Траектория вымирания

– Танака, слышала? – Изабель активировала канал связи.

– Да. Мы тоже фиксируем. – Голос нейролингвиста был возбуждённым. – Сигнал усиливается с каждым километром. Что-то там определённо активно.

– Будьте осторожны.

– Понимаю.

Минуты тянулись медленно. Шаттл продвигался всё глубже в Некрополь, мимо кораблей-гигантов и обломков-карликов. На экране мелькали формы, которые человеческий разум не был создан воспринимать: спирали, многогранники, фракталы, структуры, бросающие вызов евклидовой геометрии.

– Расстояние пять километров, – доложила Танака. – Визуальный контакт.

Изображение на экране сместилось, камера навелась на новый объект.

Изабель затаила дыхание.

Корабль – если это был корабль – не походил ни на что из виденного ранее. Он был… живым. Нет, не живым в буквальном смысле – но казался таковым. Органические формы, плавные линии, поверхность, которая будто дышала, пульсировала слабым светом.

И этот свет – Изабель узнала его. Тот же ритм, та же интенсивность, что у цилиндра в карантинном отсеке.

– Боже мой, – прошептал кто-то на мостике.

– МОРФЕЙ, данные по объекту? – голос Воронова был напряжённым.

– Сканирую. Объект не каталогизирован ранее. Размеры: приблизительно два километра в длину, восемьсот метров в ширину. Материал корпуса: неопределён, не соответствует известным образцам. Внутренняя структура: сложная, множественные полости различной конфигурации. И… – пауза. – Признаки активности. Энергетическое излучение из нескольких точек корпуса.

– Он работает, – выдохнула Изабель. – После миллионов лет – он всё ещё работает.

– Возраст подтверждён? – спросил Воронов.

– Предварительная оценка на основе состояния материала: от двух до трёх миллионов лет. Точнее определить невозможно без прямых образцов.

Три миллиона лет. Когда этот корабль был построен, на Земле ещё не существовало рода Homo. Первые австралопитеки только начинали осваивать прямохождение. А эта машина уже летела к этой точке пространства, неся свои секреты.

– «Харон-2», – Воронов взял управление связью. – Держите дистанцию. Не приближайтесь без команды.

– Понял, «Реквием», – ответил Рейес. – Зависаем на текущей позиции.

На экране корабль-левиафан медленно вращался – или казалось, что вращался. Его поверхность переливалась светом, и в этих переливах Изабель чудились паттерны: спирали, линии, геометрические формы. Тот же язык, что на всех кораблях Некрополя. Но здесь он был ярче, отчётливее, живее.

– Фиксирую новый сигнал, – голос Танаки дрогнул. – Направленная передача. Он… он пытается связаться с нами.

– С вами конкретно?

– Не знаю. Сигнал широкополосный, но… подождите. – Пауза. – МОРФЕЙ, ты это видишь?

– Да. Сигнал содержит структурированные данные. Формат… совпадает с тем, что мы экстрагировали из дисков на корабле-скате.

– Он использует тот же язык, – поняла Изабель. – Тот же код. Он пытается говорить на языке, который мы уже частично знаем.

– Или на языке, который знают все, – добавила Танака. – Универсальный маркер. Тот символ, который мы нашли на всех кораблях. Он в начале каждого пакета данных.

Универсальный язык беженцев. Язык тех, кто бежал от чего-то настолько ужасного, что тысячи цивилизаций объединились в своём страхе.

– Мы можем расшифровать? – спросил Воронов.

– Не в реальном времени. Слишком много данных, слишком мало контекста. Но если записать…

– Записывай всё. – Изабель подошла к терминалу связи. – Танака, ты слышишь? Пассивная запись. Никаких ответных сигналов без моей команды.

– Поняла.

Минуты шли. Данные текли – бесконечным потоком, заполняя буферы памяти «Реквиема». Корабль-левиафан продолжал свою передачу, словно терпеливый учитель, повторяющий урок для непонятливого ученика.

А потом – изменение.

– Визуальная аномалия, – голос Рейеса был напряжённым. – Что-то происходит на корпусе.

Изабель впилась взглядом в экран. Поверхность корабля-левиафана менялась – часть обшивки отходила в сторону, открывая… проход. Вход. Приглашение.

– Он открывается, – прошептала Танака. – Он приглашает нас внутрь.

Тишина на мостике была такой плотной, что, казалось, её можно было резать ножом.

– Никто никуда не входит, – отрезал Воронов. – Возвращайтесь. Немедленно.

– Капитан, – Изабель повернулась к нему. – Это может быть единственный шанс…

– Шанс на что? Войти в инопланетную ловушку?

– Шанс получить ответы. Шанс понять, почему эти корабли здесь. Что убило их экипажи. Что угрожает…

– Доктор Шань, – голос Воронова стал ледяным. – Я уже сказал: никаких активаций чужих устройств без моего разрешения. Открытый проход – это приглашение. Мы не знаем, кто приглашает и зачем.

– Мы не узнаем, если не войдём.

– И не узнаем, если погибнем внутри.

Они стояли друг напротив друга – капитан и учёный, осторожность и любопытство, страх и надежда. Конфликт, который определял всю историю человеческих исследований.

– Компромисс, – сказала Изабель наконец. – Дрон. Отправим внутрь автономный дрон. Никакого риска для людей, но мы получим данные.

Воронов обдумал предложение.

– Рейес, – он активировал связь. – У вас есть разведывательный дрон на борту?

– Так точно, капитан. Стандартный комплект.

– Подготовьте его к запуску. Цель – исследование внутреннего пространства объекта. Глубина проникновения – не более ста метров. Постоянная трансляция.

– Понял.

Изабель выдохнула. Это было не то, чего она хотела, но лучше, чем ничего.

Через несколько минут дрон – небольшой аппарат с камерами, датчиками и микрореактивными двигателями – отделился от шаттла и направился к открытому проходу в корпусе корабля-левиафана.

Изображение с его камер появилось на отдельном экране мостика. Сначала – внешняя поверхность, та же пульсирующая структура, что была видна издалека. Потом – край прохода, гладкие стены, уходящие вглубь. И наконец – внутренний коридор.

Он был огромным – десятки метров в высоту и ширину, словно предназначенный для существ размером с дом. Стены покрывали те же узоры, что и снаружи, но здесь они светились ярче, образуя сложные композиции. Пол был не плоским, а волнистым, с выступами и углублениями, назначение которых оставалось загадкой.

И – свет. Мягкий, рассеянный свет, исходящий, казалось, отовсюду сразу. Не было видимых источников – просто само пространство светилось.

– Фиксирую атмосферу, – доложил МОРФЕЙ. – Внутри прохода – газовая среда. Азот, кислород, следы инертных газов. Пригодна для дыхания человеком.

– Атмосфера? – Воронов нахмурился. – После миллионов лет?

– Системы жизнеобеспечения, очевидно, всё ещё функционируют. Или были активированы при нашем приближении.

Дрон двигался дальше, углубляясь в коридор. Пятьдесят метров. Семьдесят. Девяносто.

– Приближаюсь к пределу разрешённой глубины, – передал Рейес.

– Стой, – приказал Воронов. – Вращение на месте. Зафиксируй всё, что видишь.

Дрон остановился, начал медленное вращение. Камеры фиксировали детали: узоры на стенах, структуру потолка, форму пола. И – в дальнем конце коридора, на границе видимости – нечто иное.

Фигура.

– Там что-то есть, – голос Танаки дрогнул. – Вы видите?

Изабель видела. Силуэт в конце коридора – неясный, размытый расстоянием и недостаточным освещением, но определённо не часть стены. Что-то отдельное. Что-то… стоящее?

– МОРФЕЙ, можешь увеличить?

– Пытаюсь. Разрешение на пределе. – Изображение дёрнулось, увеличилось. Детали проступили чётче.

Существо. Не человек. Не те создания, что лежали мёртвыми на корабле-скате. Что-то третье – высокое, тонкое, с формами, которые казались одновременно органическими и механическими.

И оно двигалось. Медленно, плавно – шло к дрону.

– Отзывай! – крикнул Брандт. – Отзывай дрон! Сейчас же!

– Отмена команды, – Изабель перехватила контроль. – Рейес, держи позицию.

– Доктор Шань, – голос Воронова был как лёд. – Вы превышаете свои полномочия.

– Капитан, посмотрите. – Она указала на экран. – Это может быть единственный контакт с живым разумом за всю историю человечества. Мы не можем убежать сейчас.

Существо приближалось. Его движения были… грациозными? Да, именно так. Несмотря на чуждость форм, в них была плавность, гармония. Оно не спешило, не угрожало – просто шло.

На расстоянии двадцати метров от дрона оно остановилось.

И тогда Изабель услышала голос.

Не через динамики связи – через что-то иное. Голос, который звучал прямо в голове, минуя уши. Голос, который говорил на языке, которого она не знала, но каким-то образом понимала.

«Вы пришли. Наконец. Мы ждали так долго».

– Вы слышали это? – Изабель оглянулась на остальных. Лица на мостике были растерянными, испуганными.

– Что именно? – спросил Воронов.

– Голос. В голове. Он говорил…

– Я ничего не слышал, – капитан покачал головой. – Танака?

– Тоже ничего, – голос нейролингвиста из динамика был напряжённым. – Но… я что-то почувствовала. Давление? Присутствие? Сложно описать.

Изабель снова посмотрела на экран. Существо стояло неподвижно, словно ожидая. Его форма была чётче теперь – высокое, около трёх метров, с вытянутым торсом и множественными тонкими конечностями. Голова – если это была голова – представляла собой сферу с несколькими светящимися точками, которые могли быть глазами.

Или чем-то совсем иным.

«Вы слышите меня, – снова голос, теперь тише, мягче. – Одна из вас слышит. Та, что несёт память».

Память. Изабель вспомнила слова голограммы – слова матери, или того, что притворялось матерью: «Память можно сохранить. Если знать как».

– Кто ты? – произнесла она вслух. – Что это за место?

«Я – тот, кто хранит. Это место – последнее убежище. Для всех, кто бежал. Для всех, кто помнит».

– Бежал от чего?

Пауза. Долгая, тяжёлая.

«От конца. От забвения. От тех, кто стирает».

Те, кто стирает. То же самое, что говорила голограмма. То же предупреждение, тот же страх.

– Доктор Шань, – голос Воронова был напряжённым. – С кем вы разговариваете?

– С ним. – Она указала на экран. – Он… он говорит со мной. Телепатически, или как-то иначе – не знаю. Но я слышу его.

– Это может быть манипуляцией…

– Возможно. Но он отвечает на вопросы. Реальные ответы, не шаблоны.

Изабель снова сосредоточилась на контакте.

– Что случилось с теми, кто был на других кораблях? С теми, чьи тела мы нашли?

«Они пришли. Как и вы. Искали убежища. Но убежище не спасает от того, что уже внутри».

– Внутри чего?

«Внутри памяти. Внутри Вселенной. Стиратели не приходят извне – они приходят из самой ткани реальности. Когда разум становится слишком ярким, слишком громким – они замечают. И приходят. И стирают».

Изабель почувствовала, как холодок пробежал по спине. Что-то в этих словах – в их спокойствии, в их неизбежности – было ужаснее любой явной угрозы.

– Можно ли спастись?

«Можно. Некоторые спаслись. Мы – спаслись. Но цена… цена высока».

– Какая цена?

Существо на экране сделало движение – жест, который Изабель интерпретировала как печаль или сожаление.

«Стать тем, что нельзя стереть. Стать частью памяти, а не носителем памяти. Это… – пауза. – Это похоже на смерть. Но это не смерть».

Изабель вспомнила голограмму матери. «Я – часть чего-то большего. Памяти всех, кто приходил до нас».

– Моя мать… Цзинь Шань… она тоже здесь? Она тоже стала частью этой… памяти?

Долгое молчание. Существо стояло неподвижно, его светящиеся точки-глаза, казалось, изучали что-то невидимое.

«Та, кого ты ищешь, пришла давно. По меркам твоего вида – давно. Она нашла нас. Нашла знание. И сделала выбор».

– Какой выбор?

«Остаться. Чтобы передать знание тем, кто придёт после. Тебе».

Изабель почувствовала, как слёзы снова наворачиваются на глаза. Мама. Всё это время – шестьдесят лет – она была здесь. Ждала. Хранила информацию, которую хотела передать дочери.

– Я хочу увидеть её, – сказала она. – Я хочу поговорить с ней.

«Это возможно. Но не сейчас. Не так. Ты должна сначала понять. Должна подготовиться. Знание, которое мы храним – оно тяжёлое. Оно меняет. Тех, кто не готов – оно ломает».

– Я готова.

«Нет. – Голос был мягким, но непреклонным. – Ты ещё не готова. Но скоро будешь. Возьми то, что мы дали. Прочитай. Пойми. И тогда – возвращайся».

Существо отступило на шаг. Потом ещё на один. Свет в коридоре начал меркнуть.

«Мы будем ждать. Мы всегда ждём».

Связь оборвалась – внезапно, полностью. Изабель осталась стоять посреди мостика, глядя на экран, где существо медленно растворялось в темноте.

– Что произошло? – голос Воронова казался далёким. – Доктор Шань, что оно сказало?

Изабель не ответила. Она смотрела на экран, где проход в корпусе корабля-левиафана медленно закрывался – плавно, без звука, как будто никогда и не был открыт.

«Возьми то, что мы дали».

Дали что? Когда?

И тогда она поняла. Диски. Цилиндр. Всё, что они нашли на корабле-скате – это было не случайностью. Это было оставлено для них. Для неё.

Инструкции. Предупреждения. Знание.

– МОРФЕЙ, – сказала она. – Код доступа к архиву цилиндра. Последовательность «спираль, линия, спираль». Применить.

– Обрабатываю запрос… – пауза. – Успешно. Архив разблокирован. Обнаружено более семидесяти терабайт данных. Начинаю индексацию.

Семьдесят терабайт. Целая библиотека, оставленная для тех, кто придёт после.

Для неё.

Через два часа шаттл вернулся на «Реквием».

Танака и остальные члены экспедиции выглядели потрясёнными – бледные лица, дрожащие руки. То, что они видели, то, что чувствовали – даже без телепатического контакта – выбило их из равновесия.

Изабель встретила их в ангаре.

– Данные? – это было первое, что она спросила.

– Всё записано, – Танака протянула ей накопитель. – Часы передачи. Терабайты информации. Мы… мы даже не представляем, что там.

– Узнаем.

– Доктор Шань… – Танака помедлила. – То существо… вы действительно с ним говорили?

– Да.

– Что оно сказало?

Изабель посмотрела на нейролингвиста. Маленькая японка – одна из лучших специалистов по расшифровке языков – стояла перед ней, ожидая ответа. Ответа, который изменит всё.

– Оно сказало, что мы в опасности. Все мы. Вся человеческая цивилизация. – Изабель сделала паузу. – Оно сказало, что существует нечто, что стирает разумную жизнь. Периодически. Циклически. И этот цикл скоро начнётся снова.

Танака побледнела ещё сильнее.

– И… и оно сказало, как спастись?

– Оно сказало, что ответы – в данных, которые нам оставили. – Изабель посмотрела на накопитель в своей руке. – Нам нужно расшифровать их. Понять. И тогда, может быть, мы найдём способ.

– Может быть?

– Это всё, что у нас есть.

Совещание собрали через час – Воронов, Брандт, ведущие специалисты. Изабель стояла перед ними, чувствуя тяжесть взглядов.

– Итак, – начал Воронов, когда все расселись. – Давайте подведём итоги. За последние сутки мы активировали инопланетное устройство, которое показало голограмму погибшего члена экипажа прошлой экспедиции. Мы обнаружили функционирующий корабль возрастом в миллионы лет. Мы установили контакт с… чем-то… что утверждает, что хранит память мёртвых цивилизаций. И это «что-то» заявляет, что всему человечеству грозит уничтожение.

Он обвёл взглядом присутствующих.

– Я правильно изложил ситуацию?

– В общих чертах – да, – ответила Изабель.

– Прекрасно. – Воронов откинулся в кресле. – И что вы предлагаете делать с этой информацией?

– Изучать её. – Изабель указала на экран, где отображалась структура разблокированного архива. – У нас есть доступ к данным, которые копились миллионы лет. Записи тысяч цивилизаций. Если угроза реальна – там есть информация о ней. И, возможно, способы защиты.

– Если угроза реальна, – повторил Брандт. – А если нет? Если это всё – манипуляция? Способ заставить нас делать то, что хочет это… существо?

– Зачем? – спросила Изабель. – Какой смысл манипулировать нами? Мы – одна экспедиция, один корабль. Если эта сущность хотела бы причинить нам вред – она могла бы сделать это напрямую. Вместо этого она даёт нам информацию.

– Информация может быть оружием, – возразил Брандт. – Ложная информация, ведущая в ловушку. Или правдивая, но неполная – подталкивающая к определённым действиям.

– Это возможно. Но единственный способ узнать – проанализировать данные.

Спор продолжался – полчаса, час. Брандт настаивал на осторожности, Изабель – на необходимости изучения, Танака поддерживала обе стороны в зависимости от аргументов. Воронов слушал молча, постукивая пальцами по подлокотнику.

Наконец он поднял руку.

– Достаточно. – Голос капитана прервал очередной обмен репликами. – Я принял решение.

Все замолчали.

– Мы продолжаем исследования, – сказал Воронов. – Данные из архива будут изучаться научной группой под руководством доктора Шань. Но – с ограничениями.

– Какими?

– Первое: никаких новых контактов с существом без моего прямого разрешения. Мы собираем информацию пассивно, не провоцируем дальнейшее взаимодействие.

Изабель кивнула. Это было приемлемо.

– Второе: параллельно с изучением данных мы готовим корабль к возможному экстренному отлёту. Если ситуация станет угрожающей – мы уходим. Немедленно.

– Понял, – сказал Брандт.

– Третье… – Воронов помедлил. – Командор Брандт, я хочу, чтобы артефакт из карантинного отсека – цилиндр – был помещён под особое наблюдение. Любая активность, любое изменение – докладывать немедленно.

– Сделаю.

– Хорошо. – Воронов встал. – Совещание окончено. Приступайте к работе.

Люди начали расходиться. Изабель осталась сидеть, глядя на экран с данными архива. Семьдесят терабайт. Библиотека мёртвых цивилизаций. Записи тех, кто бежал от чего-то настолько ужасного, что не смог найти слов для описания.

«Те, кто стирает».

Она найдёт эти слова. Найдёт описание угрозы. Найдёт способ спастись.

Ради матери. Ради человечества. Ради себя.

– Доктор Шань, – голос Брандта заставил её вздрогнуть. Она обернулась – командор стоял у двери, глядя на неё тяжёлым взглядом.

– Да?

– Одна вещь не даёт мне покоя. – Он подошёл ближе. – Существо в том корабле – оно говорило, что ваша мать сделала выбор. Осталась. Стала частью их… памяти.

– И что?

– Как она могла сделать этот выбор, если погибла шестьдесят лет назад? До того, как мы вообще узнали о Некрополе?

Изабель застыла. Она не думала об этом. Не успела – слишком много информации, слишком много эмоций.

– Я… я не знаю.

– Именно. – Брандт наклонился ближе. – Либо ваша мать знала об этом месте задолго до официального открытия. Либо информация о её «выборе» – ложь. Либо… – он не закончил.

– Либо что?

– Либо время здесь работает иначе. – Брандт выпрямился. – И это пугает меня больше всего остального.

Он ушёл, оставив Изабель наедине с вопросами, на которые у неё не было ответов.

В ту ночь – снова условную, отмеренную корабельными часами – Изабель не спала.

Она сидела в своей каюте, перед экраном, на котором медленно текли данные из архива. Символы, которые она не понимала. Структуры, которые не могла интерпретировать. Голоса мёртвых цивилизаций, говорящих на языках, которые никто больше не помнил.

И среди всего этого – образ матери. Голограмма, говорившая «солнышко». Предупреждение о тех, кто стирает.

Она достала фотографию из тумбочки – ту самую, что висела на стене всё время полёта. Цзинь Шань, тридцать шесть лет, на фоне марсианских раскопок. Глаза, которые видели сквозь объектив, сквозь время.

«Ты видишь связи там, где другие видят хаос».

Мама знала. Каким-то образом – знала. Знала об этом месте, об этой угрозе, о судьбе, которая ждала её и её дочь.

И она ушла всё равно. Ушла искать ответы, даже зная, что может не вернуться.

Изабель положила фотографию рядом с клавиатурой и вернулась к данным.

Семьдесят терабайт. Тысячи голосов. Миллионы лет.

Где-то среди всего этого – ключ к спасению. Или к пониманию того, почему спасение невозможно.

Она найдёт его.

Чего бы это ни стоило.