- -
- 100%
- +
Майя стояла у поручней, глядя на воду.
Где-то там, внизу, под килём судна, лежал риф. Живой. Сознательный? Слово казалось неуместным, неправильным – слишком человеческим для того, что они обнаружили. Но Φ не лгал. Φ был числом, а числа не имели мнений и предубеждений.
Шестьдесят восемь церенов. Больше, чем у собаки. Больше, чем у волка или дельфина.
Что ты думаешь? – мысленно обратилась она к океану. – О чём ты думаешь, когда смотришь на нас?
Глупый вопрос. Риф не думал – не в том смысле, в каком думают люди. У него не было слов, концепций, воспоминаний в человеческом понимании. Но если IIT права, у него было что-то. Внутреннее переживание. Опыт существования.
Каков он – этот опыт? Как ощущается бытие рифом?
Дверь за её спиной открылась. Шаги на металлической палубе.
– Доктор Северцева.
Рави Кришнамурти остановился рядом, держась за поручень. Ветер трепал его волосы, белая рубашка надувалась парусом.
– Что вам нужно? – спросила Майя, не поворачиваясь.
– Я хотел извиниться.
Она скосила на него взгляд.
– За что?
– За моё присутствие здесь. – Он пожал плечами. – Я понимаю, что вы воспринимаете меня как шпиона директората. Это не так. Точнее, не совсем так.
– Тогда как?
Рави помолчал, глядя на закат.
– Когда я был маленьким, – начал он, – моя бабушка рассказывала мне истории о богах. О Вишну, который спит на космическом змее, и вся вселенная – его сон. О Шиве, который танцует разрушение и созидание. О Брахме, из чьего пупка вырос лотос, давший начало миру. – Он улыбнулся воспоминанию. – Я вырос и стал физиком. Изучал квантовую механику, теорию относительности, космологию. И я думал, что наука ответила на все вопросы, которые задавала бабушка. Что её истории были просто… историями.
Он замолчал.
– И? – спросила Майя.
– И потом я прочитал о вашей работе. О Φ-детекторе. О том, что сознание можно измерить. – Рави повернулся к ней. – И я понял, что бабушка была права. Не буквально – боги не плавают в молочных океанах и не спят на змеях. Но суть… суть она угадала. Вселенная – живая. Сознающая. Не метафорически – буквально.
– Вы делаете выводы, которые не подтверждены данными.
– Я делаю выводы, которые могут подтвердиться. – Он кивнул в направлении трюма. – Там, внизу, ваш детектор показывает почти семьдесят церенов для кораллового рифа. Структуры без мозга, без нервной системы в человеческом понимании. Если это не ошибка – а я не думаю, что это ошибка – тогда всё, что мы знали о сознании, нужно пересмотреть.
Майя хотела возразить. Хотела сказать, что один эксперимент ничего не доказывает, что нужны повторные измерения, независимое подтверждение, рецензирование. Всё, чему её учили в MIT и ETH Zurich.
Но часть её – та часть, которая смотрела на умирающего отца и спрашивала «что остаётся, когда память уходит?» – эта часть слышала в словах Рави что-то, похожее на правду.
– Вы не похожи на типичного астрофизика, – сказала она вместо этого.
Рави рассмеялся – искренне, от души.
– Я слышу это часто. Мои коллеги считают меня немного… эксцентричным. – Он снова посмотрел на закат. – Но я думаю, что наука и духовность – не противоположности. Они – разные способы задать один и тот же вопрос: что такое реальность?
– И какой ваш ответ?
– Я не знаю. – Он улыбнулся. – Но я надеюсь, что ваш детектор поможет нам приблизиться к нему.
Они вернулись в трюм через полчаса.
Φ рифа достиг восьмидесяти церенов и стабилизировался. Маркус выглядел так, словно увидел призрак. Анна сидела в углу, уставившись в одну точку. Томас лихорадочно писал в блокноте.
– Восемьдесят, – произнёс Маркус, когда Майя подошла к терминалу. – Как у шимпанзе. Коралловый риф – как шимпанзе.
– Не как, – поправила она машинально. – Сопоставимо. Мы не знаем, что означает одинаковый Φ для разных систем. Шимпанзе думает словами, образами, социальными отношениями. Риф… мы не знаем, как думает риф.
– Но он думает, – сказал Томас, не поднимая головы от блокнота. – Вот что важно. Он думает. Или, по крайней мере, переживает.
Тишина.
Майя села в своё кресло и посмотрела на данные. Кривая Φ – теперь плоская, горизонтальная – тянулась через весь экран, как линия пульса на кардиомониторе. Жизнь. Сознание. Нечто, чему у них не было названия.
– Нужно повторить измерение, – сказала она наконец. – В другой точке рифа. И потом в третьей. Если результаты совпадут…
– Если совпадут, – перебил Маркус, – то что? Что мы скажем миру? «Привет, мы обнаружили, что океан сознателен»?
– Мы скажем правду. Что риф демонстрирует высокие значения интегрированной информации. Интерпретация – это отдельный вопрос.
– Интерпретация – это главный вопрос! – Маркус встал, начал расхаживать по тесному трюму. – Ты понимаешь, что это значит для… для всего? Для экологии, для этики, для юриспруденции? Если кораллы сознательны, можно ли их добывать? Можно ли допускать их вымирание?
– Маркус…
– А если не только кораллы? Если леса? Реки? Вся чёртова планета?
– Маркус, – сказала Майя жёстче. – Мы учёные. Наша работа – собирать данные и анализировать их. Не строить философские системы на основе одного эксперимента.
Он остановился, тяжело дыша.
– Ты права. Ты права, я знаю. Просто… – Он провёл рукой по лицу. – Это слишком большое. Слишком странное.
– Именно поэтому нам нужны повторные измерения. – Майя повернулась к остальным. – Завтра на рассвете переходим в другую точку. Десять километров к северу, там есть похожий участок. Измеряем снова. Потом – ещё раз. И только после этого начинаем думать об интерпретациях.
Анна кивнула. Томас что-то записал в блокнот.
Рави Кришнамурти смотрел на Майю с выражением, которое она не могла прочитать.
– Что? – спросила она.
– Ничего. – Он улыбнулся. – Просто думаю, что вы – именно тот человек, который должен был это обнаружить.
– Почему?
– Потому что вы не позволите себе поверить, пока не будете абсолютно уверены. А мир нуждается в людях, которые не верят легко.
Майя не знала, как на это ответить. Поэтому просто отвернулась к экрану и начала готовить протокол завтрашних измерений.
Ночью ей приснился сон.
Она плыла в глубине океана – без акваланга, без снаряжения, просто скользила сквозь воду, как рыба. Вокруг неё поднимались коралловые башни – ветвящиеся, светящиеся изнутри мягким голубым светом. И в этом свете она видела… что-то.
Не образы. Не слова. Что-то более древнее, более простое.
Ощущение связи.
Каждый коралл был связан с соседним. Каждая рыба – с косяком. Каждая водоросль – с водой, которая несла её питательные вещества. И всё это было связано с ней, Майей, плывущей сквозь бесконечную сеть жизни.
Мы видим тебя, – сказал риф. Не словами – чем-то глубже слов.
Мы всегда тебя видели.
Майя проснулась с криком.
Её каюта была крошечной – койка, шкафчик, иллюминатор, за которым чернела ночь. Она села, пытаясь унять сердцебиение. Простыни промокли от пота.
Сон. Просто сон. Её мозг обрабатывал стресс, создавая образы из дневных впечатлений. Ничего мистического, ничего реального.
Но ощущение связи не уходило. Оно сидело где-то в груди, тёплое и странное, как воспоминание о чём-то, чего никогда не было.
Она взяла телефон. Четыре часа утра по местному времени. В Женеве – вечер.
Зоя ответила после третьего гудка.
– Мама? Что-то случилось?
– Нет. – Голос Майи звучал хрипло. – Я просто… хотела услышать твой голос.
Пауза на том конце.
– Ты в порядке?
– Да. Наверное.
– Это очень убедительно, – сказала Зоя с сарказмом, который унаследовала от бабушки. – Как дела с экспериментом? Нашли что-нибудь интересное?
Майя посмотрела в иллюминатор. За стеклом – темнота, усыпанная звёздами, и бесконечное море.
– Да, – сказала она. – Нашли.
– И?
– И я пока не знаю, что это значит.
Снова пауза. Потом Зоя произнесла – тихо, осторожно:
– Мама, после похорон бабушки… мне снятся странные сны. Про воду. Про свет под водой. Как будто там кто-то есть.
Холодок пробежал по спине Майи.
– Это просто сны, Зоя.
– Я знаю. Но они очень… реальные. Как будто я там на самом деле была. – Дочь помолчала. – Бабушка тоже так говорила, помнишь? Про свои сны.
Майя помнила. Ольга, в последние месяцы жизни, рассказывала о полётах над землёй, о голосах в темноте, о ком-то большом, кто ждёт.
Маленькие узелки в огромной сети.
– Это совпадение, – сказала Майя, не зная, кого убеждает – дочь или себя. – Горе влияет на психику, создаёт необычные образы. Ничего сверхъестественного.
– Я не говорила, что это сверхъестественное, – возразила Зоя. – Я говорю, что это странно. Разве учёные не должны обращать внимание на странное?
Майя не нашла, что ответить.
– Ложись спать, – сказала она наконец. – У тебя ведь завтра школа.
– Уже утро, мама. В Женеве восемь вечера.
– Тогда делай уроки.
– Сделала. – Зоя вздохнула. – Береги себя, ладно? И… когда вернёшься, расскажи мне про эксперимент. Честно расскажи, без научных отговорок.
– Обещаю.
– Люблю тебя, мама.
– И я тебя, Зоя.
Она отключила связь и легла обратно на койку.
За иллюминатором начинало светлеть. Новый день. Новые измерения. Новые вопросы, на которые у неё не было ответов.
Майя закрыла глаза и попыталась заснуть.
Следующие три дня прошли в непрерывной работе.
Они измерили Φ в семи разных точках рифа. Результаты были стабильными: от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти церенов, в зависимости от размера и здоровья участка экосистемы. Повреждённые области – те, где кораллы побелели от стресса или погибли от болезней – показывали значительно более низкие значения, иногда меньше тридцати.
– Корреляция со здоровьем экосистемы, – отметил Томас, сверяя данные с биологическими отчётами. – Чем разнообразнее и устойчивее сообщество, тем выше Φ.
– Логично, – сказала Майя. – Больше связей – больше интеграции.
– Но это означает, что Φ можно использовать как индикатор экологического состояния. Не нужно считать виды, измерять биомассу – достаточно одного числа.
– Если результаты подтвердятся, – напомнила она.
Маркус, который постепенно смирился с происходящим, занимался техническими вопросами. Он откалибровал детектор для работы на разных глубинах, оптимизировал алгоритмы обработки данных, устранил несколько мелких помех.
Анна вела биологический журнал, записывая всех крупных животных, проплывавших в зоне сканирования. Черепахи, скаты, небольшие акулы – каждый оставлял свой след в данных, но их индивидуальный Φ терялся на фоне общего сигнала рифа.
Рави… Рави наблюдал.
Он задавал вопросы – иногда глупые, иногда пронзительно точные. Он делал заметки в своём планшете. Он часами разговаривал с членами команды, расспрашивая их о деталях работы. И каждый вечер он выходил на палубу и смотрел на закат, словно совершал какой-то личный ритуал.
На третий день Майя застала его за медитацией.
Он сидел на корме, скрестив ноги, с закрытыми глазами. Ветер трепал его волосы, солёные брызги оседали на рубашке. Он был так неподвижен, что казался статуей.
Она подошла ближе, стараясь не шуметь. Но он открыл глаза, едва она сделала первый шаг.
– Доктор Северцева. – Он не выглядел удивлённым. – Присоединитесь?
– Я не медитирую.
– Это не обязательно называть медитацией. – Он похлопал по палубе рядом с собой. – Можно просто сидеть.
Она помедлила, потом села. Не скрестив ноги – это было бы слишком, – но рядом с ним, глядя на бескрайнюю гладь океана.
– Что вы делаете? – спросила она.
– Слушаю.
– Слушаете что?
Рави улыбнулся.
– Честный ответ? Не знаю. Может быть, ничего. Может быть, себя. Может быть… – он кивнул на воду, – их.
– Рифы не разговаривают.
– Не словами. – Он помолчал. – Знаете, когда я был студентом, я написал работу по космологии. О крупномасштабной структуре Вселенной. Галактики, которые выстраиваются в нити и стены, окружающие пустоты размером в сотни миллионов световых лет. Издалека это похоже на… – он поискал слово, – на нейронную сеть. На мозг.
– Это просто гравитация, – сказала Майя. – Материя притягивается к материи, создаёт структуры.
– Да. И нейроны тоже просто химия. Электрические импульсы, нейромедиаторы, ионные каналы. Но из этой «просто химии» возникает сознание. – Рави повернулся к ней. – Что если из «просто гравитации» тоже что-то возникает?
Майя вспомнила ту ночь в ЦЕРНе. Детектор, направленный в небо. Сорок два церена в межзвёздном пространстве.
Она никому не рассказывала об этом. Даже команде.
– Это спекуляция, – сказала она вслух.
– Конечно. Но неделю назад сознательные рифы тоже были спекуляцией.
Они сидели в молчании, глядя, как солнце опускается к горизонту. Небо горело – красное, оранжевое, золотое – и эти цвета отражались в воде, превращая океан в расплавленное пламя.
– Можно задать личный вопрос? – спросил Рави.
– Попробуйте.
– Почему вы занялись этой работой? Измерением сознания?
Майя долго не отвечала. Потом сказала:
– Мой отец умер от болезни Альцгеймера.
Рави не произнёс ничего – ни соболезнований, ни банальностей. Просто слушал.
– В конце он не помнил ничего. Ни меня, ни мать, ни собственное имя. Но он всё ещё… был. Я видела это. Что-то оставалось, даже когда память ушла. – Она сжала руки в кулаки. – Я хотела понять, что это. Что остаётся, когда всё остальное исчезает.
– И что вы обнаружили?
– Что сознание – это не память. Не личность. Не история. Это… – она помедлила, подбирая слова, – способ, которым информация переживает саму себя. Интеграция. Связь. То, что Тонони назвал Φ.
– И теперь вы нашли это в рифе.
– Да.
– Это пугает вас?
Майя посмотрела на него. В свете заката его лицо казалось бронзовым, как древняя статуя.
– Должно? – спросила она.
– Не знаю. – Рави снова улыбнулся. – Когда я понял, что Вселенная может быть сознательной, я не испугался. Я почувствовал… облегчение. Как будто наконец нашёл дом, который всегда искал.
Майя не разделяла его энтузиазма. Но что-то в его словах зацепило её – та часть, которая снилась ей в ту ночь, та часть, которая чувствовала связь с чем-то большим.
– Вы странный человек, доктор Кришнамурти, – сказала она.
– Рави, – поправил он. – И да, я знаю. Мне часто это говорят.
На пятый день случилось непредвиденное.
Они проводили очередное измерение над участком, который местные называли «Долиной теней» – глубокой впадиной между двумя коралловыми грядами. Экосистема здесь была особенно богатой: множество укрытий, стабильная температура, отсутствие сильных течений.
Детектор работал штатно. Φ рос – медленно, как и в предыдущих измерениях, – приближаясь к отметке в семьдесят церенов.
А потом случился скачок.
– Что за… – Маркус уставился на экран. – Майя, посмотри.
Она была рядом через секунду.
Φ подскочил с семидесяти двух до ста двадцати трёх церенов. Мгновенно. Без предупреждения.
– Ошибка датчика? – спросила Анна.
– Все системы в норме. – Маркус проверял показания. – Температура, когерентность, питание – всё зелёное.
– Тогда что?..
– Смотрите. – Томас указал на другой монитор, показывающий эхолокационную карту глубины. – Там. Под нами.
Они посмотрели.
Что-то большое двигалось в Долине теней. Что-то очень большое.
– Кит? – предположила Анна.
– Не похоже. Слишком… – Маркус прищурился. – Слишком рассредоточенное. Как будто много объектов движутся вместе.
Рави наклонился к экрану.
– Косяк, – сказал он тихо. – Очень большой косяк. Тысячи, может быть, десятки тысяч особей.
Они смотрели, как огромное облако жизни медленно проплывало под судном. Эхолот показывал невероятную картину: плотная масса, движущаяся как единый организм, меняющая форму, пульсирующая.
– Сардины, – определила Анна, глядя на характер отражённого сигнала. – Нерестовая миграция. Я читала, что они собираются в огромные скопления, но никогда не видела вживую.
Φ на экране продолжал расти. Сто тридцать. Сто сорок. Сто пятьдесят.
– Это невозможно, – прошептала Майя.
Сто шестьдесят церенов. Как у человека в состоянии бодрствования.
Косяк двигался под судном около двадцати минут. Всё это время Φ держался на уровне ста пятидесяти-ста семидесяти, иногда подскакивая выше, когда рыбы совершали синхронные манёвры.
Потом косяк ушёл, растворился в глубине, и показания вернулись к обычным семидесяти церенам рифа.
Никто не произнёс ни слова.
Маркус первым нарушил молчание:
– Сто семьдесят церенов. Выше, чем у большинства людей.
– Это косяк, – сказала Анна, словно это что-то объясняло. – Не отдельная рыба. Коллективное поведение.
– Но рыбы – не нейроны! – Маркус вскочил. – Они не связаны синапсами, не обмениваются нейромедиаторами. Как они могут интегрировать информацию так?
– Визуально, – предположил Томас. – Каждая рыба следит за соседями, корректирует движение. Информация распространяется через свет, через зрение.
– Это не объясняет такой высокий Φ!
– Может быть, объясняет. – Рави говорил спокойно, не повышая голоса. – Представьте: тысячи глаз, каждый из которых видит сотни других глаз. Сотни других движений. И каждое движение – сигнал, который влияет на все остальные движения. Это не просто сумма – это умножение. Каждая связь усиливает все остальные.
Майя смотрела на пустой экран – косяк ушёл, Φ упал – и пыталась осмыслить увиденное.
Косяк сардин. Рыбы с крошечными мозгами, управляемыми инстинктами. И вместе они создали сознание, сопоставимое с человеческим.
Что ещё мы не видим? – подумала она. – Что ещё вокруг нас обладает сознанием, а мы не знаем?
– Нужно записать всё, – сказала она вслух. – Каждую деталь. Время, координаты, поведение косяка, показания детектора. Это… – она замолчала.
– Это что? – спросил Рави.
Майя посмотрела на него.
– Это меняет всё.
Вечером того дня команда собралась в кают-компании для обсуждения.
Маленькое помещение было набито людьми: Майя, Маркус, Анна, Томас, Рави, капитан судна и два его помощника. На столе стояли остатки ужина – пустые тарелки, чашки с недопитым кофе.
– Итак, – начала Майя, – давайте подведём итоги.
Она вывела на экран сводную таблицу:
Объект
Φ (церены)
Примечания
Морская вода (без жизни)
0.1-0.3
Фоновый шум
Отдельные рыбы
2-5
Зависит от вида
Черепаха
8-12
Выше ожидаемого
Дельфин
45-60
Одиночные особи
Здоровый риф
75-85
Стабильно
Повреждённый риф
25-35
Снижение
Косяк сардин
150-170
Пиковое значение
– Выводы? – спросила она.
– Первый и очевидный, – сказал Томас. – Φ – не функция размера мозга. Косяк рыб с крошечными нервными системами показывает значения выше, чем одиночный дельфин с мозгом больше человеческого.
– Потому что мы измеряем не мозг, – добавил Рави. – Мы измеряем систему. Тысячи рыб, действующих как единое целое, – это бо́льшая система, чем один дельфин.
– Но почему одиночный дельфин показывает меньше, чем риф? – спросила Анна. – У дельфина мозг. У рифа – нет.
– У рифа есть кое-что другое, – ответила Майя. – Миллионы организмов, связанных тысячами способов. Химические сигналы, световые паттерны, колебания воды. Каждый полип реагирует на соседей, каждая водоросль – на рыб, которые её объедают. Это не просто группа – это сеть.
– То есть сознание – это сеть? – Капитан судна, пожилой австралиец по имени Джек, впервые вмешался в разговор. – Как… интернет?
Маркус фыркнул, но Майя задумалась.
– Не совсем. Интернет передаёт информацию, но не интегрирует её. Каждый узел работает независимо. Для высокого Φ нужна настоящая интеграция – когда информация из разных частей системы сливается в единое целое.
– А в рифе она сливается?
– Судя по данным – да.
Джек покачал головой.
– Я сорок лет хожу над этими рифами. И вы говорите, что они… думают?
– Не так, как вы или я. – Майя выбирала слова осторожно. – Но они… переживают. Имеют внутренний опыт. Это то, что показывает Φ.
Тишина.
Потом Рави произнёс:
– Может быть, правильный вопрос – не «думают ли они», а «как они переживают мир». Мы думаем словами, образами, временем. Риф, вероятно, переживает мир как… – он поискал слово, – как поток. Непрерывное изменение температуры, света, солёности. Приливы и отливы. День и ночь. Сезоны. Медленный танец длиной в тысячи лет.
– Это поэзия, не наука, – сказала Анна.
– Может быть, наука должна стать немного более поэтичной, – ответил Рави. – Чтобы описать то, что мы обнаружили.
После совещания Майя осталась одна.
Она сидела в кают-компании, глядя на сводную таблицу, и думала о последствиях.
Если их результаты подтвердятся – а у неё не было оснований сомневаться в данных – это будет означать революцию. Не только в науке о сознании, но в философии, в этике, в самом понимании места человека во Вселенной.
Тысячелетиями люди считали себя уникальными. Единственными носителями разума в бездушной материальной вселенной. Религии обещали им особый статус – любимые дети Бога, венец творения. Наука отняла это утешение, показав, что люди – просто обезьяны на маленькой планете у заурядной звезды. Но даже наука сохранила последнее убежище гордости: сознание. Внутренний мир, субъективный опыт – нечто, что есть только у нас.
И вот это убежище рушилось.
Рифы обладали сознанием. Косяки рыб. Возможно, леса, реки, целые экосистемы. Мир, который казался мёртвым и механическим, оказался живым – не метафорически, а буквально.
Мы не одиноки, – подумала Майя. – Мы никогда не были одиноки. Мы просто не умели видеть.
Дверь открылась. Рави вошёл с двумя чашками.
– Чай, – сказал он, протягивая одну. – Настоящий индийский, не эта порошковая дрянь из автомата.
Она взяла чашку. Чай пах кардамоном и чем-то ещё – корицей, может быть, или имбирём.
– Спасибо.
– Не за что. – Он сел напротив. – Я видел, как вы ушли. Подумал, что вам нужна компания.
– Мне нужна тишина.
– Я могу молчать. – Он улыбнулся. – Это один из моих талантов.
Несмотря на себя, Майя почувствовала, как уголки её губ дрогнули.
– Вы невозможный человек.
– Я знаю. – Рави отпил чай. – Можно задать вопрос?
– Ещё один?
– Последний на сегодня. Обещаю.
Она кивнула.
– О чём вы думаете? Не как учёный – как человек.
Майя долго молчала. Чай остывал в её руках.
– Я думаю о своей матери, – сказала она наконец. – Она умерла несколько недель назад. От деменции, как и мой отец.
– Мне жаль.
– Не надо. – Она покачала головой. – В конце она говорила странные вещи. О связях, о сети, о свете между звёздами. Я считала это бредом – просто разрушающийся мозг, генерирующий случайные образы. – Она посмотрела на экран с данными. – Теперь я не уверена.
– Вы думаете, она что-то видела?
– Я думаю… – Майя замялась. – Я думаю, что сознание – более странная вещь, чем мы предполагали. И когда мозг разрушается, когда нормальные фильтры перестают работать, может быть… может быть, мы начинаем видеть то, что обычно скрыто.
– Брахман, – тихо сказал Рави.
– Или что-то похожее. Я не знаю. – Она допила чай и поставила чашку на стол. – Я учёный. Я верю в данные, в повторяемость, в статистическую значимость. Но эти данные… – она указала на экран, – они заставляют меня сомневаться во всём, что я знала.
– Это хорошо, – сказал Рави.
– Хорошо?
– Сомнение – начало мудрости. Так говорил мой учитель. – Он поставил свою чашку рядом с её. – Знаете, что самое удивительное в ваших результатах? Не сами числа – их можно объяснить по-разному. Удивительно то, что вы их получили.
– Что вы имеете в виду?
– IIT существует уже полвека. Идея о том, что сознание – это интегрированная информация, не нова. Но никто не пытался измерить это напрямую. Все предполагали, что это невозможно. – Он наклонился вперёд. – Вы построили невозможный инструмент. Вы направили его на мир. И мир ответил.
Майя подумала о той ночи в ЦЕРНе. О сорока двух церенах в межзвёздном пространстве.
– Он ещё не закончил отвечать, – сказала она тихо.
Рави посмотрел на неё с интересом.
– Что вы имеете в виду?
Она колебалась. Потом решилась.
– Перед отъездом сюда я провела эксперимент. Неофициальный. Направила детектор в ночное небо.