Всё, во что мы верим

7

В летние дни, когда светоч солнца заходил за реку, оставляя на воде осколки прошлого сияния, мгновенно меняя цвет неба, особенно тоскливо становилось Нике.

Она хотела уже осенью уехать на ЛБС. Неважно, в каком направлении.

Тут ей было муторно.

Тоскливо. Но лишь пока не приехал Вершина. Ника начала даже ждать его. Сначала очень неохотно, со скрипом. Будто она не разрешала себе заглянуть за тот край, где начиналось самое малое счастье, покой, мир.

Не было мира у нее в прогнозах.

И вот Вершина теперь недалеко, вот уже они вместе ездят за продуктами и возят погранцам горячую еду.

Олег тоже был вполне доволен тем, что служил теперь недалеко от матери. А еще более доволен, что с ним рядом находилась медсестра Надя. Его ровесница, но с очень каленым характером, напоминавшим Олегу мамин.

Надя никому не позволяла за собой ухаживать, но любить ее было за что.

Надя была хороша: щечки с ямочками, черные глаза, модные татуированные бровки. Волосы ее, рыжевато-каштановые, всегда были заплетены в толстую косу, также Надя имела острый ум и наблюдательность.

Олег с его прохладным четким характером и привычкой все доводить до конца и быть лучшим тоже тянул к себе горячую Надю.

Выше Нади он был на целую голову, поэтому всегда любил, зайдя утром в медпункт, поцеловать ее в макушку, аккуратно разобранную на пробор.

После войны они решили пожениться, и Олег, когда приезжала мать, даже познакомил ее с Надей.

– И вы тоже женитесь? – простодушно спросила Надя, кивнув на Вершину, таскающего ящики с замороженными пельменями.

Ника закусила губу и покраснела. Впервые ей стало стыдно за свой возраст и за то, что есть еще вопросы, вызывающие в ней бурю эмоций.

– Мне пока не предлагали, – ответила Ника. – У нас, у взрослых, эти судьбоносные хлопоты могут длиться годами.

Олег сразу же получил выговор в сторонке от злобной матери и после отъезда Ники как-то с улыбкой сказал:

– Ну, этот дядька ее все равно охмурит. Недолго осталось.

Но все же Вершина старался сдерживать весь спектр своих чувств в отношении Ники и оставлял только пару дружественных цветов.

К Вершине начала бегать собака Гайка, с которой Ника теперь не расставалась.

«Собака Гайя» – называл Вершина Гайку и прикармливал ее к себе.

В результате собака по-пришвински стала болтаться между Жабьим хутором, библиотекой и селом, часто прибегая покушать от Ники к Вершине.

Наконец, Вершина, чтоб Гайка просто так не шлялась, заказал на «Озоне» адресник и повесил на ошейник крошечную гильзочку от «люгера», найденную в лесу в каком-то старом окопе.

Когда Ника увидела, что Гайка, облизываясь, прибежала с адресником, и бросилась разглядывать его, обнаружилась и гильзочка.

– Нет, ну ничего без творчества сделать не может!

Гильзочка заткнута была пыжиком, а в ней – свернутая бумажка.

«Я вас люблю».

Ника оценила оригинальность Вершины и послала ему ответ таким же манером. Только вместо слов был смайлик.

8

В Апасово Вершина пострадал первый. В конце июля на его хату дрон тоже сбросил гранату, и он едва успел спастись.

Перетащив кровать и вещи в здание библиотеки, Вершина сначала растерялся от близости смерти, потом собрался, достал из комнатки со списанными книгами очочки, старый холщовый халат, вымазанный краской, и стал наводить в библиотеке порядок.

Приезжающие к нему военные ржали, спрашивая, почему он выглядит как кусок бомжа. Особенно разведка глумилась.

Вершина вечерами передвигался по селу на велике, наладил спутниковую связь, подружился с главой сельсовета Левиной.

По-прежнему сиял белизной бюст Калинина в садике.

Дроны к июлю стали частенько падать на машины. Если в прошлом году это были единичные случаи, то теперь нет, увы. Они летели из-за балок, из-за речки и убивали всех подряд, без разбора.

Рубакин сидел в огороде и охотился на дроны с полпятого утра до семи. Охранял коз.

Потом шел к Голому, который, как истинный герой, ничего не боялся, наливал ему «заряженной» перед портретом Порфирия Иванова воды.

И Рубакин постепенно перестал употреблять алкоголь, и даже пара бородавок отвалились от его головы.

– Не пойти ли мне, мил человек, по твоим стопам? – спрашивал Рубакин Голого, когда они молча, как воины перед боем, наблюдали за цветением зарослей пышной мыльнянки.

– Хлипок твой дух! Изживи из себя зверя! – отвечал Голый, сидя с загнутыми ногами.

– Да вот як его изжить, товарищ? Столько видел… Это ж надо память стереть!

– Идут годы страшные! – говорил Голый проникновенным шепотом и прищуривал глаз на яблони.

Ему, в общем, как «йоге» было совершенно плевать на то, что происходило вокруг, но хотелось бы умереть без мучений.

Рубакин в этом году накрутил огурцов и помидоров, а урожай картошки ожидался уж совсем невероятный.

Ника приехала к нему днем и помогала стерилизовать банки для оставшихся огурцов.

Несколько банок солений она забрала, чтобы отвезти военным на Суджу, но не успела закрыть багажник, как на велосипеде примчался Вершина. Он был взволнован.

– Ника… Там несколько хохломашин заехало в область.

– Та наши их, наверное, уже того? – спросил Рубакин, обнимая обеими руками банки.

Прибежал и Голый. Он оперся на палку с загнутым гвоздем – для доставания из колодца воды – и был похож на первобытного охотника.

– А что, стреляли?

Ника вспыхнула:

– А ты что, Саид?

Голый ответил гордо:

– Я Афанасий!

– С какой стороны зашли? – спросила Ника.

– Под Горналем, от Мирополья.

– До Суджи близко.

– Поехали! Заодно отвезем банки, – сказал Вершина.

Ника, не попрощавшись с Рубакиным, прыгнула в машину, едва не забыв Вершину.

Голый успел махнуть им.

– Да сколько раз уже они заходили… – вздохнул Рубакин. – И толку?

Они мчались в сторону Суджи по яростно жарящему солнцу.

Банки постукивали в багажнике.

– Надо Олега забирать.

– Ты же сказала, что он тут в безопасности…

Долетев до монастыря, Ника увидела на противоположной стороне речки подбитые БМП противника. Они дымились.

Подошел монах.

– Наши молодцы, защищают нас.

Ника печально посмотрела на долину и разбросанные тела погибших хохлов.

– Добрый человек тот, который до сих пор не размотал Мирополье. С него по вам бьют, а от нас? Тут такой хороший берег, стратегическая высота!

Монах потупился.

– Да как по людям-то бить…

– А око за око? – прошипела Ника.

– А вот я что скажу… Око за око – не евангельская истина. Коли ты будешь око за око вынимать, то ты не христианин.

– А если ты подставишь другую щеку, то ты не русский! – ответила Ника.

На обратном пути они с Вершиной доехали до заставы.

Там было незначительное движение. Вышел Олег, взъерошенный и нервный. Ему привезли пару раненых в стычке с ДРГ.

Одного он наколол, перевязал и ждал, когда за ним приедут. Второй, оглушенный, еще не пришел в себя.

Олег поговорил с матерью и вернулся к бойцу.

Ника пыталась что-то выяснить с ним. Что позвонит, и его тут же переведут.

Олег смотрел на нее удивленно.

– Мам, ты что? Я под «Точкой-У» работал и не бежал. А ты хочешь, чтобы я испугался каких-то засратых дээргэшников на «Казаках»?

Ника хотела сказать ему все и сразу, но Вершина ее увел.

К Олегу подошла Надя. С интересом подняла брови и спросила детским голосочком:

– Что она сказала?

– Сказала, что позвонит… И меня переведут.

– Она у тебя… шишка какая-то?

– Да нет, просто писатель…

– Писателей сейчас много развелось.

Надя пристально посмотрела вслед машине, увозящей Вершину и Нику.

– А этот парень, что с твоей мамкой… Симпатичный.

– Библиотекарь. Ну и… – осекся Олег.

– И?

– И хороший.

– А-а… Я думаю тоже, что хороший.

Олег пожалел, что сказал это.

Суету начала глава сельсовета Левина. Хорошенькая кругленькая женщина чуть за сорок, деятельно исправляющая все косяки, оставленные ей Несмеяной и Одежонковым, день и ночь она трудилась.

И при этом все ее любили.

Ника, встретив ее белый «Хендай», спросила, отчего та засуетилась.

Краснея и тараторя, Левина жестикулировала.

– Вчула! Я вот вчула!

А если кто-то что-то вчул, можно дальше ничего уже не говорить.

Левина стала ездить по домам и уговаривать народ уезжать. Ника тоже заскочила к Бабенкам.

Старый был на огороде и поливал, а жена его управлялась.

Набитые кролем клетки, жирные индоутки, коты, довольно мыкающая корова.

– Говорят, надо ехать… Хохлы близко.

– Та куда мы пойидемо от хозяйства?

– Ну… Дроны начнут летать.

– А… – махнула рукой Бабенко. – Що людям, то и нам!

Вершина горько вздыхал и интеллигентно поругивался.

– Ты понимаешь вообще, что происходит тут у нас? – спросил он Нику.

– Ну да… А вообще-то у них своя разведка есть. Пусть она передает.

– Ты же знаешь, как запутаны эти провода.

– Именно… Знаю. Как будто это никому не надо. Вообще, мне кажется, это внутренняя месть и разборки между чинами, а ты убеди меня в обратном.

– Паны дерутся, у холопов чубы трещат.

Почти никто не уехал ни с хутора, ни с Апасово, ни с Надеждино.

Вечером следующего дня Ника навестила бабушку Катеринки в соседнем селе.

Там уже было очень шумно. Совсем поблизости работали наши «Акации» в сторону Суджи.

– Грюкают та грюкают… Нельзя – не можно!

– Вас есть кому забрать? – спросила Ника.

– Ай, на шо мени забирать?

– От хохлов!

– Да шо вони мене сделают!

С грустью Ника поняла, что бабки останутся, сохраняя курей и поросят, не сдвинутся с места. Чтоб их потом взяли живым щитом, чтоб за ними потом прорывались волонтеры под дронами и минометами, рискуя жизнями.

9

Уходить… Значит, бросать дом и двор. И все, что нажито.

Ника не собиралась уходить. Она в любом случае оставалась. Вершина позвонил и сказал, что на машину Левиной дрон сбросил гранату.

Машина сгорела, глава не пострадала, к счастью.

Ника чуть напряглась. Поехала на велосипеде по деревне. С удивлением обнаружила, что соседи уехали.

Машин их не было во дворах, но дворы были заперты на палку.

Вышел пьяный Носов.

– А шо вси тикают? – спросил он Нику.

– Хохлы идут.

– Да и… Хохлы… Якый флаг-то доставать? Жовто-блакитный?

– Пока можно никакой. Если наемники зайдут… То им все равно, какой флаг. У них свои есть.

Ника встретила двух бабок на Набережной и одного деда. Бабки, сестры, одна инвалидка, сидели и грелись на солнце.

– Вас есть кому забрать?

– А мы не поидемо.

Ника поехала дальше, к интернату.

Забежала к Кошкодёровой.

Бабуля молилась, сидя перед большой иконой Бориса и Глеба. И правда, сегодня, шестого августа, был праздник первых святых.

– Бабушка, ты едешь?

– Куды?

– Спасаться! Хохлы идут.

– Да ну! Виткилля тут хохлы?

Ника спросила про Ёшу:

– А этот дурилка Ёшка где?

– А вин вчера поехал.

Нике стало даже не по себе.

– Что сказал?

– Да выглянул из фиртки, я спросила: ждешь кого? Говорит… жду. Я спрашиваю: в город? Ага. По работе? И по работе! И уехал. Машина за ним приехала.

– А вас почему не взял?

– Так Анька сказала мне, что это панику разводят.

Я и сижу! Ей-то из Москвы видней!

– Анька вас должна забрать!

– Вона робит!

Ника возмутилась, что Анька говорит ерунду, а бабка верит.

Манюшкина родня тоже не двигалась с места.

Ника сразу же набрала Никите. Он был недоступен.

Она доехала до интерната. Там все было спокойно.

– Люди выезжают… А вы что же?

– Нам глава сказала сидеть и работать, – вздохнул охранник.

– Как это? Все уже побежали.

– Ну… У нас тут так просто не выехать, лежачих вона сколько!

Ника помчалась в Апасово.

Рубакин и Голый опять щирились. Сама мысль куда-то ехать была для них смешна.

Ника почувствовала себя дурочкой, создающей ненужную суету.

Вершина тоже был спокоен, он, повязавши голову драной рубахой, очищал ход в библиотеке.

Ника согрела чайник, сходила в магазин за баранками. И в магазине было спокойно. Тучная продавщица с олимпийским спокойствием щупала булки…

– Цые с капустой, они помягше.

Ника взяла булок, даже не представляя, что это последние в ее жизни райцентровские булки. Больше их не будет никогда-никогда.

Вершина за чаем болтал о всякой ерунде, а Ника сидела как на иголках.

Она отправилась домой и встретила зеленые автобусы. Вывозили интернат. И вот только тогда Ника испугалась. На обратном пути она зашла к Зайцу. Его жена в выходные только проводила внучку в Москву.

– Кошек и собак потравили… в интернате, – сказала Зайчиха.

Ника удивленно смотрела на нее.

– Как, зачем?

– Так не везти же их с собой!

– Значит, это надолго…

Среди Надеждино несколько лет назад одна странная дама построила огромный дом и окружила его высоким забором.

Постепенно за этим забором собралась настоящая псарня, около ста собак. Они бешено лаяли днями и ночами напролет, но с дамой ничего нельзя было сделать. Она была чьей-то родственницей. Собак она подбирала со всего района и любила похвастаться, что ее песики живут лучше дурачков в интернате. Это действительно было так. Еще дама отпускала собак погулять, и они звонкой, но, к счастью, сытой стаей бегали по селу и по хутору.

Ника очень их боялась, но стрелять в собак было нельзя, и она передвигалась в основном на машине. А вот местные боялись больше.

Теперь, судя по заливистому лаю, собаки находились во дворе.

– А этих не вывезла хозяйка?

– Нет пока. Наверное, и не будет… – вздохнула Зайчиха.

– Вам бы уехать…

– Нет. Мы только дом достроили! И козы…

Ладно, думала Ника, собаки – это лакмус. Если они замолчат – значит, всем и вправду хана.

Люди с машинами уехали на машинах, а с улицы тоже уехали внезапно быстро все, кроме алкашей и нее.

Ника полезла в погреб с металлическим чемоданчиком и связью. Закопала все в картошку. Документы и бумаги аккуратно собрала, все связала, сунула в пакет и отнесла в огород под ореховое дерево. Сверху поставила старые Олежкины детские качели.

Оставила себе телефоны. Гайка была взволнована… Ника обняла ее.

– В случае чего ты уж меня не бросай.

Снова вызвала Никиту. Он был опять не абонент.

Ника даже обиделась, почему он предупредил Ёшу, а ее нет.

Почему Ёша не взял бабулю? Не спас ее?

Позвонил крестник Артем и сказал, что в город отъехали автобусы, и стало жутко.

Ника набрала Вершине.

– А что как на заставе, в Судже?

– Все вроде спокойно. Но издаля шумят. Замолаживается што-то…

Еще только три дня назад много людей оставались в селе.

Дети носились по пляжу, солнце пекло, и лениво потягивались аисты на водонапорке.

Никто не думал, как хрупок этот мир.

Рано утром Ника вскочила от сообщения. Звонил Вершина.

– Хохлы в Судже.

Ника хотела спросить, как там Олег, но не могла произнести ни слова. Ни единого слова не лепилось во рту.

– Олег и Надя… – начал Вершина, и Ника уронила трубку.

Нике позвонил Никита.

– Не волнуйся, – сказал он. – Это просто ДРГ зашли. И скоро выйдут.

– А где ты?! Ты где?!

– Я далеко, – ответил Никита и отключился.

Кума, красивая женщина с волнистыми стрижеными в каре волосами и огромным запасом нецензурных выражений, вытягивала из хаты мать и отца.

Сложно было уговорить их срочно грузиться и бежать.

Остались животные, им отперли двери сарая, но собаку с цепки не сняли.

– Пересидим в райцентре и вернемся! Кто-нибудь покормит твоих утаков!

– А помидоры! – блистая металлическими зубами, кричала тетя Наташа, мать кумы.

– Да хрен с вашими помидорами!

С таким же трудом кума смоталась в Ветрено, забрала свекровь.

Артем ехал позади на второй машине и только удивлялся решимости матери.

Наконец, с узлами, с необходимыми вещами они отбыли в райцентр.

Горели поля, и гарь, страшная, несвоевременная гарь, не та, что подметает стерню после уборочной, а гарь поднявшихся в самый сок зерновых, тянулась со всех сторон и заглатывала последний воздух.

Кума, Артем и Ника с Вершиной вывезли тех, кого смогли уговорить.

Заехав в Ветрено, село, где родилась Никина бабуля, Ника не нашла времени доехать до конца самой дальней улицы, где стоял их старенький дом, забитый, и забрать старуху-соседку Нину Крикунову.

Ника понимала, что еще немного – и на них плюнут с дронов.

Один гнался за ними от самого Ветрена.

Кума с родней поехала в райцентр, но там начался обстрел, и пришлось, не зайдя домой, остановиться в посадке.

Ника и Вершина довезли бабок до райцентра, и вернулись в Надеждино. Вершина остался в библиотеке, Ника поехала домой.

– Завтра я приеду. Сразу утром, – пообещал Вершина.

Ника около кладбища набрала Никиту. Тот мгновенно ответил.

– Не звони мне, пожалуйста, я дома!

Ника задохнулась гневом.

– Что в Судже?

– Наши идут к Судже. Все хорошо! Хорошо, я сказал. Укрепляют оборону!

– Откуда ты знаешь? Откуда?

– Мне позвонили и сказали не наводить панику. Успокойся!

Ника швырнула телефон на сиденье. Она прекрасно знала, как обстоит передача данных в определенных ведомствах. Поэтому решила ехать одна в Свердликово.

Увы, дорога была перекрыта. На обочине догорал еще один американский «Хамви». И перед ним пылал хохляцкий разрисованный волчьими крюками танк.

Ника выскочила из машины. К ней подбежал знакомый офицер в разгрузке.

– Вероника Алексеевна! Там бои, бои! Нельзя!

– Я пешком можно?

– Да вы что!

– А это что?!

– Это… это танк… Танк!

– Я вижу, что танк! Откуда он, почему?! Что там горит? Поля горят!

Офицер, у которого видны были из-за балаклавы только глаза, взял ее за плечо:

– Нашествие. Уезжайте… Уезжайте сами и всем скажите, чтоб уезжали…

– Что? – переспросила Ника. – А что с Суджей?

– Суджу… жгут.

– А с заставой что?!

– Там наши. Пока держатся… говорят.

Ника доковыляла до машины.

Подъехал Вершина на военном «уазике», видимо, ему кто-то сказал, что Ника рванула на Суджу.

– Зачем… зачем он его сюда… привез…

Дальше Вершина уже в библиотеке накормил ее таблетками.

Ника пришла в себя только вечером.

Над улицами Апасова стоял угарный пласт дымовухи. Со стороны Суджи раздавался глухой нескончаемый гул, ближе – речитатив минометов. Стало уже без слов понятно, что скоро тут будет пекло.

– Уйдем? – спросил Вершина в темноте, склонившись к Нике и обнимая ее одной рукой.

– Нет. Отвези меня… Отвези домой. А сам… Есть у тебя все? Только живым не сдавайся, знаю я тебя…

Вершина схватил обе Никины руки и приложился к ним горячим лицом. В глазах его смешалось много такого, о чем нельзя сказать.

Они доехали до дубравы и забурили «Делику» в самую гущу.

Нику Вершина довез на своем «уазике» до переезда, оттуда, опасаясь дронов, она пошла пешком через лес и заброшенный садок к огороду.

По темноте Вершина загнал «уазик» на край болота, потерялся немного, выходя, ломал за собой ветки, как индеец, чтоб потом найти машину. Сердце его билось так, что, казалось, прорвет одежду. Беспокойство за Нику, которая останется в случае взятия Надеждина одна, и как там суджанцы…

Вершина решил не говорить Нике плохие новости о том, что погранзастава в Судже не продержалась и получаса.

Он снял форму и бросил ее в болотце. В рюкзаке была гражданская одежда, китайские треники из «Смешных цен», тапки и старая рубашка.

Вершина порылся в рюкзаке, достал с самого дна затертые круглые очочки, почти заплесневелую кепку и кнопочный телефон.

Теперь он был похож на вахтовика, который идет домой с электрички.

Войдя в Апасово, Вершина держался заросшей поймы речки. Пока ни техники, ни военных он не наблюдал.

Военные приехали только рано утром, и это были наши. Рубили деревья, заняли огневые позиции в покинутых домах. И поддерживали оставшихся мирных.

Райцентр был теперь в полукольце оккупантов. Единственная дорога к нему гремела взрывами.

Оставшиеся местные выезжали через лес и Надеждино, переправлялись на лодках через реку. Но многие оставались в селах, кормили соседскую скотину и собак, надеясь, что скоро все вернется вспять.

10

Бабуля Кошкодёрова обычно утром просыпалась очень рано. Собачка Буся ее будила тихим поскуливаньем. Окна бабкиного дома выходили на Набережную улицу, откуда был виден и мемориал, и храм, и магазин. Словом, весь центр села Надеждино.

Часам к девяти утра солнце сияло на небе – и роса совершенно высохла.

Заперев собачку, Анна Сергеевна вышла из дому, выкатила велосипед «Урал».

Здесь старики сплошь и рядом ездили на «веломашинах» – да и возникла необходимость купить хлеба и молока в магазине около интерната. Пока Анна Сергеевна запирала хату, стоя на высоком крылечке, по дороге проехали две палевых, в песочном камуфляже раскрашенные машины и огромный танк с неизвестным знаком. Судя по знаку, это были не наши.