Арфомор: погружение

– Отстань от меня, Август, позволь мне расслабиться хоть на пять минут. Мы шли пешком двое суток…

– Нет. Вставай.

– Ты после военной подготовки стал совсем не педагогичным.

– Нет у меня времени быть педагогом, Луи. Сегодня мы должны радоваться хотя бы тому, что смогли живыми уйти.

– Как думаешь, наших в деревне не тронут?

Август Ревиаль вёл за собой небольшой отряд местной обороны. Они прозвали себя «Весельчаки» за их манеру оставлять у патрульных на лицах разрез от уха до уха, напоминающий широкую улыбку. Издеваться над телами – кощунственно и негуманно, но желание заставить врага бояться перевешивало моральные установки ещё юных, но уже безмерно старых партизан.

Три дня назад «Весельчаки» – Оптимист, Балагур, Чудачка и Проказник – выследили пеший патруль местного гарнизона и уничтожили его, показательно оставив изуродованные тела на дороге. Солдаты не имели при себе никаких ценных сведений и не представляли угрозы жителям – акция устрашения была совершена только чтобы посеять страх и неуверенность в стан врага. Чужак никогда не забывал о том, что за каждым поворотом лесной опушки, за каждым валуном и за каждым деревом может выжидать деревенский парень с обрезом или ножом, который не проявит пощады и не прознает сожаления, стоя над хладным бездыханным телом.

Сегодня они повторили свой подвиг – снова убийство, снова трое, снова с особой жестокостью. Маки отобрали у них оружие и прочее сопутствующее снаряжение. В их деле применение находилось всему: ботинки, фляжки, паспорта, пуговицы – всё изымалось у неостывших тел в пользу партизанства.

– Да кого они тронут, Проказник? – сказал худощавый паренёк в клетчатой кепке, поправляя охотничье ружьё на плече – Мы ведь специально отводим их подальше по решению Августа.

– Не знаю, Энцо. У меня что-то в животе крутит от волнения…

– А может ты просто проголодался опять? – подшучивала над ним Марта – У тебя это нередкий синдром.

Они дружно смеялись над этой набившей оскомину шуткой. Тем временем Август оттащил тела на дорогу и достал из-за пазухи письмо, которое они собирались оставить у тел – злобный саркастичный «привет», ведущий преследование всё дальше от родного округа. Командир партизан оставил свёрнутую бумажку в кармане у одного из солдат на видном месте:

«Дорогие гости, Весельчаки очень признательны вам за то, что вы пришли на наше представление – смотрите как широко теперь улыбаются наша публика. Мы будем рады повторить это снова, и снова, и снова, пока гости всё-таки не решат, что пора бы им валить домой из Франции. Приходите к нам ещё, пока есть кому приходить – мы и вам подарим улыбку.

P.S. Если ты сам из местных и служишь им, то тебе мы отдельный аттракцион устроим, мразь.

Долгого здоровья,

Оптимист, Балагур, Чудачка и Проказник.»

Однако, вернувшись к костру, он не сыскал удовлетворения. Кровь всё ещё билась у висков, разгоняясь по телу огнём – запах мёртвых тел стал дурманить и возбуждать юного командира, предававшегося горячности в мыслях всё чаще: Франция для французов, а значит француз имеет право насилия над чужаком; Франция живёт пока умирают немцы; Франции нужны решительные люди, готовые устрашать; Франция – и никаких полумер; а достаточно ли окружающие французы для Франции? К возрасту, когда человек должен был осознать ценность жизни, Август осознал её иную стоимость – патрон, или два, а может и пара ударов ножом.

Весельчаки преуспевали в запугивании, но и среди них не все могли справляться с жаждой месье Ревиаля. Луи – Проказник – пошёл за Августом, потому что было некуда возвращаться в его сожжённой деревне. Энцо – Балагур – пошёл за Августом по праву друга детства, никогда не бросавшего своего товарища в его начинаниях. Марта – Чудачка – была небезразлична к Луи, и уважала идеалы Августа. Все по какой-то причине ушли в леса, покинув родной дом, но ни один из них не знал каким однажды предстанет их командир: безжалостный и бесчеловечный, мстительный и деспотичный, свирепый и ужасный – Август еле достигал совершеннолетия, но смотрел в глаза старикам с подобным им трагизмом. И всё же он был их Оптимистом – их командиром, готовым быть металлом даже в доменной печи.

– Нас за ту выходку всё ещё ищут, Август. Ты помнишь как тем деревням на Соне досталось пару месяцев назад? Комендантский час ужесточили, старика Павло и всю его семью повесили, да и сколько погромов было. Губернатор столько лишений на них обрушил…

– И зачем ты мне это повторяешь, Проказник? Мало крови?

– Наоборот. – Луи поднялся и отряхнулся – Может не пойдём на север?

– Да как ты не понимаешь? Скоро всё подойдёт к концу. Я вчера слушал радио: коммунисты неостановимой волной идут с востока, все наши через пару месяцев с англичанами вернутся из Африки. Скоро войне конец, и мы должны стать её участниками.

– Мы уже давно её участники, Август.

– Я всё сказал. Пусть они видят что с ними станет, если они так и продолжат ходить по деревням ночью. Это наша земля.

– Ты снова оставил письмо на телах тех мальчишек? – Марта спросила, не глядя в глаза командиру.

– Мальчишек? – презренно оглянулся через плечо Август.

– А кто они? Этим и двадцати нет, они такие же как мы.

– Они совсем не мы. Тут лежат свиньи, пришедшие в наш дом, а не люди. Предлагаешь их погладить по головке и отпустить?

– Мы могли бы быть как остальные отряды. Мы могли бы не резать их лица.

– А зачем тебе их лица? Тебе нравятся красивые немецкие ухажёры, которые к тебе обращаются «фройляйн»? За этим тебе их лица, да? Запомни: мёртвым лицо ни к чему.

– Август, я прошу тебя, прислушайся к своим словам. Ты же сам говоришь, что война скоро кончится, а значит и выходкам нашим придёт конец. Что ты будешь делать, когда мы победим? Ты же в курсе, что партизанство не навсегда?

– Мы не будем это обсуждать. Есть мы, здесь и сейчас.

– А когда мы хоть что-то будем обсуждать? Моё сердце не меньше твоего болит за родные города и сёла, но я не могу смотреть на эти изуродованные трупы! Это бесчеловечно! – Марта срывалась на слёзы.

– Зачем тогда ты здесь? – равнодушно ответил он, подбрасывая в воздух начищенный нож – Ты же прекрасно знаешь на что идёшь. Мы общаемся с другими отрядами, убиваем немцев, подрываем дороги, травим хлеб. Это достаточно человечно для тебя?

– Даже если мы их убиваем, то ни к чему над ними издеваться. Август, Энцо, Луи, вы же понимаете, что вам потом жить с этим? Как вы будете смотреться в зеркало?

– С гордостью достойной француза. – ответил Август.

– А вы? – Марта, еле сдерживая слёзы, требовательно смотрела на остальных.

– Слушай, Мар, я думаю, что Август со временем успокоится и найдёт себе достойное занятие. – успокаивающе сказал Энцо, поглаживая её плечо – Я думаю, что в глубине души он очень зол и отчаян, так что тебе не стоит воспринимать его стремления близко к сердцу. Тебя никто не заставляет этим заниматься.

– Да, Марта, наши поступки – это наш выбор. – добавил Луи – Если бы не Август и его, как ты говоришь, жёсткость, то мы бы давно все пропали. Где бы мы были, если бы не он? Не помнишь как он один кинулся в хлев с одной лопатой и пустым «вальтером»?

– Вот именно, Марта. – Август выступил вперёд, сблизившись вплотную – Где бы ты была, если бы не я, а? Не помнишь уже кто спас твою шкуру? Я не собираюсь бросать правое дело из-за какой-то соплячки, которая запала на симпатичные немецкие мордашки. Тут или они нас боятся, или мы их. Всё ясно?

– Ты просто мясник. Среди патрульных и наши французы бывают. Ты и меня бы убил, если бы подозревал в работе на них. Только вот хуже всего то, что никто из нас не наслаждается этим, кроме тебя. Да тебя вообще ничего не держит! Ты просто монстр!

– Тише, спокойно. – Луи пытался успокоить её.

– Не трогайте меня! Вы не спасители, а просто убийцы. Чем вы лучше захватчиков?

– Хочешь остаться со своими немецкими друзьями – милости прошу. А мы уходим, верно, парни? Не будем мешать даме уединиться.

– Как скажешь, Август, веди. – сказал Энцо, пожимая плечами.

Маки молча собрали вещи, простейшим устройством из досок запутали следы и направились в сторону реки. Продолжая тихий плач, Марта пошла вслед за ними. Над маленькой речкой зарождался рассвет. Тёмное небо сумеречно-синего простора отступало, а некогда яркая луна выцветала словно старая фотография.

– Август, слышишь стрекоз? – спросил Энцо, снимая клетчатую кепку.

– Да, дружище, слышу.

– Как думаешь, сколько их?

– Не знаю, – задумался юноша – может, тысяча?

– Многовато, может сотня?

– Может и сотня.

Усталые ноги сами несли ребят. Когда на горизонте показался возвышающийся над поселением шпиль церкви, общим решением был предложен привал и пополнение провианта – по эту сторону реки партизанам никогда не отказывали.

– Так, – сказал Август – сначала иду я, потом с разных сторон с разницей в пять минут идут остальные. Порядок определите сами.

– Слушай, да никто не поймёт этого манёвра, кому какое дело? Давай просто пойдём туда безо всякой шпионской ерунды, которой тебя учили? Спать охота.

– Рейх везде имеет глаза и уши. Давайте хотя бы сделаем вид, что не встречаемся по ночам. Кто-то из местных может докладывать немцам.

Энцо и Луи быстрыми жестами попрощались с Августом – Марта не пожелала даже смотреть на него.

– Марта, я обещаю тебе, что жизнь изменится. – Август взял её за руку – Может не сейчас, но когда-нибудь мы будем жить как раньше. Я тоже буду. Вернусь к маме, куплю квартиру в городе, начну всё сначала, позову вас всех в гости. Только для этой идиллии надо сейчас пережить ад, понимаешь? Я стараюсь для вас всех.

– А ты никогда не задумывался, что сам этот ад создаёшь? Может на нас и не было бы охоты, если бы мы не действовали?

– Это не я захватил наши земли.

– Враги уйдут, Август, а вот ты от себя никогда не сбежишь. Может сейчас этого не видишь, но оно не пройдёт для тебя бесследно. Луи найдёт себя в искусстве, Энцо всегда хотел быть лётчиком, я хотела играть в театре. А что Август Ревиаль умеет в этой жизни?

Сколько бы лет ни прошло, он будет задавать себе этот вопрос снова и снова, снова и снова, пока, наконец, со всей горечью не осознает всю ничтожность своей жизни – патрон, или два, а может и пара ударов ножом.

2

Августу вновь позволили видеть. Кости жгло и плавило, мышцы всё ещё сводило судорогой, голова раскалывалась как от тяжёлого похмелья. Орден сделал всё, чтобы Август захотел скорее попасть в ад, чем продолжать пребывать в Арфоморе – в аду его хотя бы ждали.

Руки болели от каждого движения, верёвка натёрла их у самых запястий. Рубашку застегнуть не позволялось, несмотря на окружающий промозглый холод. С потолка пещеры сходили сконденсировавшиеся капли воды. Август с жадностью смотрел на мутноватые лужицы во внутреннем дворе подземной тюрьмы и мечтал припасть к ним. Судя по виду, это была вовсе не питьевая вода, но жажда была столь сильна, что выпить хотелось и её. Не начать, приплясывая, ловить капли ртом Августу мешала только гордость, хотя и её становилось час от часу всё меньше.

Его не сломали, но и прежнего боя француз уже не мог дать. Оптимист бы прямо сейчас искал путь к побегу, вцепился бы зубами в горло охране, выхватил пистолет и бежал, но не Август Ревиаль – долгие годы он ощущал себя как старый больной пёс, которого хозяин не удавит только из жалости. Кровать, сигарета, окно – и где сейчас его семнадцать лет? Месье Ревиаль впервые в жизни почувствовал как готов, наконец, сдаться.

Его вели через весь внутренний двор под взором десятков осуждающих взглядов в его сторону. Здесь каждый сидел пожизненно: фанатики-софиисты, гангстеры Уэсли, предавшие клятву горгоны, психопаты и сволочи со всего Арфомора, коих на удивление было немало для такого изолированного места. Преступление Августа держалось в строжайшем секрете, но свежую кровь в этих местах не любят одинаково – вне зависимости от их проступков.

Со двора отчётливо виднелась округлая стена пещеры Арфомора. Вдоль неё вниз бесконечной дорожкой сходила пыль, переливавшаяся в свете потолочных ламп тёмно-золотистой волной. Гуляя по просторным улицам, Август быстро забывал о том, что он находится в пещере – тюремные стены быстро об этом напомнили.

Прожектора, закреплённые на стенах и крыше здания тюрьмы, были лишь немного менее мощными, чем искусственные солнца на потолке. Идя босиком по каменной кладке, Август со временем почувствовал ногами траву – тёмно-зелёную, живую, шершавую. Горгоны высадили газон для прогулок, что было единственным приятным зрелищем в округе. Всюду по периметру стояли небольшие песчаниковые башни с надсмотрщиками. Свет от башенных фонарей сильно слепил привыкающие к темноте глаза и не давал смотреть в их сторону без боли даже секунды. Наверняка это стоило невероятного количества электроэнергии, но Арфомору и без того хватало её на любые нужды – яркие огни Элеатиды, бесконечные заводы Антигонии, вездесущие фуникулёры, кинотеатры, радио. Оставалось только гадать как местные инженеры смогли это обеспечить.

Любое общество рано или поздно создаёт тюрьму – арфоморцы не были исключением. Три этажа металлической крепости с узниками внутри выглядела по-настоящему устрашающе и надёжно. Невольные стены напоминали всем и каждому о том, что их заключение не закончится никогда – это же читалось и в каждом взгляде суровых надсмотрщиков.

Августа вели двое – обе женщины. Арестованного завели внутрь, где перепад от очень освещённого двора до полумрака тюремных застенков не позволял ему ничего разглядеть. Горгоны тем временем с облегчением снимали с себя тяжёлые защитные очки.

– Развяжите верёвку. – приказал смуглый старик в форме, сидящий за столом на входе.

Достав небольшой нож, одна из ведущих Августа женщин срезала узел, удерживавший верёвку. Долгожданная свобода – мокрые затёкшие руки с красными следами наконец-то можно было вытянуть вперёд, опустить вниз, расслабить. Первым же делом Август застегнул на себе рубашку.

– Отпустите его.

Горгоны послушно выпустили преступника из рук и встали около двери. Август сел на стул, растирая руки и устало протирая глаза.

– Имя? – спросил тюремщик.

– Август.

– Фамилия?

– Ревиаль.

– В чём повинен?

– В шпионаже с поверхности.