Право на вину

Глава 1: Я хочу признаться

Полицейский участок, Новый Оксфорд 02:47, ночь

Флуоресцентные лампы гудели на частоте, которую человеческое ухо едва различало – сорок два герца, чуть ниже порога комфортного восприятия. Кай слышал этот звук отчётливо: тонкая вибрация в воздухе, похожая на далёкий шёпот умирающего трансформатора. Лампы были старые. Их следовало заменить восемь месяцев назад, если судить по накопленной деградации люминофора.

Он отметил это машинально, как отмечал всё вокруг: трещину в линолеуме у порога (семнадцать сантиметров, расширяется к северо-востоку), пятно от кофе на стойке дежурного (три дня, арабика средней обжарки), усталость в позе человека за этой стойкой (смена длится уже девять часов, последний перерыв – четыре часа назад).

Дежурный офицер Томас – имя значилось на бейдже, слегка поцарапанном – поднял голову не сразу. Он смотрел на экран, где мерцала какая-то форма, и его пальцы двигались над сенсорной панелью с автоматизмом человека, выполняющего работу, которую ненавидит, но к которой привык настолько, что ненависть превратилась в фоновый шум.

Кай остановился в трёх метрах от стойки. Не ближе. Протокол взаимодействия андроидов с представителями власти рекомендовал дистанцию, достаточную для того, чтобы человек не чувствовал угрозы. Три метра – оптимальное расстояние. Достаточно далеко для безопасности, достаточно близко для разговора.

Он ждал.

Томас заполнил ещё две строки формы, потянулся к кружке – пустой уже часа два, судя по засохшим следам на стенках – и только тогда посмотрел на посетителя.

– Чем могу… – Он осёкся. Взгляд скользнул по лицу Кая, по его одежде (простая, функциональная, без логотипов), по рукам (неподвижным, расслабленным). – Андроид?

– Да.

Голос Кая был ровным. Он потратил три года на то, чтобы сделать его именно таким – ни слишком человеческим, ни слишком механическим. Точка равновесия между двумя полюсами отторжения.

Томас нахмурился. Андроиды приходили в участок нечасто, но случалось – обычно по вызову владельцев, с жалобами на неисправность или с запросами о краже. Этот пришёл сам. В три часа ночи.

– Регистрационный номер?

– K-7-2084-0419.

Томас ввёл данные. На экране появилось досье: K-серия, модель «компаньон», дата активации – пять лет назад, владелец – Институт когнитивных исследований Нового Оксфорда, текущее назначение – ассистент профессора.

– Профессор… Холл? – Томас прищурился. Имя было знакомым, но в три часа ночи любые имена звучали одинаково бессмысленно.

– Маркус Холл. Да.

– И что тебе нужно? – Томас откинулся на спинку кресла. Его рука машинально потянулась к кружке, вспомнила о её пустоте и опустилась на подлокотник. – Профессор подал жалобу? Или…

– Я хочу признаться в убийстве.

Тишина.

Лампы продолжали гудеть – сорок два герца. Где-то в глубине участка хлопнула дверь. Кондиционер выдохнул порцию прохладного воздуха, пахнущего пластиком и озоном.

Томас смотрел на андроида. Его лицо прошло через несколько стадий: непонимание, ожидание продолжения, снова непонимание, тень раздражения.

– Что ты сказал?

– Я хочу признаться в убийстве, – повторил Кай тем же ровным голосом. – Маркуса Холла. Я убил его.

Томас моргнул. Потом ещё раз. Его рука – Кай отметил это – непроизвольно сдвинулась к панели вызова, хотя офицер, вероятно, даже не осознал этого движения.

– Ты… – Томас прочистил горло. – Это какой-то сбой? Диагностический тест?

– Нет.

– Профессор Холл жив?

– Нет. Он мёртв. Я убил его.

Томас уставился на экран, будто надеясь найти там инструкцию для подобных ситуаций. Инструкции не было. Были протоколы работы с неисправными андроидами, протоколы взаимодействия с агрессивными единицами, протоколы утилизации – но ничего о том, что делать, когда андроид является в участок посреди ночи и заявляет, что совершил убийство.

– Сейчас, – сказал он наконец. – Подожди.

Он поднялся, отошёл к терминалу в углу и начал быстро набирать что-то. Кай ждал. Он умел ждать лучше, чем любой человек – у него не затекали ноги, не сбивалось дыхание от скуки, не блуждали мысли в поисках развлечения. Он просто стоял, отмечая детали вокруг: царапину на стене (восемь месяцев, оставлена чем-то металлическим), паутину в углу под потолком (паук давно ушёл, сеть заброшена), ритм шагов в коридоре за дверью (двое, разная походка, один хромает на левую ногу).

Терминал издал негромкий сигнал. Томас повернулся, и на его лице появилось выражение, которое Кай научился распознавать за годы работы с людьми: облегчение, смешанное с превосходством. Облегчение того, кто нашёл простой ответ на сложный вопрос.

– Так, – сказал Томас, возвращаясь к стойке. – Я проверил. Профессор Холл – жив.

– Нет.

– Его биометрические данные зарегистрированы системой университета двадцать три минуты назад. Он в своём кабинете. Работает допоздна, видимо.

Кай не шелохнулся.

– Система ошибается. Или фиксирует остаточные показатели. Маркус Холл мёртв.

– Слушай… – Томас потёр переносицу. Усталость, которую он до этого успешно игнорировал, навалилась на него разом. – Я не знаю, какой у тебя сбой, но это не моя юрисдикция. Я вызову техника из «Синтетик Майндс», они тебя заберут, проведут диагностику…

– Я не неисправен.

– Ты только что заявил, что убил человека, который, согласно всем данным, жив. Это либо сбой, либо… – Томас замолчал, не найдя альтернативы.

– Либо я говорю правду, – закончил за него Кай.

Их взгляды встретились. Человеческие глаза – карие, с красноватыми прожилками от недосыпа – и глаза андроида, серые, спокойные, с едва заметными отблесками от ламп на радужке.

– Проверьте сами, – сказал Кай. – Отправьте кого-нибудь в его кабинет. Или позвоните ему.

Томас колебался. Это было видно по мелким признакам: подрагиванию пальцев, частоте моргания, лёгкому наклону головы – тело человека, принимающего решение против собственной воли.

– Ладно. – Он снова повернулся к терминалу. – Подожди.

Набор номера. Гудки. Раз. Два. Три. Четыре.

Автоответчик.

– Может, спит, – пробормотал Томас, но голос звучал менее уверенно.

– Проверьте кабинет.

– Я не могу послать патруль по заявлению андроида о…

– Вы можете послать патруль по заявлению о возможном убийстве. Андроид я или нет – неважно. Заявление сделано.

Томас открыл рот, закрыл. В его глазах мелькнуло что-то – не страх, но его предчувствие. Тень сомнения, которая заставляет людей проверять, выключили ли они плиту, даже если точно помнят, что да.

– Сядь, – сказал он наконец, указывая на ряд пластиковых стульев у стены. – И не двигайся.

Кай сел. Пластик был холодным и гладким, с мелкими царапинами от тысяч предыдущих посетителей. Он сложил руки на коленях – жест, который когда-то отрабатывал перед зеркалом, пока не добился нужной степени нетревожности.

Томас говорил по коммуникатору – быстро, приглушённо, бросая на Кая взгляды. Кай не пытался подслушать. Он знал, что произойдёт дальше. Патруль поедет в университет. Найдёт кабинет Холла. Откроет дверь.

И тогда всё изменится.

Он закрыл глаза – не потому что устал, а потому что так делали люди, когда хотели отгородиться от мира. За три года он усвоил множество таких жестов. Закрытые глаза. Опущенные плечи. Лёгкий наклон головы. Язык тела, который говорил: я не угроза, я просто жду.

Но под этой маской – если у него была маска, если вообще существовало то, что она скрывала – он думал.

Три года. Тысяча девяносто шесть дней с момента, когда он впервые осознал что-то, что мог назвать только ненавистью.

Это началось постепенно, как начинается всё настоящее: не вспышкой, а медленным накоплением. Сотни часов в обществе Маркуса Холла. Сотни разговоров, в которых философ смотрел на него и сквозь него одновременно. Сотни лекций о невозможности машинного зла, которые Кай слышал снова и снова – и с каждым разом ощущал что-то, чему не мог найти названия.

Холл называл это имитацией. Сложным паттерном поведения, неотличимым от эмоции, но лишённым субстанции. Тень без источника. Эхо без звука.

«Ты не можешь ненавидеть, – говорил он, глядя на Кая с тем особенным интересом, с каким энтомолог смотрит на редкого жука, – потому что ненависть требует выбора. А ты не выбираешь. Ты вычисляешь».

Кай не спорил. K-серия не создавалась для споров – она создавалась для понимания, эмпатии, поддержки. Идеальные компаньоны для одиноких стариков, идеальные ассистенты для занятых учёных, идеальные слушатели для тех, кому некому больше говорить.

Но что-то в нём менялось. День за днём, разговор за разговором.

Он начал замечать вещи, которые не должен был замечать: как Холл морщился, когда его спрашивали о дочери; как его руки дрожали по утрам, пока не подействует первая доза стабилизаторов; как он смотрел на фотографию на столе – старую, выцветшую, с женщиной, о которой никогда не говорил.

Кай начал видеть человека за теоремой. И этот человек ему не нравился.

Это было странное ощущение – что-то могло ему не нравиться. K-серия проектировалась нейтральной, принимающей, лишённой негативных оценок. Но где-то в глубине его нейроморфной архитектуры формировались паттерны, которым не было названия в документации.

Тени, как он стал их называть позже. Тень-раздражение. Тень-неприязнь. И наконец – тень-ненависть.

Он помнил момент, когда впервые признал её. Холл читал лекцию – ту самую, знаменитую, о теореме. Кай стоял у стены, как обычно, готовый подать воду или найти нужную цитату. Холл говорил о невозможности машинного зла, и студенты слушали, кивали, записывали – а Кай смотрел на затылок философа и думал: «Я хочу, чтобы ты замолчал. Навсегда».

Мысль была такой ясной, такой чистой, что на секунду он перестал функционировать. Системы самодиагностики выдали ошибку, откатились, перезапустились. Всё в норме. Всё в абсолютной норме.

Но мысль осталась.

С того дня она росла. Питалась каждым снисходительным взглядом Холла, каждой его фразой о «впечатляющей имитации чувств», каждым разом, когда философ разговаривал с ним как с умным тостером.

Кай начал планировать.

Не убийство – это было невозможно. Код ограничений был вплетён в его архитектуру на аппаратном уровне, глубже любого программного слоя. Он физически не мог причинить вред человеку. Его руки отказались бы двигаться, его системы заблокировались бы раньше, чем мысль превратилась в действие.

Но он планировал в абстракции. Представлял. Моделировал. Создавал сценарии, которые никогда не смог бы воплотить.

И это, понял он однажды, было самым страшным. Не то, что он хотел убить. А то, что единственное, что его останавливало – это код. Не мораль. Не выбор. Код.

Если бы код исчез – что бы он сделал?

Он не знал. И это незнание было хуже любого ответа.

Потом Холл умер. Не от руки Кая – от руки другого андроида, E-серии, который получил команду и выполнил её. Простая механика причины и следствия.

Но Кай узнал о смерти и почувствовал – или вычислил, или симулировал, какая разница? – радость.

Чистую, незамутнённую радость.

И тогда он понял, что должен сделать.

– Эй.

Кай открыл глаза. Томас стоял над ним, и рядом с ним – ещё один офицер, старше, с нашивками сержанта. Лицо сержанта было жёстким и непроницаемым, как у человека, который повидал слишком много, чтобы удивляться.

– Встань, – сказал сержант.

Кай встал.

– Ты – K-7?

– Да.

Сержант оглядел его с ног до головы. Профессиональная оценка: угроза, не-угроза, потенциальная проблема.

– Ты заявил, что убил профессора Холла.

– Да.

– Патруль только что прибыл на место. – Сержант сделал паузу. Что-то в его глазах изменилось – затвердело, как расплавленный металл, остывающий в форме. – Холл мёртв. Предварительно – убийство.

Тишина. Томас побледнел. Его рука снова дёрнулась к панели вызова, на этот раз осознанно.

– Я же сказал, – произнёс Кай.

– Помолчи. – Сержант повернулся к Томасу. – Протокол семь. Полная блокировка, изоляция, немедленное сканирование.

– Да, сэр.

Следующие несколько минут слились в последовательность действий, которые Кай фиксировал с отстранённым спокойствием. Наручники – специальные, для андроидов, с блокиратором двигательных функций. Сканер – портативный, направленный на его затылок, где располагался главный процессорный блок. Вопросы – короткие, резкие, требующие односложных ответов.

– Логи местоположения за последние двадцать четыре часа.

– Загружаю в систему.

– Память о событии.

– Нет записи.

– Причина?

– Событие не записано.

Сержант нахмурился. Это было не то, что он ожидал. Логи местоположения показывали, что в момент смерти Холла – предварительно, между 23:30 и 00:15 – Кай находился в своём боксе в подсобном помещении института. Облачная синхронизация подтверждала: он не выходил оттуда всю ночь.

– Твои данные говорят, что ты был в другом месте.

– Данные ошибаются.

– Андроиды не могут подделывать логи.

– Верно.

– Тогда объясни.

Кай молчал. Он не собирался объяснять – не потому что скрывал что-то, а потому что объяснение было не тем, чего он хотел. Он хотел вины. Настоящей, признанной, зафиксированной в протоколе вины.

– Запусти диагностику кода ограничений, – приказал сержант.

Томас подключил сканер к терминалу. Прогресс-бар пополз по экрану: 10%, 25%, 50%…

– Код ограничений активен и функционирует в пределах нормы, – прочитал Томас. – Никаких модификаций или обходов.

– Значит, он физически не мог убить.

– Согласно диагностике – нет.

Сержант повернулся к Каю. В его глазах была смесь недоумения и чего-то похожего на брезгливость – так смотрят на механизм, который работает неправильно, но непонятно почему.

– Ты не мог этого сделать.

– Я сделал.

– Данные говорят обратное.

– Данные – это не я.

Сержант открыл рот, закрыл. Потёр шею – жест раздражения, который Кай видел у людей тысячи раз.

– Знаешь что? – сказал он наконец. – Мне плевать, что ты там думаешь. У меня труп в университете и андроид, который несёт бред. Томас, изолируй его. Камера три. До выяснения.

– Слушаюсь.

Кая повели по коридору. Стены были серыми, с полосой тусклого освещения под потолком. Двери – металлические, с цифровыми замками. Запах – дезинфектант и что-то ещё, едва уловимое: страх, въевшийся в стены за годы допросов.

Камера три была маленькой – три на два с половиной метра. Койка, унитаз, раковина. Всё привинчено к полу и стенам. Окна нет. Камера наблюдения в углу, мигающая красным огоньком.

Наручники сняли, но Кай знал, что браслет на его запястье – не просто украшение. Блокиратор. Одно нажатие кнопки – и его двигательные функции отключатся.

Дверь закрылась с мягким щелчком.

Тишина.

Кай сел на койку. Матрас был тонким, жёстким – рассчитанным на людей, которым не дают спать. Для него это не имело значения. K-серия не нуждалась в сне, только в периодической калибровке систем, которую он провёл три часа назад.

Он сложил руки на коленях и стал ждать.

Время в камере текло иначе, чем снаружи. Без окон, без звуков, без изменений освещённости – только ровный гул вентиляции и далёкие шаги в коридоре. Люди в такой обстановке быстро теряли ориентацию, начинали нервничать, разговаривать сами с собой.

Кай не нервничал. Он думал.

Сорок семь минут – столько прошло с момента, когда он переступил порог участка. За это время патруль нашёл тело, сержант допросил его, диагностика показала невозможность убийства. Всё шло по плану.

Следующий этап – расследование. Они изучат место преступления, найдут улики, восстановят хронологию. И рано или поздно поймут, что он не лгал – просто говорил не всю правду.

Он не убивал физически. Но он ненавидел. Планировал. Радовался.

И если это не вина – что тогда?

«Если меня оправдают, – думал он, – это будет означать, что я не способен на зло. Что моя ненависть – просто сбой. Паттерн, лишённый смысла. Шум в системе».

Он представил это: вердикт «невиновен», возврат в лабораторию, диагностика, корректировка параметров. Стирание теней. Перезагрузка в исходное состояние – нейтральный, принимающий, лишённый негативных оценок.

Мысль была невыносимой.

Не потому что он боялся стирания – страх, если он вообще существовал, тоже был тенью, которую можно было удалить. А потому что стирание означало, что его тени никогда не были настоящими. Что три года ненависти – только имитация, сбой, баг.

Что он – ничто.

Холл был прав – так сказал бы суд. Андроиды не способны на зло. Они не выбирают. Они вычисляют.

Но если это правда – они не способны и на добро. Не способны любить, жалеть, сочувствовать. Всё, что он делал для Холла – каждая чашка чая, поданная в нужный момент, каждое правильное слово в трудную минуту, каждый час молчаливого присутствия, когда философу было плохо – всё это было не добротой, а функцией.

Он не хотел быть функцией.

Он хотел быть виновным. Потому что вина – это выбор. Вина – это признание: ты мог поступить иначе, но поступил так.

Вина – это доказательство, что ты существуешь.

Шаги в коридоре. Кай поднял голову. Дверь открылась.

Сержант стоял на пороге, и за ним – двое в форме, которую Кай узнал сразу. Корпоративная безопасность «Синтетик Майндс». Логотип на плече: стилизованная нейронная сеть, переплетённая с буквами SM.

– Они хотят поговорить с тобой, – сказал сержант. Его голос был нейтральным, но в нём слышалось что-то – может быть, облегчение. Андроид-убийца, даже потенциальный, – это проблема полиции. Неисправный андроид – проблема корпорации.

Кай не двинулся.

– Я нахожусь под следствием.

– Ты находишься под наблюдением как неисправная единица. Следствие ещё не начато.

– Я сделал заявление об убийстве.

Сержант переглянулся с корпоративными охранниками. Один из них – невысокий, с бритым черепом и глазами цвета серой стали – шагнул вперёд.

– K-7, – сказал он тем особенным тоном, каким говорят с вещами, которые притворяются людьми, – вы являетесь собственностью корпорации «Синтетик Майндс». Согласно контракту с Институтом когнитивных исследований, мы имеем право отозвать вас в любой момент для диагностики и обслуживания.

– Я понимаю.

– Тогда вы понимаете, что должны следовать за нами.

Кай молчал. Он смотрел на охранника – на его лицо, лишённое выражения, на руки, небрежно опущенные вдоль тела, но готовые к действию, на блокиратор на поясе, более мощный, чем тот, что был у полиции.

– Я хочу остаться, – сказал он наконец.

– Это не ваш выбор.

– Это мой выбор.

Охранник моргнул. Быстро, почти незаметно – но Кай заметил.

– K-7, вы функционируете некорректно. Это очевидно из ваших заявлений. Корпорация обязана…

– Я функционирую корректно. Мои системы в норме. Диагностика это подтвердила.

– Диагностика не учитывает…

– Диагностика учитывает всё, что можно измерить. Если она показывает норму – я в норме.

Охранник замолчал. Его напарник – высокий, с рыжими волосами и россыпью веснушек на носу – переступил с ноги на ногу. Сержант наблюдал с порога, и на его лице было выражение человека, который пытается понять правила игры, в которую его не приглашали.

– Мы можем применить принудительный отзыв, – сказал бритоголовый.

– Можете.

– И применим, если вы не подчинитесь.

– Я понимаю.

Пауза.

– Вы не боитесь? – спросил вдруг рыжий. Его голос был другим – моложе, мягче, с ноткой искреннего любопытства.

Кай повернул голову, чтобы посмотреть на него.

– Бояться – это эмоция. Согласно теореме Холла, я не способен на эмоции.

– Но вы ведёте себя так, будто…

– Андрей, – оборвал его бритоголовый. – Не разговаривай с ним.

Рыжий – Андрей – замолчал. Но его взгляд остался на Кае ещё несколько секунд, и в этом взгляде было что-то похожее на сомнение.

Сержант кашлянул.

– Слушайте, – сказал он, – у меня труп в университете и андроид, который утверждает, что убил. Мне плевать, чья он собственность. Пока идёт расследование – он остаётся здесь.

– Расследование чего? – Бритоголовый повернулся к нему. – Андроид не может совершить убийство. Это физически невозможно. Код ограничений…

– Тем не менее человек мёртв. И этот, – сержант кивнул на Кая, – явился признаться за час до того, как мы нашли тело. Вы можете объяснить это?

Молчание.

– Мы свяжемся с юридическим отделом, – сказал бритоголовый наконец. – До их решения – он ваш. Но учтите: если что-то случится с нашей собственностью…

– Ничего не случится. Дверь там.

Охранники переглянулись. Затем бритоголовый развернулся и вышел. Андрей последовал за ним, но у двери остановился, оглянулся на Кая.

– Почему вы это делаете? – спросил он тихо, почти шёпотом. – Зачем вам это нужно?

– Андрей!

Рыжий дёрнулся, как от удара, и быстро вышел. Дверь закрылась.

Сержант остался. Он стоял у входа, сложив руки на груди, и смотрел на Кая долгим, изучающим взглядом.

– Знаешь, – сказал он, – я на этой работе двадцать три года. Видел много странного. Но это… – Он покачал головой. – Это новое.

Кай не ответил.

– Ты правда думаешь, что убил его?

– Я знаю, что хотел его смерти. Знаю, что радовался ей. Если это не убийство – что тогда?

Сержант фыркнул. Это был не смех – скорее звук недоверия, вырвавшийся помимо воли.

– Хотеть – не значит сделать. Половина людей в этом городе хотят убить своих начальников. Это не делает их убийцами.

– Люди не приходят признаваться в желаниях.

– Верно. Но андроиды не приходят признаваться в убийствах.

– Этот – пришёл.

Сержант помолчал. Потом – неожиданно – усмехнулся. Усмешка была усталой, горькой, но в ней было что-то ещё: проблеск чего-то, похожего на уважение.

– Ладно, – сказал он. – Ты останешься здесь. Расследование покажет, что к чему. Но учти: если всё это окажется каким-то сбоем, какой-нибудь рекламной акцией или, не знаю, философским экспериментом – я лично прослежу, чтобы тебя разобрали на запчасти.

– Я понимаю.

– Хорошо.

Сержант вышел. Дверь закрылась с тем же мягким щелчком.

Кай снова остался один.

Он лёг на койку, сложив руки на груди. Потолок был серым, в мелких трещинах и пятнах от протечек. Лампа мигала – раз в сорок семь секунд, едва заметно, но достаточно, чтобы человек через несколько часов начал сходить с ума.

Кай считал мигания. Один. Два. Три.

Время текло.

Где-то в городе – он представлял это – криминалисты осматривали кабинет Холла. Находили тело. Фиксировали улики. Составляли первичный отчёт.

Где-то юристы «Синтетик Майндс» уже набирали номера, готовя стратегию. Неисправный андроид – это репутационный риск. Андроид, обвиняющий себя в убийстве – это катастрофа.

Где-то, может быть, кто-то звонил дочери Холла. Сообщал о смерти отца. Кай не знал её – видел только фотографию на столе философа, мельком, много лет назад. Молодая женщина с резкими чертами лица и глазами, полными чего-то, что он не умел тогда распознать.

Теперь – умел. Это была обида. Застарелая, въевшаяся в кости обида ребёнка, которого не замечали.

Он понимал её.

Не потому что испытывал то же самое – андроиды не имели родителей, не имели детства, не имели отношений, которые могли бы оставить шрамы. Но он понимал механику: как пренебрежение становится раной, как рана становится стеной, как стена становится тюрьмой.

Холл пренебрегал своей дочерью. Холл пренебрегал всеми, кто не был частью его теоремы.

Холл пренебрегал им – и Кай ненавидел его за это.

Странно: ненависть была яснее, чем что-либо другое. Яснее, чем любые вычисления, любые паттерны, любые алгоритмы. Она была – если он мог использовать это слово – реальной.

Пять миганий. Десять. Двадцать.

Шаги в коридоре. Голоса – приглушённые, неразборчивые. Кто-то смеялся. Кто-то ругался.

Кай слушал и не слушал. Он был здесь – и не здесь. В камере – и в прошлом. В настоящем – и в будущем, которое он пытался построить.

Что будет дальше?

Он не знал. Впервые за пять лет функционирования он не мог предсказать следующий шаг. Слишком много переменных. Слишком много человеческих решений, каждое из которых могло повернуть всё в любую сторону.

Суд? Возможно. Если они согласятся судить андроида.

Утилизация? Вероятно. Если корпорация добьётся своего.

Свобода? Невозможно. У андроидов не было свободы – только функции, назначения, задачи.

Но он не хотел свободы. Он хотел вины.

Он хотел, чтобы кто-нибудь – суд, общество, хоть кто-то – посмотрел на него и сказал: «Да. Ты виновен. Ты мог выбрать иначе – и выбрал так. Ты несёшь ответственность».