Венецианская жемчужина

Глава 3: Портрет незнакомки

Три дня прошло с той ночи, когда Марко рассказал Лоренцо правду о его отце. Три дня, которые юноша провёл в странном оцепенении – работая в мастерской, выполняя указания Тициана, но мыслями пребывая далеко, в лабиринтах прошлого, которые только начинали открываться перед ним.

Шрам на плече горел. Не физически – он давно зажил и не причинял боли – но Лоренцо постоянно чувствовал его присутствие, словно метка ожила и напоминала о себе. По ночам он разглядывал шрам в тусклом свете свечи, пытаясь разобрать символы, которые упомянул Марко. Но для непосвящённого глаза это была просто рубцовая ткань – причудливой формы, да, но не более того.

«Метка, которая укажет путь».

Слова отца преследовали его.

В то утро – четвёртый день после откровений – Лоренцо сидел в углу мастерской и растирал киноварь, как делал каждый день с момента своего прибытия в Венецию. Механическая работа освобождала разум, и он думал – о Софье, об отце, о переплетении судеб, которое связывало их семьи через годы и расстояния.

И рисовал.

Блокнот лежал рядом, и в перерывах между работой Лоренцо делал наброски. Он не мог остановиться – образ Софьи требовал воплощения, рвался из души на бумагу. Её глаза, тёмные и глубокие. Изгиб её бровей. Линия скул. Поворот головы, когда она смотрела на него в свете факелов.

Он рисовал её снова и снова – в маске и без, в белом платье и в тёмном плаще, танцующую и неподвижную. Каждый набросок был попыткой ухватить то неуловимое, что делало её единственной в мире.

– Покажи.

Голос Тициана раздался прямо над ухом. Лоренцо вздрогнул – он не слышал, как маэстро подошёл.

– Маэстро, я…

– Покажи, – повторил Тициан, и в его голосе не было ни гнева, ни осуждения – только спокойная настойчивость художника, который узнаёт в другом собрата по ремеслу.

Лоренцо протянул ему блокнот.

Тициан листал страницы молча. Его лицо оставалось непроницаемым, но Лоренцо видел, как слегка сузились глаза маэстро, как дрогнул уголок губ.

– Ты одержим, – сказал Тициан наконец.

– Да, маэстро.

– Это опасно.

– Знаю.

Тициан закрыл блокнот и вернул его Лоренцо.

– Одержимость – двуликий демон, – произнёс он, глядя куда-то в пространство. – Она может сделать тебя великим художником – или уничтожить. Всё зависит от того, сумеешь ли ты подчинить её себе, или она подчинит тебя.

– Как это сделать?

– Рисуй. – Тициан указал на блокнот. – Рисуй, пока не выплеснешь всё, что в тебе горит. Превращай страсть в линии, тоску – в тени, надежду – в свет. Художник не убегает от чувств – он преображает их.

Он помолчал, потом добавил:

– Но будь осторожен. Та, кого ты рисуешь… она не для тебя. И дело не только в её положении. Есть вещи, которых ты не знаешь.

– Какие вещи?

Тициан долго смотрел на него – тем проницательным взглядом, который видел душу сквозь плоть.

– Её семья… её наследие… это не просто титулы и богатство. Это бремя, которое тянется через века. Твой отец узнал об этом – и погиб. Я не хочу, чтобы ты повторил его путь.

– Вы много знаете о моём отце, маэстро. Больше, чем говорите.

– Возможно. – Тициан отвернулся к окну. – Но есть знания, которые лучше получать постепенно. Как яд – в малых дозах он может быть лекарством, в больших – убивает.

– Я не боюсь правды.

– Молодые никогда не боятся. В этом их сила – и их слабость. – Маэстро снова повернулся к нему. – Хорошо. Ты хочешь правды? Вот тебе правда. Твой отец любил мать Софьи Контарини. Любил так, как ты сейчас любишь её дочь. Это была запретная любовь – она была замужем за Антонио Контарини, человеком, который впоследствии стал дожем. Твой отец знал, что это безумие, но не мог остановиться.

Лоренцо слушал, затаив дыхание.

– Они встречались тайно, – продолжал Тициан. – Несколько лет. Я знаю это, потому что… потому что однажды твой отец пришёл ко мне. Попросил написать её портрет – маленький, такой, который можно спрятать в медальоне. Я согласился. Это был один из лучших моих портретов – и один из тех, которые я никогда не подписывал.

– Медальон… – прошептал Лоренцо. – Значит, вы…

– Да. Я написал портрет, который ты носишь на груди. – Тициан криво усмехнулся. – Ирония судьбы, не правда ли? Сын приходит к тому же художнику, к которому приходил отец. Влюбляется в дочь той, в кого был влюблён отец. История повторяется – но финал ещё не написан.

– Что случилось с ними? С моим отцом и… и с ней?

– Елена умерла при родах Софьи. Твой отец был раздавлен горем. Он уехал из Венеции, вернулся в Верону, женился на твоей матери. Думаю, он пытался забыть. Начать новую жизнь. – Тициан покачал головой. – Но прошлое не отпускало его. Оно настигло его десять лет спустя – в виде людей в чёрных плащах, которые искали то, что он украл.

– Манускрипт.

– Ты уже знаешь об этом. – Тициан не удивился. – Хорошо. Значит, тебе не нужно объяснять, насколько опасна игра, в которую ты ввязался.

– Я не играю, маэстро. Я люблю её.

– Любовь – самая опасная игра из всех. – Тициан положил руку ему на плечо. – Я не буду тебя отговаривать. Это бесполезно – я вижу огонь в твоих глазах. Тот же огонь, который был в глазах твоего отца. Но я могу дать тебе совет.

– Какой?

– Будь умнее его. Он действовал сердцем – и это его погубило. Ты должен действовать и сердцем, и разумом. Любовь – это пламя, но даже пламя нуждается в очаге, чтобы не сжечь дом.

Он отпустил плечо Лоренцо и вернулся к своему мольберту.

– А теперь – за работу. Киноварь сама себя не разотрёт.

Вечером Лоренцо отправился в «Золотой лев».

Таверна была полна народу – карнавал приближался к своему завершению, и венецианцы праздновали с удвоенным рвением, словно пытаясь выжать из оставшихся дней каждую каплю веселья. Музыка гремела, вино лилось рекой, в воздухе висел густой запах жареного мяса и пряностей.

Марко сидел на своём обычном месте, но рядом с ним была Джанна – хозяйка таверны. Они о чём-то негромко разговаривали, и когда Лоренцо подошёл, оба замолчали.

– Садись, – сказал Марко, указывая на свободный стул. – Мы как раз говорили о тебе.

– Обо мне?

– О твоей… ситуации. – Джанна окинула его внимательным взглядом. – Марко рассказал мне кое-что. Не всё, но достаточно. И я подумала, что тебе следует знать одну историю.

– Какую историю?

Джанна оглянулась по сторонам, убеждаясь, что никто не подслушивает, потом наклонилась ближе.

– Историю о жемчужине, – прошептала она. – О «Слезе Византии». Ту, которую не рассказывают в приличном обществе.

Лоренцо подался вперёд.

– Я слушаю.

– Много лет назад – ещё до моего рождения – в Венецию приехала женщина. Гречанка из знатного рода, беженка из павшего Константинополя. Она привезла с собой жемчужину – огромную, розовую, необычайной красоты. Говорили, что это слеза Богородицы, застывшая в раковине. Говорили, что она дарует своему владельцу невероятную удачу.

– И что случилось?

– Женщина вышла замуж за венецианского дворянина. Родила ему дочь. А потом… – Джанна помолчала, – потом начались несчастья. Муж её погиб при странных обстоятельствах. Сама она умерла от болезни, которую никто не мог объяснить. Дочь выдали замуж за другого дворянина – и он тоже погиб. И так – из поколения в поколение. Каждый, кто владел жемчужиной, терял близких. Мужей, братьев, сыновей.

– Вы говорите о проклятии?

– Я говорю о том, что говорят люди. – Джанна пожала плечами. – Может, это просто совпадения. Может, враги семьи. Может, яд и кинжалы, а не проклятие. Но факт остаётся фактом: жемчужина приносит несчастье.

– Елена Ласкарис, – сказал Марко. – Мать Софьи. Она тоже умерла молодой. И её мать до неё. И мать её матери.

– Все женщины этого рода умирают при родах или вскоре после них, – добавила Джанна. – Все, кто носил жемчужину. Кроме одной.

– Софьи, – догадался Лоренцо.

– Да. Она единственная выжила. И теперь она – последняя. Последняя в роду Ласкарисов. Последняя хранительница жемчужины. И последняя надежда…

– На что?

Джанна и Марко переглянулись.

– На то, чтобы разорвать круг, – сказала Джанна. – Говорят, что проклятие можно снять. Если найти сокровища, которые были спрятаны вместе с картой. Среди них есть… что-то. Что-то, что освободит род Ласкарисов от бремени, которое они несут.

– Что именно?

– Этого никто не знает. Может, реликвия. Может, документ. Может, само знание. – Джанна допила вино и поднялась. – Но я знаю одно: если ты хочешь быть с Софьей Контарини, тебе придётся найти эти сокровища. И снять проклятие. Иначе…

Она не договорила, но смысл был ясен.

Иначе Софья умрёт. Как её мать. Как все женщины её рода до неё.

Джанна ушла, оставив Лоренцо и Марко наедине.

– Ты веришь в проклятия? – спросил Лоренцо.

– Я верю в яды, кинжалы и людей, которые готовы убивать ради сокровищ, – ответил Марко. – Но если Софья верит в проклятие – а она, скорее всего, верит, потому что выросла с этой историей – то это имеет значение. Страх может убить не хуже клинка.

Лоренцо кивнул. Он вспомнил слова Софьи: «Это не просто запретная любовь. Это гораздо больше. Гораздо опаснее». Теперь он понимал, что она имела в виду.

– Что ты узнал о шраме? – спросил он.

– Кое-что. – Марко достал из кармана сложенный лист бумаги. – Я показал рисунок шрама одному человеку. Специалисту по шифрам. Он сказал, что это старый код – тот, которым пользовались тамплиеры, а потом их наследники.

– И что он означает?

– Координаты. – Марко развернул бумагу. – Широта и долгота. Место где-то в Падуе.

– В Падуе?

– Да. Скорее всего, там спрятана третья часть манускрипта. Та, которую украл твой отец.

Лоренцо смотрел на цифры, выведенные на бумаге. Такие простые – и такие важные.

– Нужно ехать в Падую.

– Не так быстро. – Марко забрал бумагу обратно. – Во-первых, мы не знаем точно, что там. Во-вторых, Братство наверняка следит за тобой. Если ты сорвёшься в Падую, они пойдут следом. В-третьих…

– Что – в-третьих?

– В-третьих, завтра в Венецию прибывает Чезаре Сфорца.

Лоренцо почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Жених Софьи.

– Он самый. – Марко кивнул. – Советник миланского герцога, внебрачный сын покойного правителя, человек с амбициями, которые простираются далеко за пределы Милана. И, по слухам, человек, который не остановится ни перед чем ради своих целей.

– Софья говорила, что он убил её брата.

– Возможно. Доказательств нет, но слухи ходят давно. – Марко понизил голос. – Чезаре опасен, Лоренцо. Опаснее Братства, опаснее турок, опаснее кого бы то ни было. Он умён, безжалостен и хорошо информирован. Если он узнает о тебе и Софье…

– Он уже знает, – сказал Лоренцо мрачно. – Или скоро узнает. В этом городе нет секретов.

– Верно. Поэтому тебе нужно быть очень, очень осторожным. – Марко допил вино. – А теперь иди домой и выспись. Завтра начнётся новая глава этой истории. И она будет… интересной.

Ночью Лоренцо не мог уснуть.

Он лежал на койке, глядя в темноту, и думал. О проклятии. О сокровищах. О Чезаре Сфорца, который прибывал завтра. О Софье, которая была заперта во дворце, окружённая врагами.

Он достал медальон и открыл его. Лицо Елены Ласкарис смотрело на него – прекрасное, печальное, мёртвое уже двадцать лет.

«Она умерла молодой», – подумал он. – «Как все женщины её рода. И Софья…»

Нет. Он не позволит этому случиться.

Он закрыл медальон и сжал его в кулаке.

– Клянусь, – прошептал он в темноту. – Клянусь твоей памятью, Елена. Я спасу твою дочь. Чего бы это ни стоило.

Темнота не ответила. Но Лоренцо показалось, что где-то далеко, на грани слышимости, прозвучал вздох – лёгкий, как дуновение ветра, нежный, как материнская ласка.

Он закрыл глаза и наконец уснул.

Утро следующего дня выдалось серым и промозглым. Туман поднимался с каналов, окутывая город призрачной пеленой. Венеция казалась нереальной – словно декорация к пьесе, которую вот-вот унесёт ветер.

Лоренцо работал в мастерской, когда услышал шум на улице. Крики, топот копыт, звуки труб. Он подошёл к окну и увидел процессию, движущуюся по набережной.

Впереди ехали всадники в чёрно-красных цветах Милана. За ними – карета, богато украшенная золотом и гербами. За каретой – ещё всадники, слуги, повозки с багажом.

Чезаре Сфорца прибыл в Венецию.

– Смотришь на своего соперника? – раздался голос Тициана за спиной.

Лоренцо обернулся. Маэстро стоял рядом, тоже глядя на процессию.

– Это он?

– Он самый. Граф ди Маласпина, советник герцога, будущий муж Софьи Контарини. – Тициан скривил губы. – Красивый мужчина, если верить портретам. Холодный, как лёд, и острый, как клинок.

– Вы его знаете?

– Встречались однажды. Он хотел, чтобы я написал его портрет. Я отказался.

– Почему?

– Потому что не пишу портреты людей, чьи души пусты. – Тициан отвернулся от окна. – Чезаре Сфорца – человек без совести. Он улыбается, когда убивает. Он говорит о чести, планируя предательство. Он… – маэстро помолчал, подбирая слова, – он опасен, Лоренцо. Опаснее, чем ты можешь себе представить.

– Я знаю.

– Нет, ты не знаешь. – Тициан посмотрел на него. – Ты думаешь, что знаешь, но это не так. Чезаре – не просто жестокий человек. Он – стратег. Он просчитывает каждый шаг на десять ходов вперёд. Если ты встанешь у него на пути, он уничтожит тебя – не сгоряча, не в гневе, а хладнокровно, методично, как давят муху.

– Что же мне делать?

– Быть умнее. – Тициан положил руку ему на плечо. – Не бросать ему вызов открыто. Не показывать своих чувств. Играть по его правилам – до тех пор, пока не найдёшь способ их изменить.

– А если я не смогу?

– Тогда погибнешь. Как твой отец. Как многие до него. – Маэстро вздохнул. – Но я верю в тебя, Лоренцо. В твоих глазах – не только огонь, но и разум. Ты можешь победить. Если захочешь.

Он отпустил его плечо и вернулся к работе.

Лоренцо ещё раз посмотрел в окно. Процессия уже скрылась за поворотом, но эхо её присутствия словно висело в воздухе.

Чезаре Сфорца был здесь.

Игра началась.

Три дня спустя Лоренцо получил послание.

Это было официальное приглашение, доставленное курьером в ливрее дожа: его вызывали во дворец для работы. Дож Антонио Контарини желал, чтобы молодой художник из мастерской Тициана написал портрет его дочери – в подарок будущему мужу.

Лоренцо читал эти строки, и руки его дрожали.

Портрет Софьи. Официальный заказ. Возможность быть рядом с ней – законно, открыто.

Но также – ловушка?

Он показал приглашение Тициану. Маэстро прочитал его и нахмурился.

– Странно, – сказал он. – Обычно такие заказы поручают мне. Или кому-то из признанных мастеров. Почему они выбрали тебя?

– Может быть, потому что я – ваш ученик?

– Может быть. – Тициан не выглядел убеждённым. – Или потому, что кто-то хочет посмотреть на тебя поближе. Узнать, кто ты такой и чего стоишь.

– Вы думаете, это связано с…

– С Софьей? Возможно. С твоим отцом? Тоже возможно. С Чезаре Сфорца? – Тициан пожал плечами. – В этом городе всё связано со всем. Ни один шаг не делается случайно.

– Мне отказаться?

– Нет. – Маэстро покачал головой. – Отказ вызовет подозрения. Ты пойдёшь и напишешь портрет. Но будь осторожен. Смотри, слушай, запоминай – и не показывай своих истинных чувств.

– Я постараюсь.

– Постарайся очень сильно. – Тициан взял его за плечи и посмотрел в глаза. – Это твой первый настоящий экзамен, Лоренцо. Не как художника – как человека. От того, как ты его сдашь, зависит твоя жизнь. И, возможно, жизнь Софьи.

На следующее утро Лоренцо явился во Дворец дожей.

Величественное здание подавляло своими размерами. Готические арки, мраморные колонны, стены, покрытые фресками великих мастеров – всё здесь говорило о власти, богатстве, многовековой славе Венецианской республики.

Лоренцо провели через анфиладу залов, каждый из которых был прекраснее предыдущего. Он видел «Рай» Тинторетто, занимавший целую стену. Видел потолки, расписанные Веронезе. Видел золото, мрамор, бархат – бесконечную роскошь, от которой кружилась голова.

Наконец его ввели в небольшую комнату с окнами, выходящими на лагуну. Здесь было тихо, светло и почти уютно – насколько вообще может быть уютно во дворце правителя.

– Подождите здесь, – сказал слуга и вышел.

Лоренцо остался один. Он поставил мольберт у окна, разложил краски, приготовил палитру. Руки всё ещё дрожали, но он заставил себя успокоиться.

«Ты – художник», – сказал он себе. – «Ты пришёл сюда работать. Веди себя соответственно».

Дверь открылась.

Вошла Софья.

Она была в светло-голубом платье, расшитом серебряными нитями, с волосами, убранными в сложную причёску, украшенную жемчугом. На шее – знаменитая жемчужина, «Слеза Византии», висевшая на тонкой золотой цепочке.

Рядом с ней – пожилая женщина в тёмном платье. Дуэнья.

– Синьор Фальконе, – произнесла Софья ровным, бесстрастным голосом. – Благодарю вас за то, что приняли этот заказ.

– Для меня это честь, синьорина, – ответил Лоренцо, склоняя голову.

Их глаза встретились на мгновение – и в этом мгновении было всё: любовь, страх, надежда, отчаяние. Но потом Софья отвела взгляд, и маска вернулась на её лицо.

– Донна Маргарита будет присутствовать во время сеансов, – сказала она, указывая на дуэнью. – Это требование моего отца.

– Разумеется, синьорина.

Софья села в кресло у окна, приняв позу, очевидно отрепетированную заранее. Свет падал на её лицо, подчёркивая скулы и создавая мягкие тени под глазами.

– Можете приступать, – сказала она.

Лоренцо взял уголь и начал набрасывать контуры.

Первые минуты прошли в молчании. Дуэнья сидела в углу, перебирая чётки. Софья смотрела в окно, неподвижная, как статуя.

– Вы позволите спросить, синьорина, – произнёс Лоренцо, не отрываясь от работы, – в какой позе вы хотели бы быть изображены?

– Это решает художник, – ответила Софья. – Я полагаюсь на ваш вкус.

– Тогда, с вашего позволения, я бы предложил немного изменить положение. – Он подошёл к ней и осторожно, едва касаясь, поправил наклон её головы. – Вот так. Свет падает лучше.

Его пальцы коснулись её подбородка – и он почувствовал, как она вздрогнула. Едва заметно, но достаточно, чтобы он понял: она чувствует то же, что и он.

– Благодарю, – прошептала она.

– Не за что, синьорина.

Он вернулся к мольберту и продолжил работу.

Так прошёл первый сеанс.

Сеансы продолжались каждый день. Утром Лоренцо приходил во дворец, работал до полудня, потом возвращался в мастерскую. Вечером – рисовал по памяти, пытаясь ухватить то, что не мог запечатлеть при свидетеле.

Дуэнья присутствовала всегда. Она сидела в своём углу, молчаливая и неподвижная, но Лоренцо чувствовал на себе её взгляд – бдительный, настороженный.

И всё же они находили способы общаться.

Записки, передаваемые при мимолётных прикосновениях. Взгляды, которые говорили больше, чем слова. Шёпот, когда дуэнья на мгновение задрёмывала.

– Чезаре следит за мной, – сказала Софья однажды, когда донна Маргарита закрыла глаза, убаюканная теплом от камина. – Его люди повсюду. Я не могу и шагу ступить без того, чтобы кто-то не доложил ему.

– Он знает обо мне?

– Пока нет. Или знает, но не считает угрозой. – Она горько усмехнулась. – Для него ты – просто художник. Слуга. Человек, недостойный внимания.

– Это хорошо или плохо?

– Пока – хорошо. Но если он узнает правду… – Она не договорила, но Лоренцо понял.

– Когда свадьба? – спросил он.

– Через три недели. После окончания карнавала. – Её голос дрогнул. – Мой отец… он не даст мне отказаться. Это политический союз. Венеция нуждается в Милане.

– А чего хотите вы?

– Того, чего хочу я, не существует. – Она посмотрела на него – и в её глазах была такая боль, что Лоренцо захотелось бросить всё, схватить её и бежать – куда угодно, лишь бы подальше от этого золотого плена. – Я хочу свободы. Хочу любви. Хочу жить так, как выберу сама. Но я – дочь дожа. Моя жизнь мне не принадлежит.

– А если бы вы нашли сокровища? – спросил он осторожно. – Те, о которых говорит легенда?

Софья вздрогнула.

– Откуда вы знаете о сокровищах?

– Мне рассказали. – Он не стал уточнять кто. – Говорят, что тот, кто их найдёт, обретёт власть над своей судьбой.

– Красивая сказка. – Она отвернулась к окну. – Моя бабушка верила в неё. И моя мать. Они искали – и не нашли. Может быть, сокровищ вообще не существует.

– А жемчужина? Карта внутри неё?

– Вы много знаете, синьор Фальконе. – Софья посмотрела на него с новым интересом. – Слишком много для простого художника.

– Я не простой художник. – Он выдержал её взгляд. – Мой отец был связан с этой историей. И, кажется, погиб из-за неё.

– Ваш отец?

– Марко Фальконе. Он любил вашу мать.

Софья побледнела.

– Это правда? – прошептала она. – Вы… вы сын того человека?

– Да. – Лоренцо достал медальон из-под рубашки и показал ей. – Он носил её портрет на сердце. Всю жизнь.

Софья смотрела на медальон, и по её щекам текли слёзы.

– Моя мать, – прошептала она. – Я почти не помню её лицо. Только голос. Она пела мне колыбельные на греческом…

– Тициан написал этот портрет. Много лет назад.

– Тициан… – Софья закрыла глаза. – Значит, всё это время… Вы были рядом. Сын человека, которого она любила. А я и не знала.

– Теперь знаете.

Дуэнья зашевелилась, и они мгновенно замолчали. Лоренцо вернулся к мольберту, Софья – к своей позе. Но что-то изменилось между ними. Что-то важное.

Они были не просто влюблёнными, вынужденными скрываться.

Они были наследниками общей истории. Детьми людей, которых разлучила судьба.

И теперь – теперь у них был шанс всё исправить.

Той ночью Лоренцо снова встретился с Марко.

Они сидели в «Золотом льве», в дальнем углу, где их никто не мог услышать.

– Чезаре начал расспрашивать о тебе, – сказал Марко без предисловий. – Его люди были в мастерской Тициана. Задавали вопросы о молодом художнике из Вероны.

– Что они узнали?

– Немного. Тициан не дурак – он рассказал только то, что и так известно всем. Но сам факт, что Чезаре интересуется тобой… – Марко покачал головой. – Это плохой знак.

– Может, он просто хочет убедиться, что художник, пишущий портрет его невесты, достаточно хорош?

– Может. А может, кто-то донёс ему о твоих… встречах с Софьей.

– Мы были осторожны.

– В этом городе невозможно быть достаточно осторожным. – Марко допил вино. – Слушай, Лоренцо. Я навёл ещё справки о координатах из твоего шрама. Место, на которое они указывают – это старое аббатство под Падуей. Заброшенное уже лет сто.

– Значит, там спрятан манускрипт?

– Возможно. Но есть проблема. – Марко понизил голос. – За аббатством следят. Люди Братства. Они не знают точного места, но подозревают, что оно там.

– Как нам добраться туда, не привлекая внимания?

– Это сложно. Но не невозможно. – Марко достал из кармана сложенную бумагу. – У меня есть план. Но для его выполнения нам понадобится помощь.

– Чья?

– Софьи.

Лоренцо покачал головой.

– Нет. Она и так в опасности. Я не хочу втягивать её ещё глубже.

– Она уже втянута, друг мой. Глубже некуда. – Марко развернул бумагу. – Смотри. Через неделю – большой приём в честь помолвки. Весь двор будет во дворце. Охрана максимальная внутри – и минимальная снаружи. Это наш шанс.

– Шанс на что?

– Уехать в Падую. Ты, я и – если она согласится – Софья. Найти манускрипт. Вернуться до того, как нас хватятся.

– Это безумие.

– Да. Но разве не этим мы занимаемся всё это время? – Марко усмехнулся. – Безумие – наше ремесло, Лоренцо. И пока что оно нам служит неплохо.

Лоренцо смотрел на план. Маршруты, время, детали – всё было продумано до мелочей. Марко был профессионалом; это было видно.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Поговорю с Софьей. Но решение – за ней.

– Справедливо. – Марко свернул бумагу. – А теперь – новости похуже.

– Что ещё?

– Магистр Бальтазар. Глава Братства Святой Софии. Он тоже прибыл в Венецию. Инкогнито, разумеется, но мои источники надёжны.

– Зачем?

– За тем же, за чем все. За жемчужиной. За сокровищами. За Софьей. – Марко встал. – Игра становится всё опаснее, Лоренцо. Скоро все фигуры соберутся на одной доске. И тогда…

– Что тогда?

– Тогда начнётся настоящая партия. И горе тому, кто окажется пешкой.

На следующий день, во время очередного сеанса, Лоренцо рассказал Софье о плане.

Дуэнья снова задремала – жара в комнате и монотонный скрип угля по холсту действовали на неё усыпляюще.