Последняя константа

Глава 2. Вычисление

Станция «Предел», 120 а.е. от Солнца. 8 октября 2142 года. 07:45 по бортовому времени.

Утро началось с кофе, который Мира не почувствовала на вкус.

Она сидела в кают-компании, сжимая в руках горячую чашку, и смотрела сквозь стену. Экипаж завтракал вокруг неё – звон приборов, обрывки разговоров, смех Елены над какой-то шуткой Маркова, – но всё это доносилось словно сквозь толщу воды.

Она не спала. После каюты номер семь, после блокнота с исчезающим именем, она просидела остаток ночи в обсерватории, глядя на спектры и пытаясь убедить себя, что всё это – ошибка. Галлюцинация от недосыпа. Космическая болезнь, о которой предупреждали на инструктаже.

Но данные не лгали. Данные никогда не лгали.

– Мира.

Она моргнула. Анна стояла рядом с её стулом, держа в руках планшет.

– Да?

– Ты слышала, что я сказала?

– Нет. Прости.

Анна села напротив, наклонилась ближе.

– Я говорю – нашла кое-что в архивах. Данные по космическим лучам за последние двадцать лет. Энергетические спектры… странные.

– Странные как?

– Смещённые. Как твои звёзды.

Мира почувствовала, как что-то сжалось в груди. Ещё одно подтверждение. Ещё один кирпич в стену, которую она не хотела строить.

– Покажи.

– После завтрака. В моём отсеке.

Мира кивнула. Допила кофе – безвкусный, еле тёплый – и поднялась из-за стола.

– Куда ты? – спросил Марков.

– Работа.

Он посмотрел на неё – долгим, оценивающим взглядом командира, который привык замечать проблемы раньше, чем они становились критическими.

– Ты не спала.

– Заметно?

– Для меня – да. – Он помолчал. – Мира, если что-то происходит…

– Происходит. – Она остановилась в дверях. – Но я ещё не знаю, что именно. Дай мне день.

Марков кивнул. Он умел ждать – за это его и выбрали командиром.

Отсек мониторинга был залит голубоватым светом экранов. Анна уже сидела за терминалом, когда Мира вошла; рядом стоял Сергей, хмуро глядя на графики.

– Смотри, – сказала Анна, не оборачиваясь. – Вот спектр космических лучей за 2140 год. А вот – за 2142-й. Видишь разницу?

Мира подошла ближе. На экране были две кривые – почти идентичные, но не совсем. Вторая была сдвинута влево, словно кто-то потянул её за край.

– Энергия частиц, – сказала она. – Выше, чем должна быть.

– Именно. На два с половиной процента.

– Это много.

– Это огромно. – Анна повернулась в кресле. – Если это не ошибка измерений – а я проверила трижды, это не ошибка – то что-то изменило взаимодействие частиц с магнитным полем.

– Постоянная тонкой структуры, – сказал Сергей. Его голос был тяжёлым, как камень. – Опять она.

– Или постоянная Планка. Или масса электрона. – Анна покачала головой. – Всё связано. Одно тянет за собой другое.

Мира смотрела на графики. Две кривые – почти одинаковые, но разделённые пропастью, которой не должно было существовать.

– Нам нужна модель, – сказала она. – Что-то, что объяснит все данные. Спектры звёзд, космические лучи, изотопные соотношения. Всё вместе.

– Модель чего? – спросил Сергей. – Изменения фундаментальных констант? Это… – Он замялся, подбирая слова. – Это как строить модель отмены гравитации.

– Гравитация не отменяется. Константы – тоже. Но они могут дрейфовать.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что они дрейфуют. – Мира указала на экран. – Вот доказательства. Хочешь – опровергни.

Сергей не ответил. Он был учёным – а учёные следуют за данными, даже когда данные ведут в бездну.

Они работали весь день.

Мира заперлась в обсерватории, собирая все доступные измерения констант за последние сто лет. Земные лаборатории, марсианские станции, орбитальные телескопы – каждый источник данных, который она могла найти в бортовых архивах.

Картина вырисовывалась медленно, словно проявляющаяся фотография.

Постоянная тонкой структуры – α – менялась. Не резко, не катастрофически, но неуклонно. В 2100 году она отличалась от эталонного значения на 0,00001 процента. В 2120 – на 0,00003. В 2142 – на 0,00008.

Экспоненциальный рост. Кривая, загибающаяся вверх.

Мира построила график, наложила на него экстраполяцию. Линия уходила в бесконечность… нет, не в бесконечность. В точку, за которой расчёты теряли смысл.

Она попробовала экстраполировать назад. Когда началось?

Кривая становилась всё более пологой, пока не превратилась почти в горизонтальную линию где-то в районе… 2089 года.

Мира уставилась на число.

2089 год.

Пятьдесят три года назад. Что-то произошло пятьдесят три года назад.

Она открыла исторические архивы, начала искать. 2089 год – что было? Политические события, экономические кризисы, технологические прорывы…

Запуск термоядерного реактора нового поколения – нет, не то. Основание первой постоянной колонии на Титане – не то. Успешное испытание квантового компьютера пятого поколения – ближе, но всё равно не то.

Эксперимент «Граница».

Мира замерла. Курсор мигал над строчкой в архиве.

Эксперимент «Граница», март 2089. Группа под руководством профессора И. Северина. Первая устойчивая макроскопическая квантовая суперпозиция. Продолжительность когерентности: 7 минут 43 секунды.

Она кликнула на ссылку. Открылось досье – краткое, без подробностей. Илья Северин, физик, специалист по квантовой когерентности. Родился в 2041, образование – МГУ и Цюрих. Публикации… много публикаций. Награды. Почётные степени.

И эксперимент, который изменил историю.

Макроскопическая квантовая суперпозиция. Объект, существующий в двух состояниях одновременно. Кот Шрёдингера, воплощённый в реальность.

Мира откинулась в кресле. Мысли разбегались в разные стороны, не желая собираться в единое целое.

Это могло быть совпадением. 2089 год – просто точка на кривой, вычисленная с погрешностью в несколько лет. Эксперимент Северина мог не иметь никакого отношения к дрейфу констант.

Мог.

Но она не верила в такие совпадения.

К вечеру Мира собрала данные в презентацию. Простую, без украшений – только факты. Графики. Числа. Экстраполяции.

Она вызвала Анну и Сергея в обсерваторию. Долго смотрела на дверь, прежде чем начать.

– Я нашла паттерн, – сказала она наконец. – И дату начала.

Она вывела на экран первый график. Кривая, поднимающаяся вверх.

– Постоянная тонкой структуры. Изменение с 2080 года по настоящее время. Видите точку перегиба?

– 2089, – прочитал Сергей. – Плюс-минус три года.

– Да. Что-то произошло в 2089 году. Что-то, что запустило процесс.

Она вывела второй график. Ещё одна кривая – почти идентичная первой.

– Постоянная Планка. Тот же паттерн.

Третий график.

– Скорость света. Изменение пока минимально, но тенденция та же.

Анна присвистнула.

– Все три?

– Все три. И, подозреваю, все остальные тоже. Просто у нас нет достаточно точных измерений.

Сергей нахмурился. Его брови сошлись на переносице – верный признак того, что он думает.

– Что произошло в 2089?

Мира помолчала. Потом вывела на экран досье Северина.

– Вот. Эксперимент «Граница». Первая устойчивая макроскопическая суперпозиция.

– И что?

– Не знаю. Пока не знаю. Но совпадение слишком точное.

Анна склонилась к экрану, читая досье.

– Илья Северин… Он ещё жив?

– Судя по архивам – да. Ему сейчас шестьдесят один год. Последняя публикация – три года назад.

– Можем связаться с ним?

– Можем. Но сначала… – Мира помедлила. – Сначала нужно понять, что именно мы нашли.

Она вывела последний график. Кривая, уходящая вверх – и обрывающаяся в точке, помеченной красным.

– Экстраполяция. Если дрейф продолжится с нынешней скоростью – а он ускоряется – то через двести лет постоянная тонкой структуры изменится на 0,1 процента.

– И что это означает? – спросил Сергей.

Мира посмотрела на него. Потом на Анну. Потом – на экран, где красная точка мерцала, как предупреждающий сигнал.

– Это означает конец, – сказала она. – При таком изменении химические связи станут нестабильны. Молекулы начнут распадаться. ДНК не сможет копировать себя. Звёзды изменят спектр излучения. Через двести лет законы физики станут несовместимы с существованием жизни.

Тишина.

Анна медленно села в кресло. Её лицо побелело.

– Ты уверена?

– Проверь сама. Все данные – на терминале.

Сергей покачал головой.

– Это… это невозможно. Константы не меняются. Не могут меняться.

– Они меняются, Сергей. Вот доказательства.

– Тогда доказательства ошибочны!

– Проверь.

Он замолчал. Подошёл к терминалу, начал пролистывать данные – быстро, яростно, словно искал ошибку, которой не было.

Мира ждала. Она уже прошла через это – через отрицание, через гнев, через попытки найти другое объяснение. Теперь её очередь была смотреть, как другие проходят тот же путь.

Минута. Две. Пять.

Сергей остановился. Его плечи поникли.

– Нет ошибки, – сказал он тихо. – Я не нашёл ошибки.

– Я тоже не нашла.

Снова тишина. За стеной обсерватории что-то гудело – системы жизнеобеспечения, которые продолжали работать, не зная о том, что законы, управляющие ими, начали меняться.

– Двести лет, – проговорила Анна. Её голос был странным – плоским, лишённым эмоций. – Это… это не так уж мало.

– Нет, – согласилась Мира. – Не так мало. Для нас.

Она не сказала: «Но для наших детей?» Не сказала: «Для внуков?» Не нужно было. Они и так понимали.

– Что теперь? – спросил Сергей.

Мира посмотрела на него. Потом на Анну. Потом – на красную точку на экране, мерцающую во тьме.

– Теперь, – сказала она, – мы думаем.

Ночью Мира снова не спала.

Она сидела в обсерватории, глядя на графики, которые вывела на экран. Кривые, ползущие вверх. Числа, которые не должны были меняться.

Двести лет. Две человеческие жизни. Время, которого достаточно, чтобы забыть о проблеме – и недостаточно, чтобы решить её.

Если, конечно, есть решение.

Она открыла новый файл. Начала писать – не отчёт, не научную статью, а просто мысли. Попытку понять.

Почему константы меняются?

Вопрос висел на экране, требуя ответа.

Константы – это числа, определяющие правила Вселенной. Скорость света. Заряд электрона. Постоянная Планка. Они считались неизменными – не потому, что кто-то доказал это, а потому, что никто не мог представить иного.

Но что если они изначально не были константами? Что если они были… переменными? Параметрами, которые Вселенная настраивала по мере развития?

Мира потёрла глаза. Мысль была безумной – но не более безумной, чем то, что она видела в данных.

Информационная модель, – написала она.

Идея была не новой. Ещё в XX веке физики начали подозревать, что информация – не просто абстракция, а фундаментальная часть реальности. Квантовая механика показала, что измерение изменяет систему. Принцип неопределённости показал, что знание имеет цену. Чёрные дыры заставили задуматься о том, куда девается информация, когда материя падает за горизонт событий.

А что если Вселенная – это не просто материя и энергия, а информационная система? Вычислительный процесс космических масштабов, обрабатывающий данные по каким-то своим правилам?

Если Вселенная – вычислительная система, то константы – это параметры программы.

Мира смотрела на эти слова. Они были странными, почти еретическими – но они объясняли.

Если Вселенная вычисляет что-то, то она имеет конечную ёмкость. Конечное количество ресурсов. И если эти ресурсы перегружены…

Оптимизация.

Она написала это слово и замерла.

Когда компьютер перегружен, он начинает упрощать задачи. Сбрасывает кэш. Закрывает ненужные процессы. Снижает точность вычислений.

Что если дрейф констант – это оптимизация? Попытка Вселенной сократить вычислительные затраты?

Но почему сейчас? Что изменилось?

2089 год. Эксперимент «Граница».

Мира вспомнила, что читала об этом эксперименте. Устойчивая макроскопическая суперпозиция – объект, существующий в двух состояниях одновременно. Объект, который должен был коллапсировать в одно состояние… но не коллапсировал.

Квантовая суперпозиция – это особое состояние. Пока объект в суперпозиции, Вселенная должна хранить информацию о всех возможных исходах. Чем больше объект, тем больше информации. Чем дольше суперпозиция, тем больше нагрузка.

А макроскопическая суперпозиция, удерживаемая искусственно…

Это создаёт неразрешимую задачу, – написала Мира. – Вселенная пытается вычислить результат, который мы не даём ей увидеть.

Она откинулась в кресле. Руки дрожали – едва заметно, но она чувствовала эту дрожь.

Если она права – если эта безумная идея верна – то эксперимент Северина запустил процесс, который убивает Вселенную. Не мгновенно. Не катастрофически. Медленно, постепенно, как рак убивает тело.

И они – люди – были причиной.

Нет, – поправила она себя. – Не люди. Один человек. Один эксперимент. Одно решение.

Но какая разница? Результат был один и тот же.

Мира закрыла файл. Посмотрела на часы – 03:17. То же время, что и вчера, когда она обнаружила аномалию в спектрах.

Ровно сутки назад она была учёным, изучающим звёзды. Сейчас она была учёным, который знал, что звёзды умирают.

И не только звёзды.

Утро принесло новые данные – и новые вопросы.

Анна всю ночь прогоняла симуляции на бортовом компьютере. Когда Мира пришла в отсек мониторинга, экраны были забиты графиками и уравнениями.

– Я проверила твою модель, – сказала Анна без приветствия. – Информационную космологию.

– И?

– Она работает. – Анна повернулась к ней; под глазами были тёмные круги. – Пугающе хорошо работает. Я добавила несколько параметров, скорректировала начальные условия – и получила кривые, которые почти точно совпадают с реальными данными.

Мира подошла к экрану. Две линии – одна синяя, другая красная – шли почти параллельно, расходясь лишь в отдельных точках.

– Синяя – модель, красная – измерения?

– Да. Погрешность – меньше процента.

Мира смотрела на графики. Модель работала. Безумная идея о Вселенной как вычислительной системе – работала.

– Покажи мне параметры, – сказала она.

Анна вывела на экран таблицу. Числа, формулы, коэффициенты.

– Вот ключевой параметр, – она указала на одну строку. – Я назвала его «индекс нагрузки». Он показывает, насколько система перегружена в данный момент.

– И каков он сейчас?

– 0,73. По моей шкале – от нуля до единицы.

– Что происходит на единице?

Анна помолчала.

– Не знаю. Модель… ломается. Перестаёт давать осмысленные результаты.

– Коллапс?

– Возможно. Или что-то, чего мы не можем себе представить.

Мира кивнула. Она не хотела представлять.

– Когда мы достигнем единицы?

– При нынешней скорости дрейфа – примерно через 180-220 лет. Соответствует твоей оценке.

Двести лет. Число, которое становилось всё более реальным с каждым подтверждением.

– Есть ещё кое-что, – сказала Анна. Её голос изменился – стал осторожнее. – Я попробовала экстраполировать назад. К начальным условиям.

– И?

– Модель показывает, что до 2089 года индекс нагрузки был стабилен. Практически ноль. А потом – резкий скачок.

Резкий скачок. В 2089 году. Когда Северин провёл свой эксперимент.

– Это не доказательство, – сказала Мира.

– Нет. Но это корреляция. Очень сильная корреляция.

Они молча смотрели на графики. Два набора данных – измерения и модель – которые рассказывали одну и ту же историю.

История была проста: что-то сломалось пятьдесят три года назад. И теперь ломалось всё остальное.

Сергей присоединился к ним через час. Он принёс свои данные – изотопные соотношения, которые тоже вписывались в модель.

– Я проверил старые образцы, – сказал он. – Пыль, которую собирали экспедиции до нас. Соотношения меняются со временем. Точно так, как предсказывает модель.

– Значит, это не локальный эффект, – сказала Мира.

– Нет. Это везде. На всей территории Солнечной системы. Вероятно – во всей Вселенной.

Во всей Вселенной. Слова, которые следовало бы произносить с благоговением – или с ужасом.

Мира встала, подошла к иллюминатору. За стеклом висела бесконечность – звёзды, которые меняли цвет. Галактики, в которых законы физики начинали сбоить. Вселенная, которая медленно умирала.

И шесть человек на крошечной станции, которые об этом знали.

– Нужно сообщить на Землю, – сказал Сергей.

– Да.

– И Маркову.

– Да. – Мира повернулась к ним. – Но сначала – давайте соберём всё в один отчёт. Данные, модель, прогноз. Всё.

– Нам поверят? – спросила Анна.

– Не знаю. Но это не наша проблема. Наша проблема – собрать факты. Поверят им или нет – решат другие.

Она села за терминал, открыла новый документ.

Предварительный отчёт об аномалии фундаментальных констант, – напечатала она. – Станция «Предел», октябрь 2142.

Отчёт занял весь день.

Они работали втроём, проверяя каждую цифру, каждый график, каждое утверждение. Мира писала, Анна проверяла вычисления, Сергей добавлял данные из своих исследований.

К вечеру документ разросся до сорока страниц. Это было много – возможно, слишком много для первого сообщения. Но они не могли сократить. Каждая страница была важна.

– Готово, – сказала Мира, ставя последнюю точку.

Они сидели в обсерватории – усталые, измотанные, но странно спокойные. Спокойствие людей, которые сделали всё, что могли.

– Теперь – Марков, – сказал Сергей.

– Да.

Мира поднялась, направилась к двери. Остановилась на пороге.

– Спасибо, – сказала она. – Обоим.

Анна кивнула. Сергей пожал плечами – неуклюже, смущённо.

– Мы просто делаем свою работу, – сказал он.

– Нет. – Мира покачала головой. – Мы делаем больше. Мы… – Она замялась, подбирая слова. – Мы первые, кто это увидел. Первые, кто понял.

– Это не привилегия, – тихо сказала Анна. – Это проклятие.

Мира не ответила. Она и сама не знала, что это было.

Игорь Марков выслушал её молча.

Они сидели в его каюте – тесной, как все каюты на станции, но аккуратно прибранной. Марков сидел за столом, сложив руки перед собой; Мира – напротив, держа в руках планшет с отчётом.

Она говорила двадцать минут. Объясняла данные, модель, прогноз. Старалась быть краткой, но точной – так, как учили на научных конференциях.

Только это была не конференция. Это был рапорт о конце света.

Когда она закончила, Марков долго молчал. Его лицо было непроницаемым – лицо человека, который привык скрывать эмоции.

– Двести лет, – сказал он наконец.

– Плюс-минус двадцать. Да.

– И вы уверены в данных?

– Мы проверили всё. Дважды, трижды. Ошибки нет.