Синдром косатки

Глава 22. Зеркало одиночества.

Он ехал. Автобус, раскачиваясь на ухабах, бросало из стороны в сторону, и Лев инстинктивно вжимался в сиденье, стараясь минимизировать контакты с соседом – угрюмым мужчиной в засаленном плаще, который уставился в окно, не видя ничего. Мир за стеклом проплывал серой, смазанной акварелью: мокрые крыши, промокшие голуби, рекламные щиты с потускневшими красками.

– Объект номер два – подросток мужского пола, сектор B, справа, – доложил Страж. – Наушники. Агрессивная музыка прослушивается на высокой громкости. Дезориентация в пространстве. Высокий риск внезапных, некоординированных движений. Рекомендую увеличить дистанцию.

Лев мельком взглянул на парня. Тот действительно ритмично подергивал ногой, а его пальцы барабанили по колену в такт неведомому биту. Раньше Лев увидел бы в этом только угрозу. Сейчас он попытался угадать жанр музыки. Металл? Электроника? Он не знал. Его собственный мир был слишком тихим.

– Он просто слушает музыку, – рискнул он мысленно возразить Стражу.

– Неконтролируемое прослушивание музыки в общественном месте – признак асоциального поведения, – без тени сомнения парировал Страж. – Статистика…

– Отмени статистику, – резко оборвал его Лев про себя.

В салоне наступила тишина. Не настоящая, конечно – грохотал мотор, шуршали шины по асфальту, кто-то кашлял. Но внутри его черепа наступила тишина. Страж замолчал, ошеломленный прямым неповиновением. Даже Тень затаилась, будто замерла в ожидании.

– Ты слышал? – прошептал Мальчик, полный благоговейного ужаса. – Ты его послал!

Лев и сам был шокирован. Он никогда не спорил со Стражем. Страж был голосом разума, выживания, защиты. Оспаривать его – все равно что оспаривать закон всемирного тяготения.

Но сейчас этот закон дал трещину.

Он снова посмотрел в окно, но теперь его взгляд был иным. Он не просто сканировал угрозы. Он искал… что? Признаки той войны, что объявила им Анна Сергеевна? Признаки того, что мир рушится?

И он увидел их. Не на стройплощадках, не в ковшах экскаваторов. Он увидел их в лицах людей.

Вот женщина средних лет, стиснувшая сумку с таким видом, будто это ее последнее имущество на земле. Вот старик, с тоской смотрящий на снесенный на его глазах когда-то родной переулок, на месте которого теперь высился стеклянный торговый центр. Вот молодой парень, злобно тыкающий пальцем в экран телефона, – вся его злость была бессильной, обращенной не на того, кто в самом деле виноват в его проблемах, а на невидимого собеседника.

Они все были как он. Раздавленные, напуганные, одинокие в своей борьбе с невидимыми врагами – системой, прогрессом, безразличием. Они не объединялись. Они замыкались в своих коконах страха и злости, как он в своей усадьбе.

– Коалиция, – вдруг ясно и четко подумал Лев. – Страж говорил о коалиции. Самый рискованный вариант. И единственный, имеющий неизвестную вероятность успеха.

Мысль была настолько чужеродной, что у него перехватило дыхание. Объединиться? С кем? С этой плачущей матерью? С этим угрюмым подростком? Это было невозможно. Немыслимо.

– А с Анной Сергеевной ты объединился, – тихо, как эхо, откликнулся в нем голос Мальчика. – И она с тобой.

Лев закрыл глаза. Внутри все сжималось от ужаса перед этой идеей. Но под слоем ужаса, глубоко-глубоко, шевелилось что-то еще. Крошечное, хрупкое, как та самая яблоневая почка. Надежда.

Автобус подъезжал к его остановке. Конец маршрута. Конец миссии.

– Протокол возвращения, – напомнил Страж, и в его голосе снова не было никаких эмоций. Сбой был исправлен, система вернулась к работе. – Подготовка к выходу.

Лев поднялся. Он вышел последним, как всегда. На улице дождь почти прекратился, оставив после себя лишь холодную, промозглую сырость. Он зашагал к дому, не оборачиваясь, чувствуя, как привычная паника начинает снова сжимать его горло. Теперь, когда цель – поездка – была достигнута, его покидала та адреналиновая решимость, что вела его вперед.

Он почти бегом прошел свой квартал, влетел в подъезд, дрожащими руками вставил ключ в замочную скважину.

Дверь захлопнулась. Тишина. Безопасность. Стерильный, предсказуемый воздух его аквариума.

Он прислонился спиной к двери, закрыл глаза и просто дышал, приходил в себя. Рутина возвращения: обработка рук, проверка замков, осмотр комнат. Действия, доведенные до автоматизма.

Но когда он закончил и налил себе чаю, он подошел не к своему креслу, а к столу. Он положил перед собой чистый лист бумаги.

– Что ты задумал? – настороженно спросила Тень.

– Он будет рисовать! – обрадовался Мальчик. – Рисовать то, что видел!

Лев взял карандаш. Он не стал рисовать ужас или угрозы. Он начал рисовать лица. Размытые, нечеткие, как те, что он видел в автобусе. Испуганное лицо матери. Усталое лицо старика. Злое лицо парня с телефоном. И себя – бледное лицо с огромными глазами, смотрящее на них из-за невидимого стекла.

Он рисовал не память. Он рисовал одиночество. Общее одиночество.

Рисунок получался мрачным, полным тоски. Но в самом факте его создания был вызов. Он не просто наблюдал. Он пытался осмыслить. Понять.

Он положил карандаш и откинулся на спинку стула. Он был истощен, как после долгого боя. Но это была приятная усталость.

Он подошел к стене, прикоснулся к ней ладонью. Изнутри не донеслось ни звука. Анна Сергеевна, наверное, спала.

– Завтра, – прошептал он. – Завтра я снова выйду.

Впервые эти слова не вызывали у него приступа паники. Они вызывали тихую, спокойную решимость.

Он нарушил протокол. И мир не рухнул. Напротив, впервые за долгие годы в нем появилась не просто цель выживания. Появилась причина жить.

Пусть маленькая. Пусть хрупкая, как засушенная веточка. Но его.

Лев сидел за столом, разглядывая свой рисунок. Сумрачная галерея одиноких лиц смотрела на него с листа бумаги, и впервые он почувствовал не отчуждение, а странную, тягучую связь с этими призраками из автобуса. Они были такими же, как он. Запертыми в своих аквариумах страха, нерешимости, бессилия.

Протокол «Анализ» завершен, – голос Стража прозвучал формально, но без прежней безапелляционности. – Вывод: эмоциональная нагрузка во время последнего выхода превысила стандартные параметры. Зафиксировано множество неклассифицированных реакций. Рекомендован отдых и возврат к рутинным практикам для стабилизации состояния.

«Рутинные практики». Сидеть в четырех стенах. Считать трещины на потолке. Слушать, как снаружи уничтожают его мир по кусочкам.

Нет, – мысленно, но твердо ответил Лев.

Внутри него повисла напряженная тишина. Даже Тень не нашлась что сказать.

Отказ от рекомендации? – уточнил Страж, и в его электронном тоне впервые проскользила неподдельная растерянность. Обоснуйте.

Лев подошел к стене, за которой жила Анна Сергеевна. Он приложил ладонь к шершавым обоям. Он не ждал стука. Он просто стоял, мысленно передавая ей отчет о своей «разведке».

Я был там. Я видел их. Они все такие же напуганные, как мы. Они не враги. Они… потенциальные союзники.

Это была безумная мысль. Но она уже прочно засела в нем, пустив крошечные корни.

Обоснование – коалиция, – произнес он вслух, и его собственный голос, тихий и хриплый от долгого молчания, прозвучал чужеродно в пустой квартире. Для формирования коалиции необходимы данные. Не только о противнике. О… своих.

Он повернулся и снова посмотрел на рисунок. На свое собственное лицо, испуганное и отчужденное.

Цель следующего выхода – не наблюдение, – заявил он, обращаясь к своим внутренним демонам и ангелам. – Цель – подтверждение гипотезы.

Какая гипотеза? – язвительно, но с любопытством поинтересовалась Тень. – Что ты не самый большой неудачник в этом городе? Что все вокруг тоже боятся? Мы и так это знали.

Гипотеза о том, что одиночество – это не приговор, – парировал Лев. – Что оно… объединяет. Сильнее, чем что-либо еще.

Мальчик засмеялся – тихий, серебристый смешок, полный надежды. – Мы будем искать друзей!

Мы будем искать признаки, – поправил его Лев. – Признаки того, что я не ошибся.

Он подошел к окну. Начинало смеркаться. Фонари зажглись, отбрасывая желтые, размытые пятна на мокрый асфальт. Завтра. Завтра он снова выйдет. Снова сядет в автобус. Но на этот раз он не будет просто пассивным наблюдателем, коллекционером чужих жизней. Он будет… исследователем. Антропологом в диком, враждебном племени одиноких людей, к которому он и сам принадлежал.

Эта мысль не избавила его от страха. Страх был его старым, верным спутником, и он никуда не делся. Он сжимал горло ледяной рукой при одной мысли о толпе, о чужих взглядах, о случайных прикосновениях. Но теперь к страху примешивалось что-то еще. Азарт. Предвкушение.

Он взял тот самый рисунок – «Наш квартал. Таким, каким я его помню» – и аккуратно, в файловой папке, убрал его в ящик стола, рядом с засушенной веточкой. Это был не памятник утрате. Это был план. План на будущее, которое уже не казалось таким безнадежным.

Протокол подготовки к выходу будет инициирован завтра в 10:00, – объявил Страж, капитулировав перед новой реальностью.

Но в его голосе теперь слышалось не просто повиновение, а… интерес.

Система столкнулась с новыми, неучтенными переменными, и ее аналитические модули работали на пределе, пытаясь просчитать алгоритм действий в условиях неизвестности.

Да, – просто согласился Лев.

Он посмотрел на свою спартанскую, стерильную комнату и впервые подумал, что она выглядела не как убежище, а как камера. Камера, дверь которой он теперь научился открывать не только наружу, но и внутрь себя.

И где-то там, внутри, за толстыми стенами страхов и травм, тихо зазвучал новый голос. Едва слышный, но настойчивый. Голос того, кем он мог бы стать. Не храброго. Не сильного. Но – связанного. С кем-то еще.

Он лег спать, и ему снова снились яблони. Но на этот раз они не были срублены. Они стояли, кривые и неказистые, усыпанные белоснежным цветом. А вокруг них, держась за руки, стояли те самые размытые лица из автобуса. И он был среди них.

Этот сон был еще страшнее, чем самый жуткий кошмар. Потому что он был о надежде. А надежда, как он знал, – это самая опасная вещь на свете. Она заставляет делать безумства. Выходить из дома. Искать связи. Верить.

И завтра он снова сделает это безумство. Ради нее. Ради себя. Ради той хрупкой веточки, что проросла сквозь бетон его одиночества.

Глава 23. Откат

Сон о яблонях оказался обманчивым. Утро пришло не с цветущей легкостью, а с тяжелым, свинцовым чувством в животе. Адреналин вчерашнего «подвига» окончательно выгорел, оставив после себя лишь жженый привкус страха и мышечную усталость, будто он не ездил в автобусе, а таскал мешки с цементом.

Анализ состояния: уровень кортизола повышен. Наблюдается тремор конечностей, легкая тошнота. Рекомендация: отмена всех запланированных активностей. Восстановительный режим.

Голос Стража звучал сухо, по-врачебному бесстрастно, но Лев уловил в нем едва заметное удовлетворение. Система фиксировала «откат» и торжествовала.

Я же говорила, – проскрипела Тень, выползая из щелей между половицами. – Напрасная трата сил. Сегодня ты не вынешь и нос из двери. И она поймет. Поймет, что ты ненадежный. Слабый.

Лев застонал, зарываясь лицом в подушку. Ему хотелось раствориться, исчезнуть. Мысль о новом выходе, о новом столкновении с враждебным миром вызывала физический спазм. Вчерашняя решимость казалась глупой, детской игрой в храбрость.

Но тогда, в глубине души, слабо шевельнулся Мальчик. А веточка? А рисунок? А она? Она же ждет.

Он заставил себя подняться. Движения были медленными, механическими. Ритуал утреннего чая занял в два раза больше обычного – пальцы не слушались, роняли ложку, заварка оказалась слишком крепкой и горькой. Он пил ее, морщась, чувствуя, как горечь проникает внутрь и смешивается с горечью стыда за свою слабость.

Он подошел к столу, открыл ящик. Засушенная веточка и рисунок лежали там, как улики, обличающие его в мимолетной храбрости. Он потрогал шершавую кору. «Держись, сосед». Это был не приказ. Это была просьба. Мольба.

Протокол выхода, – тихо, но четко произнес он мысленно.

Категорически не рекомендую, – тут же отозвался Страж. – Состояние нестабильно. Вероятность срыва – 92%.

Мы должны, – просто сказал Лев, уже одеваясь.

Он выбрал не самую темную рубашку. С едва заметной, в тонкую полоску, текстурой. Ничтожный, микроскопический бунт против собственной невидимости.

Путь до автобусной остановки был мукой. Каждый шаг давался с усилием. Каждый прохожий казался огромным, угрожающим. Он чувствовал себя голым, прозрачным, будто все видят его внутреннюю дрожь, его позорную слабость. Смотрите, смотрите все! Вчерашний «храбрец»! Сегодня он снова всего лишь жалкий паникер!

В автобусе он снова занял свое место. Сегодня там пахло мокрой собакой – кто-то вез своего питомца. Раньше бы этот запах вызвал приступ паники, ощущение заразы. Сегодня он лишь поморщился. Прогресс.

Он не пытался «проводить разведку» или «искать союзников». Он просто сидел, переживая свою тошноту и головокружение, заставляя себя дышать глубже. Его взгляд упал на водителя – того самого, который обычно смотрел вперед стеклянным взглядом. Сегодня водитель, пропуская женщину с коляской, кивнул ей и на секунду встретился взглядом с Львом в зеркале заднего вида. Кивок был безразличным, профессиональным. Но это был взгляд. Контакт. Микроскопический, но реальный.

Водитель автобуса отметил наше присутствие, – констатировал Страж, и в его голосе прозвучала неподдельная заинтересованность. – Угрозы не несет.

А Лев подумал: Он тоже здесь. Каждый день. В этой же клетке, что и я. Только его клетка – на колесах.

Это было новое ощущение. Не сочувствие сверху вниз, как к тем «несчастным персонажам» раньше. А чувство… общей участи. Разных, но одинаково запертых в своих ролях.

Он доехал до своей остановки. Вышел. И по дороге домой купил в ларьке у метро два пирожка с яблоком. Один себе. Один… ей.

Он положил пирожок в целлофановом пакете у своей двери. Просто положил и зашел в дом.

Через час он увидел, что пакета нет. А на его пороге стояла маленькая, старая фарфоровая чашечка с блюдцем. В чашечке лежало одна-единственная леденцовая карамелька в желтой обертке.

Никаких записок. Никаких слов. Просто чашка. И карамелька.

Лев взял чашку в руки. Фарфор был тонким, старинным, с позолотой по краю. Он представил, как она выбирала – что отдать? Что будет не жалко, но в то же время будет значимо? Он вдруг с болезненной остротой осознал, что где-то там – не абстрактная «старая соседка», а человек. Со своей историей, своими вещами, которые она берегла много лет. И она поделилась одной из них. С ним.

Он не выбросил карамельку и не спрятал чашку в дальний ящик. Он поставил ее на свою кухонную полку, рядом со своими чашками. Она смотрелась там инородно, чужеродно – хрупкая, почти антикварная вещица среди его утилитарной, безликой посуды.

И это было прекрасно.

Вечером он не рисовал одиноких лиц. Он попробовал нарисовать ту самую, единственную яблоню во дворе. Кривую, полузасохшую, но упрямо держащую на своих ветках несколько уцелевших листьев. И ему показалось, что сегодня линии выходят у него увереннее.

Откат был. Было тяжело. Унизительно тяжело. Но он его пережил. И на другой стороне этого отката его ждала не просто пустота. Его ждала фарфоровая чашечка.

Он лег спать и впервые за долгое время не ждал от ночи кошмаров. Он ждал утра. Чтобы снова попробовать. Может быть, завтра он не просто положит пирожок у двери. Может быть, он постучит.

Стук раздался на следующий день. Тихий, робкий, но абсолютно однозначный. Не в стену. В дверь.

Лев замер посреди гостиной, сковородка с остатками яичницы застыла в его руке. Сердце провалилось в пятки, а затем выпрыгнуло в горло, принявшись биться частой, сухой дробью. Весь воздух разом ушел из легких.

Код красный! – взвизгнул Страж, и его голос сорвался на цифровой истерику. Несанкционированное проникновение на периметр! Уровень угрозы максимальный! Рекомендую немедленное отступление в безопасную зону!

Это она! – прошептал Мальчик, и его голосок задрожал от восторга и ужаса. – Она пришла!

Наконец-то, – ядовито протянула Тень. Пришла за своей чашкой. Или чтобы посмотреть на диковинку поближе. Готовься, Левочка, сейчас ты ей так разочаруешься…

Стук повторился. Немного увереннее.

Лев стоял, парализованный. Ноги стали ватными, а в висках застучал молоточек. Он мысленно видел ее за дверью – старую, согбенную, с ее пронзительными глазами, которые сейчас увидят его. Увидят его немытую посуду в раковине, пыль на полках, панический ужас в глазах. Увидят его.

Не открывай, – завопил Страж. – Сделай вид, что тебя нет дома. Она уйдет. Она должна уйти.

Но пирожок… – слабо возразил Мальчик. – Мы должны…

ОТКРОЙ! – неожиданно проревела Тень, и в ее голосе была дикая, жаждущая зрелища радость. – Хочу посмотреть, как ты облажаешься!

Лев сделал шаг. Потом другой. Ноги едва слушались, двигались сами по себе, будто кто-то другой управлял его телом. Он подошел к двери, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Его рука сама потянулась к цепи, к замку. Скрип железа прозвучал оглушительно громко в тишине квартиры.

Он приоткрыл дверь, оставив цепочку. В щели между дверью и косяком возникло лицо. Не Анны Сергеевны.

Перед ним стояла девочка. Лет десяти. В розовой куртке, слишком яркой для этого серого дня, и с синими, почти инопланетными наушниками на шее. Из наушников доносился шипящий, бубнящий ритм.

Лев выдохнул, и это был странный звук – смесь облегчения и нового, еще более жуткого разочарования.

Девочка смотрела на него без страха, с практическим любопытством.

– Баба Аня просила, – сказала она громко, перекрывая музыку в своих наушниках. – Отнести.

Она протянула ему небольшой, затертый целлофановый пакет. Внутри что-то мелкое и круглое перекатывалось.

Лев молчал. Его мозг отказывался обрабатывать информацию. Баба Аня. Анна Сергеевна. Просила. Она попросила кого-то. Вовлекла в их молчаливый диалог постороннего.

Нарушение всех протоколов! – забился в истерике Страж. – Посторонний элемент в курсе контакта! Информация утечка!

Какая милая девочка! – щебетал Мальчик. Скажи ей спасибо!

Лев медленно, будто во сне, снял цепочку и открыл дверь чуть шире. Он взял пакет. Его пальцы коснулись пальцев девочки в розовых перчатках. Тактильный контакт. Мимолетный, безобидный. Он не умер.

– Спасибо, – просипел он, и его голос прозвучал хрипло и неестественно.

Девочка кивнула, уже разворачиваясь, погружаясь обратно в свой музыкальный кокон.

– Ага, – бросила она через плечо и скрылась за поворотом лестничного пролета.

Лев стоял в открытой двери, сжимая в руке пакет. Мир, обычно запертый за его дверью, вдруг ворвался в его прихожую – шумный, пахнущий чужими обедами и стиральным порошком, абсолютно безразличный к его панике.

Он резко захлопнул дверь, повернул ключ. Прислонился спиной к твердой деревянной поверхности, пытаясь отдышаться. В ушах звенело.

Она послала гонца, – констатировала Тень с леденящим удовлетворением. – Слишком брезгует приходить самой. Или боится. Правильно делает.

Но она передала нам что-то! – не сдавался Мальчик. Открывай! Открывай скорее!

Лев развязал узелок на пакете. Внутри лежали несколько старомодных леденцов-петушков на палочке и сложенный в несколько раз листок бумаги.

Он развернул листок. Бумага была тонкой, линованной, из блокнота. Почерк – аккуратный, старческий, с сильным нажимом.

«Сосед. Спасибо за пирожки.

Внучка заходила, угостила. Эти – ей не по нраву, а выбросить рука не поднимается. Может, вам придутся.

Насчет дерева. Приходили снова вчера. С бумагами. Говорят, решение уже есть.

Я не сдаюсь. И вы держитесь.

Ваша А.С.»

Лев перечитал записку дважды. Каждое слово отдавалось в нем странным эхом.

«Ваша А.С.» Она подписалась. Назначила ему место в своей вселенной. «Сосед». Не «молодой человек», не «гражданин». Сосед.

А потом его взгляд упал на фразу: «Приходили снова вчера. С бумагами».

Ледяная волна страха, совсем другой, не личной, а общей, накатила на него. Они не остановились. Они продвигаются. Бумаги. Решение. Ее тихий бунт обречен. Их бунт.

Он посмотрел на леденцы. Яркие, кричаще-желтые и красные, они казались абсурдным, нелепым артефактом из другого времени. Артефактом надежды, которую давили бульдозерами.

Он не сел в кресло. Он прошел на кухню, поставил чайник. Достал две чашки. Свою грубую, керамическую. И ее – фарфоровую, с позолотой. Положил в блюдце один из петушков.

Он ждал, пока закипит вода, и смотрел на эти две чашки, стоящие рядом. Разные. Очень разные. Но на одной территории. На одной кухне.

Он больше не боялся, что она придет. Он боялся, что они придут к ней. И этот страх была острее, чище и страшнее, чем все его прежние фобии.

Он должен был сделать следующий шаг. Не пирожком. Не леденцом. Чем-то настоящим. Но для этого нужно было выйти за рамки их молчаливого диалога. И это пугало больше, чем любая толпа в автобусе.

Чайник засвистел, разрывая тишину. Лев вздрогнул, но на этот раз не от страха, а от решимости. Она зрела в нем, эта решимость, медленно и трудно, как росток сквозь асфальт.

Глава 24. Охота за цветом.

Мысль о «настоящем» шаге жгла его изнутри, как непереваренный леденец. Она была абстрактной, пугающей и невероятно тяжелой. Что он мог сделать? Позвонить в какую-то инстанцию? Спросить у водителя автобуса? Последнее вызвало у него такую волну паники, что он едва не выронил фарфоровую чашку, которую мыл с почти ритуальной тщательностью.

Он понял, что его «разведка» не может ограничиваться пассивным наблюдением. Ему нужны были данные. Конкретные. Осязаемые. Как те бумаги, что показывали «они» Анне Сергеевне.

Источник информации – внешняя среда, – задумчиво, переходя в аналитический режим, произнес Страж. – Наиболее доступный и регулярный источник – маршрут №107. Но требуется изменение параметров наблюдения. Не эмоциональная оценка, а сбор данных.

Мы будем шпионить! – восхищенно прошептал Мальчик.

Мы будем собирать улики против самих себя, – мрачно поправила Тень. – Чем больше ты знаешь, тем большей мишенью становишься.

Но Лев уже не слушал. Он нашел старый блокнот с пожелтевшими листами. Раньше он записывал туда расписания автобусов, схемы движения, время наибольшего скопления людей. Теперь на чистой странице он вывел дрожащей рукой: «Наблюдение. Цель: идентификация угрозы».