Альтернатива

– Что будем делать, Юрий Викторович?

– Ничего страшного, – ответил врач, пропуская медсестёр в коридор. За дверью переминался с ноги на ноги красноармеец. – А вы, товарищ боец, побудьте пока здесь, присмотрите за больным. Мы скоро вернёмся.

– Это можно. – Красноармеец улыбнулся девушкам. – Никуда фриц не денется.

– Вы хорошо знаете немецкий? – спросил Юрий Викторович у медсестёр, когда они вошли в свободное помещение.

– Плохо, – засмущались девушки.

– Что ж, надо найти переводчика.

– А что с больным, Юрий Викторович?

– У него ожог на правой ноге и, вероятно, ещё контузия, барабанные перепонки однако целы. Он должен слышать и говорить. Дайте ему поесть. Но меня беспокоит другое.

– Что? – в один голос спросили медсестры.

– Я затрудняюсь определить группу крови, – ответил врач.

Между тем больного разбудили птичьи голоса. Окно было открыто. Воробьи чирикали так громко, что Федот от неожиданности привстал на локте. Теперь он мог осмотреть место, где находится. На больничную палату не похоже. У стены четыре огромных, наглухо закрытых, железных шкафа, кровать, он на ней лежит, в углу какое-то странное кресло, маленький столик, на нём графин с водой, стакан и два листка бумаги с вопросами, на которые он не ответил. Единственное окно с открытыми ставнями и узкая двухстворчатая дверь. Федот хотел спустить ноги на пол, подойти и заглянуть в окно, но правая нога пылала огнём, будто её сунули в костёр. Он завернул край одеяла, увидел покрасневшую ступню с мелкими блестящими пузырьками. Нет, встать не получится. Голова снова спустилась на подушку. «Где это меня угораздило? Куда я попал? К немцам, что ли?» – не переставал он мучительно соображать.

В коридоре послышались шаги. В комнату поочерёдно вошли три женщины и мужчина. Заметив больного с открытыми глазами, женщины сразу направились к кровати. Одна из них, чуть наклонившись, поздоровалась:

– Гутен так.

Федот не ответил на приветствие. Под белым халатом он разглядел советскую форму войск связи.

– Вы можете сесть? – снова по-немецки спросила женщина.

– Я попробую, – также по-немецки ответил больной.

Девушки подхватили его под локти, помогли опустить ноги на пол. Федот тут же почувствовал слабость, голова закружилась. Но он не подал виду.

– Как вас зовут и кто вы? – последовал очередной вопрос.

– Моя фамилия Темников. Темников Федот Георгиевич Я корреспондент газеты «Правда».

Четверо присутствовавших с недоумением посмотрели друг на друга. – Как, вы русский? – воскликнула переводчица.

– Разумеется.

– А почему отвечали по-немецки?

– А почему вы спрашивали по-немецки? – в свою очередь удивился Темников.

– Одну минуту, – вмешался мужчина, который молча наблюдал эту сцену. – Очевидно, молодой человек не помнит каким образом он попал к нам.

– Юрий Викторович, – прервала врача переводчица. – Я обязана доложить коменданту города.

Когда за переводчицей закрылась дверь, медсестры пододвинули столик к кровати.

– Вам надо поесть, товарищ корреспондент.

– Спасибо, девушки, мне не хочется.

– Выпейте хотя бы молока. У нас здесь парное молоко и очень вкусный хлеб.

– Хорошо. Молока, пожалуй, я выпью.

Пока Федот ел только что испечённый хлеб и запивал его молоком, молча слушал собственную историю, которую поведал ему врач. Не ощущая ни вкуса, ни запаха хлеба, Темников сосредоточенно жевал, понимая, что помимо его воли произошло нечто из ряда вон выходящее. Как профессиональный журналист он, конечно, не мог не заинтересоваться необычной историей немецкого бомбардировщика, приземлившегося на полевом аэродроме города Трубчевска Брянской области, где в. настоящее время по неизвестно чьей воле находился сейчас Федот. Но, во-первых, откуда после войны в небе над Россией мог появиться «Юнкерс»? И, во-вторых, что вовсе неубедительно, – врач утверждает, что его, корреспондента, будто бы с риском для жизни вынесли из горящего самолёта.

Темников осторожно встал с кровати, пошатываясь, под страховкой обеих медсестёр приблизился к окну. Окно выходило во двор. В П-образнсм здании, где они находились, видимо, ранее располагалось учебное заведение. По всему двору разбросаны поломанные парты, столы и стулья. Левое крыло на уровне третьего этажа и выше было разрушено. Но не битое стекло, не обвалившаяся крыша, явный след бомбового удара, не взволновали журналиста больше, чем куча макулатуры из разорванных тетрадей, газет и журналов. Бумажная куча, источая сине-жёлтые клубы дыма, пылала посреди двора. Федот отвернулся от окна. Девушки, увидев его испуганное лицо, тоже почему-то испугались.

– Что с вами, товарищ корреспондент?

– Я не знаю. – Он шагнул к столику, схватил листок бумаги с написанным на нём по-немецки вопросом и стал внимательно рассматривать. Нет, не написанное интересовало его. Федот осматривал бумагу на просвет, щупал её со всех сторон, затем сложил листок пополам и с удивлением провёл пальцем по линии сгиба, слегка надорвал краешек, – глаза его при этом лихорадочно сверкали. Наконец он спросил:

– Где моя одежда, мой китель? Я должен немедленно позвонить в Москву.

– Молодой человек, – сухо ответил врач. – На вас была форма немецкого солдата. Вы хотите её надеть?

Темников сжал голову руками и опустился на кровать.

Дверь широко распахнулась. В комнату вошли двое военных: седоголовый майор и высокого роста мужчина, военюрист второго ранга. Майор поздоровался со всеми, обращаясь к журналисту, сказал:

– Я комендант города. Ваша фамилия Темников?

Федот поднял голову, в глазах его засветилась надежда.

– Товарищ комендант; мне нужно срочно в Москву. Произошло какое-то недоразумение. Я не знаю почему я здесь. Где мои документы, фотоаппарат?

– Вот об этом мы и хотели с вами побеседовать, – заметил военюрист.

– Мы навели о вас справки. Читай, – обратился комендант к юристу.

Высокий мужчина раскрыл блокнот, исподлобья подозрительно посмотрел на журналиста.

– Если вы действительно тот, за кого себя выдаёте, – начал он, – то по законам военного времени вы считаетесь пропавшим без вести. Но поскольку сегодня утром вас обнаружили в весьма неприглядном месте и в не более приглядном виде, то характеристика «дезертир» по отношению к вам – это чересчур мягко сказано.

– Мне уже рассказали, – прервал юриста Темников, – но уверяю вас, я не имею к этому самолёту никакого отношения. Я ехал в поезде.

– Не перебивайте меня. – Военюрист зачитал из блокнота: – Темников Федот Георгиевич, спец. корреспондент газеты «Правда», 18 июня 1941 года был направлен в командировку в Минск, откуда должен был выехать на войсковые учения. После начала боевых действий на границе, иными словами, после начала войны 24 июня от Темникова Ф. Г. поступила первая и единственная корреспонденция, после чего Темников исчез. – Федот открыл было рот, порываясь что-то сказать, но юрист поднял палец и продолжил: – Однако через месяц выяснилось, что с момента исчезновения журналист Темников находился в 24-ой дивизии генерала Галицкого, которая 26 июня попала в окружение. После соединения означенной дивизии с частями Красной Армии журналиста Темникова в составе дивизии не оказалось. Что вы на это скажете, товарищ капитан, если вы тот самый, разумеется, капитан?

Федот бессмысленно переводил взгляд с одного лица на другое, посмотрел на медсестёр, по-прежнему стоявших рядом с ним возле кровати, – все ждали от него объяснений.

– Я повторяю – это чистое недоразумение. Отправьте меня в Москву.

– Пока мы не установили вашу личность, – ответил военюрист.

– Тогда пусть приедут из редакции.

– Если будет необходимость.

– Но из всего того, что вы здесь зачитали, верно лишь то, что я – журналист Темников. Всё остальное не совпадает не только с моей двухмесячной биографией, но и, простите, с истинным положением дел на фронте.

– Что вы имеете в виду? – спросил комендант.

Темников молча смотрел на свои босые ноги.

– Я задал вопрос, капитан.

– Мне непонятен ваш вопрос. Могу только сказать, что в течение всей наступательной операции с июля по октябрь ни одна войсковая единица Красной Армии не попала в окружение.

Военюрист и майор переглянулись.

– Та-ак, – протянул юрист. – Откуда вы ехали поездом?

– С Бреста.

– Как вы там оказались?

– Добирался самолётом.

– Постойте, вы сказали, что не имели никакого отношения к самолёту.

– Это был наш самолёт, ТБ-3. Я летел на нём из штаба фронта.

– Какого фронта?

– Хватит из меня делать дурака, – вспылил Федот. – Сейчас не 37-ой год. Я не дезертир и не враг народа.

– Девушки, вы можете идти, – тихо сказал комендант.

Когда мужчины остались одни, майор шагнул к журналисту, поднял его с кровати за подбородок и со злостью проговорил в лицо:

– Слушай ты, капитан, на аэродроме, спасая тебя, в перестрелке погиб офицер, мой лучший друг. – Он выдержал паузу. – Я расстреляю тебя, шкура.

– Вы можете позвонить в штаб фронта, – на что-то ещё надеялся Темников.

– Куда звонить?

– В Берлин.

– Может, сразу в Имперскую канцелярию? – Комендант посадил капитана обратно на кровать. – До завтра, писатель.

Федот почувствовал руку на плече. Он поднял голову – рядом с ним стоял врач. Всё это время он находился в комнате и в разговоре военных не принимал участия.

– Я помогу вам, Федот Георгиевич.

Темников уронил голову на руки.

– Ничего не понимаю. Ни-че-го. Как будто все сошли с ума – или я сошёл с ума.

– Возьмите себя в руки, товарищ капитан. Не могу сказать почему, но у меня странное предчувствие, что вы в чём-то правы. Теперь у вас есть только один выход.

– О чём вы? Какой выход?

– Вы только что сказали об этом.

Федот дёрнул головой. – Да вы что!

– Поймите, вам не надо прикидываться сумасшедшим. Говорите то, что есть, – этого будет достаточно. До утра есть время. Держитесь. Я найду вам хорошего психиатра.

Вечером Юрий Викторович в последний раз посетил больного. Он положил на стол листки бумаги, карандаш и сказал, что специалист приедет рано утром, после чего добавил, будет лучше, если больной спокойно и последовательно изложит всё случившееся с ним на бумаге. Ночью Темников вышел в коридор. Дежуривший у двери красноармеец поднялся со стула, проводил корреспондента во двор. Возвращаясь обратно, Федот попросил у бойца закурить. Тот протянул папиросу, но когда Федот вернул её обратно, попросил бездымную сигарету, красноармеец глупо улыбнулся и не нашёлся что ответить, а, глядя в спину удалявшегося по коридору корреспондента, поднял руку и повертел у виска пальцем.

Заснуть долго не удавалось. Скорее бы утро, быстрей бы

наступила развязка. Однако нервная и физическая усталость взяли своё. Он задремал…

За окном мелькали полустанки, телеграфные столбы, под ногами стучали колёса, а перед ним сидел улыбающийся лейтенант с малиновыми петлицами войск НКВД. Они были в купе одни и пили за Победу. Федот чувствовал себя неуютно, потому что сидел перед офицером в одном нательном белье с босыми ногами. А лейтенант пил, улыбался и говорил голосом Юрия Викторовича: «Я помогу вам, товарищ капитан. Вот ваша форма». – Он протянул ему капитанский китель с петлицами, без погон. – «Одевайтесь. Я провожу вас». – Они стояли в тамбуре у раскрытой двери, курили. Мимо проплыло разрушенное здание станции с сохранившейся вывеской: «Шепетовка». «Пора, – сказал лейтенант. – Теперь вы знаете о чём писать». Поезд останавливался. Федот опустился на ступеньку ниже, уже занёс ногу на перрон – неожиданно воздух разорвал сильный нарастающий свист…

От взрыва дрогнули стёкла. Федот вскочил с кровати. Снова раздирающий душу свист. Он рванулся в коридор.

– Что случилось? – Голос утонул в грохоте взрыва, звоне выбитых стёкол.

– Немцы переправу на Десне бомбят, – объяснил красноармеец. – Не прицелились, видать.

– Немцы? – Ах, да, – спохватился Темников.

– Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан. В город они больше не сунутся. А ежели спать не сможете, так вот, Юрий Викторович передал. – Красноармеец присел на корточки. Рядом с горящей керосиновой лампой на полу стояла другая такая же. Он приподнял стеклянный колпак, сунул под него зажжённую спичку. – Вы от окна подальше садитесь.

Корреспондент поблагодарил бойца, взял лампу и вошёл в комнату. Бомбёжка переправы прекратилась. Наступила удивительная тишина.

На рассвете на взмыленных лошадях, запряжённых в старый тарантас, приехал врач-психиатр. Шёл дождь. Сопровождаемый двумя автоматчиками, врач в жёлтом, накинутом на плечи кожаном пальто, прошли в здание школы. Они уверенно двигались по коридорам, пока не остановились у нужной им комнаты. Дежуривший у двери часовой препятствовать им не посмел. Автоматчики молча заняли его место.

– Федя!

– Пашка! Ты?! – Темников бросился к вошедшему человеку, тот схватил его в охапку, стиснул в огромных волосатых руках.

– Федя!

– Да не Федя – Федот. Пусти, горилла!

– Федот да не тот. Я всегда тебя Федькой звать буду. – Павел поставил друга на пол. – Ночью Санин ко мне заявляется, ваш Юрий Викторович, я его в госпитале вместо себя оставил, и говорит, мол, журналиста тут одного расстрелять хотят. Я ему – кто таков? А он – так и так. Мать честная! Я ж в России только одного врача-журналиста знаю. Мы с ним, говорю, вместе медицинский заканчивали, это он после в журналисты подался. Где? А ты вот он, как с неба свалился. Собирайся, Федя. У меня в тарантасе есть одежда

– Погоди, Паш. Ты бы хоть спросил меня об чём-нибудь.

– Я всё знаю. Мне Санин рассказал. И потом, я верю каждому твоему слову. Они тебя сегодня все равно найдут. Но ты будешь в моем госпитале рядом со мной. У меня специальность – психиатр, ты знаешь, это на войне меня мясником сделали. Я напишу на тебя профессиональное заключение, никто не посмеет пальцем тебя тронуть.

Федот прошёлся по комнате, остановился у стола, задул лампу. Из окна струился слабый свет. Темников подошёл к кровати, опустился на жёсткое ложе, глядя в темноту у двери, где остался его друг, произнёс:

– Я не могу поехать, Павел. Это похоже на дезертирство.

– О чём ты говоришь, Фёдор! Какое дезертирство? Господь с тобой.

Павел шагнул из темноты, с грохотом выдвинул из угла уродливое кресло, присел возле Федота,

– Ну что ж, рассказывай. До восхода солнца у нас пока есть время. Чего там Санин толковал о каком-то самолёте? Ты прилетел на нём из Берлина? Я готов в это поверить, ты ведь журналист. Чему тут удивляться? Каждый делает то, что он должен делать и то, что он может делать.

– Я знаю, – прервал друга Темников, – врачи-психиатры должны во всём верить своим пациентам.

– Ты брось, Федя. Я прошу не обижать меня. Прежде всего, я тебе друг, а уж потом психоврач или врачепсих, как угодно. Я тебя знаю, как никто другой, может, лучше, чем твоя жена, ты с ней и года ещё не прожил. Думаешь, я забыл, как в институте медицина постепенно уходила у тебя на второй план. Ты писал свои фантастические рассказы и жаловался, что в редакциях тебя не понимают. Помню, читал что-то у тебя в одной местной газете, а ты говорил, что рассказ изуродовали, как нарочно выбросили ключевые места. – Павел достал из кармана папироску и зажигалку, положил тяжёлую руку Федоту на плечо. – Ну а теперь что-нибудь фантастическое ты можешь мне предложить?

– Могу, Паша,

– Давай. Я весь внимание.

Темников двумя пальцами извлёк из неглубокого кармашка на левом боку сложенный вчетверо небольшой листок бумаги зеленоватого оттенка. Павел с интересом следил за рукой Федота. От его внимания не ускользнула примечательная деталь: едва сложенный клочок бумаги появился над карманом, он тут же самопроизвольно раскрылся в пальцах корреспондента, почти мгновенно утратив поперечный крест линий сгиба. Федот протянул бумагу. На ней размашистым почерком было что-то написано.

– Это всё, что у меня осталось, – сказал он. Никому не пришло в голову проверить карман нательного белья.

Павел осторожно взял бумагу и сначала с любопытством осмотрел её, пощупал пальцами, не обращая внимания на написанное. Но когда начал читать записку, выронил папиросу, вскочил с кресла и бросился к окну. Там он несколько раз пробежал глазами короткие строчки, брови его нахмурились. Павел недобро покосился на Федота.

– А вот за это, – он чиркнул зажигалкой, – тебя расстреляют без всяких психиатрических привилегий.

Уголок записки коснулся пламени зажигалки. В месте соприкосновения вдруг возникло яркое свечение. Бумага поменяла свой цвет сначала на красный, затем стала ослепительно белой. Павел погасил зажигалку, но уголка у записки уже не было – с этого уголка она начала медленно исчезать без дыма, пламени и пепла. Казалось, что маленький бумажный треугольник равномерно опускают в невидимую щель, куда строчка за строчкой навсегда уходила неправдоподобная информация: От записки остался маленький кусочек. Из теплого он сделался горячим, держать его стало невозможно. Врач разжал пальцы. Клочок бумаги, не долетев до пола, растворился в воздухе. «Берлин. 7 сентября 1941 г. Штаб 1-го Белорусского фронта. Доставить корреспондента Темникова в город Янув, где пересадить на ТБ-3, следующий в Москву. Маршал Жуков».

Наступила продолжительная пауза. Павел отыскал на кресле папиросу, закурил.

– Тебя что-то удивляет? – спросил Федот.

– Да. Удивляет собственный выбор профессии. Меня практически невозможно уличить в сумасшествии.

– Может быть, угостишь бездымной сигаретой?

– Какие к чёрту бездымные сигареты?

– Но я курю только такие. То, чем ты сейчас дышишь, у нас стоит бешеные деньги. Дорогостоящая технология изготовления,

– Ну хорошо. А почему они бездымные?

Павел хотел спросить о другом, но ухватился за это, тоже ему непонятное. Федот спокойно пояснил:

– При определённых температурных условиях некоторые вещества аннигилируют. Процесс легкоуправляем.

– И где, по твоему разумению, курят такие сигареты?

Темников пожал плечами.

– До сегодняшнего утра, по своему разумению, считал, что везде. Кроме того, я думал, что мой лучший друг по альма-матер, врач-психотерапевт Павел Власов всегда курил только лечебные сигареты.

– Выходит, я не тот Павел Власов, – усмехнулся врач.

– Как и я, не тот Федот, – подытожил Темников.

– Послушай, товарищ корреспондент, давай начистоту, а то я что-то запутался: ты мне в двух словах говоришь правду, а я тебе медицинское заключение.

– Заключение мне твое не нужно, а правду ты только что сжёг своими руками.

– Это пиротехническая штучка, за которую тебя точно поставили бы к стенке.

– Нет, это не штучка – Темников указал врачу на кресло. – Садись и выслушай меня, пожалуйста, молча.

Павел послушался. Федот плеснул из графина в стакан воды, отпил глоток и начал говорить:

– Твой друг Федот Темников пропал без вести. Его отправили в командировку в Минск, там он попал в окружение. Паш, я сам толком не понимаю, что вокруг происходит. Я тоже тебя хорошо знаю, могу рассказать твою биографию, но до сегодняшнего утра мы с тобой никогда не встречались. Записку, которую ты сжёг, мне написал командующий фронтом. До польского городка Янув я добирался на его самолёте, а там пересел на ТБ-3. Но до Москвы мы не долетели, почему-то пришлось задержаться в Бресте. Я понял, что мои репортажи из Берлина безнадёжно устарели, и отправился из Бреста поездом. Каким образом я оказался в немецком «Юнкерсе», не знаю. Из поезда выходил на станции Шепетовка. А сейчас нахожусь, как мне сказали, в городе Трубчевске.

– Надо полагать, – заметил Власов. Он достал пустую пачку папирос, заглянул в неё, скомкал и швырнул в угол. – А командующий фронтом чем занимался в Берлине?

– Паш, – Темников подозрительно посмотрел на Павла – Паш, ты мне не веришь?

– Почему? Верю.

– Я понимаю, это трудно перепроверить, но это существует независимо от нас, как бы рядом с нами или даже в нас самих, если хочешь. Иногда не мешает пошевелить мозгами, между прочим.

– Ты писатель-фантаст, тебе и карты в руки, – заметил Павел.

Но Федот пропустил замечание мимо ушей.

– Как теперь мне хорошо видно, – продолжал он, – ход истории представлен практической альтернативой, без которой, к сожалению, история не может получить динамического развития. Как угол падения равен углу отражения, так и альтернативные варианты уравновешены и не могут существовать друг без друга. Кто извлекает из них уроки, мы не знаем. Зачем? – Федот помедлил. – Сам чуть было не свихнулся, когда днём увидел во дворе, как горит ваша бумага.

Они помолчали. Павел смотрел в окно на кусочек светлеющего неба над разбитой крышей здания школы. Потом, словно самому себе, сказал:

– Позавчера тут шли тяжёлые бои. Немцы впервые драпанули от нас. Танки их прорвались за Десну, ночью переправу бомбили. Ты слышал?

– Да, – ответил Федот. – Мне было странно это слышать. Я считал, что война осталась далеко на западе. Операция «Гроза» началась 6 июля в половине четвёртого утра. Днём по радио сообщили о начале великого освободительного похода Красной Армии. В первые часы войны немцы потеряли почти всю свою авиацию.