Я, мой соул и все-все-все

Прошло четыре года, в течение которых я снова несчетное количество раз невзаимно влюблялся. И даже пару раз готов был жениться (не подумайте плохого, просто такова была температура моих чувств).

Мы сдали госэкзамены, и, подписав обходные листы, в просторечии «бегунки», решили отметить эти знаменательные события в «Подкамнике» – пивном баре, очень популярном в то время среди студентов.

Стояла жара не ниже тридцати градусов по Цельсию, а в «Подкамнике», располагавшемся ниже уровня асфальта, проще говоря – в подвале, стояла живительная прохлада. На небе – ни облачка, а в баре – волшебный полумрак и негромкий электрический свет. Середина дня.

Пиво было вкусное, а главное – холодное. Закуска была острая и усугубляла жажду, побуждая нас утолять ее снова и снова. Естественно – пивом. Те, кто придумал этот зацикленный процесс, понимали толк в маркетинге.

А потом из этого благословенного места мы вышли на открытый воздух. Из рая, так сказать, непосредственно в жестокий реальный мир.

И сразу стало понятно: если мы не укроемся где-нибудь в тени, то будем испепелены адским зноем немедленно. А я мгновенно почувствовал, что погорячился с утолением жажды. Дело в том, что до этого дня я никогда пива не пил. А тут – такое дело…

Воздух был накален до предела, голову покруживало, тело пошатывало…

Мой товарищ по имени Андрей сказал:

– А поехали к моей знакомой? Классная девчонка, у нее сегодня будет видик, на халяву посмотрим.

Если кто не знает, в те незапамятные времена видеомагнитофон был большой редкостью и предметом вожделения всякого молодого любителя киноискусства. Обладать им было прерогативой очень состоятельных людей. А во временное пользование его можно было взять за ощутимую мзду, и позволить себе такое элитарное развлечение мог далеко не каждый студент. Ну, разве что – вскладчину.

Мы с ребятами переглянулись: видик, да еще и на халяву… Сказочное предложение. И там наверняка есть тень, холодная вода… И туалет! Я почувствовал первые отдаленные сигналы, которые мне подавало изнутри пиво. А от «Подкамника» мы отошли уже довольно далеко…

– А поехали! – хором решили все, но я, как самый скромный, спросил, удобно ли это.

– Да нормально все, ты чего, успокойся! У нее своя квартира, больше никого – предки живут отдельно. Короче – парни, давай все на 123-й автобус.

И мы, источая в окружающую атмосферу из своих натруженных легких пивные пары, сели в 123-й и отправились через весь город из центра на Кислотные дачи – отдаленный район, в котором я до этого никогда в своей сознательной жизни не бывал.

Весь путь не помню – меня изрядно укачало, салон автобуса был раскален, как будто водитель – не водитель, а смотритель ада, ответственный за поддержание в нем нужного горения под котлами и сковородками, а народ набившийся под завязку – грешники, его благодарные клиенты; к вентиляционному люку, как и к форточкам, можно было пробиться только угрожая попутчикам, что мы можем сделать им еще хуже. Но хуже, как сказал бы пессимист, было уже некуда.

Возможно, я просил ребят пристрелить меня из милосердия.

Наконец, пережив полчаса нечеловеческих мук, мы приехали.

Потом надо было идти от остановки какими-то тайными тропами, между трубопроводами… Я почувствовал себя значительно лучше на свежем воздухе. К тому же уже вечерело, жара начала спадать. Но тут сигналы изнутри моего измученного тела стали такими настойчивыми, что хоть…

Наш «Иван Сусанин» – Андрей вдруг кому-то радостно замахал рукой.

Это была девушка, симпатичная, но совершенно не в моем вкусе. Глядя на нашу скульптурную группу, она недовольно подняла бровь.

– Оля, привет. А мы к тебе в гости. Не прогонишь? – поставил вопрос ребром Андрей.

– Ну, вообще-то в планы не входило. У меня сегодня гости. Зря ты не позвонил, я бы сказала, что ехать не надо.

Андрюха оглянулся на нас в поисках поддержки. И увидел, как я приплясываю на месте, пытаясь сдержать натиск стихии внутри меня, стремящейся вырваться наружу. Глаза его осветились дьявольским огнем.

– Знакомься, это Эдик. Он очень хочет писать. Ты ведь не прогонишь такого хорошего парня! —жизнерадостно провозгласил этот гаденыш.

– Я лучше пойду, ничего, не волнуйтесь, спасибо…– стараясь сохранить интеллигентный вид промямлил я.

Наверное, это было жалкое и душераздирающее зрелище. Оля сдалась.

Она посмотрела на меня с жалостью, на остальных – с сомнением, и произнесла судьбоносное:

– Ну, только на пять минут, и все. Потом у меня дела.

Андрюха подмигнул нам и мелким бесом устремился к длинному пятиэтажному дому следом за негостеприимной хозяйкой.

Я успел. Не буду описывать подробно всего, что произошло за эти благословенные пять минут.

Но, как в мультике про Винни Пуха, «…потом они посидели еще немного, потом – еще…»

Гости, которых принимала хозяйка по первоначальному плану, действительно принесли с собой взятый в прокат видик. Они оказались очень приятными ребятами.

Один из нас, Виктор, которого я тогда видел в первый и единственный раз, предложил приготовить курицу, которая мирно лежала в хозяйском холодильнике. Он приготовил ее так вкусно, а мы проголодались так сильно, что я залил ее жиром свои брюки, хотя и протрезвел уже полностью к этому моменту.

Оля, глядя на меня с жалостью, предложила мне проследовать в ванную, чтобы замыть катастрофу. И пошла следом.

В ванной она сказала: «Снимайте, я замою сама», и, в ответ на мои смущенные протесты, спокойно продолжила: «Да ладно, все нормально, мне не трудно». Или что-то вроде того.

В мокрых брюках и в крайнем смущении я вышел из ванной. Потом Оля представила меня своей подруге, которая жила у нее в это время.

Потом мы смотрели, как я много позже узнал, «Терминатора», потом еще что-то очень страшное, наверное, про каких-нибудь несчастных оживших мертвецов. Олина подруга в самых страшных местах начинала хохотать и ее приходилось успокаивать. Так мы развлекались допоздна.

Потом счастливые обладатели видеомагнитофона ушли, а мы остались на ночлег. Утром все разошлись. Мы с Олей поехали в город, она – на работу, а мне было по пути. Снова на 123-м.

И вот тогда я увидел ее руки. Они были прекрасны! Длинные ухоженные ногти украшали красивые пальцы. Кисти рук были очень приятной нежной формы. Да и вообще, чем дольше я на нее смотрел, тем больше она становилась «в моем вкусе»…

И я подумал: «Блин, она же девушка моего друга!..»

К чему все эти подробности? Минутку терпения.

Когда мы с Олей уже были женаты не один и не два года, мы как-то за разговором вдруг вспомнили, как нас друг другу показали впервые у Теоретического корпуса моего родного мединститута…

По-моему, случайность кажется нам таковой в моменте, пока мы не посмотрим на нее под другим углом зрения, с другой высоты. Тогда мы сможем увидеть целую цепь событий, которые и сами могли бы показаться случайными, но все вместе совершенно закономерно привели именно к этому «случайному» результату.

А вот еще лыко в эту же строку.

Я в детстве был домашний мальчик. В то время, когда мои сверстники разъезжали на великах или городском транспорте в самые отдаленные места нашего совсем не маленького города, я гулял во дворе и никуда не отлучался из него, ибо нельзя и страшно.

Особенно часто пацаны рассказывали о своих вояжах в далекую и загадочную Мотовилиху. Я им завидовал со страшной силой. Этот заповедный край и влек и пугал меня одновременно.

Когда я поступил в мединститут, самый главный для абитуриента и первокурсника корпус – Теоретический – находился… правильно, в Мотовилихе! Кстати, помните, где нас с будущей супругой впервые представили друг другу? – Вот, то-то и оно.

Или вот еще интересное.

На каком курсе – не помню, где-то на старших, должен был у нас начаться цикл по хирургии. И проходить ему было суждено в Горбольнице №6. Это где-то в Мотовилихе…

Я прикатил с другого конца города, где проживал у своей бабули, на трамвае до остановки «Рабочий поселок», как мне объяснили знающие люди, и пошел искать нужную горбольницу. Надо было встать спиной к трамвайным путям и переть вперед, пока не приду.

Ну, я и попер.

Пер довольно долго, пока не спустился по крутой лестнице к трехподъездной девятиэтажке из серых панелей. Тупо стоял и смотрел на дом, медленно осознавая очевидное: на больницу он никак не похож. Ну – вообще никак!

Спасибо, добрые люди спасли, объяснили, что надо было свернуть на квартал раньше.

Наконец, я нашелся. Цикл хирургии был успешно пройден.

К чему это я?

Ну, во-первых, мы с моей любимой уже тридцать четыре года живем именно в этой трехподъездной девятиэтажке. Во-вторых, именно на этой крутой лестнице моя любимая однажды чуть не потеряла нашего второго ребенка, поскользнувшись, будучи беременной, на обледенелой ступеньке. А в-третьих, аппендицит мне удаляли именно в этой самой Горбольнице №6.

И таких «случайностей» каждый из нас может припомнить очень много…

То же и с людьми.

Да вот вам и пример. Однажды, когда моя Оля еще только начинала самостоятельно жить в своей квартире (помните, где мы с ней смотрели видик?), она заболела. Да так, что пришлось вызывать неотложку.

Приехал какой-то весьма неприятный молодой врач. Он был чем-то сильно раздражен, нервничал и был очень недоволен. Они сразу друг другу категорически не понравились. Более того, они еще и успели разругаться. Ну, врачебный долг он исполнил, помощь медицинскую в виде измерения температуры и жаропонижающей инъекции, конечно, оказал, но расстались они с очень неприятным осадком в обеих душах.

А я в студенчестве баловался театром. Как актер. В институтском Сатирическом театре. И был у нас совершенно потрясающий актер, на несколько лет старше меня. Звали его Виталий. И он мне ужасно не нравился. Какие-то шуточки у него были… И кривлялся он как-то так…

Но, постепенно, я познакомился с ним поближе. И оказался он настолько теплым человеком, что покорил мое сердце навсегда.

Иногда к Виталию на репетиции приходила его младшая сеструха, довольно вредная девица из начальной школы. Она его не слушалась, мешала репетировать, чем доводила его до белого каления, а нас изрядно веселила. Но девать ее Виталию, видимо, было некуда, поэтому приходилось терпеть.

Закончил я институт, женился, а в театре еще какое-то время играл.

И однажды моя Олечка пришла на репетицию. И они с Виталиком увидели друг друга…

Это была немая сцена из «Ревизора». Потом Оля сказала ему: «А помнишь, как ты мне на вызове ставил укол?», на что он изумленно ответил: «Вот ни хрена себе встреча!..»

Мало того, что мы теперь уже много лет дружим семьями, так еще и наш самый лучший в мире стоматолог, который лечит всю мою семью – кто бы вы думали? Да та самая противная салага, его сестра! Мы практически сроднились.

И много лет спустя случайно выяснилось, что их покойный папа спит вечным сном рядом с моей любимой теткой Марой, сестрой моего отца. И отцы наши – полные тезки.

Вот такие «случайности».

И вот я думаю, вернее, мы с Олечкой моей думаем: кто-то там, далеко-далеко наверху, обладает немыслимым чувством юмора! И шутит, шутит с нами…

Но в каждой Его шутке лишь доля шутки. Забавляясь, он водит нас по одним и тем же местам, среди одних и тех же людей. Возможно, чтобы мы чему-то научились? И с кем-то непременно встретились? Да кто ж может знать Его замыслы…

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ.

Когда мне было примерно четыре года и мы жили по соседству с Центральным Рынком и Центральным Автовокзалом, среди соседей было как-то принято дружить семьями. Ходить друг к другу в гости, вместе ходить в походы, плавать на теплоходе, вместе посещать театр и кинотеатр и еще много чего.

И была у нас такая дружественная семья по фамилии Шиффер.

Наши папы дружили. Папа Шиффер был значительно старше моего папы и чем-то сильно болел.

И однажды в нашем дворе состоялись первые в моей жизни похороны. С оркестром, все как полагается.

И с того дня я делю мою жизнь, как теперь модно говорить, «на до и после».

Я впервые увидел мертвым человека. Особенно отягощало ситуацию то, что этого человека я довольно хорошо знал живым.

Мой развивающийся детский мозгик довольно быстро сделал из этого опыта свои выводы.

Они сформулировались в виде вопросов:

«Это что же, я тоже когда-то умру?»

«То есть, все будут, все будет, а меня – не будет?»

Эти выводы-вопросы так заполнили меня, что остальной мир перестал для меня существовать, как будто я уже и сам умер. Это было тяжелое депрессивное состояние четырехлетнего ребенка, вдруг осознавшего простую истину: он не вечен, он смертен, он умрет. Умрут все – его мама, папа, любимая бабуля, друзья…

И персонально он. То есть я.

До самого глубокого вечера я пребывал в этом шоке и абсолютно не был доступен для общения. Я пытался представить, как это: все есть, как и раньше, а меня нет.

Ночью мне не снились кошмары, по крайней мере я не помню этого.

А наутро жизнь взяла свое. Я проснулся и пошел в садик.

Но новое знание навсегда осталось со мной.

Потом было много смертей. Так уж устроен мир, что никто не знает своего часа. И каждый когда-то умирает.

Но самым непонятным и страшным для меня всегда было одно: человека больше НЕ БУДЕТ. НИКОГДА. И с ним никогда больше не удастся поговорить, сделать что-то вместе, похохотать, погулять, посидеть за столом. Помолчать.

Теперь я понимаю, что, если человек важен для тебя – лови каждую секунду общения, цени каждый взгляд, каждое слово, мысль. И сам отдавай ему все, что можешь отдать.

Потому что никто из нас не знает, когда эти божественные возможности просто исчезнут в одночасье.

ВОЛОДЯ.

Наши папы дружили. Его папу звали Эдик, моего – Володя.

И наши папы договорились, что своих первенцев они назовут в честь друг друга. Что и было сделано. Так я получил свое имя, а Володя – свое.

Мы познакомились в медицинском. И сразу друг другу понравились. Можно сказать – подружились. Володя учился в параллельной группе, так что общались мы довольно много.

Володя прекрасно рисовал, с юмором у него было все как надо. Он был скромный, совершенно не нахальный, дружелюбный. Писал стихи.

Потом мы по окончании родного меда трудились в одной больнице. Он был очень талантливым педиатром. Но мы уже реже общались – взрослая жизнь, обязательства, проблемы. У каждого свое.

Потом я ушел на пенсию по вредности, занялся бизнесом.

Володя продолжал работать в нашей больнице, совмещал, вел частный прием.

А потом, придя однажды к своим друзьям в наш онкоцентр, я узнал, что, примерно четыре года назад, Володя праздновал в больнице вместе с коллегами Новый год. Ушел пораньше, так как почувствовал себя неважно. И домой не пришел. Его через несколько дней нашли в сугробе. Говорят – сердце.

И вот я теперь, вспоминая его, думаю. Что надо было чаще видеться, общаться, радоваться друг другу. Что нельзя все это откладывать на потом. Оно, это «потом», может ведь и не случиться… У него была такая теплая улыбка… Но его больше нет. Поди, знай…

ГОШКА.

У нас с Серегой в девятом классе появился друг. Его ко мне посадили за парту. Высокий длиннорукий еврей с курчавой прической на носатой голове. Гоша.

Первое, на что я обратил внимание были его руки. Они лежали на парте перед ним. Длинные музыкальные пальцы. Синюшно-мраморная бледная кожа, как будто он сильно замерз. При рукопожатии – холодная и влажная ладонь, но сила чувствовалась. Короче – не произвел он на меня в тот сентябрьский день впечатления. «Заучка» – подумал я.

С Серегой он сошелся быстро. Потом и я вошел в наш тройственный союз. Гошка оказался раздолбаем почище нас. Он учился «как Бог на душу положит», и, видимо, Всевышний на его душу положил самое, что ни на есть, «никак».

Но та душа была очень светлой и доброй. Гошка был хорошим другом.

Он классно играл на гитаре, пел. И несмотря на то, что учился он как попало, он был очень умным.

Потом, во взрослой жизни мы друг друга не раз выручали. Но общались уже значительно реже. Гошка работал в какой-то конторе, имел бизнес. Серега жил и работал в Воркуте, в Перми бывал очень редко.

И вдруг Гошка заболел лейкозом. Я узнал об этом, когда привел младшую дочь на занятия в детский театр. Гоша позвонил мне после долгой паузы в общении на мобильный.

Конечно, для меня это был удар. Но помочь я ничем не мог.

Мы стали часто общаться по телефону. Гораздо чаще, чем до этого. Но заставить себя навестить его в больнице я не мог. Мне было очень страшно увидеть Гошку, которого я помнил, каким-то иным. Особенно, зная его диагноз и прогноз, который диагнозу соответствовал. Особенно, зная, что ничем помочь невозможно.

Я долго мучился, пытаясь преодолеть свою трусость. И мне помогла моя любимая. Она сказала: «Надо к нему сходить. Пойдем вместе.»

И вот мы вдвоем с Олей приехали к нему в больницу.

Гошка как раз выходил из душа, когда мы входили в палату.

Он сильно изменился. Растолстел от терапии, был рыхлый, отечный, двигался тяжело. Он был спокоен, взгляд его не был, как раньше, веселым и бесшабашным. Он был просто спокоен. Он все знал. Но это был все-таки он, наш Гоша.

Мы поговорили, стараясь хоть как-то поднять ему настроение. Он даже пошутил пару раз.

За ним ухаживала его мама Бэлла. У нее был взгляд побитой собаки.

Наутро мама Бэлла позвонила мне и сообщила, что Гоша умер.

Я часто думаю о том, что из-за своей трусости я мог просто не приехать и не увидеться с ним… А Серега наверняка бы часто его проведывал, будь он здесь, ведь они с Гошей были более близки.

Но – Бог лучше нас знает, что, когда и как должно быть. И я навсегда благодарен моей Оле за то, что она притащила меня к Гошке и я смог увидеться с ним напоследок… Как будто он только нас и ждал…

ЭДЬКА КОТ.

Мы познакомились летом, когда я пришел на школьную площадку позаниматься на снарядах, «подкачнуться».

Я тогда уже был студентом. Жил у бабули, и похаживал к этой нагорновской школе, чтобы разогнать кровь и подправить фигуру.

Два школяра, один довольно жилистый, другой – порыхлей и попухлей, часто бывали на той спортивной площадке. Они внимательно наблюдали мои экзерсисы и иногда спрашивали совета на тему «с чего начать и как качать». Конечно, мне было лестно их внимание.

Постепенно мы познакомились поближе. С жилистым пареньком, его звали, как и меня, Эдиком, мы подружились. Да так подружились, что стали почти как братья. Он даже стал в какой-то мере моим воспитанником. У нас было много общего: интерес к восточным боевым искусствам, кино, да и просто с ним было как-то тепло, такой он был человек. Пока я учился, мы общались очень часто, ходили друг к другу в гости. Потом, когда я окончил институт, женился, мы вместе занимались ушу. Эдька бывал у нас в гостях, очень любил нашу старшенькую. Она отвечала ему взаимностью.

В-общем, Эдик стал практически членом семьи. Можно сказать, мы ему многим обязаны. Он часто нас выручал. Например, когда я был на учебе в Москве во время путча, Эдик помогал моей Оле управляться с заболевшим маленьким сыном, практически жил у нас.

Когда мы уже были совсем взрослыми, мы стали общаться реже. У Эдьки была своя компания, они жили и развлекались по-другому, не так, как мы. И хоть мы всегда были там желанными гостями, все же мы были разными. В-общем, так или иначе, мы несколько отдалились.

Почему «Кот»? Так мы звали Эдьку, сократив его фамилию.

Однажды Эдька позвонил и сказал, что у него рак. Ему тогда было всего сорок лет. Рак оказался очень злой, это называется «недифференцированный рак желудка».

Узнав об этом, мы конечно же были в шоке. И – снова ничем невозможно помочь.

Чтобы не мучить своих домашних, Эдька Кот ушел умирать в хоспис.

И я смалодушничал в очередной раз. Я не смог даже навестить его. Я не представлял, как себя вести. Что говорить, что делать. Я не нашел в себе достаточно мужества, чтобы хотя бы повидать его. На работе я насмотрелся на то, что с людьми делает этот рак, поэтому я даже представить себе не решался, что происходит с Эдькой, не то, чтобы увидеть это воочию…

У Эдьки Кота был верный друг, с которым они вместе учились в технаре, звали его Серега Злодей. Злодей он тоже был не настоящий, а по прозвищу, измененной фамилии. Очень хороший парень. Так вот он, Злодей, был с Эдькой до самого конца. Он чуть ли не каждый день навещал его в хосписе, возил ему все, что Эдька хотел, но не мог поесть. Я благодарен ему, что он сделал то, что должен был, но не сделал я, испугавшись боли.

Эдька умер на Пасху.

Все, кто его знал, вспоминают его с любовью. И наша семья тоже.

Страшна не сама смерть. Страшно все, что с ней связано – потеря, пустота, образующаяся на месте дорогого человека. Болезнь, травма, ведущая к смерти. То, что мы чувствуем, когда она приближается.

Самой смерти нет. Я верю в это. Есть переход. И я надеюсь, что он не страшен и не болезнен. Я хочу в это верить.

И я очень надеюсь, что мои любимые друзья, которых я не проводил в момент этого перехода, простят меня. Когда мы встретимся там, по ту сторону.

Очень надеюсь.

…И ОПЫТ, СЫН УШИБОВ… (почти цитата).

Я – единственный сын музыкального педагога и инженера.

Это наложило на мое детство определенный отпечаток.

Наверное, все мы понимаем, что педагоги не прекращают быть профессионалами своего дела, даже выйдя с работы и придя домой. Теперь это в совокупности с другими проявлениями называют «профдеформация».

То есть, мама-педагог, придя домой, очень часто по инерции продолжает исполнять свой профессиональный долг, как будто она все еще на работе.

Я знаю многих детей из таких семей. Дети учителей, директоров школ, детсадовских воспитателей. Это – несчастные дети.

Не избежал этой участи и я. Только дело касалось музыкального воспитания меня как подрастающего поколения. И началось это еще с ясельного возраста, то есть с того момента, как я начал себя осознавать.

Мало того, что мама была музыкальным работником, она была еще и районным методистом по музыкальному воспитанию дошкольников… Представляете?

Припоминаю один из многих эпизодов.

Однажды мы с мамой ездили в Анапу. Мама в качестве музработника летнего лагеря, я – в качестве ее примерно четырехлетнего сына. Из всего этого замечательного отдыха на Черном море вспоминается следующее.

Я стою на летней открытой сцене лагеря. Мама – на рабочем месте концертмейстера, за пианино.

На скамьях – зрители, воспитанники лагеря, детвора. Смотрят на меня. Страшно…

Мама играет вступление к какой-то детской песне, которую я должен исполнять.

Вступление закончилось. Я не исполняю, ибо…не знаю, почему.

Мама начинает вступление вновь. Эффект тот же. В зрительном зале начинаются смешки.

Мама нервничает. Я в панике.

Мама начинает кричать. Я начинаю тихонько, а потом и в голос, плакать.

Концерт сорван. Я наказан. И приобретаю стойкий иммунитет против сцены, публичного пения и занятий музыкой.

И в своей взрослой жизни, став отцом, стараюсь ни в чем не принуждать своих детей. Возможно, иногда все же принуждал, но, благодаря моей прекрасной жене, моей возлюбленной Леле, потомственной ведьме (женщине с чрезвычайно развитой интуицией и не менее развитой эмпатией), быстро понимал бесперспективность и вредность этого подхода, и не повторял больше этой ошибки. Что и позволило нашим талантливым детям реализоваться.

УВАЖЕНИЕ ИЛИ ЛЮБОВЬ?

Как уже сказано выше, я влюблялся часто до чрезвычайности. В детстве, отрочестве, юности. Сначала это была детская неутоленная страсть к всему красивому, в данном случае – к девочкам, которые являлись для меня эталоном красоты. Я, конечно, тогда не знал таких красивых слов, но чувствовал, очевидно, именно так.

Когда я вступил в свой трижды клятый подростковый возраст, когда гормоны бурным весенним потоком сносят неустойчивую подростковую башню, я влюблялся еще чаще и еще более бурно. И, естественно, опять в красивых по моему эстетическому рейтингу девочек.

Это продолжалось и в студенчестве, когда башня уже, казалось бы, несколько стабилизировалась, и я пару раз готов был жениться, в силу природной скромности сохраняя при этом девственность. И о роли Судьбы и Личности… Спасибо, Господи, что ты не дал мне жениться не на той и не тогда!

Я даже несколько раз дрался из-за предметов своей страсти. Однажды – даже с лучшим своим другом.

Но женился я на той, красоту которой я сначала даже не увидел.

Я увидел и осознал эту красоту только в тот момент, когда эта девушка внушила мне огромное уважение. И, как потом я узнал от уже моей жены, она испытала те же чувства и сделала те же открытия в отношении меня. Ну, или очень похожие.

И теперь, уже много лет, для меня не стоит этот вопрос: что важнее в семейной жизни – любовь или уважение? Важнее всего – чтобы и то, и другое в отношениях имело равное представительство.