разрушается, её Φ падает до нуля. Ничего не сохраняется.
Зоя помолчала.
– А что, если ты ошибаешься?
– В каком смысле?
– В том смысле, что Φ – это просто число. Ты измеряешь что-то, но откуда ты знаешь, что это именно сознание? Может, это что-то другое. Может, настоящее сознание – то, что мы чувствуем внутри – вообще нельзя измерить.
Майя посмотрела на дочь. Зоя была умной – не блестящей в академическом смысле, но с интуицией, которая иногда поражала. Она задавала вопросы, которые опытные философы формулировали десятилетиями.
– Это называется «трудная проблема сознания», – сказала Майя. – Почему субъективный опыт вообще существует. Почему вселенная не могла бы функционировать без него – просто как набор механических процессов, без внутреннего переживания.
– И?
– И мы не знаем ответа. Но IIT – теория, на которой основан наш детектор – предполагает, что субъективный опыт и есть интегрированная информация. Не её побочный эффект. Не эпифеномен. Сама её суть.
– То есть когда ты измеряешь Φ, ты измеряешь само переживание?
– Его интенсивность. Не содержание – только интенсивность.
Зоя кивнула медленно.
– Это странно, – сказала она. – Измерять то, что ощущаешь изнутри, снаружи. Как будто… – она замолчала, подбирая сравнение, – как будто фотографировать сон. Фотография будет существовать, но сам сон – нет. Она только укажет, что он был.
Майя замерла с вилкой на полпути ко рту.
Это была хорошая аналогия. Очень хорошая. Она сама не смогла бы сформулировать лучше.
– Откуда ты это взяла?
Зоя пожала плечами.
– Не знаю. Просто подумала.
Они закончили завтрак в молчании. Но что-то изменилось – какой-то едва уловимый сдвиг в атмосфере, как будто между ними открылся канал связи, который раньше был закрыт.
Совещание в ЦЕРНе длилось три часа.
Директор – седой голландец по имени Ван дер Берг – метался между восторгом и паникой. С одной стороны, открытие века. С другой – политические последствия, которые он пока не мог просчитать.
– Религиозные организации уже требуют комментариев, – говорил он, расхаживая по конференц-залу. – Правительства нервничают. Кто-то в сети утверждает, что мы создали машину для обнаружения Бога.
– Это чушь, – сказала Майя. – Φ-детектор не обнаруживает ничего сверхъестественного.
– Я знаю. Но попробуйте объяснить это миллиардам людей, которые хотят верить в загробную жизнь. – Ван дер Берг остановился у окна. – Нам нужна стратегия коммуникации. Чёткая, понятная, без возможности двойного толкования.
– Я учёный, а не пиарщик.
– Вот поэтому у нас есть пиарщики. Я просто хочу, чтобы вы были готовы к тому, что начнётся.
Что начнётся, стало ясно уже к вечеру.
Новостные ленты взорвались. «Учёные измерили душу». «Доказательство жизни после смерти?». «Φ-детектор: прорыв или богохульство?». Заголовки кричали, перебивая друг друга, каждый более сенсационный, чем предыдущий.
Майя отключила уведомления на телефоне. Она знала, что это только начало.
Следующие дни слились в непрерывный марафон.
Пресс-конференции. Интервью. Объяснения, повторяемые раз за разом: нет, мы не доказали существование души; да, мы измеряем интегрированную информацию; нет, это не значит, что камни сознательны; да, это может изменить наше понимание природы разума.
Маркус шутил, что они работают в режиме «объяснить, повторить, отбиться».
Томас предлагал идеи для следующих экспериментов: измерить Φ экосистем, социальных групп, искусственных нейронных сетей.
Анна тихо паниковала, глядя на растущее давление со стороны правительств и корпораций.
Майя делала то, что умела лучше всего: работала.
Она прогоняла данные через фильтры, искала ошибки, проверяла методологию. Она писала черновик статьи для Nature, переписывала его, снова переписывала. Она спала по четыре часа в сутки и питалась едой из автоматов.
И она думала о матери.
Ольгу перевели в специализированный центр – как выяснилось, после той ночи в ботаническом саду её состояние резко ухудшилось. Она больше не узнавала ни Майю, ни Зою. Большую часть времени она молчала, глядя в одну точку. Но иногда – редко, непредсказуемо – она произносила фразы, которые не имели смысла и одновременно казались полными скрытого значения.
«Они идут издалека».
«Свет между звёздами».
«Φ растёт».
Последнее слово – греческая буква, которую Ольга никак не могла знать – ударило Майю как пощёчина. Она проверила: нет, она никогда не обсуждала работу с матерью. Нет, нигде в публичном пространстве ещё не появлялось обозначение «Φ» для единицы измерения сознания. Это был внутренний термин команды.
Совпадение. Должно быть совпадением.
Но червячок сомнения остался.
На десятый день после первого успешного измерения Майя получила странное сообщение.
Оно пришло на её рабочую почту – без обратного адреса, без подписи, просто текст:
«Вы правы. Φ существует. Но вы измеряете только часть. Направьте детектор выше – туда, где нет ничего, кроме пустоты. Там вы найдёте то, чего не искали.»
Она показала сообщение Маркусу. Тот пожал плечами.
– Мы получаем сотни писем в день. Половина от сумасшедших, половина от журналистов. Это, похоже, первая категория.
– Возможно.
Но она не удалила сообщение. Сохранила его в отдельной папке. И иногда – ночью, когда лаборатория затихала – перечитывала, пытаясь понять, что имел в виду автор.
Направьте детектор выше.
Туда, где нет ничего, кроме пустоты.
Там вы найдёте то, чего не искали.
На двенадцатый день Зоя позвонила из школы.
– Мама, бабушка умерла.
Майя сидела в своём кабинете, просматривая результаты очередной серии экспериментов. Голубые кривые на чёрном фоне. Числа, колонки, графики.
– Когда?
– Час назад. Врач позвонил. Сказал, что она ушла во сне. – Голос Зои был ровным, контролируемым. – Мама, ты в порядке?
Майя посмотрела на экран. Φ нейронной культуры номер двадцать три: сто восемнадцать церенов.
– Да, – сказала она. – Я в порядке.
Она не была в порядке. Но это можно было отложить на потом.
Похороны прошли тихо. Небольшая церемония, несколько знакомых из женевской русской общины, священник, которого Майя не знала.
Зоя стояла рядом с ней, молча глядя на гроб. Когда его опустили в землю, она прошептала:
– Как думаешь, она сейчас где-то есть?
Майя не ответила.
Она думала о том, что Φ мёртвого мозга равен нулю. Что сознание – это процесс, который прекращается, когда прекращается активность нейронов. Что ничего не сохраняется.
Но она также думала о том, как мать смотрела на неё в то последнее утро. О её словах. О том, как она назвала букву, которую не могла знать.
Φ растёт.
Что это значило? Бред разрушающегося мозга? Случайное совпадение?
Или что-то ещё – что-то, чего Майя со всей своей наукой не могла понять?
Вечером того дня она вернулась в лабораторию.
Маркус и Анна давно ушли. Томас дремал на своём матрасе в углу.
Майя села за терминал и открыла интерфейс управления детектором.
Направьте детектор выше, говорило анонимное сообщение.
Она посмотрела на параметры прицеливания. До сих пор они работали только с объектами в непосредственной близости – культурами в чашках, препаратами в камерах. Но детектор, теоретически, мог анализировать излучение от любого источника.
Любого.
Её пальцы зависли над клавиатурой.
Это было абсурдно. Измерять Φ космического пространства? Там нет нейронов. Нет клеток. Нет ничего, что могло бы обрабатывать информацию как система.
Но.
Там вы найдёте то, чего не искали.
Она изменила параметры прицеливания. Детектор – точнее, его оптический модуль – медленно повернулся, направившись в окно на крыше комплекса.
На звёзды.
Томас заворочался во сне.
Майя нажала «старт».
Детектор загудел, начиная сбор данных.
На экране появились первые результаты: шум, статистические флуктуации, ничего значимого.
Но экспозиция была короткой – всего тридцать секунд. Для космических расстояний это ничто.
Если Сеть существует, подумала она, и если её сознание работает в масштабах столетий, то тридцать секунд для неё – меньше, чем мгновение для нас.
Она увеличила время экспозиции. Десять минут. Час. Два часа.
Данные накапливались.
В четыре утра она заснула прямо за терминалом, уронив голову на руки.
Когда проснулась – от того, что Томас тряс её за плечо, – на экране мигал индикатор завершения.
– Что ты делала? – спросил Томас, глядя на параметры. – Детектор направлен… наружу?
Майя потёрла глаза.
– Эксперимент.
– Какой эксперимент? – Он посмотрел на экран. На числа, которые там появились. – Майя, это ошибка.
– Что?
– Φ. Посмотри на значение Φ.
Она посмотрела.
Сорок два церена.
Для участка межзвёздного пространства, где не должно быть ничего, кроме вакуума.
– Это шум, – сказала она. – Должен быть шум.
– Я прогоню через фильтры.
Он сел за соседний терминал, запустил анализ. Минуты тянулись. Майя смотрела на экран, не моргая.
Наконец Томас повернулся к ней. Его лицо было белым.
– Это не шум, – сказал он. – Паттерн стабильный. Сигнал реальный. – Он сглотнул. – Майя, там что-то есть.
Она не ответила.
Она смотрела на число – сорок два церена – и думала о матери. О её словах в ботаническом саду.
Маленькие узелки в огромной сети.
Φ растёт.
Ты найдёшь то, что ищешь.
Телефон завибрировал в кармане. Сообщение от Зои:
«Мама, мне снился странный сон. Про звёзды. Они разговаривали».
Майя закрыла глаза.
За окном вставал рассвет. Новый день. Новый мир.
Она ещё не знала, что эти сорок два церена – только начало. Что через год цифра вырастет до четырёх тысяч. Что человечество обнаружит Сеть – сознание, охватывающее сотни световых лет, – и что ничто уже никогда не будет прежним.
Сейчас она знала только одно: бездна, в которую она посмотрела, смотрела в ответ.
И бездна была живой.
Глава 2: Биом
Май 2057 года. Большой Барьерный риф. Австралия.
Океан дышал.
Майя стояла на палубе исследовательского судна «Эндевор III», глядя на воду, которая меняла цвет каждую секунду – от глубокого индиго до бирюзового, от изумрудного до почти прозрачного там, где солнечные лучи пронзали поверхность и уходили в глубину. Под килем лежал Большой Барьерный риф – две тысячи триста километров живого организма, видимого из космоса, одна из последних великих экосистем планеты.
Она провела здесь уже неделю. Семь дней подготовки, калибровки, бесконечных проверок оборудования. Портативная версия Φ-детектора – уменьшенная, облегчённая, способная работать в полевых условиях – занимала половину трюма. Маркус Клейн называл её «малышкой», хотя агрегат весил четыре тонны и требовал собственного генератора.
Сегодня был день первого замера.
– Северцева! – Голос Маркуса донёсся из люка, ведущего вниз. – Мы готовы. Спускайся.
Она бросила последний взгляд на горизонт. Небо было безоблачным, выгоревшим до белизны у линии воды. Где-то вдалеке виднелся силуэт другого судна – туристического катера, везущего дайверов к популярным местам погружения. Обычный день. Обычный мир.
Который, возможно, изменится через несколько часов.
Трюм «Эндевора» переоборудовали в импровизированную лабораторию. Стены обшили звукоизоляцией, установили системы охлаждения, протянули кабели от генератора. В центре возвышалась «малышка» – цилиндрическая конструкция из полированной стали и композитных материалов, опутанная проводами, как технологический кокон.
Маркус сидел за переносным терминалом, его пальцы бегали по клавиатуре. Рядом с ним – Анна Ковальчик, бледная от морской болезни, которая мучила её все семь дней, несмотря на лекарства. В углу устроился Томас Вернер, что-то записывая в блокнот – он принципиально не доверял электронным заметкам.
И ещё один человек, которого Майя видела впервые.
Он был молод – лет тридцать пять, может, чуть старше – с тёмной кожей, густыми чёрными волосами и глазами, которые, казалось, постоянно улыбались, даже когда лицо оставалось серьёзным. Одет в простую белую рубашку и льняные брюки, абсолютно неуместные на исследовательском судне.
– Доктор Северцева, – сказал Маркус, заметив её взгляд. – Познакомьтесь с Рави Кришнамурти. Астрофизик из Бангалорского института. Директорат прислал его в качестве… – он замялся, подбирая слово, – независимого наблюдателя.
– Консультанта, – мягко поправил Рави. Его английский был безупречным, с лёгким мелодичным акцентом. – Я здесь, чтобы помочь интерпретировать данные. Моя специализация – теория сложных систем и эмерджентные феномены.
Майя не протянула руку.
– Директорат не предупредил меня о наблюдателях.
– Консультантах, – снова поправил Рави, и в его глазах мелькнула искра веселья. – И да, решение было принято в последний момент. После ваших… предварительных результатов в Женеве.
Он имел в виду те сорок два церена, которые детектор зафиксировал, когда Майя направила его в ночное небо. Она так и не опубликовала эти данные – слишком странные, слишком необъяснимые, требующие повторной проверки. Но кто-то, видимо, сообщил руководству.
– Эти результаты не подтверждены, – сказала она холодно.
– Именно поэтому я здесь. – Рави улыбнулся. – Чтобы помочь их подтвердить. Или опровергнуть.
Майя хотела возразить, но Маркус перебил:
– Температура стабильна, когерентность в норме. Мы можем начинать, когда скажешь.
Она посмотрела на детектор. На экраны, мерцающие в полумраке трюма. На Рави Кришнамурти, который устроился в углу с планшетом, словно собирался смотреть представление.
Независимый наблюдатель. Соглядатай от директората. Человек, который будет докладывать о каждом её шаге.
Она ненавидела политику.
– Начинаем, – сказала Майя.
Первые три часа не принесли ничего интересного.
Детектор анализировал воду под судном – слой за слоем, глубина за глубиной. Данные текли на экраны: температура, солёность, концентрация планктона, активность морских организмов. И Φ – то самое значение, ради которого они проделали путь в десять тысяч километров.
– Ноль целых три церена на глубине пять метров, – монотонно докладывал Маркус. – Ноль целых семь на десяти. Один и два на пятнадцати.
– Рыбы, – прокомментировала Анна. – Небольшие косяки, судя по эхолоту.
Майя кивнула. Это было ожидаемо. Отдельные рыбы имели низкий Φ – их нервные системы слишком просты для значительной интеграции. Косяк был чуть лучше – коллективное поведение создавало некоторые корреляции, – но всё равно это были единицы церенов, не более.
– Двадцать метров, – продолжал Маркус. – Два и восемь церенов. Тут что-то покрупнее… морская черепаха, судя по сигнатуре.
– Одиночная особь?
– Да. Направляется на юго-запад.
Томас оторвался от блокнота:
– Черепахи – холоднокровные рептилии. Их мозг значительно проще млекопитающего. Три церена – это много для них?
– Мы не знаем, что «много», – ответила Майя. – У нас нет базы для сравнения. Пока мы только собираем данные.
– Научный метод в его чистейшей форме, – заметил Рави из своего угла. Он не поднял глаз от планшета. – Наблюдение без гипотезы. Редкость в наши дни.
Майя проигнорировала его.
– Увеличь глубину. Нам нужен риф.
Риф начинался на глубине двадцати пяти метров – там, где солнечный свет ещё достигал дна, питая зооксантеллы в тканях кораллов. «Эндевор» встал на якорь над участком, который местные называли «Садом» – относительно здоровым фрагментом экосистемы, избежавшим худших последствий потепления и закисления океана.
Майя переключила детектор в режим широкого сканирования. Вместо узкого луча, направленного на конкретный объект, прибор теперь анализировал весь объём под судном – кубический километр воды, песка, камней и живой ткани.
– Начинаю экспозицию, – объявила она. – Тридцать минут.
Тишина.
В трюме было слышно только гудение охлаждающих систем и далёкий плеск волн за бортом. Анна закрыла глаза, борясь с очередным приступом тошноты. Томас вернулся к своим записям. Маркус уставился на экран с выражением человека, который ждёт чуда и боится его одновременно.
Рави Кришнамурти отложил планшет и подошёл ближе.
– Можно спросить? – обратился он к Майе негромко, чтобы не мешать остальным.
– Спрашивайте.
– Почему именно риф?
Она скосила на него взгляд.
– Потому что это сложная экосистема. Тысячи видов, триллионы организмов, все связаны друг с другом. Если Φ зависит от интеграции информации, риф должен показать высокие значения.
– Должен, – повторил Рави задумчиво. – Но вы не уверены.
– Я никогда не уверена. Это и есть наука.
Он кивнул, словно она сказала что-то глубокое.
– У нас в Индии есть концепция – Брахман. Универсальное сознание, пронизывающее всё сущее. Веданта учит, что индивидуальное «я» – атман – лишь частица этого океана. Когда я прочитал о вашей работе, я подумал: возможно, вы нашли способ измерить Брахман.
Майя почувствовала укол раздражения.
– Я измеряю интегрированную информацию. Не мистические концепции.
– А в чём разница?
Она повернулась к нему. В полумраке трюма его глаза блестели – не насмешливо, скорее с искренним любопытством.
– Разница в том, что Φ – это число. Измеримая величина. А Брахман – философская абстракция, которую нельзя проверить.
– Нельзя было, – поправил Рави мягко. – До вас.
Прежде чем Майя успела ответить, Маркус произнёс:
– Пятнадцать минут. Данные начинают структурироваться.
Она отвернулась от индийского астрофизика и сосредоточилась на экране.
На двадцатой минуте стало ясно, что что-то не так.
Не «не так» в смысле поломки или ошибки – все системы работали штатно, когерентность оставалась стабильной, температура сверхпроводников не отклонялась от нормы. «Не так» в смысле результатов, которые не укладывались ни в какие ожидания.
– Это… – Маркус замолчал, глядя на экран. – Майя, посмотри.
Она уже смотрела.
Φ рифа составлял сорок семь церенов.
Сорок семь. Для сравнения: крыса – около двадцати. Собака – тридцать-сорок. Шимпанзе – семьдесят-восемьдесят. Человек в сознании – сто пятьдесят-двести.
Коралловый риф – структура без центральной нервной системы, без мозга, без ничего, что традиционная наука считала необходимым для сознания – показывал уровень интеграции, сопоставимый с высшими млекопитающими.
– Ошибка, – сказала Анна. Она побледнела ещё сильнее, и теперь это не было связано с морской болезнью. – Должна быть ошибка.
– Проверь калибровку, – приказала Майя Маркусу.
– Уже проверяю. – Его пальцы летали по клавиатуре. – Базовая линия в норме. Температура в норме. Никаких сбоев в записи.
– Проверь ещё раз.
Томас подошёл к экрану, прищурился.
– Сорок семь церенов – это среднее по объёму?
– Да, – ответила Майя. – Весь кубический километр под нами.
– Тогда, может быть, это накопление от отдельных организмов? Миллиарды мелких Φ, которые суммируются?
– Φ не суммируется, – возразила она. – В этом вся суть теории. Целое не равно сумме частей. Либо система интегрирована – и тогда у неё есть собственный Φ – либо нет.
– Тогда что это?
Майя не ответила. Она смотрела на число – сорок семь, мерцающее голубым светом на чёрном экране – и пыталась понять, что оно означает.
Риф был живым. Это знали все. Биологи называли его суперорганизмом – колонией, в которой отдельные особи функционировали как клетки единого тела. Кораллы, рыбы, моллюски, черви, водоросли – все они зависели друг от друга, обменивались химическими сигналами, реагировали на изменения среды как единая система.
Но система и сознание – разные вещи. Система может быть сложной, эффективной, самоорганизующейся. Сознание требует чего-то большего – того, что Тонони называл «внутренним опытом».
Могла ли экосистема иметь внутренний опыт?
– Продлеваю экспозицию, – сказала Майя. – Ещё тридцать минут.
К концу часа Φ вырос до шестидесяти двух церенов.
Это было невозможно – значение должно было стабилизироваться, а не расти. Но детектор упрямо показывал восходящую кривую, каждые несколько минут добавляя ещё один-два церена к итогу.
– Система адаптируется, – предположил Томас. – Риф «замечает» наше присутствие и перестраивается.
– Это не сканер мозга, – возразила Анна. – Детектор не излучает ничего, что могло бы повлиять на организмы.
– Не обязательно излучение. Само присутствие судна – изменение освещённости от тени, вибрации двигателя, турбулентность воды…
– Ты предлагаешь, что риф думает о нас? – Анна фыркнула, но в её голосе не было уверенности.
– Я предлагаю, что он реагирует. Как единое целое. И эта реакция увеличивает интеграцию информации.
Рави, который всё это время молчал, вдруг произнёс:
– Это похоже на медитацию.
Все повернулись к нему.
– Что? – спросила Майя.
– Медитация, – повторил он, выходя из своего угла. – Когда человек медитирует, его Φ растёт. Мозг переходит от хаотической активности к более когерентному состоянию. Отдельные регионы начинают работать синхронно, интеграция усиливается. – Он указал на экран. – Возможно, риф делает что-то подобное. Фокусирует внимание.
– Рифы не медитируют, – сказала Анна.
– Откуда вы знаете?
Вопрос повис в воздухе.
Майя посмотрела на кривую, которая продолжала ползти вверх. Шестьдесят пять церенов. Шестьдесят восемь.
– Мне нужен воздух, – сказала она внезапно. – Маркус, следи за записью. Я поднимусь на палубу.
Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки оранжевого и розового. Океан успокоился – лёгкая зыбь, почти незаметная, превращала поверхность в бесконечное зеркало, отражающее облака.