От себя не упадешь

© Егор Каримов, 2025

ISBN 978-5-0067-9065-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наверно в этом мире запрещено жить спокойно. Я всегда вижу, как люди начинают улыбаться, всё у них становится хорошо, и тогда обязательно что-то случится. Тебе просто нельзя слишком долго радоваться. Как будто нам всем выдают какое-то количество счастья, и мы должны все это поделить между собой, а если кто-то один хочет отхапать себе слишком много, то его наказывают каким-то бедствием. Я верю, что всё в мире справедливо, если не связано с людьми. Только люди портят эту честность, а вместо неё создали что-то своё, что-то такое невразумительное и странное. Какая же справедливость в том, что человек честно работал всю жизнь, любил своих детей, не врал и поступал, по совести, а потом какой-то другой решит – так нельзя, и сделает что-нибудь ужасное. И вся справедливость улетучивается. Я не считаю себя самым честным или добрым, но люблю говорить, как все плохо поступают.

Я сам могу обмануть или сделать плохо другим ради своей выгоды. Но в основном я просто бездействую, а значит, делаю намного меньше плохого, чем другие. Может, я бы и хотел натворить чего-нибудь, а потом подставить хорошего друга, который меня всегда поддерживал. Но это не от пакости, совсем нет. Я хочу почувствовать себя человеком. Все вокруг бывают гадкими, а мне это тяжело даётся. Иногда я лежу в морозной комнате под одеялом, закрываю глаза, и сразу картинки перед глазами. Такие картинки, что выглядят взаправду. Как у меня отключается совесть, и я бегаю по миру и творю всякое. Потом я открою глаза и очень стыжусь за свои фантазии. Очень стыдно. Один раз я не сделал что-то такое и в жизни.

Всё было будто в очередной фантазии, только ярче и чётче. А ещё не было замедленной съёмки, которая бывает обычно в голове. Я шёл по улице, было очень красиво. Солнечная погода, такая, что хочется посидеть на лавочке и поесть мороженого, а потом побежать домой, задевая лицом только вылепившиеся из бутонов листочки. Потом прибежишь домой, а там все окна нараспашку. Отопление ещё не отключили. Кот развалился на батарее. Вредень растолстел. До чего же это не кошачье имя, да? Я люблю его. Кроме этой клички ничего не осталось от отца. Мы с ним много спорили из-за этого. Я говорю: «ну, давай Барсик или Мурзик», а он ни в какую, только себя и слышит. Всё бубнит: «Вредень, Вредень». Сначала я с ума сходил от такого имени, а потом согласился. Всегда тайком называл Вредня Мурзиком. А потом случилось плохое, и теперь это моё любимое имя. Почему я раньше не смеялся над тем, как это звучит. Вредень. Почему ему пришло в голову назвать самого милого и доброго кота вредным?

Мне сейчас неохота рассказывать, что там было. Как-нибудь потом расскажу.

Пятнадцатое января две тысячи первого года

Я родился. Я не помню, как там все там было, но мама говорила, что пока рожала, думала: лучше бы сделала аборт. Она говорила, что очень долго пробыла в больнице. Папа говорил, что был прекрасный морозный день, всё было завалено светящимися сугробами, похожими на куски маршмеллоу. Было так, что утром выходишь из комнаты, в гостиной открываешь шторы, и тебя прямо слепит белизной. Он тогда проснулся в то время, когда только светлеет. Я бы не смог спать, пока моя женщина рожает моего сына в больничке, а вот мой отец особо не запаривался. Потом ему позвонили, и он пошёл пешком. Притом что денег и тогда у них было нормально, и на метро можно было. В этом весь он. Был. Такой меланхоличный человек, второго такого вряд ли можно найти.

Хорошо, что я тогда родился. Я всегда вспоминаю, что могло меня вовсе не быть, и никакого Вредня не оказалось бы, и никаких проблем. После таких мыслей я понимаю, как люблю проблемы. Они заставляют чувствовать меня живым. Бывает, что я сам себе делаю проблемы, а решить их не могу, и в итоге жизнь катится не пойми куда.

Какое-то число в июле две тысячи двенадцатого года.

Мы с друзьями шатались по Коменде до ночи, воровали с магазинов жвачки, попрошайничали «моя машины». Один мужчина дал нам тыщу. Мы потратили все на Макдональдс и сухарики с виноградной фантой и булочки в этом ларьке на колёсах. Это были первые деньги, которые я заработал. Такое яркое воспоминание, хоть и не помню лиц ребят, с которыми гулял. Они были моими одноклассниками. Злые и неприятные, если сейчас вспоминать. Они только и делали, что воровали сигареты у старших братьев и сбега́ли из дома, когда их родители были пьяными. Я тогда не понимал, какие они несчастные, мне было с ними весело. Они не обижали меня, но я всё равно чувствовал себя чужим. С ними первый раз попробовал сижки, первый раз подрался. Мне названивали родители. Говорил им, что скоро приду, и не приходил. Когда возвращался, мать кричала, плакала. А отец ничего не говорил, но это было намного хуже, чем мамины истерики. Такой разочарованный взгляд, мне было очень стыдно. Но каждый раз, когда я пытался вернуться домой пораньше, у меня не получалось.

Кроме ребят со школы, с нами тусила ещё Марина, сестра одного из них. Эта девочка меня всегда раздражала, но только с ней я продолжил дружить и после того лета. Она была на год младше, вообще не похожа на своего брата, мы всегда шутили, что она приёмная. Сначала обижалась, а потом привыкла. Марина не должна была с нами гулять, ей это не подходило. Ей надо было совсем другим заниматься. Я всегда так думал, но дома ей было хуже, чем на улице. Её брат, не помню его имени, обижал её, но всё равно любил, защищал её, заботился по-своему, я это видел. В один день я вышел к ним, они ждали меня около Атмосферы. Мы, как обычно, ходили туда-сюда, поиграли в баскетбол, выпили тот напиток в виде порошка. Я и сказал им, что переезжаю. Они кивнули, и мы продолжили гулять. Я подумал: «неужели им всё равно?». Думаю, им правда было всё равно. Как и мне было всё равно, увижу ли я их ещё, или нет. Вряд ли мы были друзьями, хоть и гуляли каждый день. И сейчас самое яркое воспоминание, это как мы мыли машины.

Две тысячи шестнадцатый

Я думаю, что это был самый лучший год в моей жизни. Мы уже где-то три с половиной года жили на Петроградке. На коменданке мы квартиру снимали, а это дедушкина. Он умер, квартиру оставил своему единственному сыну. Они очень поссорились и почти не разговаривали лет 20, а незадолго до его смерти помирились. Об этом я и говорю. Только всё наладится, и сразу – бум. Что-то плохое. Мы много проводили время, хоть отец и был против. Я первым узнал, что дедушке стыдно и он очень хочет всё исправить. Мы все думали, что ему плевать. Я тогда сказал ему, что мы с папой бывает ссоримся, ведь я забыл купить сахар, он перегнёт палку, а потом извинится. Или я перед ним. Если бы я мог поговорить с ним сейчас, то сказал бы совсем другое.

Я тяжело переживал смерть. Это моя черта. В квартире было много его вещей, и я вспоминал каким он был каждый раз, когда натыкался на какую-то из них. В этой квартире было много всего. Именно здесь Вредень научился запрыгивать на диван и воровать печенье в виде рыбок со стола.

Мне было пятнадцать, почти шестнадцать, когда год начался, по сути, должен быть самым тяжёлым возрастом, но у меня всё было хорошо. Я стал учиться, летом работал. То лето было просто чудесным. Я вспоминаю эти моменты очень редко, но они вбиты мне прямо в память. Их как будто даже не нужно вспоминать, достаточно не забывать. Каким я был? Достаточно взрослым для 16. Наконец-то в новой школе я стал не новеньким, много кто меня знал. В Новый год я сначала посидел с семьёй. Никто не пришёл, и мы были вчетвером. Я, мама, папа и Соня. Соне тогда было 8. У неё было, наверно, 10 спиннеров. Один она подарила мне, и он до сих пор валяется у меня в тумбочке, шарнир там уже ничего не крутит. Так вот, мы посидели, посмотрели сначала «Один дома», потом пару советских фильмов, послушали обращение Путина. Потом мне сказали: «Сегодня Новый год, делай что хочешь, будь на связи». Отпустили гулять. Я позвонил Лоху, он сказал, что родители его никуда не пустили. Потом позвонил Зарине. Она сказала, чтобы я приходил к Маку, мол, они там тусят. Я быстро собрался и пошёл. Не помню, какая была погода, помню только, как поскользнулся.

Дошёл до Мака за 10 минут, хотя обычно идти 15. Вижу их там, кушают, смеются. Там было, наверно, человек 8, знал я только 2—3. Поздоровался с ними. Даже не знал, что говорить, очень были шумные ребята. Я знал Зарину (с параллели), Сашу Крыжовникова оттуда же и Вову с класса старше. С Вовой мы, может, даже дружили. Гуляли иногда, я тусил у него дома. Ещё там был кто-то с 11, и пара ребят с других школ. Например, Заринина подружка. Мы тогда познакомились, а через две недели начали встречаться. Она была очень глупой. Не в том плане, что тупила, не знала каких-то вещей, нет. Она как раз была образованной. Я в том плане, что она не могла понять меня. Пыталась, но не могла. Мы часто тусили у меня, она вечно делала челлендж с бутылкой. Поначалу было весело, но потом уже был перебор. Могло у нас что-то получится. Мешало только то, что я не любил её по-настоящему. И она меня вряд ли. Меня тянуло к ней, а её ко мне, не более.

Так глупо, взрослый человек сидит и рассуждает о подростковых отношениях. Это то же самое, как первый раз одному пойти в поликлинику, заполнять бумаги в 14 лет в МВД, чтобы тебе дали паспорт, первый раз подраться и первый раз курить. Чему я научился после этого? Научился понимать, когда не люблю. Это очень важно, и пригодилось мне потом очень много раз. Её образ очень размыт у меня в голове, остались только переписки в ВК, вот там много чего. Но заходить туда очень лень.

Что можно вспомнить? Мы были похожи. Оба не следили за тем, что было вокруг нас, просто замыкались в себе и плавились в этом состоянии. Когда мне это стало надоедать, я так ей и сказал. «Давай перестанем смотреть слешеры 15-летней давности, и посмотрим Дэдпула в кино, давай включим вместо этого Дрейка, или даже чёртову Кэтти Пэрри». Она даже не хотела отличаться, просто она была странной. Полностью в себе, даже я, будучи 15-летним придурком всё понимал. Она и от меня стала отходить, замыкаться. Я думал, что могу помочь, но довольно быстро забил. Мы расстались в апреле. Я написал большое сообщение, а она ответила «Ок» с эмодзи пальцев в кружочек. Я не виделся с ней после этого. Вот с неё начался мой год. После неё было очень весело. Вы, наверно помните, как всё было? Пьюдипай, гироскутеры. Тогда все пытались быть как можно ярче. Я тоже. Мы с друзьями вели свой паблик в ВК, типа «подслушано на Петроге». Мы всё лето напролёт гуляли до ночи, постили все, что считали смешным, даже если это было не на Петроградке, а где-нибудь на Техноложке. Оставались на ночёвки, чтобы смотреть матчи финалов НБА. Тот самый финал, когда Кливленд вернулся с 3—1. Ещё помню, как мы ходили в фан-зону на Большой Конюшенной, болели за Россию. Мазали всё лицо красным, синим и белым. Помню, как Гамшик забил нам от штанги, как сыграли вничью с Англией. Даня напился перед тем, как мы пошли смотреть игру с Уэльсом, и накричал на женщину, за то, что её сын плакал. А ещё радовался, когда нам забили третий гол. Его чуть не избили, но мы вовремя его увели.

Ещё тем летом, мы украли гироскутер и продали его женщине с Мишиного подъезда, чей сын выел ей все мозги. Я её понимал, Соня была такой же. Что ещё было? Мы дырявили друг другу джинсы, пока смотрели финал Евро. Даня настолько проникся травмой Роналду, что испортил Мишины джинсы. Ещё много чего могу рассказать про две тысячи шестнадцатый, но не сейчас.

Третье сентября две тысячи седьмого года

Нетрудно догадаться, что именно в этот день я первый раз пошёл в школу. Помню, что это был понедельник, погода была ещё летней, не было ощущения, что вот-вот начнётся эта рутина, длящаяся целых 11 лет. Мама разбудила меня рано утром, успела накричать ещё до того, как я положил первый кусок бутерброда в рот. Якобы я не собрал свою сумку заранее. Назовите мне хоть одного человека, который в первом классе сам собирал сумку. Почему-то очень хорошо помню тот день. Я съел три бутерброда. Третий был только с сыром, без колбасы. Меня это тогда дико взбесило. Запивая их чаем, я думал, что же скажу своим новым одноклассникам. Было волнительно. Я не был самым общительным ребёнком. Скорее таким, что постоянно прилипает к ребятам постарше во дворе, ходит с ними, даже видя, как они всеми силами пытаются от него отвязаться. Следовательно, маты я узнал рано, и в школе планировал использовать эту способность на полную.

Но почему из всех дней лучше всего мне запомнился именно этот? Не знаю. Наверно, потому, что тогда первый раз засомневался в том, что моя мама хорошая. Сейчас расскажу по порядку.

Я поел. Одежда была глаженная, она выбрала мне самый глупый галстук. Она помогла мне одеться, параллельно ворча о том, какой я несамостоятельный. А я всё думал об одноклассниках.

Она ушла спать, а мне лишь сказала, как надо дойти до школы. В первый раз я один вышел из нашего двора. Но, не стоит преувеличивать, моя школа была в соседнем. Я легко нашёл путь, хоть мне и мешал ужасный букет цветов в целлофане. Когда я подошёл к школе, меня осенило.

Все дети, которых я видел, были с мамами. Не только моего возраста, но и старше. И в первый раз я почувствовал обиду по-настоящему. Я, медленно перебирая ногами, слонялся мимо ребят, чьи мамы отдавали им их сумки и целовали в щеку. Прошёл на территорию школы. Вы же знаете эти одинаковые школы? Из них моя была самой обычной. Серые тусклые стены, железный забор, окрашенный чёрной краской, которая во многих местах уже слезла, большой двор, где есть футбольное поле и два баскетбольных корта со сломанными кольцами. Перед главным входом – это асфальтовое пространство, где проводят все линейки. Туда-то я и пришёл. Ходил мимо кучек детей с табличками, пока не нашёл нужную. 1Б. Что было дальше уже не так важно, да? Главным в том дне было сомнение в маме.

Сегодня (впоследствии».»)

Я набрал 3 килограмма за последнюю неделю. Видимо, пора снова начинать ходить в зал. В голове сразу начались расчёты того, как изменится мой месячный бюджет, если купить абонемент. Я так много об этом думал, что постепенно мысли рассеялись, вновь вернув меня к бессмысленным идеям, которые никогда и никак мне не помогут.

Попивая свой утренний кофе, я позвонил Алине. Не взяла, видимо, ещё спит. Мы встречаемся. Если говорить честно, ничего серьёзного. Ну, вначале казалось, что я хочу на ней жениться, хочу, чтобы она испортила мой генофонд своими тонкими светлыми волосами и блёкло-голубыми глазами. Но потом, как обычно, всё встаёт на свои места. На мой день рождения она подарила мне книгу о саморазвитии и бутылку испанского вина. Во-первых, дарить такие книги мужчинам, это всё равно что подарить девушке дезодорант или шампунь. Во-вторых, как можно не знать, что я не переношу испанские вина. Когда их пью, прямо чувствую этот вкус вечных гражданских войн. Мне исполнилось 24 года. У кого-то уже третий ребёнок в этом возрасте, а я трачу своё время на девушку, которая самостоятельно не может перезагрузить систему ноутбука.

Мы с ней познакомились в самом странном месте, которое можно придумать. Дело было так: где-то месяца три назад я решил прогуляться по центру. Зашёл в дом книги, купил себе что-то почитать. Потом долго ходил туда-сюда, рассматривая серых и недовольных людей. Было уже поздно, совсем стемнело, а я проходил мимо Думской. Совсем спокойной Думской, которую ты теперь даже не отличишь от других таких же улиц, если не знаешь её истории. Я решил пройтись по ней, а потом выйти к Казанскому собору.

Когда проходил мимо места, где раньше была «Дача», ненадолго остановился, посмотрел. Я никогда не заходил туда, но как можно не знать? Я, бывало, ходил в другие, но именно в «Даче» не был ни разу. Рассчитывая так постоять максимум минуту, я задержался на этом месте много дольше. Так задумался, что даже не заметил, как она подошла.

– Что, скучаешь? – услышал я красивый нежный голос и сразу вышел из своего транса.

– А? – переспросил я, повернувшись по направлению к источнику вопроса – Да не. Просто слышал всякое.

– Да не ври – улыбнулась она. Скоро ей пора снимать брекеты – ни разу не пил на Думской?

– Пил, конечно – возмутился я – но именно в «Даче» нет. Мне было пятнадцать, когда он закрылся.

– Я нигде не была. Брат постоянно просил его забрать.

Я промолчал. Бросил на неё взгляд. Мягкого пастельного цвета глаза, светлая нежная кожа, прямые светлые волосы были закрыты шапкой. Щёки покраснели от мороза, за шарфом, закрывавшим нижнюю часть лица, едва виднелись ярко-розовые губы.

– Как зовут? – спросила она через время.

– Альберт.

– Я Алина. – быстро ответила она – может есть какое-то сокращение? Не хочется каждый раз говорить Альберт.

– Какой ещё каждый раз? – усмехнулся я – мы даже не знакомы.

– Да ладно тебе, Алишка. Уже знакомы.

– Алишка?

– А что? Не устраивает? – она посмотрела на меня: можно ещё Альбион.

– О боже… – проговорил я, закрывая лицо рукой.

Она засмеялась.

Мы решили покинуть Думскую, пошли куда-то в сторону Мойки. Говорили о чём попало.

– Мой брат постоянно покупал веселящий газ на Думской, в этих шариках – сказала она во время какого-то бесполезного диалога.

– Да – пробормотал я в ответ – я тоже иногда их брал.

– Зачем?

– Тяжело было справиться с… – я запнулся – смертью отца.

Повисла напряжённая пауза

– Соболезную – прошептала она через время – как так получилось?

– Самое скучное. Сердечный приступ. Я был в комнате, общался со своей тогдашней девушкой по телефону, когда вдруг услышал, как что-то падает в гостиной. Пошёл проверить. Это был он. Я вызвал скорую, но всё случилось слишком быстро.

– Сколько тебе было? – спросила она после очередного минутного молчания.

– Шестнадцать.

– Мне очень жаль. Хочешь, угощу тебя кофе?

– Слушай – протянул я – не откажусь.

– Буше?

– Больше нравится Цех.

– Я же угощаю! – она толкнула меня в плечо – Значит мне решать! идём в Буше.

Я пил эспрессо, она флэт. Из десертов я ничего выбрать не смог, а она ела эклер. Речь зашла про больных бывших. Здесь она была король, такой состав я ещё не встречал. Мои бывшие по сравнению с этим были идеальными. Если кратко, то один из них изменил ей с цыганкой (??????), второй украл у неё 170 тысяч рублей и свалил в Сербию, третий обоссал психолога в военкомате, чтобы откосить от армии, и только четвёртый всего лишь напал на неё и сломал запястье стулом. Я впечатлён. Знаете, даже обидно, что я ей понравился. Получается, я стою в одном ряду с такими мастодонтами… Жесть.

Скорее ей просто не везло. Её вина только в том, что раз за разом не видела всех этих еле заметных знаков. Я их вижу. Обычно.

Она хорошая девушка. В ней много любви, она искренняя и добрая. Сначала не видишь никаких минусов, и мне казалось, что именно такой человек мне и нужен. На второе свидание (если пить кофе в Буше считается за первое) она позвала меня в ботанический сад. Я опоздал на 20 минут, а она выдохнула и сказала, что рада, что со мной всё в порядке, переживала.

У нас нормальные адекватные отношения, но я понимаю, что ничего серьёзного не получится, и это же потихоньку начинаю видеть в её взгляде. Тут нет какой-то очевидной причины. Просто медленно приходит осознание, что чего-то нет и никогда не будет. Не искра, я не подросток. Что-то гораздо серьёзнее. Не такая вещь, которую ты резко почувствуешь, лёжа в кровати одним из вечеров. Что-то такое, что есть с самого начала, ты даже не замечаешь этого, но знаешь, как будто внутрь твоего организма добавили какой-то новый орган. Вы же не чувствуете свою печень, если только она у вас не болит. Точно так же и тут. Теряешь человека и сразу боль внутри. Как назвать этот орган? Что-то типа «купидонова железа». У меня такое было один раз. От такого никогда не оправиться. Ты отвлекаешься, занимаешься другими делами, находишь новую девушку, и кажется, что ты выздоровел, но нет. Прошло 4 года, и каждый раз, когда я позволяю своему мозгу расслабиться, я ощущаю эту глухую боль. Думаю, это на всю жизнь останется со мной. Уже решил, что дочь назову её именем.

Я верю в любовь. Это не вина любви, что все страдают. Нельзя же винить молоток в том, что вы ударили себя по пальцу. Точнее, он может быть сломанным, но это же один-единственный экземпляр молотка, а не концепция в целом. Получается, если твоя любовь сломана, то далеко не факт, что вся любовь в мире – это плохая вещь. Моя – плохая, и я стараюсь её починить.

Пятнадцатое января две тысячи девятнадцатого года

Исполнилось 18 лет. Я знаю, что никто не любит этот день, но у меня он вышел совсем уж плохим. Моя сестра Соня родилась в августе две тысячи седьмого, за две недели до того, как я пошёл в школу. Я понимаю, наверно, вы зададитесь вопросом: Ты обижался на маму из-за того, что она отправила тебя одного на линейку, хотя у вас дома был младенец. Да. Там были мамы с младенцами. Была мама, у которой было два маленьких ребёнка, но она всё равно пришла проводить свою дочь. К тому же я никогда не обижался. Просто понял, что она не идеальная мама, и это положило начало нашим ужасным отношениям.

Растить двух детей в ужасной маленькой съёмной квартире на Коменданке было сложно. Я старался помогать, но никакой благодарности за это не было. Если говорить про деньги, их хватало еле-еле. Часто из еды была только вермишель, творожная смесь с изюмом и дешёвые сосиски. Были, конечно, и всякие детские штуки, по типу питания, пюре. На неё они не скупились, зато я чувствовал удар экономии по полной. Часто напрашивался в гости к знакомым ребятам со двора только чтобы поесть. Когда отец получил повышение, стало получше. Бывало, мог принести домой ананас. Мама ненавидела их, Соня тоже, а вот мы с папой просто с ума по ним сходили.

Скучаю по временам, когда мы сидели с ним на диване, брали из миски по кусочку, а мама сидела в кресле в углу комнаты и читала. Потом из комнаты прибегала Сонечка, видела наш ананас и чего только про него не говорила. Что это гадость, что мы с ума сошли, раз нам такое нравится. Мама ей поддакивала, а потом мы все вчетвером смеялись.

Я люблю свою сестру больше всего на свете. Ради неё я готов на всё. В первый же день, как она появилась в нашем доме, я это почувствовал. Всегда хотелось за ней наблюдать, успокоить, когда плачет, поиграть, накормить. Она была самым сладким ребёнком на свете. Звенит будильник, ты даже встать с кровати не можешь, не говоря уже о том, чтобы одеться и позавтракать. Так бы и лежал до вечера в мягкой кровати. И тут кто-то трясёт тебя. «Вставай, Алиш, тебе в школу!». И я вставал. Конечно, делал вид, что недоволен, ворчал, но всё равно вставал. Папа уходил раньше нас, а мама на работе очень уставала, и ей не хватало сил помогать нам собраться по утрам. Она работала медсестрой в ночную смену.

Наша комната была маленькой. Обычная прямоугольная, с окном и больши́м шкафом. В правом углу у окна стояла моя кровать, хорошая, железная, которую за ненадобностью нам отдала Варя, мамина лучшая подруга, которая спасла меня, когда мы остались без родителей. Не могу описать всю любовь к ней, думаю, что всерьёз считаю её второй матерью. И, как бы смешно это не звучало, она до сих пор стоит у меня в квартире, уже совсем старая и скрипучая, но выбросить её не хватает сил. Слева от меня стоял стол, за которым я делал уроки, А Соня готовила рисунки в садик, чтобы всех удивить. Это был обычный письменный стол. Комната была довольно узкой и длинной. Дальше по стене стоял этот большой шкаф, который мы никогда не могли заполнить вещами даже наполовину. Когда родители об этом узнали, то скинули туда всё постельное бельё, и постоянно вламывались к нам, когда его забирали. Шкаф был огромным и тяжёлым, наверху его лежала разобранная детская кроватка. Соня спала около левой стены, ближе к двери.

Обои были светло-голубого цвета, в некоторых местах оторваны, где-то разукрашены фломастерами. На паркете постоянно разбросаны карточки с покемонами и черепашками-ниндзя, которые я выменивал у одноклассников.

Я варил нам геркулес на двоих, заваривал чайник, помогал ей одеться и, потихоньку учился заплетать косы. Кашу я ел с солью, а она с сахаром, его приходилось всё время отнимать, чтобы не добавила слишком много. Кухня была очень неудобной и маленькой, поэтому мы завтракали в гостиной, попутно смотря по телевизору мультики, что крутили с самого утра. До того, как Соня начала ходить в сад, я делал это всё в одиночестве, но потом мы были вместе.

Отводил её в садик, сам шёл в школу. По пути забегал в ларёк и покупал какую-нибудь гадость, по типу кириешек или жвачек в форме сигарет. Вообще-то, было очень много всего. Какие-то пласты, которые ты кладёшь на язык и чувствуешь холод, жвачки по рублю, всякие прыскалки, дешёвые газировки. Всё это я приносил в школу, чтобы разделить с Сёмой, Даней, Сашей, Викой и т. д.