Дюжина межгалактических мерзавцев

– Но… – начал я.

– Мне тоже ни к чему твоя правда. По большому счету, правда никому не нужна. Люди зациклены на ней. Им кажется, что они хотят знать правду. Но на самом деле, они хотят только одного – ощущать собственный комфорт и чувствовать интерес к жизни. Ты должен дать женщине интерес, увлечь ее, и тогда она твоя. Делай с ней все, что угодно. Ты понял?

Появилась Марта. Принесла бокалы с ледяным чаем. Я заметил, что на хозяина дома женщина смотрит с обожанием. Эрнест обнял ее за талию, поцеловал в живот, сказал:

– Можешь идти… Любит меня, как кошка, – поведал старик, после того, как служанка удалилась. – Я с ней сплю… Последнее время все меньше. Моя сексуальность угасает. Поэтому… – Он выдержал торжественную паузу. – Я понял, что мне нужен молодой преемник. Если справишься, этим преемником можешь стать ты. Я научу тебя всему, что умею, всем знаниям, которые накопил за долгие годы. А ты за это будешь отдавать мне половину всех денег. Поверь, пятьдесят процентов – это очень и очень немало. К тому же, твои гонорары будут расти день ото дня.

В то время я был глуп и самонадеян. Поэтому предложение старика-жиголо встретил громким смехом.

– И что же такое я не знаю, зато знаешь ты?

– Ты не знаешь ничего, – отрезал Эрнест. В его лице отчетливо читалось – ну и кретин, почему я трачу на него свое драгоценное время. Тем не менее, он не прогнал меня сразу же, а терпеливо ожидал, что я отвечу.

И во второй раз я испытал непонятное чувство. Мне показалось, что я могу упустить отличный шанс чего-то добиться в этой жизни, если вдруг не приму предложение старика.

– У меня мало опыта, – признал я. – Это правда. Но женщины меня любят.

– Я и не сомневаюсь, что они тебя любят. Иначе я не обратился бы к тебе с подобным предложением. Ты красив. Женщины падки на красивых мужчин. Я сомневаюсь в том, что они готовы платить за твою любовь деньги. Только погляди на себя. Боюсь тебя огорчить, но вид у тебя довольно неопрятный. Еще немного, и ты выйдешь в тираж. А ведь ты даже не начал карьеры. Что скажешь?

– Да, с деньгами у меня сейчас плохо, – я помрачнел. – Но все исправится.

– Приятно иметь дело с оптимистом. Но еще лучше, если оптимизм чем-то подкреплен. К примеру, опытом старшего товарища, наставника, способного обучить тебя таким вещам, которые сам ты узнаешь еще очень нескоро. Если вообще узнаешь когда-нибудь. Давай-ка пройдемся по магазинам. Тебе надо одеться.

Я нахмурился. Мне казалось, что синяя шелковая рубашка и темно-серый костюм – верх совершенства. А теперь какой-то старик говорит, что мой наряд недостаточно хорош.

– Понимаю, – заметил он, демонстрируя редкую проницательность. – Ты насмотрелся стереовидения, купил тряпья, нацепил на себя, и полагаешь, будто одет, как настоящий франт. Позволь тебя разочаровать, мой мальчик. Ты выглядишь, как уличный субъект, пригодный лишь для развлечения на одну ночь. Если хочешь добиться успеха, ты должен измениться – стать тем, кем ты не являешься. Ты будешь примерять на себя маски и следить за тем, чтобы они срослись с твоим лицом. Женщины любят ложь, помнишь?

– Если ты такой умный, – сказал я, – почему живешь в этом убогом доме?

– Дурак, – рассердился Эрнест, – у меня достаточно денег, чтобы безбедно жить до самой смерти. Но я не хочу жить один… – Он замолчал, потер переносицу. – Слушай, что я тебе скажу. И запомни. Повторять это я никогда не буду. В жизни каждого мужчины есть только одна женщина, которую он способен по-настоящему полюбить. Все остальные – романы, увлечения, влюбленности – самообман, желание обрести счастье вопреки обстоятельствам… Когда я только начинал, я думал, что должен стать тем самым мужчиной. Не просто жиголо, а тем ради кого женщины готовы отдать все. Забегая вперед, могу сказать, что у меня ничего не вышло. Я был кем угодно – мужчиной на вечер, мальчиком для развлечений, сексуальным партнером, работающим за небольшую мзду, интимным слугой, но только не тем, кого любят. Я обладал природным магнетизмом и притягательностью, я получал от женщин все, чего хотел, но так и не сумел добиться настоящей любви. Для большинства богатых дам самый обожаемый человек на свете, ее единственная любовь, – она сама. Но дело даже не в этом. Дело в том, что любовью владеем не мы, а высшее существо. Если хочешь, сам Бог. Или кто там в его ведомстве отвечает за это чувство, не знаю. Купидон со странными представлениями о счастье и плохим глазомером. Он дарит любовь хаотично и порой очень некстати – так рушатся семьи, так возникают преступления на почве страсти, так некто на всю жизнь становится несчастлив, осознав, что единственная женщина, которая ему нужна, предназначена другому. – Старик пожевал губами. – И я тоже люблю. Люблю только ее одну всю жизнь. Сейчас ей уже около шестидесяти. Она жива. Замечательно выглядит. Тебе, может быть, покажется странным, как может замечательно выглядеть женщина в таком возрасте. Но я-то знаю как . Я никогда не видел никого красивее… и величественнее. Моя королева. Она поставила условие. Она готова разделить со мной последние годы моей жизни, но для этого я должен заплатить ей миллион рублей. Ты понял? Я покупаю ее любовь. Я, который всю жизнь жил за счет женщин, покупаю любовь женщины. И я знаю, что буду счастлив только в том случае, если она будет рядом со мной.

– Миллион рублей?! – поразился я. – Это много. Очень много…

– Мне осталось накопить совсем чуть-чуть. И ты мне в этом поможешь, – старик сжал кулаки. – Если бы только я мог вернуть молодость. Я бы жил совсем другой жизнью. Я бы все сделал, чтобы прожить эту жизнь рядом с ней, не помышляя ни о чем другом. Но ничего не вернуть. Ничего… Время безжалостно. Оно выхватывает счастье из наших рук и уносит его в небытие, где нет ничего…

– Если можно заработать так много, я согласен, – быстро сказал я. – Я никого не люблю. Но куда потратить миллион найду. Не сомневайся.

– Наверное, тебе повезло, – сказал Эрнест, разглядывая меня исподлобья. – Любовь – очень сильное чувство. Оно никогда не оставляет в покое. Если только это настоящая любовь… Хотя… Как знать… Без нее моя жизнь была бы неполной. Я счастлив, что знаю, как выглядит любовь.

Забегая вперед, могу сказать, что старик накопил свой миллион. Следуя его наставлениям, я значительно поправил свои дела. Так что уже через месяц я открыл собственный счет в банке. А через три месяца на нем лежало двадцать тысяч. И все благодаря двум удачным женитьбам и одному шантажу дочери вице-мэра Шамбала – развратницы и наркоманки.

В тот день, когда сумма составила чуть больше миллиона, Эрнест выглядел счастливым. Он предложил отметить это событие. Мы замечательно посидели в ресторане «Золотой берег» на набережной. По обыкновению, ничего не пили. Эрнест полностью отучил меня от алкоголя – мой интеллект должен был всегда сохранять ясность. Умение контролировать себя в любых обстоятельствах для жиголо один из важнейших компонентов успеха…

Старик откинулся на стуле, извлек коммуникатор и набрал номер. На лице его сияло торжество. Так продолжалось совсем недолго. Он внезапно побледнел. Обычно живые глаза резко потускнели.

– Мне больше незачем жить, – сказал Эрнест, поднялся и вышел из ресторана.

Оказалось, его самая большая любовь умерла несколько лет назад. А он, занятый накоплением того самого миллиона, узнал об этом только сейчас.

На этом жизнь Эрнеста прервалась. Нет, он не покончил с собой, и смерть не прибрала его к рукам. Но того живого старика, какой однажды схватил меня под локоть перед гостиничным комплексом, больше не было. Эрнест Орлеанский превратился в ожившую мумию. Тяжело опираясь на трость, он бесцельно бродил по улицам Шамбала, часами стоял у причала, глядя на безмятежно накатывающий волнами на берег океан, сидел на балконе. Разговаривать с ним стало невозможно. Он не замечал собеседника – то ли ничего не слышал, то ли не считал нужным отвечать на вопросы.

Последний раз я видел его сразу после ареста – я попался по глупости. Девушка, на которой я собирался жениться, чтобы заполучить состояние ее папаши, сказала, что сначала я должен заслужить расположение ее матери. Я и заслужил, наиболее простым способом. Очень скоро эта интрижка вскрылась, и меня повязали по наводке папаши. У властей оказалось на меня целое пухлое досье – в нем значились многоженство и шантаж.

Чтобы повидаться, старик Эрнест явился прямиком в местное полицейское управление. Меня собирались отправлять дальше, передать судебным органам. Мой наставник сунул стражам порядка несколько крупных купюр, и нам позволили краткое свидание.

– Никогда не стоит медлить, если дело касается чувств, мой мальчик, – сказал старик. – Жизнь коротка. Запомни это. Если когда-нибудь по-настоящему полюбишь, бросай все. Сделай так, чтобы для своей избранницы ты стал лучшим и единственным. И не думай, будто чувства можно купить. Ты всего лишь изобретаешь для себя далекую цель, нечто, что замещает подлинную жизнь и дарит иллюзию, что все еще будет. Ничего не будет.

– Послушай, Эрнест, – проговорил я, – я, правда, не думаю, что для тебя все закончилось. По-моему, ты просто зациклился на этих чувствах. За свои деньги ты можешь купить любую. Черт возьми, даже не одну. Набери себе девчонок посимпатичнее, и езжай в свое курортное местечко, о котором так много говоришь…

Старик посмотрел на меня с грустью.

– Ты так ничего и не понял, Вельд… Для меня все уже закончилось.

Постукивая тростью, он покинул комнату свиданий.

В тюрьме у меня было много времени, чтобы поразмышлять об Эрнесте Орлеанском и любви всей его жизни. Думаю, старику просто не повезло. Для настоящего профессионала в любовных делах такое сильное чувство ни к чему. Я никогда не испытывал ничего подобного, и был вполне счастлив в своем неведении. А может, у меня просто душа не приспособлена для того, чтобы любить. Говорят, такое случается.

Срок мне намотали немаленький. Нашлось достаточно свидетелей. Спасибо старику Эрнесту, последнее время я работал по дамочкам, имеющим покровителей в самых высших кругах общества Селены. Все они, узнав, что я под следствием, поспешили дать против меня показания. Я, конечно, отрицал все обвинения – знал, что выступать в суде дамы откажутся. Но закон в отношении профессиональных жиголо суров. Им не потребовалось длительное судебное разбирательство, чтобы упрятать меня в колонию на целый год. Я даже не пытался дать взятку судье – рангуну. Знал, что бесполезно. Креторианцев представители этой расы ненавидели всей душой. Да и мы отвечали им взаимностью. Еще не стерлась из памяти последняя война, испепелившая наши планеты и сердца.

Я ожидал самого худшего. Уголовников я всегда ненавидел. Их хамоватая манера себя держать, чудовищная мораль – законы для нас не писаны, все, кто не с нами – послушный скот, годный только на убой. Жизнь существа, наделенного разумом, для них ничего не значит. В порядке вещей сунуть кому-нибудь нож за неосторожно сказанное слово. Да что там слово. Они могут запросто проиграть тебя в карты. Ставка на кону – кто ткнет пером в бок симпатичного креторианца. Я бы не назвал себя трусом, но в тот момент, когда конвой вел меня на гигантский транспортник, следующий в колонию, у меня все поджилки тряслись, мне казалось – жизнь моя закончена.

Меня втолкнули в узкий люк, и я оказался в тесном помещении, пропитанном запахом несвежих тел – воняло потом, мочой, страхом… Вы спросите, как пахнет страх? Запах у него едкий. Креторианцы обладают тонким обонянием, мы можем чувствовать запахи, недоступные людям и другим галактическим расам.

В корабле царил полумрак, под потолком слабо мерцали древние галогеновые лампы. А у меня в душе обосновался такой сумрак, что я боялся даже пошевелиться. Только стоял, оглядывая крепко сбитые фигуры и бледные лица закоренелых каторжан.

Через десять минут я немного пришел в себя. Ничего не происходило. Они просто не обращали на меня внимания. Словно меня не существовало. Посверкивающие в темноте глаза рептилий смотрели в другую сторону. Несколько человек, окинув меня тусклым взглядом, сразу же отвернулись. Таргариец с головой, обмотанной платком, скосил глаза. Я понял, что не только я, но и другие подавлены и испуганы. Все они прислушивались к гулу турбин и гадали, что за жизнь ждет их в тюрьме.

Через некоторое время я узнал, что на пересылке всегда полно идущих по первому сроку, а еще подсадных уток, спешащих выявить в нашей среде проблемных заключенных. Настоящие преступники предпочитали дождаться прибытия на место. Там их встречали свои, там действовал закон преступного сообщества, там они чувствовали себя в своей стихии. К новичкам же даже в колонии относились настороженно. Среди них попадалось много опасных типов, способных убить за безобидную шутку.

Полет прошел без происшествий. Нас вывели из корабля на горячий каменистый грунт. Развели по баракам. Мне досталась нижняя полка. Надо мной поселился таргариец с платком на голове.

В первый день меня никто не тронул. Каторжане приглядывались к нам: смотрели искоса, с явным недоверием, одаривали исполненными подозрительности взглядами. Я чувствовал самое пристальное внимание к своей персоне, ощущал, что за мной наблюдают, оценивают, и старался вести себя с преувеличенным безразличием, будучи на самом деле все время настороже. Знал, от уголовников можно ожидать всего, и жизнь моя висит на волоске. Как и жизнь любого утонченного существа в этом зверинце.

Нравы здесь царили самые дикие. Причем, жесткость уголовники проявляли не только к другим, но и по отношению к себе. Больные зубы они, к примеру, обычно драли с помощью пассатижей. Но эта операция выглядела просто детской забавой в сравнении с другой стоматологической операцией. Заключенные вытачивали коронки из меди, используя для шлифовки бетонный пол и напильник. Тем же самым инструментом обтачивался зуб. Несколько уголовников держали больного под руки, а третий проворно орудовал у него во рту рашпилем. От тошнотворного звука и ужасающего воя несчастного можно было свихнуться. Когда все заканчивалось, он, счастливый до невозможности, сидел на койке и трогал отремонтированную таким варварским способом челюсть. «Красота требует жертв!» – услышал я однажды от одного такого «красавца».

Заключенные совершали поступки лишенные всякой логики. К примеру, однажды посреди ночи один из уголовников проснулся злой, как черт. Вскочил со шконки и принялся орать. Потом стащил за ногу одного из сокамерников и от всей души зарядил ему в челюсть. После содеянного улегся, как ни в чем не бывало, на место и заснул. Я уже немного разбирался в лагерной иерархии и понимал, что тот несчастный, которому ни с того – ни с сего досталось на орехи, не сможет ответить своему обидчику. Однако и на дне уголовного сообщества он не был. Поднимаясь с пола, он яростно ругался, но свершить справедливое возмездие не посмел. Вместо этого выместил ярость на первом попавшемся – ткнул его носком сапога под ребра, приговаривая: «Получай! Думал, ничего тебе не будет? Не на того напал!»

Мне оставалось только порадоваться, что в этот бессмысленный конфликт не втянули меня. В эту ночь я так и не сомкнул глаз, опасаясь, что безумец проснется и снова кинется на кого-нибудь из нас. Но приступ злобы в этот день у него больше не повторялся. Хотя всю следующую неделю он громко бормотал во сне и проклинал кого-то.

В колонии постоянно кого-нибудь били. Иногда за дело, но чаще всего просто так, от скуки. Несчастная жертва могла выть и стонать от боли, но никто из надзирателей не пришел бы ей на помощь. Я испытывал острую жалость, наблюдая, как калечат очередного сапиенса, за кражу кусочка сухого пайка, неосторожно сказанное слово или проще – проиграв его здоровье в карты. Именно так это и называлось «проиграть здоровье».

Однажды здоровенный бугай – он прибыл в лагерь всего неделю назад – не отрываясь, долго смотрел, как избиваемый извивается на каменном полу под ударами тяжелой тюремной обуви. Глядя на этого крепкого широкоплечего детину с простым лицом и огромными кулачищами, я подумал, что есть еще, есть, богатыри, способные вступиться за безвинно страдающих в заключении. И я не ошибся в своих ожиданиях. Громила ринулся в толпу негодяев… и немедленно присоединился к ним. Попав избиваемому носком ботинка прямо в лицо – из разбитой брови брызнула кровь, он счастливо расхохотался. Благодаря этой молодецкой удали, не разбирающей кто прав – кто виноват, а просто лупящей всех без разбору, вскоре в камере он сделался своим в доску. Да и как им не дружить с таким бравым парнем, когда он всякому, кто косо посмотрит, может немедленно презентовать удар в челюсть. Беззубые заключенные вовсю скалили щербатые рты, лишь бы показать, как он им нравится.

Этот метод завоевания тюремного авторитета мне совсем не подходил. Драться я не любил, да и не умел. Расправ над слабыми не одобрял. И все больше замечал, что отдаляюсь от коллектива. Если поначалу со мной разговаривали, интересовались, нет ли закурить папироски или пьянящего колоска, спрашивали, за что посадили, то теперь все больше держались в стороне, будто знали обо мне что-то такое, чего не знал я.

У меня не могло быть ничего общего с подобными сапиенсами. И я вполне логично опасался за свою жизнь. Помню, как проснулся утром пятого дня на вонючем силиконовом матрасе, и обрадовался, что все еще жив. Ночью меня не беспокоил никто, кроме клопов. Непривычное к тяжелому физическому труду тело отзывалось болью на каждое движение – добыча золотоносной руды работа не из легких.

С трудом сдержав стон, я приподнялся на локтях и оглядел темное помещение барака. Правительство Федерации было безжалостно к оступившимся гражданам – серые бетонные стены, ряды двухъярусных нар. Между нарами имелся узкий проход, ведущий к санузлу. Если так можно было назвать его циничную профанацию. Дыра в полу для отправления естественных надобностей и ржавый умывальник в углу – вот и весь тюремный санузел. Откуда взялась ржа ума не приложу – воды он не видел никогда. Изогнутый кран был пуст. Ты мог скончаться от жажды, стараясь извлечь из него хотя бы каплю, но и тогда тюремные власти не озаботились бы включением водопровода. Полагаю, он имел не столько декоративную функцию, сколько призван был пытать нас своим присутствием, предполагая наличие воды.

Мыться заключенных водили в общую душевую, согласно санитарным нормам – два раза в неделю. Душевая кишела кровососущими жучками, как будто здесь находилось их гнездовье. Укусы насекомых оказались болезненны, а место укуса чесалось несколько дней. Жучки досаждали куда сильнее клопов. Последних я уже через месяц воспринимал, как неизбежное зло – во время короткого сна не замечал вовсе. Спал я по-прежнему чутко, тем более что вскоре надо мной сгустились тучи.

В забое во время краткого перерыва в работе, – их делали время от времени, чтобы мы не загнулись, – ко мне подошел одноглазый каторжник с побитым оспой нехорошим лицом.

– Я твою статью знаю, – сообщил он доверительно, – для такого, как ты, друган, здесь всегда найдется возможность заработать.

Я приподнял вопросительно бровь – мимику я долгие годы тренировал перед зеркалом, она отличалась изящной выразительностью.

– Но здесь же нет женщин, – сказал я.

– А кто говорит о женщинах?! – Мой собеседник сделал многозначительную паузу: – Слушай сюда, кореш… Клиентов буду искать я. Твоя доля – двадцать пять процентов. Можешь мне верить, это очень даже неплохо. Другие дадут меньше. Ты уже перетирал на эту тему с Колей Меченым? И не надо с ним тереть. Тот еще фраер. Пропадешь с ним ни за грош. А со мной выйдешь на волю при капусте. Да и здесь заживешь, как по писаному…

– Мне это не подходит! – резко возразил я.

– Как ты сказал? – Он прищурился.

– Я сказал, мне это не походит. Я работаю только с женщинами.

Одноглазый осклабился.

– Понимаю. Первый срок. Ну, ничего, это у тебя пройдет. У всех проходит. Только не думай, что ты лучше нас… – Он вдруг сделался злым и ткнул меня кулаком в грудь. – Ну ты, фраер недоделанный, я с тобой еще побеседую. Гляди, увидимся.

Этот разговор поверг меня в панику. В принципе, чего-то подобного я и ожидал. Что же теперь делать?! Как выйти из этой опасной ситуации?

Я решил, что должен заручиться поддержкой кого-то авторитетного, способного мне помочь. Таковыми, несомненно, являлись рангун по кличке Хромой и человек, которого все называли Горбом. Никакого горба у него не наблюдалось, хотя ноздреватый массивный нос походил на холм, возвышаясь на плоском, как блин, лице. Еще на этом лице имелись очки с толстыми стеклами, что придавало физиономии авторитета весьма нелепый вид. Но я отлично усвоил уроки Эрнеста – внешность бывает обманчивой. Лоск чаще всего призван скрыть внутреннюю пустоту.

Итак, решение было принято. Я обращусь с просьбой о помощи к Горбу. Все знают, что люди креторианцам ближе. Как в физическом, так и в интеллектуальном смысле. От рангунов же можно ждать любой подлости.

Когда каторжане спускались в шахту, Горб оставался на поверхности. Он сидел на пластиковом чурбаке и читал. Иногда вынимал из золоченого портсигара папиросу и с наслаждением ее раскуривал. Вокруг него, на валунах, расположились приближенные – счастливчики, тоже освобожденные от работы. С тюремной администрацией и у Горба, и у Хромого имелась договоренность – им позволяют не работать, а они в свою очередь следят за тем, чтобы заключенные не взбунтовались. Что при таких условиях содержания неудивительно.

По окончании работ, я отделился от толпы каторжан и обратился к нему.

– Мне нужна помощь, – сказал я, – мне не к кому больше обратиться.

Горб отложил книгу и снисходительно улыбнулся.

– Я ждал, что ты придешь ко мне, парень. Статья у тебя не такая уж и паршивая, если подумать. – Глаза авторитета, не мигая, смотрели на меня сквозь толстые стекла очков. Вблизи они выглядели воспаленными. Во взгляде не было ничего человеческого. Мне они показались безжизненными и страшными.

– А ты как думал… – Продолжил Горб. – Тут у нас все на виду. Даже вошки. Так кто на тебя наехал? Одноглазый?

Я кивнул. Тюремный телеграф работал исправно.

– Тут одно из двух, – протянул Горб. – Либо ты его замочишь, либо он тебя…

– Замочить? – меня прошиб холодный пот. – В смысле убить? Но я… никогда никого не убивал.

– Все когда-нибудь случается в первый раз. Заточку мы тебе сделаем. А за разрешение почикать Одноглазого с тебя еще один жмур.

– Нет… Нет. Это совершенно невозможно.

– Слушай, парень, – авторитет ткнул в меня пальцем. – У тебя другого выхода нет. Либо станешь нашим киллером. Либо соглашайся на предложение Одноглазого.

– Я могу подумать?.. – Все, что я сумел выдавить на тот момент.

– Да чего тут думать?! – проворчал Горб. – Я тебе честь оказываю.

– Но ведь мне могут…

– Накинуть срок? Попалишься – накинут, конечно. Зато будешь жить. Это немало. Ну что, ты уже подумал?.. – И не дав мне времени на ответ, скомандовал: – Гнус, выдай инструмент.

Я и опомниться не успел, как ближайший из окружения Горба сунул мне в руки холодный кусок металла.

– Наводку получишь завтра, в душевой. Одноглазого валишь после нашего клиента…

В безжизненном взгляде авторитета так и не проявилось чувств. Я понял, что попал в переплет, выбраться из которого будет очень непросто.

В душевой ко мне приблизился уголовник с глумливой физиономией.

– Гляди налево, – сказал он, – вон того лохматого видишь? Твой.

Я обернулся. Под струями воды стоял громадный рангун. Порыкивая, чесал широкую грудь, выбирал из нее блох.

– Но… – начал я, но посыльный Горба уже растворился.

Заточку я спрятал в матрасе. Если при личном обыске найдут этот важный предмет самообороны, в лучшем случае кинут в карцер, а в худшем начнется новое судебное разбирательство. У меня всего год. И мне очень хотелось, чтобы я выбрался из ада по истечении этого срока.

В забое я трудился всегда рядом с профессором Ребровым. Нас определили в сцепку. Я грузил породу в тачку, профессор толкал ее по проходу к поверхности. Ребров говорил, что угодил в колонию случайно, следствие, дескать, допустило ошибку. Но зеки в бараке были уверены, что Ребров удавил жену за измену.

– Оно, конечно, его дело, – говорил матерый вор по кличке Лепень, ковыряя проволокой гнилые зубы, – жена – это личная собственность каждого. Но зачем отнекиваться. Грохнул бабу, так и скажи…

– Точно, – вторил ему другой уголовник, черный, как головешка, вернерианин, которого все звали просто Тук, – это же не проступок, а правильный шаг. Я бы неверную не только удавил, но и съел…

Обычай супругов поедать друг дружку остался в далеком прошлом Вернеры и осуждался, как очевидная первобытная дикость, но время от времени акты каннибализма случались. Власти проявляли лояльность к провинившимся – против природы не попрешь, полагали эти гуманисты от закона.

– Молчите, – кричал несчастный Ребров, – вы ничего не понимаете!