Последняя цепь

Калеб смотрел на изображение портала. Чёрное отверстие, ведущее в неизвестность. Приглашение или ловушка?

– Сколько времени нужно, чтобы пройти от внешнего периметра Стражей до портала? – спросил он.

– При максимальном ускорении и удачном маневрировании – примерно двенадцать минут, – ответила Окунде. – Но это теоретически. Практически… никто не выживал даже пять секунд.

– «Меркурий-12» не маневрировал, – сказал Калеб медленно. – Он двигался по прямой траектории, как мишень на стрельбище.

– Вы думаете, что можно увернуться от Стражей?

– Я думаю, что нужно попробовать.

Накамура покачал головой:

– Командор, это самоубийство. Их миллионы. Они быстрее любого корабля, который мы можем построить.

– Быстрее любого корабля, – согласился Калеб. – Но мы не будем использовать корабль.

Все посмотрели на него.

– Что вы имеете в виду? – спросила Лена.

Калеб повернулся к инженеру Окунде:

– Кэй, помните тот проект, который вы разрабатывали для астероидной добычи? Беспилотный торпедный модуль с инерциальным экранированием?

Окунде нахмурилась:

– «Сверчок»? Это экспериментальная технология. Прототип ни разу не тестировался в реальных условиях.

– Но теоретически он способен выдержать ускорение в тысячу g?

– Теоретически – да. Инерциальные компенсаторы должны защитить содержимое от перегрузок. Но человеческий организм…

– Я не говорю о человеке. – Калеб улыбнулся – хищной, решительной улыбкой. – Я говорю о способе доставки научного оборудования к порталу. Маленький, быстрый, маневренный модуль, который пронесётся через периметр Стражей прежде, чем они успеют среагировать.

– Это… – Окунде задумалась. – Это может сработать. При достаточном ускорении мы можем сократить время в зоне поражения до нескольких секунд.

– Но «Сверчок» не предназначен для таких миссий, – возразила Лена. – Он не несёт достаточно сенсоров для полноценного исследования.

– Тогда мы его модифицируем. – Калеб обвёл взглядом собравшихся. – У нас есть ресурсы, есть специалисты, есть время. Пусть немного, но есть.

– Командор, – Накамура поднялся, – даже если модуль прорвётся к порталу… что дальше? Как он вернётся?

Калеб помолчал.

– Он не вернётся, – сказал наконец. – Это миссия в один конец. Модуль войдёт в проводник, соберёт данные и передаст их до того, как… до того, как связь прервётся.

– Вы говорите о камикадзе.

– Я говорю о необходимой жертве. – Калеб выпрямился. – Мы не можем позволить себе отступить. Не сейчас, когда мы так близко.

Тишина заполнила зал. Калеб видел на лицах офицеров смешанные чувства: сомнение, страх, решимость.

Наконец заговорил Теорем:

– Я могу усовершенствовать системы сбора данных. Если модуль успеет передать хотя бы минуту записей из проводника, это будет больше, чем мы когда-либо имели.

– Я возьму на себя модификацию корпуса, – добавила Окунде. – Нам понадобится дополнительная защита от радиации внутри проводника.

– А я, – Лена посмотрела на Калеба, – разработаю программу сканирования. Каждая секунда внутри должна дать максимум информации.

Калеб кивнул:

– Хорошо. Приступаем немедленно.

Работа над проектом «Сверчок-2» – так неофициально окрестили модифицированный модуль – заняла восемь дней. Восемь дней круглосуточного труда, когда инженеры, учёные и техники работали сменами, не покидая ангар.

Калеб бывал там каждый день, наблюдая за прогрессом. Он видел, как голый каркас прототипа обрастает слоями защиты, как устанавливаются сенсоры и системы связи, как тестируются двигатели.

Окунде оказалась права: оригинальный «Сверчок» не был рассчитан на такие задачи. Но под её руководством команда инженеров творила чудеса. Они усилили корпус, добавили резервные системы, установили самые чувствительные сенсоры, какие только могли найти на борту «Рассвета Одиссея».

– Он готов, – объявила Окунде на девятый день, стоя перед завершённым модулем.

«Сверчок-2» выглядел непропорционально маленьким – цилиндр длиной в четыре метра, ощетинившийся антеннами и датчиками. Его поверхность была покрыта абляционной бронёй, способной выдержать чудовищные температуры внутри проводника.

– Время прорыва через периметр Стражей при максимальном ускорении – восемь целых две десятых секунды, – докладывала Окунде. – Запас топлива позволит двигаться внутри проводника примерно сорок минут, после чего модуль перейдёт в режим дрейфа.

– Связь? – спросил Калеб.

– Квантовый передатчик. Теоретически должен работать даже сквозь нейтронное вещество проводника. Теоретически.

– Много «теоретически».

– Это всё, что у нас есть, командор.

Калеб обошёл модуль, касаясь его поверхности. Холодный металл под пальцами. Машина, которая понесёт их надежды в самое сердце Цепи.

– Когда можем запустить?

– Через шесть часов. Нужно провести финальную диагностику и загрузить программу миссии.

Калеб кивнул:

– Действуйте.

Запуск «Сверчка-2» состоялся в полночь по корабельному времени. Калеб стоял в командном центре, окружённый офицерами и учёными. Напряжение в воздухе было почти осязаемым.

– Модуль в позиции, – докладывал Паскаль. – Системы активированы. Готовность к запуску.

– Запуск, – приказал Калеб.

«Сверчок-2» рванулся вперёд. На экране его метка превратилась в размытую линию – так быстро он двигался. Двигатели выдавали тысячу g ускорения, и модуль набирал скорость с каждой секундой.

– Приближение к периметру Стражей, – докладывал оператор. – Тридцать секунд до контакта.

Калеб смотрел на тактический дисплей. Там, впереди, ждали Стражи – миллионы смертоносных машин, готовых уничтожить любого нарушителя.

– Двадцать секунд.

Рои начали двигаться. Даже на расстоянии, даже через сенсоры, Калеб чувствовал их пробуждение – волну активности, прокатившуюся по магнитосфере звезды.

– Десять секунд.

– Стражи реагируют! – крикнул кто-то. – Они перехватывают!

– Пять секунд.

На экране тысячи точек устремились к «Сверчку-2». Быстрые, неумолимые, смертоносные.

– Три… два… один… контакт!

Телеметрия показывала хаос. Модуль нёсся сквозь рой Стражей, уклоняясь от атак с помощью запрограммированных манёвров. Его корпус содрогался от близких попаданий, абляционная броня испарялась под ударами.

– Повреждения тридцать процентов! – кричал Паскаль. – Сорок! Пятьдесят!

Калеб сжал кулаки. Продержись. Ещё немного.

– Семь секунд в зоне!

– Повреждения семьдесят процентов!

– Восемь секунд!

И вдруг – экран мигнул. Телеметрия изменилась.

– Он внутри! – завопила Лена. – Модуль вошёл в проводник!

Калеб выдохнул. Он не осознавал, что задерживал дыхание.

«Сверчок-2» выжил. Искалеченный, повреждённый, но функционирующий. Он пронёсся сквозь ад и вырвался по ту сторону.

На экране появилось изображение – первые кадры изнутри проводника.

Калеб замер, не в силах отвести взгляд.

Это было… прекрасно. И ужасающе. Туннель из светящегося вещества, стены которого пульсировали энергией. Потоки чего-то – плазмы? информации? – текли по каналам, вьющимся вдоль стен. Всё вокруг дышало жизнью – не биологической, но жизнью тем не менее.

– Боже мой, – прошептал Теорем. – Это… это артерия. Мы внутри кровеносной системы гигантского механизма.

– Сенсоры фиксируют колоссальную энергетическую активность, – докладывал оператор. – Уровни радиации… запредельные. Но модуль держится.

– Сколько у нас времени? – спросил Калеб.

– Примерно тридцать минут до критического повреждения систем.

– Активируйте все сенсоры. Записывайте всё.

Следующие полчаса прошли как во сне. «Сверчок-2» дрейфовал по внутренностям проводника, его камеры и сенсоры жадно поглощали информацию. Калеб видел структуры, которые не мог понять, – гигантские механизмы, обрабатывающие потоки энергии; узловые точки, где сходились десятки каналов; что-то похожее на… на органы?

– Это не просто компьютер, – сказала Лена, её голос был хриплым от изумления. – Это организм. Живой организм из нейтронного вещества и энергии.

– Не живой в нашем понимании, – поправил Теорем. – Но… функционирующий. Самоподдерживающийся. Возможно, даже развивающийся.

– Модуль приближается к критическому состоянию, – предупредил Паскаль. – Системы отказывают. Связь нестабильна.

– Ещё минуту, – попросил Калеб. – Нам нужно больше данных.

– Командор, мы потеряем модуль!

– Я знаю. Ещё минуту.

Изображение на экране начало распадаться. Статика заполняла кадры, прерывая поток данных. Но сквозь помехи Калеб увидел ещё одну вещь – что-то впереди по курсу модуля.

Камера, выходящая в открытое пространство. Внутренняя полость проводника, огромная, как планета. И там, в центре…

– Что это? – прошептала Лена.

Калеб не знал. Что-то светящееся. Что-то огромное. Что-то, что пульсировало собственным сердцебиением.

И потом – связь оборвалась.

Экран погас.

– Модуль потерян, – доложил Паскаль. Его голос был ровным, но руки дрожали.

Калеб смотрел на пустой экран. Они потеряли «Сверчок-2». Но…

– Все данные сохранены? – спросил он.

– Да, командор. Тридцать две минуты записей.

Тридцать две минуты. Больше, чем кто-либо получал за двадцать лет исследований.

Калеб повернулся к команде:

– Начинайте анализ. Я хочу знать всё, что мы узнали.

Анализ данных занял трое суток. Трое суток, в течение которых научная команда работала практически без сна, изучая каждый кадр, каждое показание сенсоров, каждый бит информации, переданный «Сверчком-2».

Результаты были… ошеломляющими.

– Цепь – это не компьютер в нашем понимании, – объясняла Лена на итоговом брифинге. Голографическая модель висела над столом, показывая внутреннее строение проводника. – Это симбиотический организм. Нейтронные звёзды служат не процессорами, а скорее… сердцами. Они генерируют энергию, которая питает всю систему.

– А проводники? – спросил Калеб.

– Проводники – это нервная система и кровеносная система одновременно. По ним течёт и информация, и энергия. Они соединяют «сердца» в единое целое.

– Но главное открытие, – вмешался Теорем, – это то, что мы увидели в конце записи. Та полость внутри проводника.

Он вывел на экран последние кадры – размытые, испорченные помехами, но различимые.

– Это центральный узел. Точка, где сходятся информационные потоки со всей Цепи. И там… – он указал на светящийся объект в центре полости, – там находится что-то вроде… мозга.

– Мозга? – переспросил Накамура скептически.

– Метафорически. Центральный процессор, если хотите. Место, где производятся основные вычисления. Место, где хранится результат миллиарда лет работы.

Калеб смотрел на изображение. Светящийся объект был огромным – километры в поперечнике. И он пульсировал, словно живое сердце.

– Если мы хотим понять, что вычисляет Цепь… – начал он.

– Нам нужно попасть туда, – закончила Лена. – К центральному узлу.

– Это возможно?

– Технически – да. «Сверчок-2» выжил внутри проводника тридцать две минуты. С лучшей защитой, с пилотируемым модулем…

– Лена, – Калеб поднял руку, – вы говорите о пилотируемой миссии внутрь проводника?

– Я говорю о единственном способе получить ответы.

Тишина повисла над столом. Калеб видел на лицах офицеров страх и понимание. Они знали, что это значит. Миссия внутрь Цепи – в самое сердце структуры, которая убила «Касторею» и десятки зондов.

Но они также знали, что выбора нет.

– Хорошо, – сказал Калеб наконец. – Начинаем планирование. – Он обвёл взглядом присутствующих. – И на этот раз мы пойдём сами.

После брифинга Калеб остался в конференц-зале один. Голографическая модель всё ещё висела над столом – внутренности проводника, светящийся центральный узел, бесконечные потоки энергии. Он смотрел на неё и думал о том, что предстоит.

Пилотируемая миссия внутрь Цепи. Слова звучали почти буднично, но за ними скрывалась реальность, от которой захватывало дух и сжималось сердце. Они собирались отправить людей туда, где не выживал ни один беспилотный зонд. Туда, где радиация могла убить за секунды, где гравитационные силы могли разорвать корабль на атомы, где миллионы Стражей ждали любого нарушителя.

И он собирался возглавить эту миссию лично.

Дверь конференц-зала открылась, и вошла Лена. Она остановилась у порога, глядя на него с выражением, которое Калеб не мог однозначно интерпретировать.

– Я думала, вы уже ушли, – сказала она.

– Задержался. – Он указал на голограмму. – Пытаюсь осмыслить то, что мы обнаружили.

Лена подошла ближе и встала рядом с ним, глядя на светящуюся модель.

– Это меняет всё, что мы знали о Предтечах, – сказала она тихо. – Мы думали, что они создали машину. А они создали… что-то живое.

– Или что-то, что стало живым за миллиард лет существования.

– Возможно. – Она помолчала. – Калеб… вы действительно собираетесь лететь сами?

– Да.

– Почему?

Он долго смотрел на голограмму, прежде чем ответить.

– Потому что я единственный, кто знает, с чем мы столкнёмся. Я видел Стражей вблизи, пережил их атаку. Я понимаю, как они действуют, как думают – если это слово вообще применимо к ним.

– Это не ответ, – мягко возразила Лена. – Вы могли бы передать свои знания кому-то другому. Подготовить пилота, который полетит вместо вас.

Калеб повернулся к ней:

– Вы хотите честный ответ?

– Всегда.

– Я должен это сделать. – Он сжал кулаки. – Двадцать лет я жил с чувством вины. Чувством, что я выжил, когда должен был погибнуть. Что Элиза отдала свою жизнь за мою – и я не заслужил этой жертвы.

– Калеб…

– Дайте мне договорить. – Он поднял руку. – Эта миссия – шанс всё исправить. Не в смысле искупления – я знаю, что искупление невозможно. Но в смысле… завершения. Элиза погибла, пытаясь понять Цепь. Если я смогу довести её работу до конца, если смогу найти ответы, которые она искала…

Он замолчал, не в силах закончить фразу.

Лена долго смотрела на него. Потом протянула руку и положила её на его плечо – жест поддержки, простой и искренний.

– Вы не должны это делать в одиночку, – сказала она. – Я полечу с вами.

– Лена, это слишком опасно…

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Но кто-то должен следить, чтобы вы не совершили какую-нибудь героическую глупость. И кроме того, – её улыбка стала шире, – я учёный. Моё место там, где делаются открытия.

Калеб смотрел на неё и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Впервые за долгое время он не чувствовал себя одиноким в своей борьбе.

– Спасибо, – сказал он.

– Не благодарите, пока не вернёмся живыми.

Следующие две недели превратились в гонку со временем. Инженерная команда под руководством Окунде работала над созданием пилотируемого модуля, способного выдержать условия внутри проводника. Научная группа анализировала данные «Сверчка-2», выстраивая маршрут к центральному узлу. Военные готовили план прорыва через периметр Стражей.

Калеб был везде одновременно: в ангаре, где рождался новый модуль; в лабораториях, где кипела работа над анализом данных; на мостике, где Накамура координировал действия флота. Он спал по четыре часа в сутки, питался концентратами из автоматов и держался на кофеине и чистой силе воли.

Однажды вечером – или тем, что считалось вечером по корабельному времени, – к нему в каюту пришёл профессор Теорем.

– Командор, – сказал он, протискиваясь в дверь, – у меня есть кое-что, что вы должны увидеть.

Калеб отложил планшет с отчётами:

– Что случилось?

Теорем выглядел взволнованным – ещё больше, чем обычно. Его седые волосы торчали в разные стороны, очки съехали на кончик носа, глаза горели лихорадочным блеском.

– Я проанализировал энергетические паттерны центрального узла, – сказал он, активируя голографический проектор. – И обнаружил кое-что… неожиданное.

На экране появилась сложная диаграмма – волнообразные линии, пересекающиеся в тысячах точек.

– Это спектр энергетических пульсаций узла, – объяснил Теорем. – Смотрите на эти пики. Они повторяются с определённой периодичностью.

– И что это означает?

– Сначала я думал, что это просто рабочий ритм системы. Но потом я сравнил паттерны с нашими записями модуляций гравитационных волн, которые Цепь использует для внутренней коммуникации. И знаете, что я обнаружил?

Калеб покачал головой.

– Совпадение. Полное совпадение. – Теорем снял очки и протёр их, жест, который выдавал крайнее возбуждение. – Командор, центральный узел не просто обрабатывает данные. Он… он разговаривает.

– Разговаривает?

– С остальной частью Цепи. С другими узлами. – Теорем снова надел очки. – Но это ещё не всё. Часть сигналов направлена… вовне.

– Вовне? Куда?

– Я не уверен. Но если мои расчёты верны… – Теорем помедлил, – Цепь отправляет сигналы за пределы галактики.

Калеб замер.

– За пределы галактики?

– Да. В направлении скопления Девы. Примерно пятьдесят миллионов световых лет отсюда.

Пятьдесят миллионов световых лет. Это было за гранью человеческого воображения – расстояние, которое свет преодолевал за пятьдесят миллионов лет. И Цепь отправляла туда сигналы.

– Зачем? – спросил Калеб, хотя уже догадывался, что ответа не будет.

– Я не знаю, – признал Теорем. – Но у меня есть гипотеза. – Он вывел на экран новую диаграмму – карту галактики, с Цепью в секторе Тау и линией, уходящей в направлении скопления Девы. – Что, если Цепь – не единственная подобная структура во Вселенной? Что, если Предтечи построили сеть таких мегакомпьютеров по всему космосу?

– Сеть?

– Да. И они общаются друг с другом. Обмениваются данными, координируют вычисления. – Теорем посмотрел на Калеба. – Интерфейс говорил о галактической угрозе, которую Цепь должна нейтрализовать. Но что, если угроза… больше? Что, если она затрагивает всю Вселенную?

Калеб смотрел на карту, и масштаб происходящего давил на него, словно физическая тяжесть. Триста нейтронных звёзд в секторе Тау – это было грандиозно. Но сеть мегаструктур по всей Вселенной, координирующая усилия на протяжении миллиардов лет…

– Если это правда, – сказал он медленно, – тогда уничтожение нашей Цепи может повлиять на всю сеть. Может нарушить общий расчёт.

– Именно. – Теорем кивнул. – Мы не просто защищаем нашу галактику, командор. Возможно, мы защищаем всю Вселенную.

Новость о открытии Теорема распространилась по кораблю за считанные часы. Калеб видел, как меняется настроение экипажа: страх и неуверенность уступали место чему-то другому. Осознанию важности миссии. Пониманию, что они участвуют в чём-то, что выходит далеко за рамки их маленьких жизней.

Но было и другое.

На третий день после открытия Теорема к Калебу пришёл майор Вэнс.

– Командор, – сказал он, закрывая дверь каюты, – у нас проблема.

– Что случилось?

Вэнс сел напротив Калеба, его лицо было мрачным.

– Среди экипажа ходят разговоры. Некоторые люди… не согласны с направлением миссии.

– Не согласны?

– Они считают, что мы должны вернуться в Конфедерацию. Доложить о том, что узнали. Позволить командованию принять решение.

Калеб нахмурился:

– Мы уже обсуждали это. Те, кто не согласен, имели возможность уйти.

– Да. Но некоторые… передумали. – Вэнс помолчал. – И не все из них готовы открыто заявить о своей позиции.

– Вы говорите о саботаже?

– Я говорю о возможности. – Вэнс встретил взгляд Калеба. – Командор, я не хочу сеять паранойю. Но мои люди фиксируют… странные вещи. Зашифрованные передачи с корабля. Необъяснимые сбои в системах. Может быть, это совпадение. А может быть…

– Кто?

– Я не знаю. Пока. Но я провожу расследование. – Вэнс выпрямился. – Я просто хотел, чтобы вы знали. И были осторожны.

Калеб кивнул:

– Спасибо, майор. Держите меня в курсе.

После ухода Вэнса Калеб долго сидел в темноте каюты, размышляя. Саботаж. Возможность, которую он не хотел рассматривать, но которую нельзя было игнорировать.

Кто? Кто-то из разочарованных, кто не решился уйти открыто? Кто-то, связанный с командованием Конфедерации? Или…

Он вспомнил лейтенанта Мадхани. Её признание о сестре, погибшей на «Касторее». Её слова поддержки.

Нет. Он не мог подозревать всех. Это путь к паранойе, к разрушению доверия, без которого невозможно вести миссию.

Но осторожность не помешает.

Модуль для пилотируемой миссии был готов через две недели после начала работ. Окунде назвала его «Прометей» – в честь титана, который принёс огонь людям и был за это наказан богами.

– Надеюсь, это не пророчество, – заметил Калеб, осматривая завершённую конструкцию.

«Прометей» был крупнее «Сверчка» – двенадцать метров в длину, с жилым отсеком на четырёх человек и грузовым пространством для научного оборудования. Его корпус состоял из трёх слоёв защиты: внешняя абляционная броня, средний слой из экспериментального керамического композита и внутренний кокон из свинца и графена для защиты от радиации.

– Он выдержит, – заверила Окунде, похлопывая по корпусу модуля. – По крайней мере, достаточно долго, чтобы вы добрались до центрального узла.

– А обратно?

Окунде помолчала.

– Это… сложнее. Топлива хватит на обратный путь, если вы не будете задерживаться слишком долго. Но корпус к тому времени будет серьёзно повреждён радиацией. Честно говоря, командор… – она посмотрела ему в глаза, – я не уверена, что вы вернётесь.

– Я знаю, – сказал Калеб спокойно. – Но это не меняет решения.

– Я знала, что вы так скажете. – Окунде улыбнулась. – Поэтому я добавила кое-что. – Она повела его к кормовой части модуля. – Экспериментальный экстренный маяк. Если основные системы откажут, он активируется автоматически и передаст ваши координаты. Может быть, кто-то сможет вас подобрать.

– Может быть?

– Лучше, чем ничего.

Калеб кивнул:

– Спасибо, Кэй. За всё.

– Вернитесь живым, командор. Это будет лучшая благодарность.

Экипаж «Прометея» был определён за три дня до вылета. Четыре человека: Калеб Тайген – командир; доктор Лена Кастро – научный специалист; профессор Элиас Теорем – специалист по коммуникациям с Цепью; и, к удивлению многих, коммандер Зкаал от Каэлистов.

– Согласие должно присутствовать при историческом моменте, – объяснил Зкаал на совещании, где объявлялся состав экипажа. – Если люди вступят в контакт с наследием Предтеч, Каэлисты имеют право быть свидетелями.

Калеб не возражал. Присутствие Зкаала добавляло миссии политического веса. Кроме того, каэлисты славились своей устойчивостью к радиации – кремниевая биология имела свои преимущества.

Ночь перед вылетом Калеб провёл в обсервационном зале. Он сидел в темноте, глядя на звёзды и думая о том, что впереди.

Около полуночи дверь открылась, и вошла Лена. Она несла два стакана – настоящий кофе, судя по запаху.

– Подумала, что вам пригодится, – сказала она, протягивая один стакан.

– Спасибо. – Калеб принял кофе и сделал глоток. Горячая жидкость согрела изнутри.

Лена села рядом, и некоторое время они молчали, глядя на звёзды.

– Страшно? – спросила она наконец.

– Да, – признался Калеб. – Было бы странно, если бы нет.

– Мне тоже. – Лена обхватила стакан обеими руками. – Но знаете, что странно? Я не хочу отступать. Несмотря на страх, несмотря на риск… я хочу увидеть то, что внутри. Хочу знать.

– Элиза была такой же, – сказал Калеб тихо. – Она всегда говорила, что страх – это цена любопытства. И она готова была платить эту цену.

– Она была храброй женщиной.

– Да. Храбрее, чем я когда-либо буду.

Лена повернулась к нему:

– Вы тоже храбрый, Калеб. Просто по-другому.

– По-другому?

– Элиза была храброй, потому что не боялась смерти. Вы храбрый, потому что боитесь – и всё равно идёте вперёд.

Калеб смотрел на неё, и что-то дрогнуло в его груди. Впервые за двадцать лет он чувствовал, что кто-то по-настоящему понимает его.

– Спасибо, – сказал он. – За то, что вы здесь. За то, что верите в меня.

– Всегда, – ответила она просто.

Они сидели в молчании, пока звёзды медленно плыли за куполом обсервационного зала. И впервые за долгое время Калеб чувствовал себя готовым к тому, что ждёт впереди.

Запуск «Прометея» состоялся в шесть ноль-ноль по корабельному времени. Весь экипаж «Рассвета Одиссея» собрался в ангаре, чтобы проводить четверых смельчаков в путь.

Калеб стоял у люка модуля, глядя на лица собравшихся. Он видел страх в их глазах – и надежду. Они верили в него. Верили, что он вернётся с ответами.

– Я не буду произносить длинных речей, – сказал он. – Вы все знаете, зачем мы летим. И знаете, чем рискуем. Я только хочу сказать… – он помедлил, подбирая слова, – спасибо. За то, что вы здесь. За то, что вы со мной.