Портрет жены

– Да, небольшая персональная экспозиция, – кивнул он. – Начало положено. Критики были благосклонны, несколько работ даже продались. – Он сделал паузу, потом добавил: – Я принёс подарок для Софи и Элен. Надеюсь, он тебе понравится.

Жюль подвёл меня к большому свёртку, прислонённому к стене в гостиной. Развернув бумагу, я увидел картину – портрет Элен с Софи на руках. Это была не абстракция, как его свадебный подарок, а реалистичное изображение, выполненное с поразительным мастерством и чувством.

Элен на портрете сидела в кресле у окна, держа на руках новорожденную Софи. Свет падал таким образом, что лицо Элен было частично в тени, но её глаза светились особым, материнским светом, когда она смотрела на дочь. В выражении её лица была такая нежность и одновременно сила, что захватывало дух.

– Когда ты успел написать это? – спросил я, потрясённый.

– Я начал работать над этим портретом, когда Элен была на седьмом месяце, – объяснил Жюль. – Она позировала мне несколько раз в доме её отца. А после рождения Софи я приходил туда ещё пару раз, чтобы добавить ребёнка.

Я был удивлён, что Элен не упоминала об этих сеансах. С другой стороны, она, видимо, хотела, чтобы портрет стал для меня сюрпризом.

– Это… прекрасная работа, – признал я искренне. – Спасибо, Жюль.

– Я рад, что тебе нравится, – сказал он с лёгкой улыбкой. – Элен – потрясающая модель. В ней есть какая-то тайна, которую хочется разгадать и запечатлеть.

В его словах мне послышался какой-то скрытый смысл, но прежде чем я успел что-то ответить, к нам подошла сама Элен с Софи на руках.

– А, вижу, Жюль показал тебе наш сюрприз, – сказала она, и её глаза светились радостью. – Что скажешь?

– Это удивительно, – повторил я искренне. – Жюль действительно сумел поймать что-то особенное… в вас обеих.

Элен просияла и повернулась к художнику.

– Спасибо, Жюль. Это самый прекрасный подарок, который мы могли получить.

– Рад, что вам нравится, – ответил он, и я заметил, как на мгновение его взгляд задержался на лице Элен – чуть дольше, чем было необходимо.

Портрет повесили в гостиной, на самом видном месте. Каждый раз, проходя мимо, я останавливался на несколько секунд, чтобы взглянуть на него. В нём было что-то завораживающее – не только мастерство исполнения, но и то, как художнику удалось уловить какую-то сущность Элен, которую я сам не всегда замечал. В её взгляде на картине была глубина, которая одновременно привлекала и тревожила.

Лето 1979 года выдалось жарким. Мы проводили выходные в парках – Люксембургском саду или Булонском лесу, – спасаясь от духоты под тенью деревьев. Элен часами могла сидеть на одеяле с маленькой Софи, читая ей вслух детские стихи или просто тихо разговаривая.

– Смотри, Софи, это клён. А это каштан. Скоро на нём появятся плоды, похожие на маленьких ёжиков. А там, видишь, голуби. Слышишь, как они воркуют?

Я наблюдал за ними, испытывая непривычное для меня чувство полноты и совершенства жизни. Если бы в тот момент меня спросили о счастье, я бы ответил, что именно это оно и есть – жаркий летний день, зелёная трава, красивая жена и маленькая дочь, мирно спящая под тенью дерева.

Однако идиллия не была абсолютной. С рождением Софи в наши отношения с Элен вкралась определённая напряжённость. Не то чтобы мы часто ссорились или упрекали друг друга – нет, внешне всё выглядело благополучно. Но я чувствовал, что Элен всё больше отдаляется от меня, погружаясь в материнство и одновременно тоскуя по той жизни, которую вела до рождения дочери.

Иногда, вернувшись с работы, я заставал её с книгой по искусству на коленях и тоской во взгляде, который она быстро скрывала, как только замечала меня. В другие дни она казалась раздражённой, нетерпеливой, словно стены квартиры давили на неё.

– Ты не думаешь вернуться к работе? – спросил я однажды вечером, когда мы сидели на балконе после того, как Софи уснула. – Может быть, не полный день, но хотя бы на несколько часов в неделю? Я вижу, что ты скучаешь по своим исследованиям.

Элен посмотрела на меня с удивлением и благодарностью.

– Ты не будешь возражать? Я думала, ты предпочитаешь, чтобы я полностью посвятила себя Софи.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал я, и это было правдой. – Если работа в университете делает тебя счастливой, значит, нам нужно найти способ совместить её с заботой о Софи.

Элен молча взяла мою руку и крепко сжала. В её глазах блестели слёзы.

– Спасибо, Филипп. Я… я действительно скучаю по работе. Я люблю Софи больше всего на свете, но иногда чувствую, что теряю часть себя, сидя дома целыми днями.

Я понимающе кивнул, хотя в глубине души не мог полностью разделить её чувства. Мне казалось, что забота о ребёнке должна быть самодостаточной и полностью удовлетворяющей для женщины. Но я видел, что для Элен это не так, и был готов принять этот факт.

В сентябре, когда Софи исполнилось пять месяцев, мы наняли няню – мадам Ришар, немолодую, опытную женщину, которую порекомендовала Клэр Дюпон. Мадам Ришар приходила три раза в неделю на полдня, позволяя Элен возобновить работу в университете. Профессор Рено с радостью вернул её в свою исследовательскую группу, хотя и на сокращённый график.

Жизнь вошла в новое русло. Элен просыпалась рано, кормила Софи, проводила с ней утро, затем передавала няне и уезжала в Сорбонну. К вечеру она возвращалась – оживлённая, с блеском в глазах, – и снова полностью посвящала себя дочери.

Я был рад видеть её такой воодушевлённой, хотя и не мог избавиться от смутного ощущения, что наша семейная жизнь развивается не совсем так, как я представлял. В моём воображении Элен должна была полностью погрузиться в домашние заботы, постепенно забывая о своих профессиональных амбициях. Вместо этого она, казалось, нашла способ совместить обе стороны жизни, и это вызывало у меня смешанные чувства – восхищение её энергией и лёгкое разочарование тем, что она не соответствует моему идеалу.

В октябре, когда Софи было шесть месяцев, в нашу жизнь снова вошёл Жюль Лемер. Он позвонил однажды вечером, когда мы только закончили ужин.

– Извини за беспокойство, Филипп, – сказал он после обмена приветствиями, – но у меня отличные новости, и я хотел поделиться ими с вами. Галерея "Клод Бернар" организует мою персональную выставку в ноябре. Это прорыв для моей карьеры.

– Поздравляю, Жюль, – искренне ответил я. – Это отличные новости.

– Спасибо. Но это ещё не всё. Центральным произведением выставки будет портрет Элен с Софи. Куратор галереи был совершенно очарован им и настаивает, чтобы картина была представлена.

Я почувствовал лёгкое замешательство.

– Ты имеешь в виду… наш портрет? Тот, что висит у нас в гостиной?

– Нет-нет, – быстро ответил Жюль. – У меня есть второй вариант – по сути, первая версия, которую я доработал после рождения Софи. Ваш портрет принадлежит вам, я не стал бы просить его для выставки.

Я испытал облегчение, хотя и был слегка озадачен тем, что Жюль создал две версии одного и того же портрета.

– В таком случае, я рад за тебя. Когда открытие?

– Пятнадцатого ноября. Я бы очень хотел, чтобы вы с Элен присутствовали. Это много значит для меня.

Я обещал, что мы постараемся прийти, и передал трубку Элен, которая к тому времени уложила Софи и вернулась в гостиную. Она была искренне рада за Жюля и без колебаний согласилась пойти на открытие выставки.

– Это важное событие в его карьере, – сказала она, когда закончила разговор. – Ты ведь не против, если мы пойдём?

– Конечно, нет, – ответил я, хотя, если честно, мысль о том, что портрет моей жены и дочери будет выставлен на публичное обозрение, вызывала у меня смешанные чувства.

В день открытия выставки моя мать согласилась посидеть с Софи, которой к тому времени исполнилось уже семь месяцев. Элен надела элегантное чёрное платье – простое, но изысканное, подчёркивающее её стройную фигуру, которую она быстро вернула после родов.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал я, любуясь ею. – Материнство тебе к лицу.

Она улыбнулась, поправляя серьги.

– Спасибо. Я немного нервничаю. Странно думать, что мой портрет увидят сотни людей.

– Портрет очень красивый, – успокоил я её. – И правдивый. Тебе нечего стыдиться.

Галерея "Клод Бернар" располагалась в престижном районе Сен-Жермен-де-Пре. Когда мы прибыли, там уже собралась внушительная толпа – критики, коллекционеры, художники, галеристы. Жюль встретил нас у входа, явно нервничая, но с горящими от волнения глазами.

– Спасибо, что пришли, – сказал он, целуя Элен в обе щеки и пожимая мне руку. – Пойдёмте, я покажу вам экспозицию.

Выставка состояла из двух десятков работ – портреты, городские пейзажи, несколько абстрактных композиций. Стиль Жюля был узнаваем – реалистичный, но с особым вниманием к игре света и тени, к выражению глаз портретируемых. В каждой его работе чувствовалось напряжение между внешним обликом и внутренней сущностью изображаемого объекта.

Портрет Элен с Софи, как и обещал Жюль, занимал центральное место в основном зале. Увидев его, я невольно остановился. Эта версия отличалась от той, что висела в нашей гостиной, – более интимная, более эмоциональная. Элен на ней смотрела не на ребёнка, а прямо на зрителя, и в её глазах читался вызов, какая-то скрытая сила, которую я редко видел в реальной жизни.

– Что скажешь? – тихо спросил Жюль, глядя на моё лицо.

– Потрясающе, – честно ответил я. – Хотя эта версия… отличается от нашей.

– Да, я выбрал другой момент, – кивнул он. – На вашем портрете запечатлена мать, погружённая в созерцание своего ребёнка. Здесь же я хотел показать женщину, которая остаётся собой даже в момент полного погружения в материнство. Видишь этот взгляд? Это чистая Элен – глубокая, мыслящая, непокорённая.

Его слова заставили меня пристальнее вглядеться в портрет. Действительно, Жюль уловил в Элен что-то, что я сам редко замечал, – ту часть её личности, которая сохраняла независимость даже в рамках семейной жизни, ту сущность, которая не растворялась полностью ни в роли жены, ни в роли матери.

Я повернулся к Элен, стоявшей рядом со мной, и увидел, что она тоже внимательно рассматривает портрет. На её лице было странное выражение – смесь узнавания и удивления, словно она видела в картине что-то, что знала о себе, но не ожидала увидеть отражённым так явно.

– Жюль уловил твою сущность, – сказал я, обнимая её за плечи.

– Да, – тихо ответила она. – Иногда кажется, что художники видят нас лучше, чем мы сами.

Вечер продолжался. Мы общались с другими гостями, слушали комментарии критиков, которые высоко оценивали работы Жюля. Портрет Элен с Софи привлекал особое внимание – несколько человек спросили, кто эта женщина с таким выразительным взглядом.

К концу вечера Жюль подошёл к нам с бокалом шампанского.

– У меня есть предложение, – сказал он, обращаясь больше к Элен, чем ко мне. – Я хотел бы написать ещё один портрет – только тебя, без ребёнка. Что-то более… личное.

Я почувствовал, как непроизвольно напрягаюсь. Идея нового портрета почему-то вызвала у меня смутное беспокойство.

– Зачем ещё один портрет? – спросил я прежде, чем Элен успела ответить. – У нас уже есть прекрасная картина.

– Художники часто работают сериями, – объяснил Жюль. – Один и тот же объект в разных ситуациях, в разных состояниях. Это помогает глубже понять сущность. – Он повернулся к Элен: – Что скажешь?

Элен выглядела задумчивой.

– Это интересное предложение, Жюль, но… я не уверена, что сейчас подходящее время. Софи ещё слишком мала, и я не могу выделить достаточно времени для сеансов позирования.

– Я понимаю, – кивнул Жюль. – Предложение остаётся в силе. Когда будешь готова – дай знать.

По дороге домой я спросил Элен:

– Тебя заинтересовало предложение Жюля?

Она задумчиво смотрела в окно такси.

– Не знаю. Есть что-то захватывающее в том, как он видит людей. Как будто он снимает все маски и показывает то, что скрыто глубоко внутри.

– И ты не боишься того, что он может увидеть? – спросил я, сам удивляясь своему вопросу.

Элен повернулась ко мне, в полумраке кабины её глаза казались огромными.

– А должна?

Я не нашёл, что ответить, и остаток пути мы провели в молчании.

В последующие месяцы Софи росла и развивалась – сначала научилась сидеть, потом ползать, затем встала на ножки, держась за мебель. Элен фиксировала каждый её успех, записывая в специальный дневник даты и обстоятельства. Она была внимательной, заботливой матерью, но я видел, что материнство, при всей его важности, не заполняло её жизнь полностью. Она по-прежнему много читала, продолжала работать в университете, поддерживала связи с интеллектуальным миром Парижа.

Жюль Лемер периодически появлялся в нашей жизни – приходил на дни рождения Софи, иногда присоединялся к обедам у профессора Мартена, дарил маленькие акварельные зарисовки для детской. Его карьера развивалась успешно после той выставки – появились новые предложения от галерей, статьи в журналах, первые серьёзные коллекционеры его работ.

– Твой портрет стал моей визитной карточкой, – сказал он Элен однажды, когда мы все вместе обедали в доме её отца. – Эта картина открыла мне двери, которые раньше были закрыты.

– Я рада, что смогла помочь, – ответила Элен с искренней теплотой. – Даже если всё, что я сделала, – это просто посидела с ребёнком на руках.

– О, ты сделала гораздо больше, – возразил Жюль. – Ты позволила мне увидеть то, что скрыто за повседневностью. Это редкий дар – такая открытость.

Я наблюдал за их обменом репликами с лёгким раздражением. Между Элен и Жюлем существовала какая-то связь, основанная на взаимопонимании и общих интересах, которая иногда заставляла меня чувствовать себя лишним. Не то чтобы я подозревал их в романтических отношениях – нет, для этого не было никаких оснований. Скорее, меня беспокоило то, что Жюль, казалось, видел в Элен нечто такое, что оставалось невидимым для меня.

Когда Софи исполнился год, мы устроили праздник в нашей квартире. Собрались близкие друзья и родственники – мои родители, профессор Мартен, несколько друзей из университета, Робер с женой, Клэр Дюпон. Жюль тоже был приглашён и пришёл с большим плюшевым медведем для Софи.

Маленькая виновница торжества, одетая в кружевное платьице, с любопытством разглядывала гостей своими серьёзными карими глазами – такими же, как у Элен. Она уже начинала говорить – отдельные слова вроде "мама", "папа", "дай", и даже пыталась составлять простейшие фразы.

– Она очень развитая для своего возраста, – заметил мой отец, наблюдая, как Софи увлечённо рассматривает книжку с картинками. – В кого она такая умница?

– В маму, конечно, – улыбнулся я, глядя на Элен, которая в этот момент разрезала праздничный торт. – Все говорят, что она похожа на Элен не только внешне.

– Что ж, это хорошо, – кивнул отец. – Умные женщины рождают умных детей. Твоя мать тоже не дура, хоть и не получила такого образования, как Элен.

Я был тронут этим редким комплиментом в адрес Элен. Мой отец, Анри Дюран, был человеком старой закалки, с традиционными взглядами на роль женщины в семье. Тот факт, что он признал интеллектуальные достоинства моей жены, много значил.

После того как гости разошлись, и Софи уснула, мы с Элен сидели на балконе, наслаждаясь тёплым апрельским вечером.

– Год пролетел так быстро, – задумчиво произнесла Элен, глядя на звёздное небо. – Кажется, только вчера мы привезли её из роддома, такую крохотную, беспомощную.

– А теперь у нас почти самостоятельная личность, – улыбнулся я. – Со своим характером и предпочтениями.

– Да, она особенная, – кивнула Элен. – Иногда я смотрю на неё и думаю – какой она станет через десять, двадцать лет? Что будет любить? Кем захочет быть?

– Кем бы она ни стала, я уверен, она будет такой же умной и красивой, как её мать, – сказал я, беря руку Элен в свою.

Она благодарно сжала мою ладонь.

– Знаешь, Филипп, несмотря на все трудности и недосып, этот год был самым счастливым в моей жизни. Спасибо тебе за Софи. И за понимание. За то, что позволил мне найти баланс между материнством и работой.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – искренне ответил я. – Если этот баланс делает тебя счастливой, значит, мы всё делаем правильно.

Мы сидели в молчании, наслаждаясь моментом близости и взаимопонимания. В такие минуты мне казалось, что наш брак идеален, что мы с Элен действительно созданы друг для друга, что никакие различия во взглядах или характерах не смогут встать между нами.

Я не знал тогда, что гармония, которую мы ощущали, была хрупкой и временной, что под поверхностью нашей семейной жизни уже зарождались противоречия, которые со временем могли перерасти в серьёзный кризис. Я не видел – не хотел видеть, – что Элен, при всей её любви ко мне и Софи, не была полностью удовлетворена ролью, которую играла в нашей семье.

И уж точно я не догадывался, что взгляд, которым Жюль наделил Элен на своём портрете – взгляд женщины непокорённой, сохраняющей свою сущность даже в рамках социальных ролей, – был гораздо ближе к истине, чем образ идеальной жены и матери, который я создал в своём воображении.

Но всё это открылось мне гораздо позже. А пока мы были молоды, полны сил и надежд, и жизнь казалась бесконечной дорогой, полной возможностей и радостей.