Пожиратели энтропии

– Как? Они живут в инфракрасном излучении. Мы не можем просто… позвонить им.

– Но мы можем попробовать. – Ракель вскочила, возбуждённая новой идеей. – Они используют тепловые градиенты для коммуникации, верно? Математические паттерны – ряды Фибоначчи, простые числа. Что если мы отправим им ответ? Модулируем температуру в определённой точке станции – закодируем сообщение теми же паттернами, которые используют они?

Лина смотрела на неё с выражением человека, который видит безумие и одновременно понимает его логику.

– Это опасно, – сказала она. – Если мы начнём манипулировать температурой в энергетических системах станции…

– Не в энергетических системах. – Ракель подошла к терминалу. – В моей лаборатории. У меня есть изолированная термокамера для экспериментов с экстремофилами. Она полностью автономна – не подключена к основным системам станции. Я могу создать там контролируемый градиент температуры.

– И что ты будешь транслировать?

– Простые числа. – Ракель улыбнулась. – Универсальный язык математики. Два, три, пять, семь, одиннадцать… Если они разумны – они поймут.

Лина долго молчала. Потом медленно кивнула.

– Хорошо. Но только в лаборатории. И только под моим наблюдением.

– Ты под домашним арестом.

– Тогда под твоим наблюдением. И с записью всего процесса на независимые носители. – Лина встала. – Если это сработает… если мы получим ответ… это будет доказательством, которое невозможно отвергнуть.

Биологическая лаборатория была пуста – вечерняя смена закончилась, ночная ещё не началась. Ракель провела Лину внутрь через боковой вход, избегая основных коридоров и камер наблюдения.

Термокамера занимала дальний угол лаборатории – металлический цилиндр размером с холодильник, утыканный датчиками и дисплеями. Обычно Ракель использовала её для изучения бактерий, способных выживать при экстремальных температурах. Теперь камере предстояло стать первым в истории человечества инструментом межвидовой коммуникации.

Если всё получится.

– Готова? – спросила Лина, проверяя настройки записывающего оборудования.

Ракель кивнула. Её руки слегка дрожали – от волнения, от страха, от предвкушения.

– Начинаю.

Она активировала термокамеру и ввела первую последовательность. Температура внутри начала расти – медленно, контролируемо, следуя заданному паттерну.

Два градуса. Пауза. Три градуса. Пауза. Пять градусов. Пауза. Семь.

Простые числа. Послание, которое поймёт любой разум, знакомый с математикой.

Минуты тянулись мучительно медленно. Ракель смотрела на показатели датчиков, не смея дышать.

– Ничего, – прошептала Лина через пятнадцать минут. – Может быть, они не…

И тут датчики сошли с ума.

Температура внутри камеры начала колебаться – не хаотично, а по определённому паттерну. Вверх-вниз, вверх-вниз, как пульс гигантского сердца.

Одиннадцать колебаний. Пауза. Тринадцать колебаний. Пауза. Семнадцать. Девятнадцать. Двадцать три.

– Боже мой, – выдохнула Ракель. – Они отвечают. Они продолжают последовательность!

Лина бросилась к терминалу, записывая данные с лихорадочной скоростью.

– Продолжай! Отправь им что-нибудь ещё!

Ракель ввела новую последовательность – числа Фибоначчи. Один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать.

Ответ пришёл через секунды. Двадцать один. Тридцать четыре. Пятьдесят пять.

– Они понимают, – Ракель чувствовала, как слёзы текут по щекам. – Лина, они понимают!

Но Лина не слушала. Она смотрела на боковой монитор, и её лицо было белым как мел.

– Ракель… – её голос был странно спокойным. – Посмотри на это.

Ракель подошла к монитору. На экране был график температуры – не внутри камеры, а вокруг неё. В лаборатории.

Температура росла. Не сильно – на долю градуса, – но рост был очевидным. И он следовал тому же паттерну, что и ответы из камеры.

– Они выходят, – прошептала Лина. – Они выходят из камеры.

Ракель похолодела. Термокамера была изолирована – но изоляция была рассчитана на обычные физические процессы. Если эти существа были тем, чем она их считала…

– Выключай! – закричала Лина. – Выключай всё!

Ракель бросилась к консоли и рванула аварийный рычаг. Термокамера отключилась с протяжным гудением.

Но температура в лаборатории продолжала расти.

– Уходим, – Лина схватила её за руку. – Сейчас!

Они выбежали из лаборатории, захлопнув за собой дверь. В коридоре было прохладно – нормальная температура жилых секторов станции. Ракель прижалась спиной к стене, тяжело дыша.

– Что это было? – выдохнула она.

– Контакт. – Голос Лины был мрачным. – Ты хотела контакт – ты его получила.

– Но они… они вышли из камеры…

– Они живут в тепловых градиентах. – Лина посмотрела на закрытую дверь лаборатории. – Мы создали градиент – они пришли. Как рыбы на свет. Как мотыльки на огонь.

Ракель почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Лаборатория…

– Посмотрим утром. – Лина взяла её под руку. – Сейчас нам нужно уходить. До того, как кто-нибудь заметит.

Они пробрались обратно в жилой сектор теми же техническими коридорами, которыми пришли. Станция спала – или притворялась, что спит. В тени каждого угла Ракель мерещились наблюдатели.

У двери каюты Лины они остановились.

– Данные, – сказала Ракель. – У нас есть данные. Записи ответов. Это доказательство.

– Да. – Лина кивнула. – Это доказательство. Но теперь у нас есть и кое-что ещё.

– Что?

Лина посмотрела на неё – долгим, тяжёлым взглядом.

– Теперь они знают, что мы здесь. Что мы их слышим. Что мы пытаемся говорить.

Ракель открыла рот, чтобы ответить, – но слова застряли в горле. Потому что Лина была права.

До этого момента люди были для энтропийцев просто помехой – неодушевлённым препятствием, машиной, которая отнимала их энергию. Но теперь…

Теперь они знали, что машина разумна.

И как они поступят с этим знанием – было совершенно неясно.

Утром следующего дня Ракель вернулась в лабораторию.

Она ожидала увидеть разрушения – оплавленные стены, повреждённое оборудование, следы термического воздействия. Но лаборатория выглядела нормально. Почти нормально.

Термокамера стояла на своём месте, целая и невредимая. Датчики показывали стандартную температуру. Никаких следов аномалий.

Но что-то изменилось.

Ракель не сразу поняла, что именно. Она обошла лабораторию, проверяя оборудование, просматривая записи датчиков. Всё было в норме. Всё было на месте.

И тут она увидела.

На стене рядом с термокамерой – на гладкой металлической поверхности, которая вчера была совершенно чистой – появился узор. Тонкие линии, переплетающиеся в сложную структуру. Не вытравленные, не нарисованные – скорее, проступившие изнутри, как прожилки на листе.

Ракель подошла ближе, всматриваясь.

Это был не случайный узор. Это была схема. Схема чего-то…

Она достала планшет и сфотографировала изображение. Потом открыла программу распознавания образов и загрузила фото.

Результат заставил её отступить на шаг.

Программа идентифицировала узор как схему термоядерного реактора. Не любого реактора – а конкретного. Реактора станции «Фениксборн».

Они нарисовали схему её энергетического сердца.

Что это означало? Предупреждение? Угрозу? Попытку объяснить что-то?

Ракель не знала. Но она знала, что должна показать это Лине. И научному совету. И всем, кто готов слушать.

Потому что теперь у них было не просто доказательство разумности. У них было послание.

Научный совет станции «Фениксборн» собирался в конференц-зале командного модуля – просторном помещении с овальным столом, голографическими дисплеями и панорамным видом на звезду.

Когда Ракель вошла, большинство членов совета уже были на местах. Восемь человек – четверо мужчин и четыре женщины – сидели вокруг стола, переговариваясь вполголоса. Во главе стола располагался капитан Оконкво, рядом с ним – Элиас Вентура.

И Лина.

Ракель чуть не споткнулась, увидев её. Лина сидела в дальнем конце стола, бледная и напряжённая, но присутствующая. Как она добилась разрешения присутствовать – оставалось загадкой.

– Доктор Портман. – Оконкво указал на свободное место. – Садитесь. Вы запросили время для внепланового доклада. У вас пятнадцать минут.

Пятнадцать минут. Пятнадцать минут, чтобы изменить всё.

Ракель заняла своё место и активировала презентацию. На голографическом дисплее появился первый слайд – тепловая карта станции, испещрённая красными точками аномалий.

– Уважаемые коллеги, – начала она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – То, что я собираюсь вам показать, противоречит многим нашим представлениям о природе жизни. Но я прошу вас выслушать до конца.

Следующие десять минут она говорила – о температурных флуктуациях, о паттернах в инфракрасном излучении, о странных молекулах, которые менялись каждые несколько часов. Она показывала графики, диаграммы, спектры. Она объясняла свою теорию о «термофагах» – существах, живущих в градиентах энтропии.

Совет слушал молча. Лица были непроницаемыми – профессиональные маски учёных, привыкших скрывать эмоции.

Потом она показала запись вчерашнего эксперимента.

На экране возникла диаграмма температурных колебаний – простые числа, которые она отправила, и ответные последовательности, которые пришли из термокамеры.

– Два, три, пять, семь, одиннадцать, – комментировала Ракель. – Это то, что я отправила. А вот это – ответ. Тринадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать три. Продолжение последовательности. Математически безупречное.

Молчание. Долгое, тяжёлое молчание.

Потом заговорил Вентура.

– Доктор Портман, – его голос был вежливым, но под вежливостью скрывалась сталь. – Это весьма… творческая интерпретация данных. Но вы не учитываете очевидных альтернативных объяснений.

– Каких, например?

– Например, технических сбоев. Термокамера – сложное оборудование. Флуктуации температуры могут быть вызваны неисправностью датчиков, помехами в электросети, десятками других факторов.

– Флуктуации, которые случайно складываются в последовательность простых чисел?

– Человеческий мозг склонен видеть паттерны там, где их нет. – Вентура развёл руками. – Это называется апофения. Хорошо известный феномен.

– А как вы объясните это?

Ракель переключила слайд. На экране появилась фотография узора на стене лаборатории – схема реактора станции.

– Это я обнаружила сегодня утром. На стене рядом с термокамерой. Вчера этого узора не было.

Совет зашевелился. Кто-то наклонился вперёд, вглядываясь в изображение. Кто-то нахмурился.

– Это похоже на схему нашего реактора, – произнёс один из инженеров – пожилой мужчина с седыми усами. – Откуда это взялось?

– Именно об этом я и говорю. – Ракель повернулась к нему. – Эти существа – назовём их энтропийцами – пытаются с нами коммуницировать. Они показывают нам, что понимают структуру нашей станции. Что знают, что мы здесь.

– Или это саботаж, – вмешалась женщина в форме службы безопасности – одна из помощниц Ковальски. – Кто-то мог нарисовать эту схему, чтобы подкрепить вашу… теорию.

– Зачем мне это делать?

– Не знаю. – Женщина пожала плечами. – Но это объяснение проще, чем «разумные существа в тепловом излучении».

– Проще – не значит правильнее.

– Но и не значит неправильнее.

Дискуссия продолжалась ещё несколько минут – по кругу, без результата. Ракель чувствовала, как уверенность покидает её. Она видела скептицизм в глазах большинства членов совета. Видела снисходительные улыбки. Видела, как её мечта рассыпается в прах.

И тогда заговорила Лина.

– Уважаемый совет, – её голос был тихим, но твёрдым. – Я понимаю ваш скептицизм. Я сама была скептиком – до того, как увидела числа Фибоначчи на расплавленной стене сектора Дельта. До того, как система Гермес начала отвечать мне странными фразами. До того, как логи моих наблюдений исчезли из базы данных станции.

– Доктор Васильева, – Оконкво поднял руку. – Вы здесь в качестве наблюдателя. Вам не было дано слово.

– Тогда дайте мне его. – Лина встала. – Дайте мне слово – и я расскажу вам то, чего не знает доктор Портман. То, что я услышала несколько дней назад в промышленном секторе.

Ракель нахмурилась. О чём говорила Лина?

– Я подслушала разговор, – продолжала Лина. – Между господином Вентурой и одним из его сотрудников. Они обсуждали аномалии. Обсуждали способы их сокрытия. Обсуждали стёртые логи и «решение», над которым работают учёные на Земле.

Молчание. На этот раз – оглушительное, шокированное молчание.

Вентура побледнел.

– Это… это ложь! – Он вскочил на ноги. – Клевета! Васильева сошла с ума, она…

– Элиас. – Голос Оконкво был ледяным. – Сядьте.

Вентура сел. Его руки дрожали.

Оконкво повернулся к Лине.

– Доктор Васильева. Вы понимаете серьёзность своих обвинений?

– Понимаю.

– Вы готовы повторить их под присягой? Перед официальной комиссией?

– Готова.

Капитан долго смотрел на неё. Потом перевёл взгляд на Вентуру.

– Господин Вентура. Что вы можете сказать в своё оправдание?

– Это бред! – Вентура снова вскочил. – Измышления параноидальной женщины! Я требую…

– Вы ничего не требуете. – Оконкво встал, и его фигура, казалось, заполнила всё помещение. – Заседание совета приостановлено. Господин Вентура, вы проследуете со мной для официального разговора. Доктор Портман, доктор Васильева – вы свободны. Но оставайтесь на станции и будьте доступны для дальнейших вопросов.

Он направился к выходу. Вентура, бледный как полотно, последовал за ним.

У двери Оконкво обернулся.

– И ещё, – сказал он. – Я хочу, чтобы кто-нибудь проверил эту схему на стене. Если она действительно появилась сама по себе…

Он не закончил фразу. Не нужно было.

Они сидели в гидропонном саду – Ракель и Лина, – глядя на звёзды через прозрачный купол. Красный карлик медленно поворачивался внизу, равнодушный к драмам, разворачивающимся на крошечной станции у его подножия.

– Думаешь, они поверят теперь? – спросила Ракель.

– Не знаю. – Лина покачала головой. – Но они хотя бы задумаются. Хотя бы начнут расследование.

– А Вентура?

– Вентура – пешка. – Лина усмехнулась. – За ним стоит Консорциум. Триллионные инвестиции. Армия юристов и пиарщиков. Даже если его уличат – он выкрутится.

– Тогда зачем мы всё это делали?

Лина помолчала. Потом тихо произнесла:

– Потому что это было правильно. Потому что люди заслуживают знать правду. Потому что… – она посмотрела на красного карлика. – Потому что там, в этом свете, есть кто-то живой. Кто-то, кого мы убиваем, сами того не зная. И если мы промолчим – если позволим этому продолжаться – мы станем соучастниками.

Ракель кивнула. Она понимала. Понимала лучше, чем кто-либо другой.

– Что теперь? – спросила она.

– Теперь – ждём. – Лина встала. – И готовимся. Потому что это только начало.

Она протянула руку, и Ракель пожала её – крепко, как пожимают руки товарищи перед битвой.

– Вместе? – спросила Лина.

– Вместе, – ответила Ракель.

И в этот момент – на краткое, прекрасное мгновение – они обе верили, что всё будет хорошо. Что правда победит. Что разум и сострадание возобладают.

Они ещё не знали, как жестоко ошибались.