Перед рассветом вечности

Пролог: "Слезы маленькой принцессы"

Пальцы, еще хранящие трепет от только что написанных слов, с особым тщанием сложили лист бумаги. Сначала ровно пополам, затем еще раз, пока он не превратился в аккуратный, плотный прямоугольник, готовый хранить свои тайны за семью печатями. Я отложила его в сторону, и мой взгляд обратился к шкатулке с письменными принадлежностями.

Выбор пал на белый воск, отливающий перламутром. Я отломила от бруска несколько золотистых гранул и поместила их в маленькую, изящную ложечку с длинной ручкой. Пламя свечи, приветливо затрепетав, принялось ласкать ее медное дно. Воздух наполнился тонким, сладковатым ароматом – запахом меда, старины и решающих моментов. Я наблюдала, как гранулы медленно теряют форму, превращаясь в густую, сияющую каплю, готовую упасть и застыть вечным стражем моих слов.

Когда воск достиг идеальной консистенции, я аккуратно вылила его на клапан конверта – сияющая лужица, сразу же начавшая остывать и мутнеть по краям. Затем я взяла мою личную печать с фамильным гербом и, на мгновение прижав ее к груди, чтобы согреть, четко и уверенно опустила на мягкую поверхность. Под легким нажимом металл оставил свой оттиск – бесспорный знак принадлежности и подлинности.

С этим маленьким актом завершения я взяла конверт в руки, ощущая его вес – не физический, а вес доверенных ему чувств. Я поднесла его к телохранителю, намеренно не обращая внимания на его виноватый, отведенный в сторону взгляд, на ту тяжесть, что лежала на его плечах.

– Пожалуйста, – голос мой прозвучал тихо, но с незыблемой твердостью, – доставьте это моему брату.

Он помедлил, и в тишине комнаты его молчание показалось мне громче любых слов. Наконец, он кивнул, почти не глядя на меня.

– Хорошо, я передам ему, – его голос был низким и приглушенным.

Он взял конверт, и его пальцы, казалось, на мгновение сжали его с какой-то особой бережностью. Затем он развернулся и вышел, оставив за собой лишь легкий шелест одежды и ощущение невысказанного долга, повисшего в воздухе.

На моем лице расцвела беззаботная, сияющая улыбка. Я кивнула с наигранной легкостью, словно на его плечи ложилась всего лишь пустяковая просьба, а не судьбоносное послание. «Спасибо!» – будто бы говорил этот кивок. Как только дверь за ним закрылась, притворное веселье испарилось с моего лица, уступив место холодному любопытству.

Я подошла к окну, делая вид, что погружена в созерцание ночного сада, где лунный серебрил лепестки спящих роз. Но мои глаза не видели их красоты; они следили за удаляющейся по мраморному коридору тенью телохранителя. Решение созрело во мне мгновенно и бесповоротно. Мне нужно было знать.

В замке царила гробовая тишина, нарушаемая лишь мерными шагами патрулей. Прижимаясь к холодным стенам, скользя между полосами лунного света, я стала тенью, преследующей другую тень. Он уверенно свернул в дальний коридор западного крыла и скрылся за тяжелой дубовой дверью. Щелчок замка прозвучал для меня громче любого колокола.

Затаив дыхание, я на цыпочках подкралась к двери и прильнула к прохладному дереву. Сердце билось так громко, что, казалось, выдаст меня с головой. Но сквозь его стук доносились обрывки голосов. Слышно было куда лучше, чем я могла предположить.

– Она снова написала письмо, – это был голос моего телохранителя, но теперь в нем не было и тени подобострастия, лишь усталая горечь. – Сколько можно это продолжать? Когда вы, наконец, скажете ей правду?

Мое собственное дыхание замерло. В груди все сжалось в ледяной ком.

Последовала пауза, такая густая, что ее можно было резать ножом. И тогда раздался другой голос – низкий, спокойный и обезоруживающе знакомый. В каждом его звуке чувствовалась непоколебимая, пугающая власть.

– Всему свое время. Сейчас говорить рано.

Эти слова повисли в тишине, холодные и безжалостные, как отточенная сталь кинжала, готового предать. И в тот миг хрупкий хрустальный мир моего доверия дал глубокую, невидимую трещину, грозя рассыпаться на тысячи острых осколков. Внезапно я услышала шаги – тяжелые, размеренные, направляющиеся прямо к двери. Мое сердце провалилось в бездну, а глаза расширились от ужаса, когда массивная бронзовая дверная ручка дрогнула, ловя первый лучик света из коридора. Паника, острая и соленая, ударила в виски.

Адреналин подхватил меня, как порыв ветра. Я, не дыша, рванула с места, бесшумно скользя босыми ногами по ледяному мрамору, сжимая в потных ладонях бесполезные бархатные тапочки. Из бокового коридора на меня уставились двое стражников, их шлемы повернулись в мою сторону с немым вопросом. Но через мгновение они лишь переглянулись и демонстративно отвернулись, изучая узоры на потолке. Они давно привыкли к моим ночным «выходкам» – детским шалостям, как они, должно быть, думали.

Я влетела в свою комнату, захлопнув дверь с глухим стуком, и прислонилась к ней спиной, словно могла удержать ее силой одного лишь страха. Тапочки полетели в угол, я плюхнулась на кровать, утопая в груде шелковых подушек, и натянула одеяло до подбородка, пытаясь скрыть дрожь, вырывавшуюся наружу.

И тут за дверью послышались шаги. Те самые – твердые, узнаваемые шаги моего телохранителя. Они замерли прямо напротив, за тонкой преградой дерева. Сердце заколотилось в унисон с тиканьем часов на камине. Он стоял там несколько бесконечных секунд, словно прислушиваясь, словно зная. Потом шаги медленно затихли вдалеке, растворившись в гуле ночи.

И вновь воцарилась тишина. Но теперь она была иной – громкой, давящей, полной невысказанных вопросов, что кружили в голове, как ядовитый рой. Что случилось с моим братом? Он пропал? Погиб?.. От этой мысли кровь стыла в жилах. Кто теперь станет наследником престола? Чужая, враждебная рука, которая отнимет все, что было ему предназначено? А может… может, он еще жив? И эти письма… их нельзя передавать, потому что… потому что он в опасности? Или я сама в опасности? Или это все – одна большая, чудовищная ложь, в которой я была всего лишь пешкой?

Тишина в комнате гудела, принося с собой не ответы, а лишь новые, еще более страшные вопросы.

Горькие, соленые слезы подступили к глазам, наполняя их влажным, печальным блеском. Я изо всех сил пыталась цепляться за призрачные нити надежды, верить в лучшее, но мой разум, холодный и безжалостный, напрочь отвергал любые утешения, выставляя против них неопровержимые доводы – обрывки услышанного диалога, многозначительные паузы, тревожные взгляды. Я не выдержала и, уткнувшись лицом в прохладную, мягкую перьевую подушку, позволила тихим, сдавленным рыданиям вырваться наружу. Подушка жадно впитывала мои слезы, заглушая звук, но не могла унять дрожь, сотрясавшую все мое тело.

Внезапно скрипнула дверь. Я не видела вошедшего, но узнала его присутствие по неслышным шагам, по тому, как изменилось давление воздуха в комнате. Это был Альберт, мой верный телохранитель, тень, которую я сама же и преследовала.

Он медленно приблизился к кровати. Из-под влажных ресниц я увидела, как его рука потянулась к поясу, где на бедре висел короткий боевой меч – неотъемлемая часть его формы. Но вместо того чтобы сжать рукоять, он расстегнул ножны и с почтительным, бережным шелестом убрал оружие в сторону, положив его на соседний стул. Этот жест – намеренное избавление от угрозы, даже мнимой, чтобы не напугать меня – заставил что-то сжаться внутри.

Он не спеша опустился на одно колено у ложа, сравняв наши взгляды. Его лицо, обычно непроницаемое, сейчас было омрачено тенью беспокойства.

– Моя принцесса, – его голос был тихим, низким, с легкой, простуженной хрипотцой, выдававшей его волнение. – Почему вы так грустите?

Его мягкий голос, словно луч света в моем личном хаосе, заставил меня поднять заплаканное лицо. Я по-детски вытерла глаза и щеки тыльной стороной ладони, оставляя на коже солевые дорожки, и повернулась к нему. Альберт, не говоря ни слова, протянул мне небольшой платок из белоснежного батиста. В центре его тонкой, почти невесомой ткани был вышит изящный дракон, свернувшийся в кольцо. Внутренне сжавшись от новой волны горя – ведь именно я когда-то подарила ему этот платок с нашей общей, секретной эмблемой, – я машинально приняла его. Не всматриваясь в забытую вышивку, не узнавая своего же подарка, я лишь сжала ткань в кулаке, словно это был якорь в бушующем море лжи.

Опустив голову, чтобы скрыть новую дрожь в губах, я прошептала голосом, в котором звенели осколки последней надежды:

– Вы ведь не расскажете мне правду о брате? Я права?

Тишина, последовавшая за моим вопросом, была красноречивее любых слов. Я видела, как сжались его пальцы, как напряглись мышцы челюсти. Он замялся, и в его глазах мелькнула настоящая, искренняя борьба – желание говорить и железная воля к послушанию.

– Несмотря на то, что мы были друзьями с вашим братом когда-то, – его голос прозвучал приглушенно, с болью, – я не могу вам рассказать о случившемся.

В этих словах я услышала не просто отказ, а его собственную муку. Он винил себя. Винил за свое бессилие, за эту клетку долга, в которую был заключен.

– Я так и думала… – мой шепот прозвучал как приговор. Как окончательное прощание с иллюзиями.

И тогда, повинуясь внезапному порыву, я потянулась к нему. Мои руки, слабые и дрожащие, обвили его торс, ухватившись за жесткую ткань его мундира. Я прижалась к нему, ища в этом объятии хоть каплю утешения, крупицу той стабильности, что рухнула в моем мире. Альберт на мгновение застыл, а затем его большая, сильная рука легла мне на голову, и его пальцы нежно запутались в моих волосах. В его прикосновении была бесконечная бережность. Для меня он всегда был как второй брат – опора, которая не рухнула даже сейчас.

И в тишине, под его успокаивающие поглаживания, память отбросила меня назад. Он всегда был рядом. И со мной, и с Лаи. Они с братом были неразлучны с самых пеленок, а я… меня долгое время прятали от двора, ссылаясь на слабое здоровье, на необходимость особого ухода. Я росла в тени высоких стен, а они двое были моим единственным окном в большой мир. Но когда мне исполнилось десять лет, случилось немыслимое – во дворце состоялось грандиозное торжество по поводу моего дня рождения, мой первый настоящий выход в свет… Это был тот самый день, когда все и началось.

5 лет назад. Празднование дня рождения 3-й принцессы королевства.

Зал дворца гудел, как растревоженный улей. Казалось, все знатные особи королевства столпились в этот вечер вокруг меня, образуя плотное, душное кольцо из парчи, бархата и любопытных взглядов. Их вопросы о моем здоровье были сладкими, как патока, но в глазах я читала лишь одно: желание своими глазами увидеть ту, о ком ходили лишь слухи, и опровергнуть или подтвердить их. Я была диковинкой, выставленной на всеобщее обозрение.

И сквозь эту толпу, словко два королевских коршуна, пробились мои сводные брат и сестра – Саян и Верна. Они были облачены в самые роскошные наряды, какие только можно было найти в сокровищнице: Саян – в камзол из темно-синего бархата, расшитого серебряными нитями, а Верна – в платье цвета спелой вишни, от которого слепило глаза. Я невольно поморщилась, уловив, как Верна, прикрывшись расписным веером из страусиных перьев, прячет язвительную ухмылку.

– Тебе следует поменьше болтать, а также необходимо следить за языком, – холодно, словко выточенный из льда клинок, прозвучал голос Саяна, обращенный ко мне.

Мои глаза расширились от удивления и обиды. Даже в этот день, который должен был быть моим, он не мог удержаться от замечаний, выискивая малейшие проступки. Я инстинктивно сжала в ладони свой собственный, скромный веер, чувствуя, как по моим пальцам бегут мурашки. Придворные, еще минуту назад лепетавшие со мной, мгновенно притихли, отступив на шаг и опустив взгляды, словно боясь быть замешанными в немилости.

Верна издала короткий, ехидный смешок, звонкий, как бренчание разбитого стекла. Она сияла, видя, что никто не решается заступиться за меня.

– Не будь так строг, братец, с ней, – сказала она с притворной сладостью, помахивая веером. – Она всего лишь дочь умершей при родах женщины.

Эти слова, произнесенные с леденящей душу нежностью, были наполнены таким концентрированным ядом, таким презрением, что у меня перехватило дыхание. Они не были мне родными. Они появились в замке совсем недавно, на подоле своей матери – новой королевы, дочери мелкого барона, ловко поймавшей в свои сети моего опечаленного отца.

Толпа, чувствуя нарастающий конфликт, начала постыдно рассасываться. Никто не желал вступаться за «дочь умершей женщины»против фаворитов новой королевы. Они просто наблюдали со стороны, с жаждой сплетников в глазах, ведь король и королева еще не прибыли на празднование. Не было и моего старшего брата Лаи – моего единственного настоящего защитника. Я осталась одна в центре зала, лицом к лицу с их ненавистью, чувствуя, как праздник превращается в фарс, а на сердце ложится ледяная тяжесть одиночества.

Лаи – это не просто имя. За этим коротким, домашним прозвищем скрывалось полное, звучное имя – Лаирас Айронвейл. Наследный принц, будущий король этой страны. Для многих преподавателей и верных слуг он был не просто принцем, а «Надеждой королевства»– тем, на кого возлагали все чаяния о светлом будущем.

А я, его младшая сестра, стояла в центре бала, чувствуя себя самой одинокой душой на свете. Мне было невыносимо. Не в силах больше выносить тяжелые взгляды и ядовитые уколы, я, подобно испуганной лань, выскользнула из ослепительно яркого зала и бросилась в объятия ночного сада.

Воздух, напоенный ароматом ночных фиалок и влажной земли, был прохладным и целительным. Я нашла укромный уголок у подножия мраморного фонтана, где струи воды шептали утешительные мелодии, и, наконец, дала волю сдерживаемым эмоциям. Тихие, горькие слезы потекли по моим щекам. Одна из них, сверкнув в лунном свете, скатилась вниз и упала на темный бархат моего платья.

И в этот момент я увидела ее. Маленькую, хрупкую бабочку с крыльями, отливающими лунной жемчужностью. Она появилась из ниоткуда и принялась кружить вокруг меня в немом танце, а затем, словно желая утешить, опустилась прямо на мою дрожащую руку. И тогда от нее исходил свет. Нежный, золотистый, невероятно теплый и до боли родной, он окутал мою кожу, словно живое солнце, согревая лед в моей душе. Я завороженно смотрела на это крошечное чудо, забыв на мимолетное мгновение обо всей своей боли.

Внезапно с другой стороны сада донеслись шаги – быстрые, но удивительно тихие, выдававшие в бегущем человека, привыкшего к скрытности. Я торопливо вытерла слезы и посмотрела в ту сторону. Между кустами роз показался молодой юноша. Его взгляд метнулся по саду и нашел меня. Он резко остановился, и его напряженное лицо выразило безмерное облегчение.

– Эй, Лаирас! Я нашел ее! – его голос, громкий и звонкий, разрезал ночную тишину, заставляя бабочку на моей руке встрепенуться и улететь, растворившись в темноте.

Я смотрела на его угольно-черные волосы, выбившиеся из-под небрежно накинутого капюшона, и тут же, услышав имя брата, вскочила на ноги. И почти в тот же миг сзади ко мне подбежал Лаи. Он крепко, почти до боли, обнял меня сзади, прижав к своей груди.

– Ты напугала меня… – его шепот был срывающимся, горячим ухом у самого моего уха. Я чувствовала, как его сердце бешено колотится от бега. – Я рад, что ты в порядке.

Черноволосый парень не мог сдержать улыбки, и покачал головой с видом снисходительного развлечения. Он приблизился к нам, его шаги были бесшумными на утоптанной земле сада, а в уголках его глаз играли смешинки.

– Отпусти ее, – произнес он, и в его голосе слышалась легкая насмешка. – Задушить можешь, если будешь продолжать в таком духе. Дракон в облике принца.

Я удивленно посмотрела на него, а затем перевела взгляд на смуглые руки брата, все еще сжимавшие меня в объятиях, словно боясь, что я исчезну.

– Отвали, Ал, – проворчал Лаи, но его хватка все же ослабла. – Я долго искал ее. Почему бы мне и не обнять любимую сестру после всего этого?

Я снова взглянула на незнакомца. Лунный свет серебрил его угольно-черные волосы, и они переливались, словно крыло ворона, усыпанное тысячами крошечных звезд. Это было завораживающе.

– Ал? – тихо переспросила я, все еще находясь в объятиях брата. – Это полное имя?

Парень по имени Ал рассмеялся. Его смех был легким и приятным, совсем не таким, как у придворных.

– Что? Ха-ха, нет, ваше высочество, – он сделал небольшой, изящный полупоклон, в котором была и шутливость, и уважение. – Меня зовут Альберт Торнвейл. Лучший друг и верный слуга вашего брата. – Произнеся это, он слегка смутился и потер рукой затылок, словно эта верность была чем-то немного стеснительным.

– Не просто слуга, – с гордостью поправил его Лаи, наконец-то отпуская меня, но положив руку мне на плечо. – Он еще и рыцарь моего личного отряда. И, не в обиду другим, один из лучших клинков, что я когда-либо видел.

В тот миг, под тенью цветущих жасминов, глядя на улыбку брата и доброжелательные глаза Альберта, весь ужас бала и ядовитые слова сводных родственников отступили. В этом ночном саду я нашла нечто гораздо более ценное – настоящее убежище.

Альберт медленно отпустил мою руку. Его взгляд, темный и бездонный, на мгновение задержался на моих глазах, словно пытаясь прочесть в них все невысказанные страхи, а затем он поднялся с края кровати. Движения его были точными и выверенными, как у солдата, когда он поднял свой меч и выпрямился во весь рост, готовый удалиться в ночную вахту.

– Ал… – тихо вырвалось у меня, прежде чем я сама осознала это. Мои пальцы инстинктивно потянулись к нему, едва касаясь его руки. – Ты можешь остаться со мной? Пожалуйста… Пока я не усну…

Его глаза внезапно расширились, а в их глубине, словко отражение в воде, мелькнула быстрая, острая тень тоски – та самая, что просыпалась от старого, почти забытого прозвища. Он горько усмехнулся, и эта улыбка была похожа на шрам на его обычно сдержанном лице. Без единого слова он положил меч обратно на стул, и лезвие, коснувшись дерева, издало тихий, обреченный звук.

Он снова сел на край кровати, пружины под ним тихо вздохнули. Его большая, теплая ладонь легла мне на голову, и он снова принялся гладить мои волосы с той самой нежностью, что, казалось, осталась в каком-то другом, безвозвратно утерянном времени.

– Хорошо, принцесса, – его голос прозвучал приглушенно, уступая тишине комнаты. – Я останусь.

Я прикрыла глаза, погружаясь в тепло его прикосновения, в этот островок безопасности в бушующем океане неизвестности. Альберт всегда был моей опорой, но сейчас его присутствие значило больше, чем когда-либо. Оно было якорем, который не давал мне уплыть в пучину отчаяния, напоминая о днях, когда мы втроем – я, Лаи и он – были просто детьми. Когда наши самыми большими заботами были спрятанные сладости и игры в запутанных лабиринтах замкового сада, а смех эхом разносился под сводами каменных коридоров.

Но песочные часы времени неумолимы. Детство осталось позади, похороненное под грузом взрослых обязанностей и грохотом войны, которая пришла и безжалостно все изменила. Лаирас, мой брат-защитник, надежда королевства, ушел на фронт. А я осталась в этих холодных, пустых стенах, одна, окруженная паутиной интриг и сладким ядом лжи. И теперь самая страшная мысль, как червь, точила меня изнутри: а жив ли он? Эта неизвестность терзала мое сердце, не давая покоя ни днем, ни ночью, превращая каждый рассвет в новое испытание.

Альберт тихонько начал напевать. Мелодия была простой, колыбельной, и ее мотив казался смутно знакомым, словно доносился сквозь толщу лет из самого детства. Я попыталась ухватиться за нее, вспомнить, но в измученной тревогой голове была лишь пустота, выжженная страхом и беспомощностью.

Постепенно, под его тихое напевание и теплое, тяжелое присутствие, я начала погружаться в сон. Впервые за долгие дни в груди поселилось крошечное, хрупкое чувство спокойствия. Его верность, его молчаливая сила были единственным утешением в этом хаосе. И засыпая, я цеплялась за последнюю соломинку – слабую, дрожащую надежду, что завтрашний день принесет хоть какую-то определенность. Хоть один лучик света в этой тьме, который скажет мне, что мой брат жив.

Глава 1: "Океан из тысячи миров"

– Принцесса Мия Айронвейл! – ее голос, пронзительный и острый, как лезвие, вонзился в тишину почти пустого класса. – Вы не имели права отказывать наследнику Южной Империи! Это не детская игра, это вопрос государственной важности!

Мадам Ортега была, пожалуй, единственным человеком после Саяна, кто мог вселить в меня настоящий, животный страх. Она стояла передо мной, вся вытянувшись в струну, и ее лицо исказила гримаса гнева. Нахмуренный лоб прорезали глубокие морщины, ставшие в ее гневе еще более четкими и безжалостными. Казалось, каждая из них – следствие чьей-то прошлой провинности. Ее зеленые, как ядовитый мох, глаза сверкали холодным, неприкрытым бешенством.

Волосы, цвета потускневшего серебра, были затянуты в тугой, безупречный пучок, который не позволял выбиться ни единому волоску. Это был ее доспех, символ неукоснительного контроля. Даже ее платье, хоть и длинное, и пышное, было нарочито простым, лишенным каких-либо украшений – униформа служителя порядка и дисциплины.

Но главным орудием пыток в ее руках была не внешность, а тонкая, гибкая трость-указка. Она была продолжением ее руки – инструментом, которым она могла больно щелкнуть по пальцам, ударить по плечу или спине за малейшую оплошность. Все в замке знали об этом, но никто и никогда не поднимал голос в защиту. Никто не хотел наживать себе проблем.

Все, кроме одного человека. Я знала, что если бы Альберт узнал о ее методах, он, не задумываясь, пустил бы ее же указку ей в глотку. И именно этого я боялась больше всего – последствий для него, кровавого хаоса, который бы за этим последовал.

Мадам Ортега, словно чувствуя мой страх, начала медленно, с тихим стуком, бить тростью по своей собственной ладони. Мой взгляд, против моей воли, прилип к блестящему металлическому наконечнику, который мерно и угрожающе упруго ударялся о ее кожу. За окном небо уже затянулось свинцово-серой пеленой сумерек, но женщина в черном и не думала заканчивать этот допрос.