Синдром косатки

Глава 35. Вопрос, разбивающий лёд

Вопрос висел в воздухе весь вечер и всю ночь, как натянутая струна. «Вы играете на виолончели?» Простой. Бытовой. Безопасный. Но для Льва он был равен признанию в любви или прыжку с парашютом. Это был выход за рамки ритуала приветствия. Это было вторжение на чужую территорию. Ее территорию.

Он репетировал его перед зеркалом в прихожей, наблюдая, как его губы неуклюже складываются вокруг незнакомых слов. Его отражение смотрело на него с немым укором.

Вопрос выходит за рамки необходимого взаимодействия, – предупреждал Страж. – Переход на личный уровень. Непредсказуемые последствия.

Спроси! – упрямо твердил Мальчик. Она же любит музыку! Она будет рада!

Она подумает, что ты маньяк, – шипела Тень, но уже тихо, будто издалека. – Что ты следил за ней. Вычислял. И она будет права.

Лев сжал кулаки. Вчерашнее чувство легкости испарилось, оставив после себя привычную свинцовую тяжесть страха. Но где-то глубоко внутри, под слоем паники, жила новая, крошечная уверенность. Он старается помочь Анне Сергеевне. Он сказал «здравствуйте». Мир не рухнул. Он устоял.

Утром он надел ту же самую темную, невзрачную одежду. Проверил карманы. Ключи. Кошелек. Красный карандаш. Но сегодня он был не амулетом. Он был просто карандашом.

Автобус подъехал, пыхтя выхлопными газами. Лев вошел, поднялся на второй этаж. Сердце колотилось где-то в горле, сухо и часто. Он занял свое место, уставился в окно, но не видел ничего, кроме собственного бледного отражения.

Он ждал. Считал остановки. Каждая была шагом к эшафоту. Его ладони вспотели. Он вытер их о колени.

Отмена. Немедленная отмена операции, – давил Страж. Физиологические показатели зашкаливают. Выдадите себя.

Она уже входит! – закричал Мальчик.

Лев вздрогнул. Она действительно вошла. Не с той остановки, не с алым шарфом. Сегодня на ней была темно-зеленая шапка, а в руках – тот самый длинный черный чехол. Она выглядела уставшей. Под глазами легли тени.

Она увидела его. Легкий кивок. Смущенная полуулыбка. Он кивнул в ответ, чувствуя, как каменеют мышцы шеи.

Она села рядом. Тот же ритуал. Чехол между ног. Взгляд, скользящий по салону. Тишина.

Лев молчал. Его вопрос застрял в горле, огромный и колючий, как комок стекловаты. Он чувствовал ее тепло. Слышал ее дыхание. Видел, как ее пальцы барабанят по крышке чехла – нетерпеливо, нервно.

Сейчас, – прошептал его собственный голос. Или никогда.

Он сделал глубокий, беззвучный вдох. Повернулся к ней. Его голос прозвучал хрипло, чуть слышно, перекрывая гул двигателя.

«Извините… Это… виолончель?»

Она повернула голову. В ее глазах мелькнуло удивление. Потом – интерес. Не настороженность. Интерес.

«Да, – ответила она. И после паузы добавила: – Вы разбираетесь?»

«Нет, – слишком быстро выпалил он, чувствуя, как горит лицо. – Я просто… видел. Иногда.»

Глупо! – завопила Тень. –  Сказал, что следил!

Она не злится, – заметил Страж с оттенком профессионального любопытства. – Нужно уточнить вопрос.

«Она… тяжелая?» – выдавил Лев. Это был не тот вопрос, который он репетировал. Он родился сам, из глубин его стыдливого любопытства.

Алиса улыбнулась. Широко, по-настоящему. Ее усталое лицо сразу преобразилось. «О, да! Иногда кажется, что таскаешь на спине еще одного человека.» Она похлопала по чехлу ладонью. «Но она того стоит.»

Они проехали еще одну остановку в молчании. Но теперь оно было другим. Не неловким. Размышляющим.

«А вы… вы сами играете? На чем-то?» – спросила она вдруг.

Вопрос застал его врасплох. Он кашлянул, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Ложь! – потребовал Страж. –  Сказать «нет».

Скажи правду! – умолял Мальчик.

«Я… рисую, – просипел Лев, смотря на свои колени. – Иногда.»

«Рисуете?» – в ее голосе прозвучал неподдельный интерес. –  «Это здорово. Я всегда завидую людям, которые умеют рисовать. У меня руки-крюки, только на смычке и смыслить.»

Он рискнул поднять на нее взгляд. Она улыбалась. Не из вежливости. С любопытством. С легкой завистью.

«Это… не сложно, – солгал он. – Просто линии.»

Она рассмеялась. Легко, звонко. Звук ее смеха был похож на падение стеклянных шариков. «Вот уж нет! Для меня это магия. Как можно взять карандаш и сделать так, чтобы на бумаге появилось что-то настоящее?»

Лев не нашелся что ответить. Он просто сидел и смотрел на нее, чувствуя, как внутри него что-то тает. Ледяная глыба страха, копившаяся годами, давала первую трещину. Сквозь нее пробивался свет. Теплый. Ослепительный.

Она вышла на своей остановке. Перед тем как уйти, обернулась. «До завтра, Лев.»

«До завтра,» – смог выдавить он.

Когда автобус тронулся, он сидел, не двигаясь, и смотрел ей вслед. В ушах все еще звенел ее смех. В ноздрях стоял ее запах – древесины, лака и чего-то цветочного.

Он сделал это. Он задал вопрос. Он получил ответ. Он даже… пообщался. Немного. Неуклюже. Но это было общение.

В его стеклянной крепости не просто появилась трещина. В ней открылось окно. Маленькое, запыленное, но настоящее. И через него в его затхлый, пропитанный страхом мир ворвался свежий ветер. И запах весны. И звук виолончели, которую он еще не слышал, но уже представлял.

Он был все еще косаткой в бассейне. Но теперь он знал, что за стеклом есть океан. И что, возможно, однажды он найдет в себе силы нырнуть в него.

Глава 36. Жест вместо параграфа

Слово «завтра» оказалось коварным. Оно висело в воздухе сладким обещанием всю оставшуюся часть дня, но ночью Тень вытащила его на свет и принялась разбирать по косточкам.

«Завтра», – передразнила она его, и ее голос скрипел, как ржавая дверь в заброшенном подвале. – Она сказала это автоматически. Из вежливости. Как говорят «будьте здоровы» чихнувшему незнакомцу. Ты думаешь, она вообще тебя запомнила? Ты – просто странный молчаливый тип из автобуса, который задал пару нелепых вопросов. Она видит таких десятки. Ты – никто.

Лев ворочался в постели, пытаясь заглушить этот голос памятью о ее смехе. Но смех таял, превращался в эхо, а ядовитый шепот оставался реальным и осязаемым. К утру уверенность «до завтра» выцвела, сменившись привычной, уютной и такой знакомой паникой.

Протокол возвращения к базовым настройкам, – констатировал Страж. – Вчерашний инцидент признан аномалией. Рекомендуется соблюдать дистанцию. Наблюдать без вовлечения.

Он почти не спал. Руки сами собой совершали ритуалы – проверяли замки, поправляли предметы на столе, мылись до красноты. Тело требовало привычного порядка, чтобы заглушить хаос в голове.

В автобус он сел с ощущением, что идет на казнь. Он занял свое место, вжавшись в угол, стараясь стать как можно меньше, незаметнее. Он не смотрел на вход, уставившись в свое отражение в стекле – осунувшееся, бледное, с темными кругами под глазами. Безумец. Навязчивый тип.

Она не придет, – сладострастно шептала Тень. – Увидела тебя вчера и специально сменила маршрут. Или проспала. Или у нее свидание. С настоящим мужчиной. С тем, кто не трясется от страха при виде собственной тени.

Вероятность ее появления – 54%, – пытался бороться Страж, но его голос звучал неубедительно. – Расписание не изменилось. Паттерны поведения устойчивы.

Лев почти поверил Тени. Поэтому, когда в салон поднялась Алиса, он не почувствовал облегчения. Он почувствовал ужас. Чистый, животный ужас.

Она выглядела уставшей. Даже больше, чем вчера. Под глазами были не просто тени, а синяки. Она медленно прошла и опустилась на свое место, поставив чехол с виолончелью. Она не посмотрела на него. Не кивнула. Она просто уставилась в окно, и все ее существо кричало об усталости и отстраненности.

Вот видишь? – торжествующе прошипела Тень. – Она тебя игнорирует. Ты надоел ей за один день. Твои жалкие попытки разговора ей в тягость.

Лев сглотнул комок в горле. Весь его вчерашний порыв, вся крошечная надежда рассыпались в прах. Он был прав. Он был никем. Навязчивым призраком, которого терпят из вежливости.

Он замер, ожидая, что вот сейчас она пересядет. Скажет «извините» и уйдет подальше. Но она не пересаживалась. Она просто сидела, погруженная в свои мысли, в свой тяжелый чехол, в свою усталость.

Проехали три остановки в гробовой тишине. Лев не дышал, боясь спугнуть хрупкое, неловкое равновесие. Он украдкой наблюдал за ней. Видел, как она стирает с виолончели невидимую пылинку. Как ее пальцы бессознательно перебирают воображаемые струны на колене. Она была здесь. Физически. Но мысленно – очень далеко.

И вдруг он понял. Ее молчание – не о нем. Оно – о ней. О ее проблемах. Ее усталости. Ее мире, в котором ему не было места, но который существовал независимо от него.

Это осознание было ошеломляющим. Он всегда воспринимал мир через призму собственного страха. Все взгляды были обращены на него, все слова – о нем. А оказалось, что у других тоже есть своя, сложная, полная забот жизнь.

Эмпатия, – безэмоционально констатировал Страж. – Новый параметр в системе анализа. Предполагает смещение фокуса с внутренних процессов на внешние объекты.

Какая разница? – фыркнула Тень. – Все равно ты ничем не можешь помочь.

Но Мальчик молчал. Он просто смотрел на Алису широко открытыми глазами, и в них была не надежда, а тихая, сосредоточенная грусть.

Лев сделал глубокий, почти беззвучный вдох. Его рука сама потянулась в карман. Не за красным карандашом. Там лежала шоколадка. Дешевая, молочная, в помятой обертке. Он купил ее утром по привычке, по ритуалу – «сладкое после стресса». Но стресс был сейчас.

Он вынул ее. Помял в руке. Потом, медленно, преодолевая сопротивление каждого мускула, протянул ей.

Она вздрогнула, оторвавшись от своих мыслей. Посмотрела на шоколадку, потом на его лицо. В ее глазах было недоумение. И усталость.

«Вам, наверное, тяжело, – просипел Лев, глядя куда-то в район ее подбородка. – Это… для энергии.»

Она молча смотрела на него несколько секунд. Потом ее лицо смягчилось. Уголки губ дрогнули в слабой, но искренней улыбке. Она приняла шоколадку.

«Спасибо, – тихо сказала она. – Вы правы. Я не выспалась. Репетиция затянулась.»

Она развернула обертку, отломила кусочек и съела. Они снова ехали молча. Но это молчание было уже иным. Общим. Почти дружеским.

Когда она выходила, она снова обернулась. «До завтра, Лев.»

И на этот раз в этих словах не было автоматической вежливости. Была доля тепла. И обещание.

Он смотрел ей вслед, и внутри у него пело. Тихо. Грустно. Но пело. Он не спас мир. Не совершил подвиг. Он просто увидел другого человека. И дал ему шоколадку.

И это оказалось важнее всех слов на свете. И сегодня бассейн показался ему не таким тесным.

Глава 37. Тяжесть чужой души

Шоколадка стала ритуалом. Не тем, старым, вымученным ритуалом страха, а новым – тихим, робким, сладким. Каждое утро Лев покупал две одинаковые молочные шоколадки. Одну съедал сам, заставляя себя чувствовать вкус, а не просто проглатывая куски. Вторую клал в карман. На всякий случай.

«Всякий случай» – это была она. Алиса.

Их утренние встречи в автобусе стали чем-то вроде якоря в его рушащемся мире. Он уже не просто ждал ее появления с лихорадочным трепетом. Он ждал – и точка. Иногда она была уставшей и молчаливой, и тогда он просто молча протягивал шоколадку. Иногда – оживленной, и тогда она сама начинала разговор. О репетициях. О надоедливом дирижере. О дожде, который никак не кончатся.

Лев почти не говорил. Он слушал. Кивал. Иногда выдавливал из себя односложные ответы. Но этого было достаточно. Он стал для нее чем-то вроде тихого, безобидного спутника. Частью утреннего маршрута.

Ритуализация взаимодействия снижает уровень стресса, – констатировал Страж, и в его голосе звучало почти одобрение. Предсказуемость – ключ к стабильности.

Она нам улыбается! – радовался Мальчик. –  По-настоящему!

Готовься, – бубнила Тень, но все тише и тише. –  Скоро она потребует большего. Слов. Действий. А ты снова облажаешься.

Однажды она не приехала.

Лев просидел в автобусе весь маршрут туда и обратно, вцепившись в сиденье, чувствуя, как знакомый ледяной ужас поднимается по спине. Его внутренний комитет бушевал.

Отмена. Предательство. Она нашла другой маршрут. Увидела твое истинное лицо, – ярилась Тень.

Может, она заболела? – всхлипывал Мальчик.  –  Ей плохо, а мы не можем помочь!

Рекомендуется вернуться к базовому протоколу наблюдения, – твердил Страж. –  Исключить фактор нестабильности.

Дома он не мог усидеть на месте. Он ходил по комнате, подходил к окну, прислушивался к стенам. Тишина была оглушительной. Анна Сергеевна. Алиса. Обе исчезли. Его хрупкий, только что отстроенный мир трещал по швам.

Вечером он не выдержал. Он вышел из дома – не на маршрут, а просто так, куда глаза глядят. Его ноги сами понесли его по знакомым улицам, мимо остановок, мимо серых домов. Дождь моросил, превращая вечер в размытую акварель.

И он увидел ее.

Она выходила из подъезда незнакомого дома, опираясь на костыль. Ее нога была загипсована. Она двигалась медленно, лицо искажено гримасой усилия.

Лев замер в тени дерева, сердце колотясь где-то в горле. Он видел, как она пытается поймать такси, как машины проносятся мимо, не замечая ее. Он видел ее беспомощность. Ее одиночество.

И вдруг его ноги понесли его вперед. Сами. Без приказа. Без анализа.

Нет! – взвыла Тень. Нарушение всех протоколов!

Помоги ей! – закричал Мальчик.

Расчет рисков… Невозможен… – голос Стража превратился в цифровой шум.

Он подошел к ней сзади, стараясь не напугать. «Алиса?»

Она обернулась резко, испуганно. Увидев его, широко раскрыла глаза. «Лев? Боже, что вы здесь делаете?»

«Я… гулял,» – солгал он, чувствуя, как горит лицо. Его взгляд упал на гипс. «Вы… упали?»

«На репетиции. Неловко повернулась, – она попыталась улыбнуться, но получилось криво. – Глупо, да? Теперь вот такси поймать не могу.»

Он посмотрел на нее. На хрупкую фигурку, теряющуюся в промозглом вечере. На костыль. На боль в ее глазах. И что-то в нем щелкнуло.

«Я… я провожу вас,» – сказал он. И не добавил «если вы не против». Это был не вопрос. Это было решение.

Она смотрела на него с изумлением. Потом кивнула. «Вы… вы уверены? Не хочу вас обременять.»

«Не обременяете,» – быстро ответил он и, не дав себе времени передумать, взял ее чехол с виолончелью. Он был тяжелым, неудобным. Реальным.

Они пошли. Медленно. Молча. Он шел рядом, неся ее ношу, а она опиралась на костыль. Дождь барабанил по чехлу, по его плечам. Мир вокруг был серым и неуютным. Но внутри Льва было тихо. Не было Стража, Мальчика, Тени. Был только он, она, скрип костыля по мокрому асфальту и тяжесть виолончели в его руке – вес другого человека, который он нес добровольно.

Он довел ее до дома. До знакомой калитки, мимо которой проезжал каждый день, но никогда не подходил так близко.

«Спасибо, Лев, – сказала она, забирая чехол. Ее глаза блестели в свете фонаря. – Вы… вы меня очень выручили.»

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он боялся, что если откроет рот, то скажет что-то не то. Спросит, можно ли прийти еще. Предложит помощь. Испугает.

«До завтра?» – сказала она, как всегда. Но сегодня эти слова звучали иначе. Они были не формальностью. Они были просьбой. Надеждой.

«До завтра,» – просипел он.

Он стоял и смотрел, как она ковыляет к подъезду, пока дверь не закрылась за ней. Потом повернулся и пошел домой. Дождь лил ему за воротник, ноги промокли насквозь. Но он не чувствовал ни холода, ни дискомфорта.

Он чувствовал вес виолончели в своей руке. И понимал, что впервые за долгие годы нес что-то настоящее. Не свой страх. Не свои ритуалы. А чью-то боль. Чью-то жизнь.

Его бассейн, казалось, перестал быть бассейном. Он стал просто водой. Холодной, мокрой, но живой. И он плыл. Не по кругу. А вперед.

Глава 38. Чужой в акватории

Вес виолончели оставался с ним, как фантомное ощущение, всю ночь и все утро. Он просыпался и сжимал ладонь, вспоминая рельеф чехла, упругость ремней. Это воспоминание было крепче любого ритуала, реальнее любого страха.

Он купил две шоколадки. Как обычно. Но сегодня это было не ритуальное подношение, а необходимость. Проверка. Удостоверение, что вчерашнее не было миражом.

Автобус показался ему особенно шумным, грохочущим. Лев сел на свое место, положил шоколадку на свободное сиденье рядом – заявка на территорию, немой вопрос.

Повышенный уровень адреналина, – констатировал Страж. – Сердцебиение на 20% выше нормы. Рекомендуется визуализация безопасного места.

Она придет! – Мальчик уже будто сидел на краешке сиденья, раскачивая ногами.

А если не придет? – Тень не унималась, но ее шепот походил на шипение дождевых капель по стеклу. – Вчера была вежливость. Сегодня – реальность. А реальность всегда больнее.

Она пришла. Не одна. С ней был молодой человек. Они поднимались по ступенькам, смеясь над чем-то, и он поддерживал ее под локоть, помогая с костылем.

Льва будто ударили под дых. Весь воздух вышел из легких одним болезненным выдохом. Он вжался в сиденье, стараясь стать невидимым, почувствовал, как знакомый ледяной ужас заковывает тело.

Посторонний элемент, – зашипел Страж, переходя в режим повышенной готовности. – Неизвестный переменная. Угроза непредсказуема. Рекомендую избегать визуального контакта.

Он ей помогает! – попытался возразить Мальчик, но его голосок дрожал.

Помогает, – ядовито передразнила Тень. – Вот так, глядишь, и до дома поможет дойти. Ты думал, ты единственный рыцарь на белом… автобусе?

Они подошли. Алиса улыбнулась Льву, но улыбка была немного смущенной, рассеянной. «Лев, привет! Это Михаил, наш концертмейстер. Он любезно согласился быть моим грузчиком и охранником.»

Михаил кивнул Льву дружелюбно-безразличным кивком, каким кивают случайным попутчикам, и тут же перевел взгляд на Алису. «Куда пристраиваем сие орудие пыток?»

Они устроились напротив. Михаил ловко убрал чехол, усадил Алису, продолжил рассказывать какой-то забавный случай про дирижера. Они снова смеялись.

Лев сидел, уставившись в окно, и чувствовал, как его хрупкий мир рушится со звонким треском. Его шоколадка лежала на сиденье, как немой укор. Глупый, жалкий, никому не нужный дар.

Анализ: социальная связь объектом установлена ранее и сильнее, – безжалостно констатировал Страж. – Мы – временное явление. Аномалия. Нормальное состояние восстановлено.

Но мы помогли ей! – всхлипывал Мальчик.

И получили свою благодарность, – резко оборвала его Тень. – «Спасибо» и «до свидания». Счет закрыт. Приятно было познакомиться.

Лев не выдержал. Он встал на следующей же остановке, не дожидаясь своей, бросился к выходу, задев плечом кого-то из пассажиров. Он слышал сзади удивленное «Лев?» Алисы, но не обернулся. Он бежал по мокрому тротуару, задыхаясь, чувствуя, как паническая атака накрывает его с головой, знакомой и от этого еще более унизительной волной.

Он загнал себя домой, прислонился к холодной стене, пытаясь отдышаться. В ушах звенело. Перед глазами плясали черные пятна. Он был снова здесь. В своей норке. Со своим страхом. Со своей никчемностью.

Вчерашнее ощущение силы оказалось миражом. Он не был пловцом. Он был все той же косаткой, которая с размаху ударилась о стекло своего бассейна, решив, что оно исчезло.

Он просидел в подъезде неизвестно сколько, пока дрожь не прошла и дыхание не выровнялось.

После он заметил кусок бумаги, подсунутым под дверь. Корявым, дрожащим почерком Анны Сергеевны. «Лёвушка, заходи, если можешь. Опять звонили. Очень настойчиво.»

Он скомкал записку и швырнул ее в угол. Ему было плевать на «Грифон», на серого мужчину, на всю эту войну. Ему было плевать на себя.

Он подошел к стулу, где когда-то висел тот самый алый шарф. Его там не было. Его забрали. Как забрали его иллюзию.

Он достал из кармана вторую шоколадку. Тот самый утренний «всякий случай». Развернул. Отломил кусок. Положил в рот. Шоколад был горьким. Обжигающе горьким. Как самая горькая правда.

Его аквариум никуда не делся. Он был его единственным настоящим другом. Его единственной правдой. И он принял это. Снова. С горьким вкусом во рту и ледяным пустырем внутри.

Завтра он сядет в автобус. Но не для того, чтобы ждать. А для того, чтобы просто ехать. По кругу. Как и положено косатке. Это было безопасно. Это было предсказуемо. Это было единственно возможно.

И это знание было самым горьким из всех.

Глава 39. Доброволец в крепости

Горький вкус шоколада продержался во рту несколько часов, сменившись медным привкусом поражения. Лев сидел на полу в прихожей, прислонившись спиной к двери, и слушал тишину. Она была иной – не успокаивающей, а зловещей, полной отзвуков его собственной глупости. Он мысленно прокручивал сцену в автобусе, смакуя каждый унизительный момент: свой побег, ее удивленный возглас, легкий, снисходительный кивок того… Михаила.

Анализ подтверждает: социальная иерархия восстановлена, – голос Стража звучал почти удовлетворенно. – Вы – нижнее звено. Наблюдатель. Аномалия. Принятие данного факта снизит когнитивный диссонанс.