Перед рассветом вечности

Глава 2: "Мир по разные стороны баррикады"

Раннее утро застелило небо Земфрая перламутровыми тонами. Лучи солнца, упрямые и нежные, пробивались сквозь разрывы в свинцовых тучах, золотя шпили замка и будя спящие цветы в саду. Бабочки, словко живые самоцветы, кружили в прихотливом танце над росистыми клумбами. Я отбросила шелковое одеяло и подошла к распахнутому окну, вдыхая свежий, прохладный воздух. Внизу слуги, точные и безмолвные, подстригали кусты, придавая им идеальную, сферическую форму. Один из них, заметив мое отражение в стекле, снял холщовую шапку и склонился в почтительном поклоне. Я ответила легким кивком и отошла от подоконника.

Медленные шаги привели меня к туалетному столику. В комнату, пропуская ворвавшийся из коридора солнечный луч, бесшумно вошла юная служанка. Я не могла вспомнить ее лица – оно было новым и чужим среди привычной дворцовой обстановки. Девушка помогла мне облачиться в платье из белого шелка, струящегося, как молоко. По моей просьбе волосы оставили распущенными, и я сама накинула на плечи полупрозрачную вуаль, похожую на утренний туман. Служанка удалилась за завтраком, а я, бросив взгляд в приоткрытую дверь, с легким уколом разочарования обнаружила, что в коридоре дежурят лишь безликие стражи в латах. Альберта нигде не было видно.

Усевшись за стол, я принялась ждать. Через несколько минут та же служанка вернулась, неся серебряный поднос. Блюда выглядели безупречно: свежие фрукты, теплые круассаны, янтарный мед и суп-пюре в фарфоровой чашке. Я поднесла ложку ко рту, но едва нежный крем коснулся языка, внутри все сжалось. Вкус был… чужим. Слишком приторным, с металлическим привкусом, словко в него подмешали горький миндаль.

– Помереть удумала, дура? – в висках прозвучал ледяной, безжалостный шепот. Голос был до боли знаком, но вынырнуть из глубин памяти ему было не суждено.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Я схватила льняную салфетку и выплюнула ядовитую пищу. Взгляд метнулся к служанкам, застывшим у стены. Их лица, еще мгновение назад безмятежные, исказились. В глазах, обычно потупленных, плясали искры разочарования и… ненависти. Ложка с противным лязгом упала в тарелку.«Отравили. Как и сестер. Но почему еду не проверили? Где дегустатор?»

Мысленный голос, прервавший трапезу, был забыт в вихре ужаса. Я смотрела на чужих служанок и понимала: одна из них, а может, и все, причастны к этому. Обычно меня обслуживали другие, проверенные люди, и сразу же удалялись. Эти же оставались, их молчаливое присутствие стало давящим.

Глубокий вдох не принес облегчения – лишь усилил тошнотворную сладость на языке. Служанки не произнесли ни слова, но их тишина была красноречивее любых оправданий. Они наблюдали. И ждали.

Собрав остатки сил в кулак, я откинулась на спинку стула и крикнула так, что хрусталь на полках задрожал:

– Стража!

В тот самый миг, когда эхо моего крика еще не успело растаять в воздухе, Альберт уже мчался по коридору, позабыв о всякой придворной сдержанности. Он только что покинул кабинет короля, и его рука уже лежала на рукояти меча – инстинктивно, как у хищника, учуявшего кровь. Услышав мой голос, его пальцы сжали эфес так, что костяшки побелели, а по лицу, обычно непроницаемому, промчалась тень настоящего, животного страха. Он боялся потерять и меня – последнюю нить, связывающую его с исчезнувшим братом, с его долгом и честью.

Его шаг, уже быстрый, перешел в бег. Он, не церемонясь, расталкивал набегавших стражников, летел к моим покоям, как будто сам дьявол дышал ему в спину. Дверь с грохотом распахнулась, впуская его стремительную фигуру.

Его взгляд, острый, как клинок, за долю секунды оценил обстановку: служанки, прижавшиеся к стене и дрожащие мелкой дрожью; стол с нетронутым завтраком; ложка, брошенная у самого края; и я – сидящая, с салфеткой, прижатой ко рту, с широко распахнутыми от ужаса глазами. Он подошел ко мне, и его ладонь, теплая и твердая, легла мне на лоб, словно он пытался на ощупь определить масштаб беды.

– Всех в темницу! – его голос пророкотал, низкий и не оставляющий места для возражений. – Живо! И привести врача!

Это был не приказ, а удар грома. Стражники, не мешкая, схватили девушек, которые заверещали, запинаясь и пытаясь вырваться. Их крики быстро затихли за дверью. Двое других стражников бросились выполнять приказ, их шаги затихли в разных концах коридора.

В комнате воцарилась оглушительная тишина. Альберт убрал руку ото лба, и его взгляд, полный бездонной тревоги, приковался ко мне.

– Сколько вы съели? – спросил он, и его голос, обычно такой уверенный, предательски дрогнул. – У вас болит голова? Кружится? Вам тяжело дышать?

Я давно не видела его таким… живым. Таким сломленным от беспокойства.

– Я ничего не съела, – прошептала я, опуская глаза. – Только попробовала.

Голова слегка кружилась, подступала тошнота, но я не сказала об этом. Боялась добавить ему хоть каплю переживаний.

– Я рад, – он выдохнул с таким облегчением, будто только что избежал виселицы.

Он выпрямился и отошел, давая пространство вошедшему врачу – старому дядюшке Декрону, чьи руки пахли травами и старостью. Осмотр был быстрым и деловитым. Врач подтвердил: мне ничего серьезного не грозит, лишь легкое недомогание и головная боль от нервного потрясения. Мне невероятно повезло – яд был настолько сильным и концентрированным, что его горький привкус выдал себя сразу.

Когда все утихомирилось, я попросила Альберта проводить меня в сад. Мы шли молча, и в голове у меня звенело от одной-единственной мысли: меня хотели убить. По-настоящему. Прямо в моих покоях.

В глубине сада, заросшего розами и жасмином, я увидела их – старые качели, висящие на могучем дубе. Я подбежала к ним и забралась на потрескавшуюся от времени доску. Все здесь было таким же, как в детстве, и в то же время другим. Ветвь, на которой они висели, казалась теперь недосягаемо высокой, а до земли я едва доставала кончиками туфель.

Альберт медленно обошел качели и встал сзади. Я почувствовала, как его рука легла на прохладную металлическую цепь, а его плечо почти коснулось моей спины, когда он наклонился.

– Вы позволите? – его голос прозвучал тихо и почтительно, словно он спрашивал разрешения прикоснуться к чему-то хрупкому и священному.

– Конечно, – я улыбнулась, и в этом простом слове было больше облегчения, чем во всех лекарствах дядюшки Декрона.

Его руки, сильные и надежные, мягко толкнули качели. Первый взлет был осторожным, пробным, будто он боялся причинить мне малейший дискомфорт. Но с каждым новым толчком амплитуда росла, и вскоре я уже летела вперед, навстречу солнцу, пробивавшемуся сквозь листву, а затем – назад, в сень прохладных ветвей. Воздух свистел в ушах, смывая остатки напряжения, а шелк платья развевался позади, словно вторые крылья.

Если бы не горький привкус страха на языке и не назойливые приступы легкого головокружения, я бы поклялась, что это самый безмятежный и прекрасный день за долгие месяцы. В этом ритмичном полете, в упругих толчках его рук была странная, исцеляющая магия.

Альберт не просто раскачивал качели. Он внимательно следил за мной, за тем, как развеваются мои волосы, за выражением моего лица. Его движения были полны бережной заботы. Он натягивал цепи, чувствуя их напряжение, и в самый подходящий момент отпускал, отправляя меня в невесомость, чтобы затем вновь поймать и мягко принять на себя мой вес при обратном движении. Это был танец – немой, полный доверия и безмолвного понимания.

И тогда я увидела это: на его обычно серьезном лице, озаренном отсветами солнца, проступила улыбка. Сначала робкая, лишь тронувшая уголки губ, а затем ставшая шире – искренней, облегченной. В эти мгновения с его плеч спала тяжесть долга, тревоги и постоянной бдительности. Он наконец-то позволил себе на миг расслабиться, и в его глазах, поднятых ко мне, я увидела не телохранителя, а просто человека – молодого парня, дарящего безмятежность и самому находящего в этом покой. И в этом простом моменте, среди запаха роз и шепота листьев, мир на мгновение перестал быть враждебным и сложным, а стал таким, каким он должен был быть – легким, светлым и полным тихой, ничем не омраченной радости.

Королевство Виос.

Дымящиеся руины столицы королевства Виос зияли, как свежая рана на теле земли. Наша армия, прорвав последние рубежи обороны, вклинилась в самое сердце города. Началась оккупация – методичная, безжалостная. Пока основные силы наводили порядок на улицах, элитный отряд, ведомый лично генералом, ворвался в королевскую цитадель.

Королевская семья, в панике пытавшаяся бежать через потайные ходы, была настигнута и схвачена. Теперь они стояли на коленях в центре некогда величественного бального зала, их руки скручены за спиной, а роскошные одежды запачканы пылью и страхом. Молодые бойцы в походной форме, с суровыми лицами, завершали последние формальности.

Операция, блестящая с тактической точки зрения, стоила слишком дорого. Генерал, молодой парень со светлыми волосами, теперь испачканными потом и засохшей кровью, отступил в сторону. Он тяжело рухнул на пол, бросив свой меч рядом. Клинок с неприятным лязгом ударился о мрамор, оставив на полированной поверхности очередную царапину.

Вокруг царила лихорадочная деятельность: люди в белых плащах-капюшонах, местами пропитанных алым, суетились, оказывая помощь раненым и конвоируя пленных. Воздух в огромном зале был густым и тяжелым, пахшим порохом, железом и смертью. На паркетном полу, впритык к причудливым мозаикам, лежали бездыханные тела в форме королевской стражи, их кровь растекалась темными, маслянистыми лужами.

Тяжелое, с хрипом дыхание генерала привлекло внимание одного из его людей. Мужчина постарше, с лицом, испещренным шрамами, скинул капюшон, открыв коротко стриженные седые волосы. Он приблизился и опустился на одно колено, его взгляд выхватил на плече молодого командира кровавое пятно, проступившее сквозь разорванную ткань мундира.

– Позвольте, генерал, – тихо сказал он, снимая окровавленную перчатку и протягивая руку, чтобы оценить повреждение.

Генерал резко, почти инстинктивно, ударил его по руке, отстраняя. В его глазах, уставших и потухших, не было благодарности – лишь стальная воля, заставляющая игнорировать собственную боль.

– Доложи ситуацию, – голос генерала прозвучал хрипло, сорванным шепотом, но в нем слышался неумолимый приказ.

– Все члены королевской семьи задержаны, генерал. Вся прислуга – тоже. Королевская гвардия… – старший боец на секунду замолчал, глотнув воздух, – …уничтожена при штурме.

– Я не слепой. Я все это вижу, – генерал резко провел ладонью по лицу, смазывая грязь и кровь. Его тон стал жестче, в нем зазвучала тревога, которую он тщетно пытался подавить. – Что с нашими?

Боец опустил взгляд. Он не смог выдержать пронзительного взгляда своего командира. Его плечи напряглись.

– Двое погибших, – наконец выдохнул он, и слова повисли в воздухе, тяжелые, как надгробия. – И… несколько раненых. Один тяжело.

Тот, что стоял позади, отвернулся, сжимая кулаки. Произнести это вслух было равносильно тому, чтобы снова пережить гибель товарищей. Цена победы, выраженная в конкретных именах и лицах, легла на плечи генерала новой, невыносимой тяжестью. Он закрыл глаза, и на мгновение его строгое, юное лицо исказила гримаса безмолвной боли, прежде чем он снова заставил его стать маской непробиваемого командующего.

Он держался из последних сил, впиваясь пальцами в шершавый камень пола. Глаза, воспалённые от бессонных ночей и сдержанных слёз, пылали в его бледном лице. Парень с почти белоснежными волосами, выгоревшими на солнце и поседевшими от напряжения, медленно обернулся. И застыл, сражённый картиной, что разверзлась перед ним – худшим из всех возможных кошмаров, материализовавшимся в центре пышного бального зала.

Двое. Всего двое. Но этих двоих было достаточно, чтобы выжечь в душе дыру, которая никогда не зарастёт. Они лежали бездыханные на холодном мраморе, в лужах, смешавших свою кровь с чужой. Один, прижавшийся к стене, застыл с лёгкой, почти счастливой улыбкой на губах, будто в последний миг увидел что-то прекрасное. Другой – с застывшими на ресницах слезами, которые так и не успели скатиться. Их глаза, некогда полные жизни и решимости, теперь были пусты и остекленелы. Навсегда.

Они прошли сквозь ад. Выжили в засадах, где сам генерал чудом избежал смерти. Пересекли выжженные пустоши и штурмовали неприступные стены. Они мечтали о мире, рисовали в воображении будущее без войны. И вот он, этот миг победы, настал. Но они его не увидят.

К улыбающемуся юноше у стены, тому, что всегда был душой отряда, подошёл седой ветеран – его отец. Тот самый, что минуту назад пытался помочь самому генералу. Мужчина медленно опустился на колени, его сильные, привыкшие к тяжести оружия руки, дрожали. Он бережно снял с шеи сына тонкую цепочку, на которой висело простое, но изящное колечко. Парень по вечерам, у костра, с таким светом в глазах рассказывал, как вернётся в свою деревню и наконец-то попросит руки у своей Марии, подруги, ждавшей его с самого детства. Теперь он не вернётся. Глухой, сдавленный стон вырвался из груди отца. Он сжал кольцо в кулаке, и слёзы, которые он копил всю войну, наконец, потекли по его обветренным щекам.

Второй парень, что умер со слезами на глазах, оставил дома молодую жену. Она носила под сердцем его ребёнка. Всю дорогу он только и делал, что гадал, строил планы:«Как думаешь, генерал, девочка или мальчик? На кого будет похож?». Ответа он так и не узнает. Отец первого, стиснув зубы, поднялся и, шатаясь, подошёл ко второму телу. Он снял с его мундира простую брошь в виде полевого цветка – талисман, который тот всегда носил, и молча положил её в карман, к кольцу. Две судьбы. Две оборвавшиеся жизни.

Неподалёку, у колонны, сидел ещё один боец. Целитель, сам едва стоящий на ногах от усталости, перевязывал ему рану на плече. Ранение и впрямь было не смертельным. Чудо. Единственная капля облегчения в этом море горя.

Генерал медленно провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть с себя и усталость, и боль, и тяжесть потери. Он окинул взглядом зал. Его элитный отряд, гордость армии, отряд, о котором никто и никогда не должен был узнать, теперь состоял из пяти человек. Вместе с ним. Пятеро выживших, двое мёртвых и несбывшиеся мечты, навсегда оставшиеся в дымном зале чужого дворца. Победа отдалась в его сердце горьким, металлическим привкусом.

– Надо обработать ваши раны, – тихо, но твердо произнес Ранос, подходя к разбросанным сумкам медика. Его голос был лишен упрека или горечи; в нем звучала лишь усталая решимость. Он собрал бинты, иглу, нить и антисептик – безотчетные, выверенные движения руки, знавшей эту процедуру сотни раз.

Этот мужчина, Ранос, только что потерял сына. Его мальчика, который лежал сейчас у стены с застывшей улыбкой. Но его пальцы, берущие инструменты, не дрожали. Он опустился перед генералом на одно колено, и его движения были на удивление аккуратными, почти нежными, будто он имел дело с хрупким фарфором, а не с закаленным в боях воином.

Рана на голове Лаираса зияла, края ее были неровными. Ее следовало зашить.

– Придется стянуть, – коротко пояснил Ранос, уже готовя иглу.

Лаирас лишь кивнул, его взгляд был устремлен в пустоту. Онемение, пришедшее на смену адреналину, было благословением – он почти не чувствовал уколов, не ощущал, как нить прошивает его плоть. Он сидел недвижимо, словно статуя, изваянная из боли и воли. Лишь легкое напряжение в челюсти выдавало внутреннюю борьбу.

Закончив, Ранос наложил повязку, его пальцы бережно закрепляли чистую ткань. Он поднялся, разминая затекшие ноги, но не отошел. Вместо этого его рука, тяжелая и шершавая, легла на голову Лаираса. Он потрепал его белые, запекшиеся кровью волосы – жест, полный не отеческой нежности, а скорее суровой, глубокой привязанности солдата, который видел, как его командир вел их сквозь ад.

– Вы сделали все, что могли, Лаирас, – голос Раноса был низким и, вопреки всему, твердым. Он только что похоронил в этом зале собственного сына, но его слова были лишены упрека. – Эта битва… ее нельзя было избежать. Она случилась бы сегодня, завтра, через неделю. Но мы смогли победить только благодаря вашей решимости. Вашей воле.

Он не лгал. Не утешал. Он констатировал факт, который был для него святее любой молитвы.

В воздухе все еще висел едкий, сладковато-металлический запах крови, неумолимо возвращающий память к только что отгремевшему хаосу. Воспоминания накатывали волнами: яростные лица врагов, свист клинков, крики, хрипы… Они всплывали в сознании, не давая и секунды покоя, жгли изнутри.

Лаирас медленно провел рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль, и встал. Его движения вновь обрели привычную твердость. Он поднял свой меч, ощущая знакомую тяжесть в руке. Его нельзя было видеть сломленным. Никогда. Отчаяние командира – яд, который мгновенно разъедает душу всего отряда. Он был их скалой. Их последней опорой. И сейчас, когда они потеряли своих, его долг был стать еще крепче, еще непоколебимее. Он вложил клинок в ножны, и этот звук – точный, решительный – стал точкой отсчета для нового дня. Дня, купленного ценой, которую он будет помнить вечно.

Лаирас достал из кармана платок – когда-то белоснежный, а ныне пропитанный потом и пылью многих дорог. Механическими, выверенными движениями он начал стирать с клинка тёмную, засохшую кровь. Движения его были быстрыми, но тщательными: он водил тканью по каждой зазубрине, каждому желобку, словно совершая последний обряд для верного спутника. Завершив, он поднял меч, и солнечный луч, пробившийся сквозь разбитые витражи, выхватил из теней лезвие, испещрённое сетью мелких царапин – безмолвной летописью схваток с вражескими доспехами. Тяжёлый вздох вырвался из его гручи, прежде чем он с глухим щелчком вложил меч в ножны.

Его шаги, отмеренные и твёрдые, прозвучали по мрамору, когда он направился к двум неподвижным фигурам у стены. Опустившись на одно колено между ними, Лаирас на мгновение закрыл глаза. Затем он приложил три пальца к сердцу – старый армейский жест прощания – и начал тихо читать молитву, чьи слова терялись в гулкой тишине зала. Это был не ритуал, а обещание: их жертва не будет забыта.

Поднявшись, он подошёл к Арлану. Суа, её пальцы проворно укладывали оставшиеся медикаменты в походный мешок, сидела рядом.

– Ты молодец, Арлан. Хорошо справился, – голос Лаираса был низким и, вопреки всему, тёплым. В этих словах – не формальная похвала командира, а признание боевого товарища.

Услышав это, Арлан, до этого стоически сносивший боль, не выдержал. Слёзы, которые он сдерживал, хлынули ручьём. Он вытирал их здоровой рукой, смазывая грязь по щекам.

– Во имя победы! – выкрикнул он громко, срывающимся голосом, и тут же его тело содрогнулось от приступа мучительного кашля.

– Не напрягайся, – мягко, но твёрдо остановил его Лаирас. – Помогите ему подняться. – Он обвёл взглядом оставшихся бойцов. – Тела… предать огню. Нельзя допустить распространения Чёрной Хвори.

Приказ был отдан без колебаний. Война диктовала свою жестокую логику даже по отношению к павшим.

Выйдя на воздух, Лаирас почувствовал, как лёгкие наполняются не свободой, а едкой смесью дыма и гари. Он достал свои карманные часы, потёртый серебряный корпус которых хранил память. Открыв крышку, он увидел на бархатном ложе маленький свёрток из тонкой ткани. Развернув его, он извлёк на свет белую восковую печать – ту самую, что скрепляла первое и единственное письмо, дошедшее до него. Печать с фамильным гербом Айронвейлов.

Он бережно поднял её, и солнечный свет, пробивавшийся сквозь дымную пелену, заставил воск слабо тлеться, словко крошечный маяк в кромешной тьме. Это был его талисман, единственная нить, связывавшая его с сестрой, с домом, с той жизнью, что осталась за гранью войны. Спрятав печать обратно, он сунул часы во внутренний карман, прямо у сердца.

Запах горящей плоти становился всё гуще, пропитывая одежду, волосы, саму кожу. От него некуда было деться. Он был данью уважения и суровой необходимостью, смрадным саваном, окутавшим руины замка. Когда от тел, что ещё недавно дышали, смеялись и мечтали, не осталось ничего, кроме пепла, отряд собрал своё скудное снаряжение.

Замок пал. Но их миссия не была завершена. Лаирас знал – королевская семья была лишь марионетками. Где-то там, в тени, прятался тот, кто дергал за ниточки. Кукловод. И его нужно найти.

Он подошёл к своему отряду – к этим пятерым выжившим, в чьих глазах читалась и усталость, и готовность идти до конца. Остановившись в нескольких метрах, он выпрямился во весь рост. По его осанке, по твёрдому, почти отрешённому выражению лица было ясно: он готов завершить это в одиночку, если потребуется, даже командуя целой армией.

– Возвращаемся, – прозвучал его приказ. Коротко, чётко, без тени сомнения. В этом слове не было радости от победы. Была лишь стальная решимость идти вперёд, сквозь пепел и боль, пока не будет выполнена последняя часть долга.

Все встали и вышли из замка. Путь из города назад к армии был лёгок и быстр. Ничего не оказывало сопротивление, что было удивительно и настораживало. Тишина, пришедшая на смену оглушительной какофонии боя, давила на уши гулом пустоты. Они шли, почти не разговаривая, прислушиваясь к каждому шороху, но враг будто испарился, оставив после себя лишь дым пожарищ и горький запах смерти. Весь отряд никто так и не заметил, их возвращение было похоже на шествие призраков – безмолвное, поспешное, невидимое. Когда они прибыли во временный штаб, все были в ужасе. Лаирас видел, как застыли на лицах товарищей ужас и неверие. Они шли на верную гибель, но чудом выжили, заплатив за это непомерно высокую цену. Предполагалось, что все обойдется только ранеными, это была сложная, но отточенная операция.

Лаирас сидел у себя в кабинете, отгородившись от всех тонкой дверью, но не мог отгородиться от собственных мыслей. Воздух в комнате был густым от запаха воска, пыли и несмытой крови. Под его руками на столе была карта. Города на ней были отмечены красным цветом – цветом завоеванных территорий и пролитой сегодня крови. Он водил пальцем по пергаменту, мысленно возвращаясь к каждому повороту, каждой лестнице в том проклятом замке. Они шли, зная о риске, но не отказались от задания. Все, от самого молодого солдата до опытного ветерана, были готовы умереть ради своего королевства. Эта мысль была единственным утешением, но оно было горьким, как полынь. Он снова и снова перебирал в голове момент атаки. Чувство вины разъедало изнутри, острее любого клинка. Он сжал кулаки, и его взгляд упал на рукоять кинжала, лежащего на столе – кинжала с гербом их королевства. "Пока я жив, ваша смерть не будет напрасной", – прошептал он.

–Долго ещё будешь отвергать меня? Ха-ха-ха, – холод и ужас пронизывающий все тело прозвучал позади. Дьявольский смех раздался на всю комнату, казалось, что само время остановилось в этот момент… Парень почувствовал сильную головную боль. Она пронизывала все тело, сильнее удара молнии. Лаирас схватился руками за голову. По его лицу стал стекать холодный пот.

Глава 3: "Мертвый лес"

Солнце светило ярко и его лучи достигали каждого уголка замка. Сидя на качелях и смотря на Альберта, я поняла, что не могу видеть также четко, как и несколько ми

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.