Рак и Жемчужница

Дядя Слава

Чёрная «Волга» мчалась по автостраде. Солнце закатилось за горизонт, оставив, будто на время, незаконченную работу на полотне неба. Многоцветные краски блёкли от жёлтого к голубому, синему, обнажая звёзды уже на тёмно-фиолетовом небосклоне. Чернота неба постепенно вытесняла зарю. Остались лишь две узкие полоски, похожие на языки пламени неопределённого цвета. Звёзды становились ярче, и только на южной части небосвода их не было вовсе, потому что с юга надвигалась туча. Она стремительно приближалась, бесцеремонно слизывала звёзды, быстро погасила дотлевающую зарю, закрыла чуть ли не добрую половину неба. Было тихо, как перед боем, – ни молнии, ни грома, ни ветра. Дождь. Благодатный дождь. Его ждали, но почему-то тревожным казалось затишье, может, от того, что заметно упало барометрическое давление.

Дмитрий включил фары. Впереди показался мост, а за рекой городские огни. Он приподнялся над баранкой, пытаясь рассмотреть край тучи, как вдруг неожиданно она вспыхнула ярким пламенем, охватив пожаром всё небо. Молния ударила в воду. Затем поднялся ураган. Дождя почти не было: сильный ветер уносил его прочь. Под его могучим дыханием длинные стебли камыша по берегам реки легли на воду. Ветер ворвался в кабину, перекосил зеркало. Дмитрий поспешно завернул стёкла, прибавил газу.

В городе шёл дождь. Машина с ходу въехала в водяную завесу. Гроза усиливалась. Как огромные мечи, крест-накрест рассекавшие черноту неба, молнии слепили одна за другой. Казалось, что приподнимись немного – и не сносить головы. Гром грохотал с такой силой, будто сама земля, вконец измученная, кружась, летит в преисподнюю. Вода низвергалась с неба сплошным потоком. Тополиные ветви, сплетённые в причудливые руки, колыхались и стонали под ветром. На обочине дороги образовался поток. Подражая горной речушке, собирая бумаги и листья, он покатился по улице Горького, выплёскиваясь на тротуар, но, повинуясь горбатой дороге, покорно свернул в Тихий переулок.

Машина, хрустнув тормозами, остановилась возле двухэтажного домика.

– Кто там? – послышался за дверью женский голос.

– Это я, мама.

Дверь отворилась. На пороге появилась женщина лет сорока пяти.

– Опять на машине и опять куда-то ездил, – с укоризной заметила она сыну. – Дима, ты заезжал на работу? Ведь не заезжал, я по глазам вижу, не заезжал. Ты, наверное, забыл, как уговаривал директора взять тебя? А он теперь ждал.

– Не велика птица, – проворчал Дмитрий. – Ну, не успел я, мама. Смотри, что там делается.

Они вошли в дом, в котором к настоящему времени по прибытии Дмитрия из Киева жили вдвоём. Оксана Дементьевна недавно потеряла мужа, и возвращение Дмитрия стало для неё утешением. После того, как он вновь вернулся к ней, она стала побаиваться сына, молчаливого, неразговорчивого, и втайне надеялась, что он скоро женится и всё станет на своё место. Дима не ладил тогда с отчимом. Он не старался обострять с ним отношения, потому что не хотел доставлять матери неприятностей. И кто знает, чем бы всё это кончилось, если бы не письмо Раисы Дементьевны из Киева. Она предлагала ему переехать к ней и устроиться на химкомбинате. В то время Дмитрий работал водителем такси, и Раиса обещала помочь ему поступить шофёром на свой завод; кроме того, она оставляла за ним трёхкомнатную квартиру, потому что сама с мужем уезжала на два года за границу по договору.

Если бы тогда Дмитрий мог знать, что его ожидало в Киеве, он никуда не уехал бы из родного города.

– Есть будешь? – спросила Оксана Дементьевна, с тревогой поглядывая на сына.

– Мне только кофе, покрепче, – ответил Дмитрий, поднимаясь в свою комнату.

Тётя Рая любила своего племянника, была рада его приезду. Она спокойно оставляла ему квартиру, и если, уезжая, о чём-то беспокоилась, то только за его странную дружбу с братом Вячеславом Дементьевичем, в прошлом судимого, закоренелого холостяка после неудачной первой женитьбы. Нет, двери её дома никогда не были для него закрыты. Напротив. Когда он вернулся из заключения, она приютила его, пока он не нашёл себе крышу над головой, предложила работу на химкомбинате. Но Вячеслав отказался, пояснив, что достаточно наглотался «химии», и вообще не намерен связывать свою жизнь с крупным предприятием, мотивируя это тем, что, дескать, в случае увольнения сапоги стопчешь, прежде чем получишь в руки свой документ. А потому предпочёл заводу обыкновенную бензоколонку. И что бы там ни было, но ведь именно он помог их сыну Олегу поступить в лётное училище. Олег прошёл медкомиссию, хорошо сдал экзамены, но недобрал один балл. Этого было бы достаточно, чтобы не оказаться в списках зачисленных. Когда-то на заре своей юности Вячеслав Дементьевич работал в авиационных мастерских и имел хорошие связи.

Вообще, дядя Слава, как называл его Дмитрий, был далеко не ординарным человеком. Не имея специального образования, он прекрасно разбирался во многом: науке и технике, политике и экономике, культуре и спорте, умел хорошо готовить, много читал, охотно высказывал своё мнение, если заходил разговор об искусстве (последнее он больше чувствовал, нежели понимал). Вячеслав Дементьевич был в курсе почти всех производственных дел и забот на заводе своей сестры. Иногда случалось, во время азартной беседы неожиданно он выдвигал, по его мнению, дельные предложения предполагаемому руководству какого-нибудь известного колхоза, в котором он никогда не был, но который непременно станет миллионером, ежели последует его советам.

Когда задевали его самолюбие, он мог в два счёта заткнуть за пояс любого и, как правило, этим «любым» оказывался муж тёти Раи Иван Васильевич, который, несмотря на высшее образование, быстро пасовал перед дядей Славой. За это Иван Васильевич не любил своего шурина, но терпел, потому что Вячеслав Дементьевич нравился всем. Ни один праздник, ни одно застолье не обходилось без него, поскольку Вячеслав был душой компании. Он не старался выделиться, не лез, как говорится, вон из кожи – поведение его казалось естественным, равно как и речи, а случись ему быть менее разговорчивым, то одного его присутствия бывало достаточным, чтобы вечер получился приятным.

В квартире Раисы Дементьевны собирались не только её коллеги-инженеры или сослуживцы Ивана Васильевича, но народ разный, причём публика менялась. Один раз тётя Рая приводила молодого человека, представляя его как перспективного художника или архитектора, а в другой раз этот художник или архитектор «в перспективе» приходил с дамой, мастером спорта по фигурному катанию. А то и сам дядя Слава заходил с кем-нибудь, называя его изумительным дантистом, который вне очереди вставил ему золотой зуб. Случались и люди из сферы обслуживания: тех, кого мы привыкли видеть за прилавком или у окошка с лаконичной надписью – «Касса». Нет, это была не богема, но именно та среда, уважающие друг друга люди, находиться среди которых умному и уважающему себя человеку было не только приятно, но и спокойно. И все эти люди знали Вячеслава Дементьевича, и Вячеслав Дементьевич знал всех.

Часто разгорались между ними споры. Дядя Слава обычно оказывался, если не зачинщиком, то, во всяком случае, участником спора. С присущей многим русским киевлянам манерой речи употреблять в разговоре украинские слова или целые фразы, Вячеславу «дюже» нравилось высказывать свои мысли перед образованными людьми. Он словно родился оппонентом всем и каждому. И не случайно из ряда законов философии он избрал один – закон единства и борьбы противоположностей, подчинив этому закону всё, начиная от внутрисемейных конфликтов и кончая противоборствующими мировыми системами.

– В чём, по-вашему, смысл жизни? – спрашивал Вячеслава Дементьевича не то литератор, не то корреспондент «Вечорки».

– В борьбе, – отвечал оппонент, – только в борьбе.

– Я не совсем понимаю вас. Вы имеете в виду… одну минуту, я запутался в ваших и собственных мыслях. Так вы считаете теперешнее различие между городом и деревней? – продолжая какую-то тему разговора, допытывался литератор. – Какая же это борьба?

– Нет. Вы замыслили слишком широко. Я имел в виду более узкие понятия. Ну ладно, ладно, – соглашался дядя Слава, – возьмём в мировом масштабе. У нас две системы: система социализма и система капитализма.

– Слав, а, может быть, лучше что-нибудь в более узком смысле, – подсказывала Раиса, улыбаясь женщинам.

Но сторонник борьбы уже завёлся.

– Ну, отчего же, товарищ желает знать, отчего же? Так вот, земляче, между капитализмом и социализмом существует антагонизм, противоречие то есть. А теперь представьте, что одной системы нет.

– Когда не было социализма, существовало противоречие между классом имущих и неимущих, – поддакнул Иван Васильевич.

– Ба ни. Оце я не то хотел сказать. Это знает каждый школьник по Марксу. Подумайте, что исчез капитализм. Нету его на всём земном шаре. Так де ж быть противоречию? Погодите, не перебивайте меня. Я знаю, что вы хотите сказать, – остановил дядя Слава протестующие жесты своих добровольных слушателей. – Город, деревня, умственный труд, физический труд, всякие прослойки, – нету их. Все сравнялись, всем хорошо, – в общем, дорвались до коммунизма, нет ни наций, ни рас, а есть один жёлтый человечек.

– Эх, куда его занесло, – заметил кто-то.

– Всё верно, не сомневайтесь, бо согласно научному коммунизму. Так вот я пытаю: де ж быть противоречию? Где она эта борьба будет при коммунизме?

– Далась тебе борьба. Люди добились своего, зачем же теперь бороться? Живи и радуйся, – вступила в противоречие с братом тётя Рая.

– А вот жизни-то как раз и не получится. Нет борьбы – нет жизни. Получается, что ни к чему людям коммунизм.

– Ну, ежели вам так необходима непременно борьба, она будет, – снова подал голос литератор. – Человек вступит в противоборство с природой. Он и сейчас от неё не ждёт милостей. Человек вступит в противоборство с самим собой, если хотите. Ему предстоит выйти во Вселенную и освоить её. Мир совершенствуется, этот процесс необратимый. Эволюция бесконечна, как бесконечна и Вселенная. Это и есть борьба, борьба за жизнь.

Дядя Слава прищурил один глаз, оценивая говорящего.

– Припустим. Ну хорошо. Скажем, завтра коммунизм. Все сознательные, всех накормим, всех обуем, все будут размножаться по геометрической прогрессии.

– Вячеслав Дементьевич! – запротестовала Раиса.

– Ты тоже от них не отстанешь, – продолжил дядя Слава. – Все дадут потомство: больные, хилые. Это ж демографический взрыв, это, как у Райкина: «Простите, кто последний из квартиры выходить?» Вы говорите, мол, Вселенная, но нашей техники пока хватает только до орбиты долететь с людьми. Венеру мы не скоро остудим. Нельзя туда. Вы сказали, противоборство с природой. Знаем мы, во что оборачивается такое противоборство. Природа не красна девица. Она нам за всё отомстит. Так что лучше уж две системы бок о бок в долгой борьбе. Та же природа или бог, как хотите, видно, сказала однажды людям: «Оце вам буде шлях». И значит, идти нам по этой дорожке, и нет ей конца и края. А коммунизм мы уже собирались один раз построить, только что из этого вышло.

– Выходит, ты ратуешь за империализм, за его политику, за разбой, за войну? – снова вступил в разговор Иван Васильевич.

– Я не ратую – я размышляю.

– Значит, в порядке вещей: сегодня они завоевали Гренаду, завтра Кубу, а после завтра к тебе в дом придут.

– Дюже приемлемо! Получат по шее по закону борьбы противоположностей.

– Тогда конфликт, – вмешался литератор. – Последняя война человечества, и на следующий день никакой борьбы.

– Ну, так что ж. Природа начнёт всё сначала. Но я разумею, что они там, – дядя Слава махнул куда-то рукой, – тоже не дураки. Они это понимают. Вот и препятствуют распространению противоположной системы: американцы в Гренаде или там ещё где, французы воюют в Чаде, ну, а мы – в Афганистане.

– Сейчас вы, пожалуй, скажете, что мир для нас не самое главное, а война не самое страшное. Поймите, им нужен этот остров. Вы – заложник лживой информации.

– Почему лживой? Где гарантии, что советское радио и телевидение не пользуются теми же методами? Два мира – две политики.

– Социализм – наша гарантия.

– Товарищи, ну, что же это такое? – вдруг сорвалась с места та самая девушка, которую привёл с собой начинающий художник. – Он спокойно благословляет войну, а мы его слушаем! Вячеслав Дементьевич, я здесь в первый раз, но как можно!? Вы живёте в стране Советов. Это ваша Родина, наша с вами Родина, и вы должны верить ей, верить своему народу, иначе, извините, станете отщепенцем без Родины и без веры. Все народы борются за мир, за сокращение вооружений, а вы?..

– Я не разумею. Мы на женевских переговорах, чи шо? Милая девушка, простите, не знаю, как вас величать, не отнимайте у меня, пожалуйста, Родины. Я верю, хочу верить в светлое будущее, просто вслух сказал то, о чём другой кто-то, возможно, менее образованный, чем вы, думает про себя и мучается. Леди и джентльмены, давайте прервём нынешний раунд переговоров и обратим внимание, наконец, на стол, который давно ждёт нас.

Вечер продолжался.

Дмитрий сидел в своей комнате, прислушиваясь к шороху дождя. Гроза прекратилась. Тяжёлые капли, погоняемые ветром, шлёпали по стеклу. Покачивались на окнах шторы. Прошло три месяца, как он вернулся из Киева. Устроился на швейную фабрику. Возил директора, ездил уже по командировкам. Ездить Диме нравилось. Нравилось сидеть в удобном кресле и чувствовать власть над машиной, нравилось смотреть на убегающую под колёса дорогу, слушать передачи «Маяка». В Киеве он тоже возил директора, но там начальство было покрупнее и забот больше. Бензина всегда хватало – дядя Слава заправлял безотказно. Дмитрий крепко сдружился с ним, несмотря на предупреждения своей тётки не баловать Вячеслава Дементьевича своим вниманием.

В детстве Дима видел его один раз и запомнил широкоплечего мужчину высокого роста с чёрными усами. А теперь, когда увидел дядю во второй раз, он показался ему меньше ростом, хотя дядя Слава был ничуть не ниже своего племянника, и плечи показались не такими широкими. К усам теперь добавилась седеющая бородка. Сединой покрытые волосы, скуластое продолговатое лицо. Тогда Вячеслав пришёл к ним в чёрном костюме и белоё рубашке с галстуком на шее (это было накануне свадьбы); теперь он редко надевал галстуки, чаще всего появляясь на людях в защитного цвета сорочке типа «сафари» с завёрнутыми рукавами. На левой руке красовалась яркая татуировка: искусно наколотый самолёт, похожий на допотопный бомбардировщик СБ.

После того, как тётя Рая с мужем уехали за границу, дядя Слава часто заходил к Дмитрию. Сам он жил недалеко от Красной площади (Диме понравилось такое название), однако любил приезжать на Воскресенку, как говорил, скрасить одиночество дорого го племянника. Они вместе смотрели по телевизору футбол, болея за киевское «Динамо». Заядлыми знатоками-болельщиками их нельзя было назвать, однако после каждого матча оба искренно клялись друг другу не пропускать больше ни одной игры. Потягивая кофе с бальзамом, играли в шахматы, подолгу колдуя над доской. Колдовал больше Дима, потому что долго прикидывал варианты; от этого и проигрывал. Дядя Слава торопил своего противника, обещал в следующий раз непременно принести шахматные часы. Дима волновался, делал ошибки, злился на себя, но каждый раз вновь садился за доску в надежде взять реванш.

– Мат. Обрати внимание, закрытый мат, редкий случай, – в очередной раз объявлял дядя, беззлобно поглядывая на молодого человека.

Дима застывал над доской, ещё не веря в произошедшее, затем выдыхал: «Всё», – и лез за сигаретой.

– Не бери ты в голову, ты слишком близко принимаешь всё к сердцу. Эта комбинация называется «вкусная пешка». Смотри. Я играл чёрными, потом сыграешь с кем-нибудь; мы развили с тобой коней и слонов. И тут я подсовываю пешку. Ты её берёшь, ты не можешь её не взять, бо она беззащитна. Потом я вывожу ферзя, ты делаешь мне вилку и окончательно проигрываешь. Конь завершает комбинацию. Ещё партию?

– Нет. Я больше одной партии в день не играю, – уныло отвечал побеждённый.

– Ну, тогда давай выпьем. – Дядя Слава приносил две маленькие рюмки, разрезал лимон, доставал плитку шоколада. – Да брось ты, давай по граммульке. Хочешь я женю тебя? – вдруг предложил он, посасывая дольку лимона. – Баба с квартирой, молодая. Тётя Рая приедет, а ты женатый человек. Сдашь эту хазу и под новую крышу. А пока здесь поживёте, готовить хоть сам не будешь. Чего молчишь?

Дима улыбался.

– Я не могу так сразу.

– Що таке?

– Дядя Слава, а почему ты сам не женишься?

– Я женат, – отвечал тот.

– Как?

– Так. Я уже полтора года с ней живу. Правда, без отметки в паспорте.

– А дети?

– У неё есть дети. Один с нами живёт, Юрик. Классный парень, в шестом классе учится. Ты ж ко мне не заходишь, а то заскакивай, познакомлю с обоими.

– Любовь, значит? – поехидничал Дмитрий.

– Бог избавил от этого недостатка. Любишь – не любишь. Надоест – разойдёмся без бумагомарательства. Тебя вот женить хочу. Слушай, а ты, мож, учиться надумал, оттого и не женишься? А то устрою. Вон Олег на больших самолётах летает. Забыл, чертёнок, про мою услугу. Как-то встретил на Крещатике – кивнул только. Вот ты мне нравишься. Давай, земляче, скажи мне – и всё будет выше крыши. Приедешь эдак домой в форме пилота первого класса. Блеск! У меня в Борисове есть один знакомый, мы как-нибудь к нему заглянем.

– Я люблю автомобили, на самолёты лучше смотреть с земли. И потом, у меня нога болит. Не обманывать же врачей, да их и не обманешь.

– Тю, нога. Тебе что прыгать с парашютом? Знаю я про твою ногу. Ну, прыгнешь раза два для зачёта, не развалишься. А за свои двадцать четыре года не беспокойся. Ты подумай, подумай.,

Дима смотрел в чашку с кофе, которую принесла ему мать, бессмысленно передвигая чашку по краю столика. Дождь не прекращался. Старый тополь за окном, наверное, просился в тепло, царапая по мокрому стеклу ветвями, требуя к себе внимания. Его настойчивость увенчалась успехом. Дмитрий подошёл к окну, отдёрнул штору. Однажды он собрался отпилить эту ветку, но что-то удержало его. Что? Он и сам не знал.

Да. Откажись он тогда вот в такой же дождливый вечер поехать с Вячеславом Дементьевичем в Борисово, может быть, ничего бы и не случилось. А как хорошо было раньше!

Они везде успевали: на футбол, на концерт, на банкет. Дядя Слава познакомил его со многими людьми. Среди них Дима выделил для себя более близких, и иногда случалось, что Вячеслав не заставал Дмитрия дома, несмотря на поздний час. Дмитрий входил во вкус столичной жизни. Ему нравились вечерние бары, цветомузыка, коктейли, нравилось смотреть на женщин, вести ни к чему не обязывающие разговоры. Но некоторые из них становились началом знакомства, и тогда дядя Слава подолгу не видел своего племянника. А когда, наконец, они встречались, то Дмитрий узнавал, что им срочно надо ехать. И они мчались куда-то к кому-то на дачу, затем сидели в ресторане и, пока Дима танцевал с дамой своего нового знакомого, утопая в её влажных глазах, дядя Слава спокойно и деловито шушукался с человеком, и оба, очевидно, оставались довольными друг другом. Дмитрий не помнил, чтобы он когда-нибудь платил по счёту. Он привык видеть деньги в руках дяди и не удивлялся, если денег оказывалось много. А один раз прямо заявил: